видя выражение лица внука, наклонился к нему и спросил:
   - Как бы  ты  осознал  самого  себя,  не  заглядывая  в  зеркало?  По
фотографии? А откуда тебе знать, кто на ней изображен - ты  или  не  ты?
Нет, указателем для тебя является зеркало.
   Сделав все необходимые дела, они поужинали вяленым  мясом  и  жареной
кукурузой,  забрались  поглубже   в   вигвам   и   сделали   необходимые
приготовления ко сну. Старик продолжал рассказ:
   - Вот этот лук помог мне исцелиться. -  В  отсвете  костра  его  лицо
казалось таким же темным и грубым, как  кожи,  на  дубление  которых  он
потратил столько времени и сил. - Делая его, я нашел сам  себя,  осознал
свою силу и  излечился.  Карибу  явился  ко  мне  во  сне,  а  наутро  я
отправился за ним на охоту. Потребовалась целая неделя, чтобы  выследить
его, но, как только я вышел на след, я уже знал: ему от меня не уйти.  В
действительности же, как я теперь понимаю, он и не старался скрыться  от
меня. Наоборот, его дух звал меня к нему.
   Я обнаружил его на лесной поляне. К тому времени я забрел  далеко  на
север: ведь в наших местах мало карибу. Это был громадный даже для своей
породы зверь, с огромными кривыми рогами, похожими на молодой месяц.  Он
повернул свою большую голову, приметил меня и потряс ею. Я видел, что он
готов сбросить рога. Сейчас  совершенно  ясно,  что  это  существо  было
ниспослано мне с небес, чтобы я мог забрать рога и сделать из них  белый
лук.
   Старик сидел, скрестив ноги и куря длинную  костяную  трубку.  Вулфу,
который лежал рядом, закутанный в шкуры  и  одеяла,  нравился  ароматный
запах табака и голубой дым, окутывающий голову деда, похожую от этого на
гору в облаках. Вулфа клонило ко сну, а слова  старика,  говорившего  на
мелодичном  языке  шошонов  с  Винд-Ривер,  действовали  на  него,   как
колыбельная песня.
   - Так сложилось, что мой отец был великим мастером  по  лукам,  и  он
посвятил меня в свое искусство еще до  того,  как  я  научился  говорить
целыми предложениями. Я знал, что главная сложность не  в  резьбе,  а  в
том, чтобы выварить из рогов  сердцевину,  которая  впоследствии  станет
хрупкой, и от этого лук при сгибании не выдержит и  сломается.  Я  также
знал, что только  от  длительной  варки  рога  сами  примут  нужную  для
изготовления лука форму.
   Ты спросишь, почему так мало людей умеют делать луки  из  рогов?  Все
очень просто. Когда варишь  рога  в  обычной  воде,  то  из  них  уходит
природная клейковина, придающая им упругость. Мой отец добавлял  в  воду
смесь трав, чтобы сохранить клейковину в роге. У меня, однако,  не  было
ни этих трав, ни знаний о том, что это за травы. Я был один, и никто  не
помогал мне. И все же я сделал этот лук.
   Он подождал, пока Вулф не приоткрыл глаза и не спросил:
   - Как же это удалось?
   - Жар! - ответил дед. Затем, видя по липу внука, что  тот  ничего  не
понял, Белый Лук протянул ему руку.  Рука  Вулфа  полностью  скрылась  в
дедовой ладони.
   Белый  Лук  поставил  мальчика  на  ноги  и  вывел   наружу.   Погода
прояснилась, небо стало морозным и черным. Луна имела  настолько  четкие
очертания, что, казалось, об нее  можно  порезаться.  Повсюду,  куда  ни
глянь, плайя покрылась толстой ледяной коркой.
   - Смотри, - показал дед, - вот как!
   Он пробил ледяную корку, покрывавшую воду, левой рукой,  и  она  ушла
под лед по плечо. В руке Вулфа, которую дед по-прежнему сжимал  в  своем
огромном мозолистом кулаке, появилось ощущение, будто его  подключили  к
току. Он отдернул ее как ошпаренный, но даже  теперь,  не  прикасаясь  к
деду, испытывал нечто  настолько  пугающее,  что  даже  во  сне  не  мог
припомнить, что же это было.
   Взглянув вниз, он увидел, как из того места в речном льду, где  Белый
Лук держал свою руку,  ручьями  струится  вода.  Спустя  мгновение  вода
хлынула наружу бурным потоком, а вскоре из темной пробоины шипя  повалил
пар...
   Позже, когда Вулф спал - а спал он в тот раз  долго,  -  ему  снились
далекие времена и звучащая, словно музыка, мелодичная речь Белого Лука.
   Поверхность огромной плайи затвердела в выровнялась,  как  асфальт  в
том городе, куда спустя много лет  устремится  Вулф.  За  дальним  краем
плайи виднелись горы Сьерра-Невады, из-за большого расстояния казавшиеся
почти бесцветными. Здесь таилась опасность. Она таилась и  в  городе,  я
Вулф  подсознательно  понимал,  что  между   этими   двумя   опасностями
существует связь.
   - У нас, то есть у нашей нации, нет права первородства на эту страну.
И ни у кого его нет, - говорил внуку Белый Лук, сидя с  ним  в  вигваме,
который они установили под обрывистым берегом  реки,  сверкавшей  коркой
льда и инея в бледном лунном свете. - Наш род, как  я  узнал  с  помощью
духов, пришел из  Азии  после  того,  как  много  месяцев  покочевал  по
заснеженным равнинам Сибири. Его не  страшили  сплошные  льды  на  месте
нынешнего Берингова пролива. В те времена Азия  и  Америка  были  единым
целым, а там, где сейчас плещут ледяные воды, виднелись  лишь  небольшие
озерца. Наши предки прошли Аляску и двигались на юг, все  время  на  юг.
Что заставляло их делать это?  Возможно,  бесконечные  льды.  По  правде
говоря, даже духи не дают определенного ответа, так что я, наверное,  не
получу его до тех пор, пока моя душа не отлетит на  небо,  где  я  узнаю
все.
   Белый Лук говорил, а его пальцы работали, обматывая  сырое  сухожилие
вокруг обсидианового наконечника для стрелы, который он  собственноручно
обтесал до остроты жала. Он крепил его к ровной и  гладкой  ветке  дикой
смородины. Для стрелы он предпочитал именно ее, поскольку она  гибкая  и
такая прочная, что, даже если раненный такой стрелой бизон упадет вместе
с ней, она не сломается, а лишь глубже вонзится в его тушу.
   - Мы тогда, скорее всего, были китайцами, - добавил Белый Лук,  -  и,
возможно, не так уж и сильно отличались от тех кочевников, которые потом
стали нынешними японцами.
   Тут он поднял еще неготовую стрелу и примерил ее к правой руке Вулфа,
от плеча до конца среднего пальца мальчика.  Он  отметил  эту  длину  на
древке стрелы угольком, а  потом  с  помощью  джутовой  веревки  замерил
расстояние от правого запястья  внука  до  первого  сгиба  все  того  же
среднего пальца. Вулф наблюдал, как дед складывает оба отрезка,  которые
вместе составят общую длину стрелы. Именно так умельцы  по  изготовлению
стрел делали это оружие на заказ специально для наиболее уважаемых людей
"нации". Вулф с удивлением понял, что Белый Лук мастерит эту стрелу  для
него.
   Он любил наблюдать за руками деда - такими  большими,  умелыми  и,  в
отличие от самого этого человека, совсем не пугающими.  В  них  не  было
ничего таинственного - просто инструменты для творчества и исцеления.
   Становилось все холоднее. С каждым днем, проведенным на этой  широкой
равнине из обледеневшей соли, Вулф ощущал,  как  холод  все  глубже,  до
самых костей, проникает в него. Он двигался замедленно и с  трудом,  как
какое-нибудь складное двухмерное сооружение. А  на  Белого  Лука  холод,
казалось, не действовал вообще. В  самом  деле,  бывали  дни,  когда  он
выходил из  вигвама  вовсе  без  рубахи.  В  таких  случаях  Вулф  долго
приглядывался к деду, выискивая следы воздействия низкой температуры  на
его голую кожу. И ничего не находил.  Тогда  он  вспоминал,  как  старик
ткнул руку под лед и вода из ледяной превратилась в горячую.
   Как-то вечером он спросил:
   - Дедушка, а откуда берется весь этот жар?
   Белый Лук понимающе кивнул, как если бы ждал этого вопроса.
   - Сила, которой шаман исцеляет, связана с огнем. А огонь -  это  глаз
солнца, принесенный в этот мир давным-давно одним из духов. Огонь -  это
энергия, это сила. У нее много проявлений, и шаман обязан решать,  какое
из этих проявлений больше всего пригодится в данный момент.
   Он  склонил  голову  набок,  водя  глазами  вдоль  стрелы  из   дикой
смородины. Оставалось еще сделать паз для тетивы  на  толстом  конце,  а
кончик стрелы должен быть в той же стороне, что и у  ветки,  из  которой
она изготовлена.
   - В конечном счете, - продолжал дед, - это самое трудное решение  для
шамана: когда  использовать  огонь  и  каким  способом.  И  именно  этот
внутренний  огонь  делает  шамана  невосприимчивым  к  самому  страшному
холоду, который люди испытывают с приходом не только суровой зимы, но  и
своей смерти.
   Несколько дней спустя, после того как Белый Лук завершил  свой  труд,
изготовив три превосходные стрелы, Вулфу приснился сон. Ему снилось, что
к нему явился медведь, такой гигантский, что заслонил  солнце.  Его  мех
казался воплощением ночи. Этот гигантский медведь, научив  Вулфа  своему
языку, вел с ним долгий и серьезный  разговор,  а  потом  вывел  его  из
вигвама на плайю. Когда же Вулф проснулся, он уже не  помнил  медвежьего
языка и потому не мог  вспомнить,  что  именно  говорил  ему  зверь.  Он
рассказал сон деду. Белый Лук улыбнулся.
   - Пора! - сказал старик, кивнув головой. Он взял свой лук и те  самые
три новые стрелы и  вывел  Вулфа  наружу,  туда,  где  в  лучах  низкого
красного солнца солончаковая равнина стала похожа на матовое  стекло.  -
Ты можешь вспомнить, в какую сторону повел тебя медведь?
   Вулф указал на запад, и они отправились в путь, освещаемые  заходящим
солнцем. Далеко впереди в дымке лежали горы Сьерра-Мадре, окрашивающиеся
в это время суток в великолепный багряный цвет. Нижняя часть  солнечного
диска прикоснулась к  ним,  и  светило,  казалось,  сплющилось,  подобно
сосуду из сырой глины под рукой гончара.  За  дедом  и  внуком  тянулись
голубые тени, удлинявшиеся с каждым их шагом.
   Воздух был сух до предела. Острый, как скальпель хирурга, он проникал
во все малейшие просветы в одежде Вулфа, а  Белый  Лук  в  своем  летнем
одеянии из  оленьей  кожи  ничего,  похоже,  не  чувствовал,  и  Вулф  с
благоговением думал о его власти над огнем.
   Пройдя  несколько  миль,  они  заметили  темный  предмет.   Даже   на
расстоянии Вулф определил, что это человек. И не ошибся.
   На заиндевевшей корке,  покрывавшей  плайю,  лежал  на  боку  молодой
человек года на три или четыре старше Вулфа. Вулф присел рядом с ним  на
корточки и прикоснулся к его шее, к тому месту, где отец учил его искать
пульс.
   - Он жив, дедушка, но на грани смерти,  -  сообщил  мальчик,  мельком
взглянув на  Белого  Лука.  Затем  он  тщательно  ощупал  тело  юноши  и
перевернул его на другой бок. - Нет ни крови, ни ран. Что с ним такое?
   Белый Лук, невероятно высокий, одним своим  видом  внушающий  трепет,
протянул ему камень и сказал:
   - Этот камень для тебя. Действуй!
   Вулф взял маленький пятнистый камешек, гладкий, как грудь матери.  Он
оказался теплым и нагревался все больше, как только оказался в его руке.
Бросив на деда еще один быстрый взгляд,  Вулф  приложил  камень  к  трем
точкам на теле юноши: к низу живота, к сердцу и  ко  лбу.  При  этом  он
всякий раз прикасался к камню кончиком своего среднего пальца. В  первых
двух  случаях  он  не  ощутил  ничего  особенного,  но,   когда   камень
соприкоснулся с головой парня, Вулфа передернуло. Он задрожал  и  закрыл
глаза.
   - Что сообщил тебе камень? - спросил Белый Лук.
   Сперва Вулф ничего не ответил - настолько сильно  охватил  его  ужас.
Потом,  глотательным  движением  освободившись   от   ощущения   чего-то
плотного, что, казалось, застряло у него в горле, вновь обрел дар речи.
   - Этот юноша не болен физически. Кто-то похитил его душу.
   - Да, это так, - кивнул Белый Лук, будто уже знал все заранее. -  Вот
почему к тебе во сне явился дух черного медведя.  Этот  юноша  находится
под защитой этого животного, и его дух хотел найти шамана.
   - Но я же не шаман, дедушка!
   - Убери камень у него со  лба,  -  приказал  дед.  Он  взял  одну  из
изготовленных стрел и вручил мальчику вместе с луком.  -  Послушай,  что
случилось. Умер человек. Подлый трус, который, не имея мужества идти  по
тропе  мертвых  в  одиночку,  похитил  душу  этого  юноши,   чтобы   она
сопровождала его. - Старик пристально посмотрел на  внука.  -  Когда  ты
коснулся целебным камнем в третий раз, то мог  ощутить,  как  прервалась
песня жизни.
   - Да, - прошептал Вулф, охваченный дрожью от страха  перед  тем,  что
будет дальше.
   - Мы должны вернуть назад то, что было подло похищено, - заявил Белый
Лук. - Мы должны пройти тропою мертвых.
   Стало уже совсем темно, но Белый  Лук,  похоже,  не  обращал  на  это
никакого внимания. Он вел Вулфа за собой, пока они  не  вышли  на  берег
Севьера.
   - Реки образуют проходы на другую сторону жизни, - объяснил дед.
   На берегу он сел, скрестив ноги, достал трубку и  набил  ее  каким-то
темным веществом, по запаху совсем не похожим на его обычный курительный
табак. Белый Лук закурил, сделал  несколько  затяжек  и  передал  трубку
Вулфу. Мальчик втянул  дым  в  легкие.  Дым  оказался  очень  ароматным,
удивительно мягким  и  не  вызвал  у  него  им  кашля,  ни  удушья.  Они
затягивались из трубки по очереди, пока не выкурили ее всю.
   - Теперь пошли!
   Вулф поднялся вслед за дедом, и, держась за руки,  они  скользнули  в
реку. Вода оказалась настолько холодной, что мальчик мгновенно окоченел,
а глубина была такая, что он не  мог  достать  до  дна  кончиками  своих
мокасин.
   Ему не хватало воздуха, но дед держал его,  не  давая  всплыть.  Вулф
вначале испугался, попробовал вырваться. Но  его  восприятие  реальности
уже  менялось.  Мрак,  царивший  под  водой,  стал  еще  чернее.  Холод,
пронизавший все его тело, куда-то ушел, и он обрел  способность  дышать.
Однако от всего этого Вулф не только  не  успокоился,  а  испугался  еще
больше.
   Дед тянул  его  за  руку  вперед.  Там  виднелась  какая-то  дорожка,
выложенная камнями, которые слабо светились и походили на  белые  кости.
Это и была тропа мертвых. Всего лишь в нескольких шагах от них по  тропе
шел старик в сопровождении юноши, которого они нашли на плайе.  Внезапно
ощутив  их  присутствие,  юноша  повернул  голову,  но  старик,   крепко
державший его, даже не обернулся, продолжая свое жуткое странствие.
   - А теперь быстро, пока они не ушли! -  шепнул  внуку  Белый  Лук.  -
Иначе будет поздно. Используй лук!
   - Я боюсь, - отозвался Вулф. - Для этого надо быть шаманом,  а  я  не
шаман.
   - Стреляй! - поторопил его дед. - Выпусти стрелу!
   Дрожащими руками Вулф вставил стрелу и поднял лук. Лицо  его  заливал
пот, живот сводило от страха. Чуть не плача, он натянул  тетиву,  согнув
лук великолепной дугой. Это потребовало от него больших усилий, ибо  лук
был рассчитан на силу его деда.  Но  тут  он  подумал  о  бедном  юноше,
который лежал на плайе. Скрежеща зубами и подавляя в себе  слабость,  он
натянул лук до отказа, прицелился и пустил стрелу старику в спину.
   Раздался пронзительный, нечеловеческий вопль. Юноша  исчез.  А  затем
заплескалась вода, устремившаяся Вулфу  в  горло,  он  ощутил  жжение  в
глазах и соленую тошноту.
   ...Вулф открыл глаза. Он лежал посередине вигвама. Сухой. Все  вокруг
было таким же, как до того момента, когда они отправились в путь подзову
черного медведя. Однако все ощущения казались обостренными, и при каждом
движении он чувствовал, как усиливается острота восприятия. Он  вспомнил
о трубке, которую выкурил вместе с дедом,  и  на  какое-то  время  почти
убедил себя в том, что их путешествие -  всего  лишь  галлюцинация.  Эта
убежденность исчезла, как только он обнаружил у себя на коже налет  соли
- явное свидетельство погружения в соленые воды Севьера.
   Ужас  парализовал  его.  Значит,  все  было   на   самом   деле.   Он
действительно нырял в эту реку - ворота в Страну мертвых.
   В полуобморочном состоянии он встал и начал искать Белого Лука, но не
нашел его ни внутри, ни снаружи.  Вулф  оказался  совсем  один  на  этой
бескрайней равнине, в самую холодную пору. Один, если  не  считать  двух
стрел, оставшихся от тех трех, что изготовил для него Белый Лук.

***

   А еще через три часа,  когда  уже  совсем  стемнело  и  холод  сковал
вигвам, Вулфа нашел отец, пригрозивший Белому Луку искалечить его,  если
тот не укажет место, где он бросил внука.
   - Ему нельзя уезжать, - услышал Вулф, садясь вместе с отцом на  коня,
слова деда, обращенные к Открытой Руке. - Это  у  него  началось,  и  он
должен в одиночку сделать то, что должен сделать.
   Питер сплюнул, а затем, натянув поводья, вонзил шпоры в бока  лошади;
чтобы развернуть и унестись вскачь через необъятные просторы плайи,  где
ополоумевший старик оставил было его сына на верную смерть.
   Вулфу, казалось бы, следовало обрадоваться при виде отца,  когда  тот
вдруг возник в вечернем сумраке, но у него на мгновение мелькнула мысль,
где бы скрыться. И, окажись на равнине хоть какое-то подходящее укрытие,
он бы и в самом деле спрятался. Единственным  таким  местом  здесь  была
Страна мертвых, но он понимал, что без деда ему туда не проникнуть.
   Почему-то теперь эта страна уже не страшила его так, как вначале.  Во
всяком случае, она казалась не более  пугающей,  чем  холодный  блеск  в
глазах отца и тон его голоса, когда, ворвавшись в вигвам, он рявкнул:
   - Собирай свои манатки! Едем немедленно домой!
   Сидя верхом за спиной отца и обхватив его руками, Вулф ощущал, как  с
каждым ударом мощных конских  копыт  о  землю  уходит  от  него  острота
зрения, слуха и обоняния, испытанная им после  пробуждения.  Скакун  шел
ровной рысью, раскалывая копытами смерзшуюся  соль,  в  она  разлеталась
вокруг подобно осколкам разбитого зеркала, которое оказалось всего  лишь
стеклом, покрытым серебряной краской и лишенным  какой  бы  то  ни  было
магической силы.
   С собой он прихватил лишь две стрелы, подаренные Белым  Луком,  сочтя
все остальное детскими игрушками. Однако по прибытии домой он  обнаружил
у стрел изъян: они лишились оперения. И  произошло  это  либо  во  время
скачки с отцом по плайе, либо раньше  по  той  причине,  что  Белый  Лук
вообще не приладил его.
   В первые недели после возвращения все казалось не таким, как  прежде,
особенно отношения между  родителями.  Если  до  этого  их  разногласия,
связанные с Белым Луком, были скрытыми, то теперь отец  выступал  против
него не таясь, предложив даже как-то раз сдать "этого явно выжившего  из
ума" старика куда следует, пока он не натворил больших бед.
   Создавалось впечатление, что Открытая Рука, хранившая  в  своей  душе
надежды, страхи и горести своего племени и бывшая такой терпеливой и все
понимающей, вдруг утратила эти качества. Она даже не пыталась, да  и  не
могла объяснить мужу поведение своего отца. Ее душевное  равновесие  уже
нарушилось.  Если  раньше  она  могла  с  почти  научной   отрешенностью
осознавать,  какая  пропасть  лежит  между  этими  представителями  двух
совершенно разных народов, и даже представляла себя неким  мостом  между
ними, то теперь факт их несовместимости разрывал ее на части.  До  этого
случая   она   представляла   пропасть   между   ними   как    метафору,
символизирующую закат одной культуры и расцвет другой, и это  объяснение
вполне устраивало ее, вселяя ложное ощущение безопасности.
   Теперь же жить с Питером Мэтисоном и чувствовать себя  по-прежнему  в
безопасности   стало   невозможно.   Он   был   истинным    американским
пионером-первопроходцем, беспокойным, как ветер, и отчаянно  смелым,  но
без особого чувства ответственности.
   - Беда цивилизации в том, что в ней нет места  героям,  -  сказал  он
как-то Вулфу, - поскольку герои, как говорится, яростны и неукротимы,  и
это их свойство угрожает разорвать ткань цивилизации.
   Позднее до Вулфа дошло, что отец имел в виду  прежде  всего  себя,  и
Вулф много раз с особым  чувством  вспоминал  этот  как  бы  отвлеченный
разговор просто потому, что это был редчайший, почти  небывалый  случай,
когда Питер Мэтисон сказал что-то о самом себе.
   Вулф чувствовал, что в его отце тоже горит огонь. Хоть и не шаманский
огонь Б