елого Лука, но тоже  достаточно  яростный,  чтобы  быть  движущей
силой. Белый Лук к тому времени уже успел рассказать внуку о  постоянном
взаимодействии между разумом, телом и духом. И теперь Вулф мог сам  быть
свидетелем такого взаимодействия на примере собственного отца,  ибо  ему
было ясно, что все действия и реакции Питера Мэтисона  направляются  той
особо сильной частью его личности, которая относится к сфере духа.
   - Герои прошлого должны защитить нацию, - поделился как-то  раз  Вулф
своими раздумьями с отцом.
   - Это правда, что у индейцев тоже были свои герои, - отозвался Питер.
- Но мы, белые, оказались слишком сильны, и нас было слишком много.
   - Да нет, не то. Я имею в виду таких героев, как ты или твой отец,  -
пояснил Вулф. - Вам надо было найти с племенами общий язык и  прекратить
их истребление.
   - Вероятно, так могло бы быть, - кивнул отец, бросив взгляд на  сына.
- Но наша цивилизация обрушилась на  нас  чересчур  быстро  и  оказалась
слишком развитой.
   Он  вглядывался  вдаль,  туда,  где  на  горизонте  вздымались  горы,
казалось, до самого неба. И от  этого  Вулф  сразу  вспомнил  историю  о
ястребе, рассказанную Белым Луком.
   - Или слишком отсталой, - добавил вдруг отец.
   - Отсталой?
   Питер в подтверждение своих слов кивнул головой.
   - Чему бы тебя там ни учили в школе, цивилизация принесла  отнюдь  не
одни  только  блага.  Потерявшись  в   лабиринте   законов   и   правил,
установленных в обществе, мы в конце концов теряем  чувство  земли.  Нас
интересует лишь то, что она может дать нам, а не то,  чем  она  является
сама по себе. - При  этом  он  как-то  неопределенно  хмыкнул,  а  затем
продолжал:
   - Вот поэтому и  исчезла  культура  американских  индейцев  вслед  за
многими прочими культурами в других частях света.
   - Но ведь на законах держится общество, - запротестовал Вулф. -  Так,
во всяком случае, нас учат в школе.
   - Ну уж тут тебе, сынок, самому решать.
   - И все же, отец, каково твое собственное мнение?
   - Как тебе ответить? -  задумался  Питер  Мэтисон,  глядя,  как  конь
щиплет траву, как солнечные блики играют на его  атласной  шкуре,  когда
под ней перекатываются мускулы. - Герой носит закон на поясе у бедра. Но
хотя он и расчищает  путь  для  цивилизации,  она  избавляется  от  него
настолько  быстро  и  решительно,  насколько  может,  потому  что  герой
отбрасывает тень, которая цивилизации кажется опасной.
   И конечно же, Вулф понял, что отцу больше  всего  на  свете  хотелось
быть именно таким героем.
   Питер Мэтисон исчез из дома спустя примерно год после  того,  как  он
ездил на равнину спасать своего сына. Открытая Рука никогда не говорила,
куда он делся, но Вулф, получив от отца письмо, все  знал.  Он  читал  и
перечитывал его много раз, пока оно не начало распадаться на кусочки.  А
когда распалось, бережно спрятал бумажные обрывки к себе под подушку.
   Всякий раз, когда Вулф просил мать рассказать об отце, Открытая  Рука
не оставляла просьбу сына без внимания. Если она и таила в сердце обиду,
Вулф этого никогда не замечал и, что еще важнее, даже не чувствовал.  Он
никогда не сомневался, что она  любила  мужа,  но  одновременно  с  этим
подозревал, что отчасти это была любовь к беспокойному духу отца  и  что
она восприняла его  уход  как  неизбежное  явление,  подобно  тому,  как
воспринимают наступление зимы после осени. Он видел здесь, хотя и в ином
контексте, аналогию с тем, как во время суровых зим,  когда  не  хватало
пищи, мать часто говорила, что на смену зиме всегда приходит весна.
   Так оно и вышло  той  зимой,  когда  отец  покинул  их.  Вулф  сильно
тосковал, но тосковал именно по самому отцу, а не по той  напряженности,
которую он создавал в доме. В комнате, где жил  Питер  Мэтисон,  в  этой
святая святых, поселился  Белый  Лук.  Под  бременем  прожитых  лет  дед
передвигался медленно и тяжело, вызывая ассоциацию со старым  деревянным
фургоном. Он больше не делал стрелы и даже не приладил,  как  ни  просил
Вулф, оперение к тем двум стрелам, которые когда-то изготовил для внука.
   Все чаще вопросы относительно деда Вулф задавал  матери,  потому  что
Белый Лук после возвращения  с  плайи  как-то  замкнулся  в  себе.  Вулф
понимал: намеченное тогда стариком не получилось или получилось, но не в
полной мере. Ему так и не удалось  подбить  деда  вновь  отправиться  на
солончаковую равнину, хотя теперь, в отсутствие отца, это  стало  вполне
возможным.
   Открытая Рука никогда не отвечала  на  вопросы  Вулфа  о  Белом  Луке
прямо. А на вопрос о том, почему дед не берет  его  с  собой  на  плайю,
сказала:
   - Среди всего, что летает, разум - самое быстрое.
   Размышляя над этим загадочным ответом, Вулф вспомнил, как они с Белым
Луком спускались в Страну мертвых. А ведь верно: освободившись  от  оков
бренного тела, они совершили полет туда, куда иначе не  доберешься.  Это
был самый настоящий полет, соответствующий описаниям мистиков.
   - Кажется, я понимаю, - ответил тогда Вулф. - Но  почему  дедушка  не
берет меня туда снова?
   - Теперь, после размышлений, ты видишь, что твой отец нарушил  связь,
которая устанавливалась между тобой и Белым Луком, -  пояснила  Открытая
Рука. - Но Белый Лук видит мир иначе, чем другие люди.  Они  делают  шаг
назад, и перед их взором открываются все возможности любой из  ситуаций.
Он же подобен ткачу, способному проследить извивы каждой  нити  в  ткани
даже после того, как она уже соткана.
   Вулф взглянул на мать.
   - Ты хочешь сказать, что дедушка считает, что случившееся должно было
произойти именно так? - спросил он.
   Его мать, которой красота  и  фатализм  придавали  таинственный  вид,
взяла его за руку.
   -  Наберись  терпения.  Позже  ты  сам   поймешь,   что   тебе   было
предначертано  судьбою,  -   сказала   она   строго   и   с   внутренней
убежденностью, как-то совсем по-мужски.
   В этом и заключался преподанный Белым Луком урок, который Вулф усвоил
через чувство разочарования и утраты.

***

   Вулфу потребовалось еще семь лет, чтобы стать достаточно  взрослым  и
решиться отправиться по следам отца. Но, разыскав его, он не узнал в нем
прежнего Питера Мэтисона,  и  это  сбило  его  с  толку.  Питер  Мэтисон
занимался добычей опалов в Австралии. За это время его зрение ослабло, и
ему пришлось носить очки. В его волосах  появилась  седина  -  результат
труда по четырнадцать часов в сутки и необходимости  постоянно  быть  на
страже и оберегать свои опалы от всевозможных охотников до чужого добра.
   Он  разыскал  отца  в  Лайтнинг-Ридже  -   маленьком   и   неказистом
старательском поселке, расположенном во  впадине  и  окруженном  низкими
пологими холмами, поросшими деревьями с диковинными  названиями:  будда,
бэла, леопардовое. Здесь добывались лучшие в мире черные опалы.
   Вулф добрался до этого отдаленного уголка провинции Новый Южный Уэльс
на грузовике, проехав на северо-запад от Сиднея почти четыреста миль, из
которых последние - по дороге, покрытой черным как смола  асфальтом.  По
прибытии он услышал в качестве своеобразного  приветствия  хриплый  крик
кукабарры,  рыскавшей  в  поисках  пищи.  Позднее  же,  через  несколько
месяцев, он набрел и на ее кладку - прекрасные  ослепительно-белые  яйца
посреди остатков старого термитника.
   Поселок оказался самым что ни  на  есть  заурядным:  два  магазинчика
самообслуживания, мясная лавка, булочная,  гостиница  "Лайтнинг-риджский
привал   старателя",    пара    мотелей,    контора    местной    газеты
"Лайтнинг-Риджфлэш", три церквушки, начальная школа. Ну и,  конечно  же,
стрелковый клуб.
   Питер Мэтисон жил в неказистом домике вместе с красивой, гибкой,  как
кошка, темноволосой девушкой с длинными загорелыми ногами, которой  едва
ли исполнилось двадцать лет.
   - Вулф?
   - Привет, папа.
   Отец протянул сыну руку, как старому приятелю,  с  которым  давно  не
виделся.
   - Ей-богу, я рад тебя видеть.
   Вулф не мог разобраться в происходившей в  его  душе  борьбе  чувств.
Здесь смешались и любовь, и страх, и гнев, и, прежде всего,  потребность
в признании его совершеннолетия со стороны отца.
   Питер Мэтисон никогда не увиливал  от  трудностей  и  опасностей,  но
здесь, в австралийской глубинке, все было для него новым и  непривычным.
Он остался жив после того, как его ужалил скорпион, хотя  и  корчился  в
горячке до тех пор, пока его случайно не обнаружил абориген и не вылечил
припарками из трав, снявшими опухоль и жар. Он видел,  как  размножаются
ядовитые пауки, как  паучиха  плетет  коконы  для  яиц,  как  потом  она
становится жертвой своего же  собственного  прожорливого  потомства.  Он
вынес испытания жгучим  солнцем  и  внезапными  наводнениями.  Ему  даже
пришлось убить какого-то  отчаянного  старателя,  попытавшегося  украсть
припрятанные опалы, в, видимо, это был у него не единичный случай.
   Питер Мэтисон был крутым мужчиной, но все равно ему  пришлось  заново
доказывать свой нрав бесшабашным австралийцам. Впрочем, им  пришлись  по
нраву его тягучее техасское произношение и  жесткие  ковбойские  манеры.
Они быстро прониклись к нему уважением за то, что он  умел  постоять  за
себя в драке, был способен выпить галлон пива и не блевать после  этого,
за то, что мог трахаться всю ночь напролет. К тому же они были очарованы
его, казалось, нескончаемыми рассказами об американских индейцах.
   Ну  а  Питер  Мэтисон  чувствовал  себя  по-настоящему  хорошо,  если
говорить честно, лишь  в  такой  вот  дружеской  мужской  компании.  Ему
требовалось общество таких же, как он,  сильных  духом  мужчин,  подобно
тому как другим требуется хорошая пища, уютный  дом.  Он  не  забывал  о
своей жене, любил своего единственного сына.  Но  по-своему,  отводя  им
вполне определенное место в своей жизни.
   - Мы с тобой оба становимся старше, но для тебя это  означает  совсем
не то же самое, что для меня, - сказал он Вулфу. - Тебе сейчас этого  не
понять, но скоро, даже  слишком  скоро,  ты  поймешь.  В  жизни  каждого
человека непременно наступает печальный день, когда, упав, он  не  может
вскочить на ноги так же резво, как раньше, когда боль от  ран  и  ушибов
проходит уже не так быстро, а болезни не отпускают уже до самой смерти.
   - Поэтому ты ее себе и завел? - спросил  Вулф,  показывая  пальцем  в
сторону здоровой, крепко сбитой девушки.
   - Отчасти поэтому, - признался отец, улыбнувшись догадливости сына. -
Но отчасти еще и потому, что она знает, что через неделю, а может  быть,
через месяц меня здесь не будет. Ее это не волнует. Она молода, и у  нее
своя жизнь, которой она слишком занята, чтобы вникать в чужую.
   Он оглядел сына.
   - Как там мама?
   - У нее своя жизнь, - ответил Вулф его же словами, вызвав этим у отца
смех.
   Позднее, когда наступила короткая и темная австралийская  ночь,  Вулф
спросил его:
   - Ты не собираешься вернуться домой?
   - Ты что, ради этого  сюда  и  приехал,  потратив  на  дорогу  деньги
матери? - задал отец встречный вопрос, вертя между  пальцами  зубочистку
из кости какого-то мелкого животного. - Только для того, чтобы  спросить
меня об этом?
   - Я потратил свои собственные деньги, - возразил Вулф. - Мне пришлось
поработать как следует, чтобы оплатить проезд.
   Питер сунул зубочистку в рот и встал.
   - Пойдем, - сказал он. - Хочу тебе кое-что показать.
   Они вышли из дому, не  сказав  девушке,  куда  отправляются,  сели  в
потрепанный грузовичок, и  Питер  повел  машину  сквозь  ночную  тьму  в
направлении холмов.
   - Моя шахта совсем рядом с холмом Лунатик-Хилл, -  пояснил  он.  -  Я
купил ее у молодой аборигенки, которая живет сейчас у меня дома.  А  она
получила ее в наследство от человека по  кличке  Майор,  который  как-то
вечером застрелился по пьянке.
   Они вышли из машины, и Питер зажег переносную шахтерскую лампу.  Небо
совсем потемнело, и лишь некоторые, самые яркие звезды  первой  величины
просвечивали сквозь пелену облаков.
   Питер направил луч фонаря вниз.
   - Видишь  то  место,  где  горная  порода  треснула?  Это  называется
оползень. Если ты не замечаешь оползней, то и опалов не найдешь.
   Они вошли в шахту рядом с оползнем.
   - Я назвал шахту "Ничто", - сказал отец.
   Пол шахты - глина вперемешку с гравием - круто уходил вниз. Они шли и
шли вперед, пока не  вышли  к  чему-то  вроде  вертикального  колодца  в
скальной породе. Вслед  за  отцом  Вулф  спустился  на  нижний  уровень.
Впереди ствол шахты расширялся, образуя просторную камеру. Позднее  Вулф
узнал, что такие камеры по-местному называются бальными залами.
   Здесь, на глубине, отец выключил фонарь и зажег свечу. Вулф приметил,
что левая стена шахты сложена из разных пород.
   - Верхняя часть представляет  собой  песчаник,  -  пояснил  Питер.  -
Видишь, как внизу проходит резкая граница между ним и твердой породой из
спрессованного  кварцита.  Мы  тут  прозвали  ее  "костоломкой".  Вполне
подходящее название, - он прочертил пальцем линию. - А  ниже  начинается
то, что мы называем "уровень". Это глинистая порода, и вот  в  ней-то  и
находят скопления опалов.
   Он порылся в  кармане,  извлек  оттуда  какой-то  грубо  обработанный
предмет и передал его Вулфу.
   - Покатай-ка его между пальцами.
   Покатав камень, Вулф  увидел  в  отсвете  свечи  потрясающе  красивые
вспышки. Зеленые, как грудь павлина, ярко-оранжевые, багряно-красные.
   Питер следил за лицом сына.
   -  Видишь,  как  плотно  группируются  цвета?  Этот  опал  называется
"Цветной Арлекин". Встречается он очень редко. Я специально зажег свечу.
При таком освещении цвета более чистые. Сейчас ты видишь его  таким  же,
каким я увидел его здесь, когда откопал.
   Он взял опал обратно.
   - Это интересная и опасная работа. Нас считают людьми особой  породы.
И здесь я не отвечаю ни перед кем.
   - А закон ты носишь на поясе у бедра? - заметил Вулф, покосившись  на
кольт в кобуре.
   Питер положил руку на плечо сына и крепко сжал.
   - Я хочу, чтобы ты все понял. За свою жизнь я никогда ни от  чего  не
бегал. Но цивилизация меня уничтожила бы, и это как пить дать,  как  то,
что я стою здесь рядом с тобой. А в  этих  диких  местах  мне  сдаваться
никак нельзя.
   Вулф прожил с отцом шесть месяцев. Из уважения к чувствам сына  Питер
Мэтисон хотел было тут же распрощаться с девушкой-аборигенкой.  Но  Вулф
запротестовал, и она осталась в доме. Кстати, именно  эта  девушка,  имя
которой он так и не научился правильно выговаривать, раскрыла ему  глаза
на дикую природную красоту яиц птицы кукабарры, спрятанных  в  гнезде  в
старом термитнике.
   Отец и  сын  занялись  добычей  черных  опалов.  Питер  научил  Вулфа
управляться с новым пневматическим отбойным молотком, и  с  его  помощью
они переворошили за месяц такую массу породы, на что в  прежние  времена
ушел  бы  год.  И  все  равно  это  была  работа,  требовавшая  огромных
физических  усилий  и,  как   предупреждал   Питер,   нередко   чреватая
опасностями, исходящими со стороны не только горной породы, но и  людей.
Однако Мэтисоны с честью справились со всеми испытаниями, а  Вулф,  если
говорить конкретно, вышел из них с раздавшимися вширь плечами,  налитыми
мускулами и с  тонким  белым  шрамом  вдоль  левой  ключицы  -  какой-то
незадачливый грабитель успел пырнуть его,  прежде  чем  сам  свалился  с
разбитой грудной клеткой.
   Однажды  Вулф  обнаружил  в  своем  сапоге   скорпиона   я   принялся
подкармливать  его,  зачарованно  наблюдая,  как  тот  охотится,  нанося
молниеносные удары своим членистым хвостом и вонзая  в  жертву  ядовитое
жало. Эта тварь стала для него неким  домашним  животным,  чем-то  вроде
собаки или кошки, и, казалось, узнавала его, хотя Питер  и  предупредил,
что существо со столь примитивным мозгом ни на что  подобное  просто  не
способно. Однако с тех пор у них больше не возникало проблем с ворами.
   В поселке у Питера было полным-полно друзей.  Эти  австралийцы  умели
хорошо работать и крепко пить. Жили тут и несколько европейцев. В  своей
основе все они были открытыми, жизнерадостными  и  смешливыми  ребятами,
охочими   до   нехитрых   удовольствий,   с   именами-прозвищами   вроде
Вертикальный Пэдди,  Вилли-Попрыгунчик,  Убийственный  Джек.  Тут  между
людьми установились подлинно приятельские отношения, которые  не  так-то
просто поддерживать в иной, более цивилизованной обстановке. Они еще  не
оторвались от земли и были в какой-то - еще не ясной для Вулфа - степени
примитивны. Но поскольку ему хотелось жить с ними и он этого желания  не
скрывал, то они сошлись с ним так же быстро, как и он с ними.
   - Это отличные люди, - отозвался о них Питер. - Они будут  откровенны
с тобой, если только ты  не  начнешь  судить  о  них  по  их  уголовному
прошлому. Вот насчет этого они все очень чувствительны.
   Как-то вечером они взяли Вулфа в свою компанию, подпоили и  запихнули
в комнату, где его уже ждала  молодая  женщина  со  светлыми  глазами  и
волосами цвета воронова крыла. Она уже разделась, ее груди  подрагивали.
Женщина была такой молодой и  красивой,  что  у  него  возникло  щемящее
чувство от сознания того, что не пройдет и года,  как  в  этом  жестоком
мире от ее молодости и красоты ничего не останется.
   Пока  они  занимались  любовью,  мужчины  снаружи  громко   распевали
народные песни, чтобы Вулф и женщина не опасались,  что  вырывавшиеся  у
них страстные стоны будут слышны сквозь тонкие перегородки.
   Когда он приплелся домой, молодая аборигенка с непроизносимым  именем
еще не спала. Она поджидала  его,  зная,  наверное,  и  о  том,  чем  он
занимался, и о том, что  он  притопает  голодным.  Она  приготовила  ему
поесть, они выбрались наружу  и  расположились  под  усыпанным  звездами
ночным  небом.  Вулф  сидел  на  ступеньках  и  молча  ел,  а   девушка,
пристроившись рядом, курила, замерев в этой  неподвижной  созерцательной
позе, которая напомнила ему о Белом Луке.
   Она рассказала ему, что принадлежит к племени  кулинов  -  одному  из
древнейших в Австралии, что родилась и жила  среди  своих  сородичей  на
юго-востоке, но потом ею овладела жажда странствий. Ей нравилось,  когда
ветер дует в лицо, а солнце светит в глаза. Однако в  Лайтнинг-Ридже  ей
не остается ничего иного, как торговать своим телом. Теперь, разумеется,
у нее появились деньги, и нет нужды делать  что-то  такое,  чего  ей  не
хочется. Это потрясающее ощущение.
   Он почувствовал, что она  ему  очень  близка,  эта  представительница
чужой для него культуры на другом краю света, по-настоящему примитивная,
как и его дед, но, в отличие от Белого Лука, совершенно не пугающая.  Он
испытал к ней симпатию, понял ее, осознав наконец, почему его  с  самого
начала не коробило ее присутствие в доме отца.
   Они разговаривали до тех пор, пока на небе  не  потускнели  звезды  и
перламутровый свет утренней зари не  окрасил  вершины  гор.  Тогда  она,
поджав под себя ноги, заговорила о солнечных  закатах.  Из  ее  рассказа
следовало, что ее народ считает закаты временем смерти,  ибо  именно  по
косым лучам заходящего солнца  умершие  кулины  поднимаются  на  небо  -
обиталище мертвых.
   Один раз, по ее словам, она наблюдала это  собственными  глазами.  Ее
очень старая бабушка умерла  как  раз  на  закате,  и  она  видела,  как
бабушкин дух вышел из мертвого тела и  отправился  по  лучам  заходящего
солнца вверх, поднимаясь выше птиц,  выше  горных  вершин  и  даже  выше
ветра. И теперь в падающем на нее солнечном свете, в ласкающем ее  ветре
она чувствует присутствие своей бабушки.
   Очарованный   ее   повествованием,   Вулф   заснул   подле   девушки,
раскинувшись на ступенях отцовского дома.
   Вулф наверняка остался бы с отцом и дольше,  но  тут  его  неожиданно
"позвали"  домой.  Это  не  был  вызов  в  прямом  смысле,  но  он   его
почувствовал. В то утро  он  пробудился  из-за  приснившегося  сна.  Ему
снился круживший высоко в небе ястреб. Он кружил так высоко,  что  снизу
казался  крохотной