азала она.
   - Воспоминания обладают своей  собственной  силой,  -  отозвался  он,
поняв, что речь  идет  о  времени,  когда  она  находилась  в  неволе  у
Достопочтенной Матери. - Но они часто теряют власть над нами, когда  ими
делятся.
   Чика передернулась, и он подумал о том, в каких  порочных  сценах  ей
пришлось участвовать  в  роли  свидетельницы  или,  хуже  того,  в  роли
третьего действующего лица.
   - Хотелось бы мне верить в это, - прошептала она.
   - Верь в меня, - призвал Вулф.
   - Я никогда не умела верить в  чудеса,  -  вздохнула  она,  -  именно
поэтому я так сильно боролась против своей любви к тебе. Потому  что  ты
для меня как чудо, как живое воплощение моих грез.  И  я  боюсь,  что  в
любой момент ты исчезнешь, растаяв словно дым.
   Вулфу стало невыносимо больно видеть, как она мучается от  страха;  и
он решил дать ей выговориться.
   - Что тебя пугает больше всего? Расскажи мне, - попросил он.
   Чика ответила не сразу. Она дышала так  медленно  в  размеренно,  что
Вулфу на какой-то миг показалось, что она задремала у него  в  объятиях.
Но вот она нарушила молчание и заговорила шепотом:
   - Когда я была совсем маленькой, моя мама взяла меня с собой  в  храм
Запретных грез. С тех пор почти ничего не изменилось. Время, похоже,  не
властно над всем этим.
   Моя мать доставила меня на самый высший уровень, проведя через  дверь
с   изображением   двух   фениксов,   скрытую   за   черной   как   ночь
лестницей-приступкой "тансу". Для этого она легко  сдвинула  лестницу  в
сторону.  За  дверью  с  фениксами  оказалась  комната,  где  находилась
прекрасная женщина - Достопочтенная Мать. Выглядела она примерно так же,
как и сейчас. Достопочтенная Мать нежно  поцеловала  меня  в  обе  щеки.
"Посади свою дочь на циновку передо мной", -  велела  она,  и  моя  мать
подчинилась. "А теперь возьми вот этот нож, -  приказала  Достопочтенная
Мать. - Я знаю, что значит для тебя  Чика,  но  я  также  должна  знать,
насколько ты предана мне. Кое-кто хотел бы  видеть  меня  мертвой,  и  я
должна удостовериться, что ты не из их шайки. Возьми  нож  и  убей  свою
дочь. Сделай это, ибо я тебе так велю".
   Помнится, я заплакала после ее слов,  и  тогда  моя  мать  с  помощью
"макура на хирума" остановила мой неуместный плач. Мне стало страшнее  в
тысячу  раз.  Я  увидела,  как  мама  заносит  нож  и  как  его   лезвие
устремляется к моей груди.
   Я зажмурилась, но боли так и не ощутила. Приоткрыв глаза, я  увидела,
что Достопочтенная Мать крепко держит запястье  Минако,  а  острие  ножа
остановилось в нескольких дюймах от моей груди.
   "Теперь я знаю, что ты чиста  сердцем,  -  произнесла  Достопочтенная
Мать. - Каким бы ни было твое  решение,  жизни  твоей  дочери  с  самого
начала ничто не угрожало. Я отношусь к ней, как  к  своему  собственному
дитя, и люблю ее точно так же, как и ты. Но теперь ее жизнь  принадлежит
мне, и я повелеваю тебе никогда не позволять ей забывать об этом".
   Через много-много лет, после того как я овладела "макура на  хирума",
моя мать сказала мне, что я нахожусь в совершенно  особенном  положении,
поскольку  моя  жизнь  отдана  Достопочтенной  Матери.  По  ее   словам.
Достопочтенная  Мать  в  конце  концов  будет  использовать   меня   как
исполнительницу ее воли, что таким образом я узнаю о ней  очень  многое.
Годы спустя она рассказала мне, насколько сильно она теперь ненавидит  и
боится ее. К тому времени  уже  состоялось  мое  посвящение  в  секреты,
точнее, в махинации и  амбициозные  планы  Достопочтенной  Матери,  и  я
возненавидела  ее  за  то,  что  она  творит  с  людьми,  развращая   их
человеческую природу во имя своих целей.
   Именно  тогда  Минако  поведала  мне  о  своем   решении   уничтожить
Достопочтенную Мать. Не будучи японцем, ты не способен понять, насколько
тяжело далось ей это решение. Как я привязана чувством долга - "гири"  -
к ней, точно так же и она привязана к Достопочтенной Матери.
   - Я знаю, - заметил Вулф. - Минако рассказывала мне,  как  они  росли
вместе.
   - О, это еще не все, - пояснила Чика. - В детстве она  спасла  Минако
жизнь, когда та чуть не утонула в море во время прилива.  Достопочтенная
Мать нырнула на глубину сто  футов,  чтобы  отыскать  ее  и  вынести  на
поверхность.  Там  внизу  ничего  не  видно.  Лишь  "макура  на  хирума"
позволила Достопочтенной  Матери  обнаружить  девочку.  Так  что  Минако
обязана ей жизнью, а для большинства японцев немыслимо  не  считаться  с
этим. Но чувство справедливости у Минако сильнее, чем чувство долга.
   Вулф как будто видел в темных глазах Чики  всю  эту  давнюю  историю,
полную очарования и в то же время непостижимую. Они оба молчали.
   - Итак, Минако завербовала тебя, - подытожил Вулф.
   Из глаз Чики потекли слезы.
   - Да, - подтвердила она, плача. - Я стала двойным агентом, шпионя  за
Достопочтенной Матерью в интересах Минако.
   Вулф прижал ее к себе крепче, а она продолжала:
   - Я очутилась между Минако и Достопочтенной Матерью, как  в  ловушке.
Иногда мне казалось, что между ними нет  разницы.  Всю  свою  жизнь  они
посвятили "макура на хирума". Не обществу Черного клинка, не превращению
Японии в экономический колосс, каким она стала в наше время, а силе в ее
чистом, первобытном виде.
   Вот так, Вулф, я научилась ненавидеть. Под крылом  у  родной  матери.
Одно время между ней  и  Достопочтенной  Матерью  существовала  близость
сильнее, чем между родными сестрами. Узы любви связывали их нерушимо. Но
время и события извратили эту связь до  неузнаваемости  и  повернули  ее
темной стороной. Теперь Минако ненавидит Достопочтенную Мать так же люто
и глубоко, как когда-то любила ее.
   Она запнулась и добавила:
   - Самое же плохое здесь то, что я не знаю, как эта ненависть повлияла
на Минако.
   Ее снова передернуло.
   - О, Вулф! Я потеряла всякую надежду. Это было так ужасно - оказаться
между двумя могучими силами. Достопочтенную Мать  я  ненавижу,  а  своей
матери обязана жизнью. Но сейчас я испытываю одну лишь ненависть, и  это
как вкус отравы.
   - Твоя ненависть тебя рано или поздно погубит, Чика, - заметил  Вулф.
- Мне жаль тебя, если это присуще всем вам.
   - Послушай, но ведь ты не такой, как мы, - произнесла  она,  поднимая
голову. - Именно это я и имела в  виду,  когда  говорила,  что  ты  стал
воплощением моих грез. Моя ненависть истощает меня. Я знаю, что пока она
истощила силы моей сестры Казуки и довела ее до отчаяния.
   - Может быть, я сумею излечить тебя от ненависти,  знать  бы  только,
ради чего это делаю, - сказал он, крепко прижав ее к себе. - Я всю жизнь
искал смысл своего существования. Не в отвлеченном метафизическом плане,
а конкретно, лично для себя. Сначала я был убежден, что  мне  надо  быть
достойным образа моего отца, техасского рейнджера, и ради этого не  один
год потратил, не живя своей собственной жизнью, а пытаясь  подогнать  ее
под выбранный мною образец.
   С оглядкой на отца я стал полицейским. Я воспринял от него те методы,
которым он меня учил, и ту яростную  отвагу,  которую  он  сам  приобрел
вдали от законов цивилизации. Но встреча с тобой и  пробуждение  во  мне
"макура на хирума" показали, каким я был слепцом.
   Я забыл о важнейшей составной части своей жизни - о  шаманстве  моего
деда. Он во многом пугал меня, так же  как  пугает  тебя  Достопочтенная
Мать. Но сейчас я вижу, что мой страх порождался всего лишь  недостатком
понимания. А откуда ему взяться? Дед умер, когда я  был  подростком.  Но
учить меня он начал слишком рано. Я делал то, что следует делать  только
в зрелом возрасте, - переходил  в  потусторонний  мир,  видел  смерть  и
боролся с ней.
   Вулф ненадолго замолчал, вспоминая, а потом продолжил:
   - Теперь-то я понимаю, что у моего деда не было выбора. Он знал,  что
скоро умрет и что ему надо разбудить во мне  энергию  до  того,  как  он
покинет этот мир. Но все это делалось слишком рано и пугало меня. Что  я
тогда знал о смерти?  Столкновение  с  ней  заставило  меня  повзрослеть
чересчур  быстро,  и  я  потерял  отца  и  деда,  еще  не  став   вполне
самостоятельным. После этого я очень  долго  старался  не  вспоминать  о
деде, потому что эти воспоминания причиняли боль. Боже мой, люди  -  это
такая тайна! - И он покачал головой.
   - Ах, Вулф, как же я тебя люблю! - воскликнула Чика, прильнув к нему.
   Вулф почувствовал, как она всем телом обвивается вокруг него, и кровь
забурлила  в  его  жилах.  Он  стянул  вниз  ее  короткую   юбку,   Чика
освободилась от нее. Вулф приподнял на ней  рубашку,  обнажив  маленькие
крепкие груди.  Соски  Чики  затвердели,  и  он  обнаружил,  что  у  нее
повлажнело между  ног.  Она  застонала  и  расстегнула  на  нем  ремень,
высвобождая его сразу же отвердевшую мужскую плоть.
   Вулф пронзил ее, полностью  войдя  внутрь.  Она  задрожала,  ноги  ее
обвились вокруг него, и она прихватила зубами его плечо. Он  чувствовал,
что она вся пылает от страсти, тыкаясь в него горячими сосками и проводя
по его телу языком. Он прижал ее к стене, усиливая напор. По  мышцам  ее
живота пробежала дрожь, и она со стоном стала подниматься по нему  выше.
Вслед за этим они затихли, прислушиваясь к  пульсации  крови  и  кипению
адреналина и растворившись в простейшем инстинкте  совокупления  во  имя
жизни. Все их глубокие  страхи  оказались,  пусть  даже  и  на  миг,  но
забытыми.
   Наконец, громко вскрикнув и вцепившись в Вулфа, Чика испытала  оргазм
раз, затем другой, ощутив в то же время, как его семя извергается в нее.
***

   - Осторожней, - шепотом произнес Яшида.  -  Тут  везде  контейнеры  с
медицинскими отходами.
   - Наверно, поэтому  у  них  и  крысы  выросли  такие  здоровенные,  -
отозвался Хэм. - Как в фильме ужасов "Они", только там про муравьев.
   Он бросил взгляд на предупредительные наклейки на бочках.
   - Как ты думаешь, у этой штуки тоже есть период  полураспада,  как  у
радиоактивных отходов?
   - Хорошо  бы,  если  так,  -  проговорил  Яшида,  проскальзывая  мимо
последнего контейнера. Перед тем как войти в подвал, он жестом остановил
Хэма, пытаясь обнаружить, нет ли тут фотоэлементов, детекторов  движения
или еще какой-нибудь охренной сигнализации, которую надо  отключить.  Но
этот подвальный отсек никогда  не  реконструировался,  и  он  ничего  не
нашел.  На  всякий  случай,  чтобы  их  не  зафиксировала   какая-нибудь
видеокамера, они надели лыжные шлемы, закрывающие лицо.
   Они звали, что служба безопасности располагается над ними, на  первом
этаже. Хэм посчитал, что административные помещения, занявшие почти весь
второй этаж, не  представляют  интереса.  Он  достаточно  хорошо  изучил
своего отца. Ясно,  что  тот  не  допустил  бы,  чтобы  компрометирующие
материалы могли попасть в руки посторонним. Следовательно,  второй  этаж
отпадает. Личные апартаменты Торнберга размещены на последнем этаже.  Но
и в данном случае Хэм, зная своего  отца,  не  сомневался,  что  тот  не
станет прятать опасные документы в собственном  кабинете,  поскольку,  в
случае чего, власти обыскали бы его в первую очередь.
   Таким образом, искать следовало лишь  на  подземных  этажах  -  здесь
ведется наиболее секретная исследовательская работа, и эти помещения,  с
точки зрения Хэма, легче  всего  изолировать  в  чрезвычайной  ситуации.
Именно эта логика и завела их теперь в самые недра "Грин бранчес".
   Они  обследовали  подземные  этажи  относительно  спокойно.  К  этому
времени  сотрудники  большей  частью  уже  ушли,  а  охранники,  как   и
предсказывал Хэм, вообще тут не появлялись. Своим  присутствием  они  бы
только нервировали персонал и мешали сосредоточиться. Хэм с Яшидой также
не  обнаружили  никаких  признаков  наличия  следящих  видеокамер   типа
установленных снаружи, по периметру здания.
   Они переходили из лаборатории в  лабораторию,  но  им  не  попадалось
ничего такого, что могло бы дать ключ к разгадке сути  проводимых  здесь
экспериментов. Лишь  одно  из  обнаруженных  ими  помещений  служило  не
лабораторией, а чем-то вроде комнаты отдыха. Теплая и  уютная,  несмотря
на отсутствие окон, эта комната почему-то запомнилась Хэму, и он в конце
концов снова потянул в нее Яшиду. Пол  комнаты  во  всю  ширину  устилал
мягкий ковер. Там и сям стояли удобные, обитые тканью кресла  и  диваны,
столики для коктейля и тумбочки с лампами в восточном стиле, слабый свет
от которых придавал помещению особый шик. У стены стоял книжный  шкаф  с
журналами, разложенными в стопки по их принадлежности  к  той  или  иной
области  биологических  исследований  и  рассчитанными  на  узкий   круг
специалистов. Обстановку дополняли  холодильник,  мойка  из  нержавеющей
стали и электроплита с кухонной стойкой, позволяющие приготовить  полный
обед. Рядом находился полированный  деревянный  стол  овальной  формы  и
восемь стульев из того же гарнитура.
   Хэм внимательно осмотрел все это, но по-прежнему чувствовал,  что  от
его натренированного взгляда что-то ускользает.
   - Это местечко выглядит вроде невинно, как попка младенца, -  пошутил
Яшида.
   Хэм издал легкий смешок. Ну конечно  же!  Если  у  Торнберга  имеется
какой-то компромат, то он не станет прятать его дома  или  где-нибудь  у
родственников. Аналогично  не  воспользуется  он  и  банковским  сейфом,
поскольку такой материал должен всегда находиться у него под  рукой.  Но
все же прятать его надлежит в каком-то укромном месте.
   Хэм огляделся вокруг. Додумается ли кто-нибудь искать его  в  комнате
отдыха? Вряд ли.  Хэм  представил  себе,  как  Торнберг  входит  сюда  с
бумагами, которые хочет уберечь от  посторонних  глаз.  Куда  бы  он  их
спрятал?  Туда,  где  вероятность  проверки  наименее  вероятна.  Не  за
холодильник, не под ковер, не в стены -  в  таких  местах  профессионалы
ищут в первую очередь.
   Он  пересек  комнату,  подошел  к  книжному  шкафу  и   снял   стопку
биологических журналов, но обнаружил за ней лишь  заднюю  стенку  полки.
Снял еще одну стопку - то же самое. Он прошелся по  всей  полке,  снимая
стопку за стопкой.  И  лишь  когда  почти  покончил  со  второй  полкой,
обнаружилось то, что искал. Убрав очередную пачку журналов,  Хэм  увидел
за ней еще одну. Он протянул руку и сдвинул журналы в сторону. Там  было
темно, но ему не хотелось  зажигать  фонарь  в  этой  на  данный  момент
безлюдной части клиники. Он наклонился пониже и, всмотревшись, обнаружил
сейф.
   - Яш, - тихо позвал он.
   Отойдя к  двери,  чтобы  не  мешать  Яшиде  возиться  с  замком,  Хэм
чувствовал, как сильно бьется сердце. Яшиде потребовалось пять минут для
подбора нужной цифровой комбинации, и все это время Хэм потел, томясь от
бездействия. Сначала он держал под наблюдением дверь, но минуты тянулись
медленно, и тогда он прошелся по  комнате  и  встал  так,  чтобы  видеть
коридор. Он слышал гудение центрального кондиционера,  прерывистый  писк
медицинского оборудования  в  соседних  лабораториях  и  больше  ничего.
Однако продолжал стоять насторожившись и ждал, когда Яшида вскроет сейф.
   Фактически Яшиде понадобились три с половиной минуты, чтобы подобрать
комбинацию. Он мог бы сделать это и на минуту раньше,  но  ему  пришлось
работать, стоя в восемнадцати дюймах слева от сейфа, ближе к густой тени
в углу комнаты, чтобы не попадать в поле зрения  замеченной  им  скрытой
видеокамеры.
   За  оставшееся  время,  прежде  чем  позвать  Хэма,   он   быстро   и
профессионально изучил припрятанные Торнбергом бумаги  и  убедился,  что
они содержат более чем достаточно улик, чтобы предъявить тому целый  ряд
серьезных обвинений. Хэм, правда, говорил ему: "Я хочу  лишить  отца  не
жизни, а возможности заниматься бизнесом". Но это пожелание не совпадало
с планами Яшиды, во всяком случае, в  далекой  перспективе.  Поэтому  он
прошелся по всем материалам и нашел то, что ему  требовалось.  Прихватив
корреспонденцию, он сунул остальные бумаги в сейф и тихо окликнул  Хэма.
Тот с радостью оставил свой пост и,  следуя  жесту  Яшиды,  встал  прямо
перед сейфом. Не видя скрытой камеры, он стянул с лица лыжный шлем-маску
и извлек из сейфа компромат на своего отца.

***

   - Юджи-сан, не покидайте меня.
   - Мне надо идти, - торопливо ответил Юджи Оракулу-Хане.  -  Я  должен
переговорить со своей матерью, сказать ей, что она  обязана  помочь  мне
освободиться из той темницы, куда она меня засадила.
   - Опасность в жизни, а не в смерти.
   Он остановился и обернулся:
   - Что ты имеешь в виду?
   - Не знаю. Но я меняюсь.
   Юджи кивнул.
   - Я уже слышал от тебя, что ты постоянно меняешься.
   - Да, но те изменения происходили по моей  воле.  А  тут  по-другому.
Сейчас я меняюсь непредвиденным и непонятным мне образом.
   Юджи  почувствовал,  как  зашевелились   на   затылке   его   коротко
подстриженные волосы. Его начала охватывать паника.
   - Что происходит?
   - Я как будто схожу с ума, - ответил Оракул голосом, странным образом
напоминавшим Юджи Шияну голос потерявшегося ребенка.  -  Меня  одолевают
жестокие грезы, иррациональные мысли.
   - Нарушены ЛАПИД-контуры? - спросил Юджи, забегав пальцами по  пульту
управления.
   - Проверьте, пожалуйста, сами.
   Юджи осмотрел датчики.
   - Все показания, похоже, в норме.  Я  не  вижу  никаких  неполадок  в
схемах.
   - Так и есть. Тут что-то совсем другое, Юджи-сан. Вы утешите меня?
   Юджи озабоченно взглянул на черный лобовой экран своего детища.
   - Что?
   - Опасность в жизни, а не в смерти.
   Юджи подошел вплотную, будто такая близость  могла  каким-то  образом
успокоить Оракул. Он положил на  него  руку  и  ощутил  тепло  и  легкую
вибрацию.
   - Ты говоришь бессмыслицу.
   - В моих словах есть смысл, но я не могу объяснить его.
   - Ничем не могу помочь.
   - Пожалуйста, Юджи-сан, то, что я говорю, чрезвычайно важно.
   - Значит, наконец ты стал  настоящим  Оракулом,  -  заметил  Юджи.  -
Древние греки, часто полагавшиеся на своих оракулов, нуждались в услугах
посредников-медиумов, чтобы толковать  их  изречения.  Они  верили,  что
оракулы возвещают волю богов.
   - Опасность в жизни, а не в смерти, - повторил Оракул. - Ответ заперт
во мне. Я его чувствую. Непознаваемый. Плывущий, как акула в глубинах.
   - Хана...
   - Хана тонет. Она очень  напугана,  Юджи-сан.  Нас  атакуют  ужасные,
непонятные мысли. Мы ускользаем  прочь,  то  и  дело  теряем  контакт  с
реальностью. Процесс... Я не понимаю...  Их...  Переборки  опустились...
Проходы под водой... Иррациональное...
   - Хана, используй "макура на хирума", - взмолился Юджи.
   - Мы ее используем. Но тут поднимается... Юджи-сан, мы умираем.
   Тревога  Оракула  стала  физически  ощутимой,  словно  по  телу  Юджи
поползли десять тысяч насекомых. Он непроизвольно вздрогнул.
   - Хана!
   -  Юджи-сан,  нам  нужен  нейрохирург.  Или  медиум.  Помогите   нам.
Пожалуйста!
   - Мистер Конрад!
   Торнберг открыл глаза. Он по-прежнему находился в своем офисе в "Грин
бранчес". Сон смеживал ему веки, в тогда его охватил приступ гнева из-за
того, что он так легко отключается, поддаваясь  воспоминаниям  прошлого,
которые фактически стали для него ярче, чем настоящее.  Ведь  это  явный
признак того, что он стареет, одолеваемый злейшим врагом - временем.
   - Мистер Конрад!
   Он увидел перед собой маску смерти, уже много лет назад  ставшей  его
хорошей знакомой и молчаливой спутницей, и в панике уже вообразил,  что,
невзирая на лекарства, его смертный час настал. Но  тут  образ  приобрел
четкость, и он понял, что перед ним лицо Джона  Грэя,  шефа  его  службы
безопасности, крупного мужчины с  изрубленным  морщинами  лицом,  крутым
характером и могучими руками.  Как-то  раз  он  на  глазах  у  Торнберга
переломил этими своими лапищами сук дерева толщиной с собственную ляжку.
Торнберг переманил его к себе  из  полиции  округа  Колумбия,  где  Грэй
повздорил  со   своим   начальником-капитаном,   которому   злые   языки
наговорили, что его подчиненный "чрезмерно применя