весело провести время.
   Дверь такси захлопнулась,  и  машина  покатила.  Прохладный  ветерок,
дувший в  приоткрытые  окна,  немного  освежил  Моравиа,  и,  когда  они
подъехали к месту назначения, он чувствовал себя уже намного лучше.
   Лоуренс Моравиа вышел из такси, огляделся и увидел, что  находится  в
районе Сумида, где расположены огромные складские помещения.  В  воздухе
сильно пахло рыбой, над крышами складов горели  яркие  фонари,  придавая
небу новую окраску. Тут  Лоуренс  понял,  что  находится  неподалеку  от
Сузуки - огромного токийского рыбного рынка.
   У  входа  на  склад  его  поджидала  какая-то  женщина.  Единственная
лампочка без защитного колпака бросала золотистый свет на ее ноги.
   - Лоуренс-сан, идите сюда.
   Он шагнул навстречу женщине и только тогда признал ее:
   - О-о, Минако-сан!
   Минако  была  красивой  женщиной  неопределенного  возраста.   Нишицу
примерно год назад познакомил их на одном из вечеров  в  респектабельном
ресторане  поблизости  от  района  Гинза.  Она  показалась   ему   тогда
незамужней женщиной, проявившей живой  интерес  к  молодому  американцу.
Такое отношение польстило ему, в по японскому обычаю они стали друзьями.
Никаких интимных отношений между ними не было, просто возникло то особое
доверие, какое бывает между людьми, оказавшимися вдали от родных мест.
   Минако рассмеялась, увидев его недоуменный взгляд.
   - Бедненького Лоуренса-сан,  -  сказала  она,  -  увели  из  храма  и
подкинули сторожу складских помещений.
   Взяв Моравиа дружески за руку, она повела его прямо на склад.
   - Как проходит празднование вашего дня рождения?
   - Очень памятно для меня, - пробормотал он смущенно.
   - Хорошо. Тогда и мы постараемся не разочаровать вас.
   Они вошли в огромный лифт из хромированной стали.  Подъемник  работал
почти бесшумно. Почувствовав запах солярки  и  дезинфицирующих  средств,
Лоуренс растерялся, так как не мог сообразить, куда он попал.
   Лифт доставил их на третий этаж, и Минако повела  своего  гостя  вниз
через большой зал, пахнущий машинным маслом, опилками и горячим железом.
Потом они вошли в  небольшую  комнату,  чего  Моравиа  никак  не  ожидал
увидеть после просторных помещений, и вот здесь-то его взору и  предстал
матово-черный куб, установленный на тележке.  Лоуренсу  почему-то  сразу
пришла на ум картинка, на  которой  нарисован  коротышка  Шалтай-Болтай,
сидящий на стене.
   Куб располагался таким образом, что видны были сразу две его стороны,
на переднем плане находился пульт управления.
   - Лоуренс-сан! Я хочу представить вас Оракулу,  -  сказала  Минако  и
нажала кнопку на пульте дистанционного  управления,  который  держала  в
руке. Оракул, как по мановению волшебной палочки, сразу ожил.
   -  Приветствую  вас,  Моравиа-сан,  -  раздался   голос,   несомненно
исходящий из нутра  матово-черного  куба.  -  Я  уже  давно  ждал  этого
момента.
   Моравиа постарался сделать вид, будто он ничуть не удивился.  Уголком
глаза он заметил  легкую  усмешку  на  губах  Минако.  Он  неопределенно
хмыкнул, почувствовав некоторую неловкость, и сказал:
   - Это, наверное, какая-то магнитофонная запись?
   - Должен опровергнуть такое предположение, - произнес Оракул. -  Хотя
я и снабжен приспособлением для записи бесед и  при  необходимости  могу
воспроизводить их.
   Моравиа уставился на куб,  пытаясь  понять  его  устройство.  Но,  по
правде говоря, ему нелегко  давалось  постижение  неведомого.  Тогда  он
подошел поближе.
   - Расскажите мне побольше об этой штуке, - попросил он Минако.
   Вместо нее ответил сам Оракул.
   -  Меня  создали  путем  сочетания  особо   чувствительного   датчика
неврологического замкнутого контура  и  новейшей  технологии,  именуемой
аббревиатурой "ЛАПИД". ЛАПИД - это  своеобразный  акроним  для  световой
наборной  призмы,  через  которую  вводятся  данные  о  личности.  Иначе
говоря...
   - Хватит, - резко оборвала  Оракула  Минако,  а  затем,  улыбнувшись,
пояснила:
   - Такие разъяснения утомительны для всех, за  исключением  разве  что
самых занудных ученых.
   Моравиа сделал  еще  шаг  по  направлению  к  Оракулу  и,  пристально
вглядываясь в куб, спросил:
   - Но кто же вы?
   - Именно то, что вы думаете, - ответил Оракул. - Форма  существования
жизни.
   Последовало непродолжительное молчание, а затем Моравиа сказал:
   - Это я форма существования жизни. А вы - нет.
   - Думается, нам следует исходить из того, что вы уже не считаете меня
звукозаписывающим устройством.
   Моравиа не знал, что и делать: смеяться от  полученного  удовольствия
или же посмеяться над собственным неверием. Он молча стоял,  уставившись
на Оракул.
   - Во всяком случае, вы не станете  отрицать,  что  мы  ведем  друг  с
другом беседу, - спокойно продолжал Оракул.
   - Да, ведем беседу.
   - Так с кем же вы ее ведете?
   Моравиа, ошарашенный тем, что Оракул перехитрил его, не мог вымолвить
ни слова.
   - Разве  вы  ведете  беседу  с  камнем,  деревом  или  травинкой?  А,
Моравиа-сан? Может, вы потеряли разум?
   - Не смейтесь, - только и сказал Моравиа и усилием воли заставил себя
замолчать. Он прикусил губу, лицо его побагровело от напряжения.
   - Я есть форма существования жизни, - продолжал между тем Оракул.
   - Но ведь вы не живой, - повторил Моравиа. - У вас нет живых  тканей,
нет органов внутренней секреции.
   - Я думаю - стало быть, я существую,  -  просто  в  логично  заключил
Оракул. - В любом случае, Моравиа-сан, вы ошибаетесь. Технология ЛАПИДа,
созданная специально для меня, содержит в себе  определенное  количество
ДНК человека, посредством которой я могу синтезировать и  анализировать.
Таким образом, вы видите, что внутри меня все же есть  жизнь,  известная
вам.
   - Трепещущая, как бабочка в стеклянной банке,  -  грустно  согласился
Моравиа.
   - Что, что? - переспросила, не расслышав, Минако.
   - Подмечено точно, - подтвердил Оракул, потому как он расслышал.
   Но Моравиа все же улыбнулся.
   - Ну что ж, - сказал он, вставая перед черным кубом  в  грозную  позу
борца сумо, - как вы думаете, вы могли бы сделать что-либо для меня?
   - Все, что вы хотите, у вас уже есть, - ответил Оракул  тоном,  каким
обычно отвечают озорные и капризные дети.
   И вот теперь Лоуренс Моравиа, шпион  в  запасе,  опять  в  Нью-Йорке.
Лежит, прильнув к восхитительному теплому женскому телу, в ожидании зова
хозяина, и берет от жизни все, чего ни пожелает. Нишицу невольно  открыл
ему двери в святая святых, и Моравиа узнал все, что  хотел.  Но  сколько
еще осталось невыясненного! По сути дела, столько, что  он  даже  послал
зашифрованный  телекс  с  просьбой  провести  дополнительную  встречу  с
Оракулом для получения информации.  Безусловно,  подобный  шаг  создавал
опасный прецедент и  противоречил  строгим  указаниям,  данным  ему  при
вербовке. Но он осознавал, что его  действия  определяются  чрезвычайным
характером последних сообщений, полученных от Оракула.
   Случилось это, когда он вдруг  почувствовал,  как  что-то  необычное,
конечно, не более чем  сомнение,  закралось  в  него.  Это  было  сродни
ощущению, испытываемому человеком, заснувшим днем, а проснувшимся ночью.
Возможно, он почувствовал нечто похожее на булавочный укол, и  если  это
был укол, то какой-то тупой и настолько неявный, что,  скорее  всего,  к
нему отношения и не имел.
   ...После напряженных минут секса  глаза  Моравиа  застилала  какая-то
пелена, он мог различать лишь расплывчатые темные  очертания  предметов,
будто, вынырнув с большой глубины, внезапно опять погрузился в  темноту,
еще более густую и беззвучную, чем только мог себе вообразить.
   Моравиа очнулся, чувствуя головокружение и тошноту. За свою жизнь  он
перепробовал массу разных наркотиков и поэтому сразу понял, что по жилам
у него  течет  какая-то  сильнодействующая  отрава.  Он  попытался  было
перебороть слабость, но все попытки оказались тщетными.
   Повернув голову,  Лоуренс  с  тупым  удивлением  обнаружил,  что  уже
находится не дома, а в своем офисе. Что  это,  его  похитили?  Но  разве
можно похитить человека и упрятать его в здании, принадлежащем ему же?
   Будучи уверенным, что он каким-то образом перемещался в пространстве,
Моравиа снова повернул голову и почувствовал, что теряет ориентир.  Судя
по всему, он заболевал. Заложив в рот два пальца, он  попытался  вызвать
рвоту, но даже на это у него не хватило сил.  Непонятно,  каким  образом
воздух все еще входил в его легкие и выходил из них.
   Он увидел, как что-то бесформенное, подобно огромному  скату,  плывет
по воздуху навстречу ему. "Кто это?" -  мелькнула  мысль.  Волнообразные
движения огромных крыльев, машет ими и шевелится, и весь  такой  жуткий,
хвост в колючках  -  вверх-вниз,  вверх-вниз.  Тогда  Моравиа  попытался
крикнуть, но что-то забило ему глотку, нет, не глотку, а полость  рта  -
что-то вроде ваты, да в таком количестве, что нельзя ее ни выплюнуть, ни
проглотить. Он опять попытался  вызвать  рвоту,  чтобы  освободиться  от
ваты, и снова ничего не смог сделать.
   - Ну и что вы  ощущаете?  -  раздался  чей-то  голос.  Чей?  Мужской,
женский? Определить он не сумел. - Хорошо быть беспомощным?
   Моравиа закрыл глаза, стремясь  мобилизовать  все  свои  силы,  чтобы
разорвать внутренние  оковы,  крепко  удерживающие  его,  но  смог  лишь
ускорить сердцебиение  и  довести  его  до  такой  частоты,  что  заныли
мускулы. Он посмотрел на ужасные бесформенные очертания ската, щурясь  и
моргая, пытался прочистить глаза.
   - А вот и я! Позвольте помочь вам.
   Кто-то поднял его и понес, как ребенка, голова Лоуренса  уткнулась  в
колени.
   - Хотите знать, кто я такой? А, Моравиа? Тогда я скажу вам то же, что
говорю им всем.
   "Кому всем?" - изумился про себя Лоуренс.
   - Ежедневно по утрам я молю богов просветить меня, ибо просвещенность
порождает успех, - продолжал тот же голос.  -  Некоторые  полагают,  что
боги отвернулись от меня, потому что я нечист  и  запятнан  кровью  моих
жертв. На это я отвечаю: пусть боги делают то, что могут  делать,  я  не
контролирую их мысли или поступки. Но я не прекращу молиться, и в этом я
чист.
   Моравиа почувствовал, как его щек поочередно коснулось что-то  нежное
и пушистое, как мимолетное прикосновение бабочки.
   - Кто-то в эту же минуту рождается и кто-то умирает.
   К его губам прикоснулись чужие губы, мягкие, как  масло,  и  холодные
как лед, а вслед за  этим  что-то  крепко,  словно  тисками,  сжало  его
сердце, сжало с нечеловеческой силой.
   Моравиа пронзительно закричал, вернее, хотел  громко  закричать.  Его
разум, разреженный, словно облака под напором холодного северного ветра,
приказывал ему кричать, но он не мог произнести ни звука.  Чувствовалась
одна лишь невероятная боль, а теперь еще сдавило и все тело  -  изнутри,
да так нестерпимо, что постепенно начали отмирать одна за другой  клетки
его измученного организма, затем резко упало  кровяное  давление,  исчез
пульс, прекратилось дыхание и, наконец, отключился мозг.

Книга первая
Тревожные дни мира

   Тайну сохранят и трое, если двое из них мертвы.
   Бенджамин Франклин

Глава первая
Нью-Йорк-Сити

   Вулф Мэтисон затаился на посыпанной щебнем крыше шестиэтажного  дома,
возвышающегося над  зловонным  районом  Восточного  Гарлема.  Был  конец
февраля, стояла глубокая ночь,  нависшие  клочковатые  облака  закрывали
луну.
   Он выслеживал убийцу уже целых семь недель - никогда прежде  ни  один
преступник не мог так долго укрываться от  него.  Но  наконец-то  в  эту
промозглую вонючую ночь он выследил его и теперь заставит держать  ответ
перед судом, как уже выследил и представил суду трех  других  убийц,  за
которыми числилось не одно "мокрое дело".  Распутывать  эти  дела  Вулфу
поручил комиссар полиции Хейс Уолкер Джонсон, когда год  назад  назначил
его начальником следственной группы по особо важным делам  об  убийствах
при нью-йоркском  полицейском  управлении.  "Оборотни",  как  быстро  из
уважения и опаски окрестили в управлении его парней, составили  отборное
подразделение, созданное специально ему в помощь. Вулф обладал природным
талантом выслеживать наиболее опасных и жестоких убийц, которые могли то
ли благодаря своей хитрости, то ли чистой случайности, а иногда  в  силу
сочетания того и другого - одному Богу известно почему - долго водить за
нос целые отряды сбившихся с ног городских детективов.
   Комиссар впервые заметил Вулфа, когда тот размотал дело  об  убийстве
двух проституток - матери и дочери. Жестокость, с которой было совершено
преступление, поразила даже  видавших  виды  и  ничему  не  удивлявшихся
полицейских. И тем не менее, что вообще-то типично  для  заваленного  по
горло работой полицейского управления, ничего не делалось  до  тех  пор,
пока не прикончили схожим манером какого-то  туриста  примерно  того  же
возраста, что и убитая молодая проститутка.
   На проституток, конечно, можно махнуть рукой, они и так всем оскомину
набили,  но  турист...  Он  ведь  как-никак  турист,  пополняющий  вечно
нуждающийся городской бюджет, да еще и не требует отчета, куда  из  него
расходуются средства. Поэтому сразу  же  было  созвано  совещание  отцов
города,  на  котором  поборник  справедливости  чернокожий  Хейс  Уолкер
Джонсон, между прочим,  самый  продувной  и  осторожный  из  всех  своих
предшественников, признал, что дело приобрело первостепенную значимость,
хотя Вулф и без него давно это понял.
   Трудность заключалась в том, что  никто  не  знал,  с  чего  начинать
розыск убийцы. Вулф же вечером того бесконечно  долгого  дня,  когда  он
осматривал место убийства туриста, лежа дома в постели, нашел  разгадку.
Глядя на мерцающие - заменяющие в городе звезды - уличные  фонари,  свет
от которых едва пробивался сквозь стеклянную крышу спальни, он  медленно
прикрыл глаза, но не полностью.
   Сквозь прозрачную  красноватую  пелену  Вулф  явственно  увидел  лицо
убийцы, почуял кисловатую вонь от него, заметил его странную легкую, как
у  танцора,  походку  и,  как  только   опознал   преступника,   услышал
настоятельный зов на чужеземных языках,  мучительный  и  обессиливающий,
словно гнойный нарыв.
   Теперь он знал все обстоятельства дела, но рассказывать о них не мог.
За семьдесят два часа лейтенант Вулф поймал  убийцу,  и,  хотя  его  как
сыщика уже хорошо знали во всех пяти муниципальных районах Нью-Йорка, он
сразу же стал центром внимания  для  средств  массовой  информации,  чем
немало поспособствовал поднятию авторитета самого комиссара.
   Освещение  средствами  информации  успешного  завершения  этого  дела
привело непосредственно к созданию следственной группы по  особо  важным
делам об убийствах. Комиссар должен был преподнести своему  герою  нечто
ощутимое и, чтобы быть по-настоящему  справедливым,  хотел  вознаградить
Вулфа как-то по-особенному, высоко поднять его рейтинг в знак  признания
заслуг перед горожанами.
   Когда Вулф стал подбирать кадры для  подразделения,  он  задумался  о
необыкновенном  таланте,  которым  он  обладал.  Он   решил,   что   дар
ясновидения ниспослан ему свыше.
   И  вот  он  один  на  этой  крыше,  в  ожидании,  когда  же  появится
выслеживаемый преступник. Вулф  затаился,  сидел  не  шевелясь,  подобно
одному из каменных изваяний, оберегавших покой сильных мира  сего,  тех,
кто  чувствовал  себя  в  полной   безопасности   в   своих   просторных
апартаментах, построенных в  Вест-сайдском  районе  еще  до  войны.  Уже
заканчивался третий час ночи - время, когда город  становится  одинаково
серым, а он  и  выслеживаемые  им  преступники  чутко  прислушиваются  к
каждому звуку и  действуют  в  темноте  сообразно  шуму.  Его  служебное
задание закончится лишь тогда, когда он поймает  преступника  или  убьет
его, а может, преступник убьет его самого.
   Неожиданно до Вулфа донесся  какой-то  отдаленный  крик,  как  в  его
любимой детской игре в прятки, любимой оттого, что он никогда в  ней  не
проигрывал. А может, ему просто послышалось?
   Вулф находился на самой окраине  района  Эль-Баррио,  этой  гноящейся
язвы, которая, хоть и относилась  к  Нью-Йорку,  с  успехом  могла  быть
частью либо Калькутты, либо какого-нибудь  другого  крупного  города,  в
котором есть свой Блюмингдейл или собор святого Патрика.
   С неба сыпалось нечто непонятное. В другой,  более  благоприятной  по
климату стране это мог бы быть и  снег,  но  здесь  осадки,  обрушиваясь
вниз, по пути вбирали в себя так много разных  ядовитых  примесей,  что,
попадая  на  металлические  крыши  домов   с   выщербленным   щебеночным
покрытием, мгновенно подвергались распаду.
   Внизу, на улице, ничего особенного не происходило.  Выли  и  затихали
вдали сирены полицейских машин, злобно рычали и лаяли  собаки,  сражаясь
целыми стаями с бездомным людом за остатки пищи в кучах мусора,  которые
громоздились вдоль сточных канав.  И  там  и  сям  горели  переполненные
отбросами  мусорные  ящики,  окруженные  тележками   из   супермаркетов,
нагруженными сверх всякой меры ворованным хламом.  Подальше  на  пустыре
виднелись убогие лачуги, сооруженные из листов картона.  Их  кривобокие,
конусообразные формы  отбрасывали  острые  тени  на  засоренные  сточные
канавы. По осколкам  бутылочного  стекла,  служащего  границей  пустыря,
пробирался какой-то старик, с  трудом  волоча  босые  ноги,  белые,  как
мучные черви, в свете уличных фонарей. Он следил  за  крысой,  рыскающей
впереди. Старик отхаркнул и выплюнул порядочный  комок  слизи.  Крыса  в
страхе метнулась в темноту, и он громко загоготал ей вслед.  Под  знаком
"Стоянка  запрещена!"  стоял  старый  -  чиненый-перечиненый  -  лимузин
"Файерберд-87", тихо урча включенным двигателем. Напротив него прогревал
мотор старый "шевроле"  повышенной  мощности  с  яркими,  стилизованными
языками пламени, нарисованными на дверях. Вскоре он с ревом  сорвался  с
места и исчез из виду, добавив ядовитых выхлопных газов в ночной воздух.
   Где-то среди мусорных куч и тлеющего хлама сидели в  засаде  люди  из
его группы - Бобби Коннор и Джуниор  Руиз.  В  силу  особенностей  своей
профессии Вулф предпочитал работать  в  одиночку,  но  на  случай,  если
преследуемый ускользнет от него или, что тоже  не  исключено,  прикончит
его, он всегда выставлял где-нибудь неподалеку подкрепление. А с  такими
людьми, как те двое в засаде,  можно  было  идти  на  выполнение  любого
задания.
   На часы Вулф мог и не смотреть. Время для него  исчислялось  рабочими
днями. Когда же он был не на работе, то он весь был  поглощен  тем,  что
мысленно слушал голоса выслеживаемых преступников.
   На этот раз он сел на пятки одному колумбийцу по имени Чучо Аркуилло,
главному  оптовому  торговцу  наркотиками  и   оружием,   похищаемым   с
американских военных баз. Почему вновь объявился  Аркуилло  после  столь
длительной отсидки в подполье? Чтобы перейти к массовым  убийствам,  или
же он просто-напросто спятил? Именно так стоял вопрос, хотя и не  вполне
определенный, но тем не менее главный в  проблеме,  как  вычислить,  где
скрывается преступник, и поймать его. Таким образом, пока Вулф  мысленно
рассматривал  вопрос  с  разных  сторон,  словно  кристалл,  его   грани
оставались  по-прежнему  непроницаемыми,  как   и   тайна   необъяснимой
способности Вулфа определять местонахождение  особо  опасных  обитателей
города.
   Оставалось  только  гадать,  когда  появится  Аркуилло.   Это   могло
произойти в любое время, но Вулф знал, что почувствует его  приближение.
Как всегда, определив преступника, он вычислял и очередную  его  жертву.
Как Вулфу удалось установить, между убийцей и жертвой существовала некая
связь, как между охотником и выслеживаемой им  дичью.  Охотник  каким-то
образом умудряется  распознавать  настрой  дичи,  который  настолько  же
индивидуален, как и отпечатки пальцев, и подстроиться  под  него:  когда
нужно, затаить дыхание, замереть, синхронизировать биение сердца.
   Вулф прик