бственной жизни. Тем не менее,
как ему стало известно, неустанные поиски  коллективом  сотрудников  его
клиники модификации инсулинообразного искусственного фермента "фактор-1"
к нужным результатам не приводили, и их нельзя было добиться до тех пор,
пока не будет открыт до сих пор неизвестный элемент, который  необходимо
добавить к этой модификации. А этот элемент его исследователи  не  могли
не то что синтезировать в лабораторных условиях, а даже  определить  его
свойства.
   И вот теперь, глядя в крематории, как пламя пожирает то, что осталось
от Тиффани Конрад, Торнберг думал о том, что единственный шанс  обмануть
смерть - это успешное завершение Вулфом Мэтисоном миссии, возложенной на
него. Он считал теперь, что мудро и предусмотрительно поступил тогда,  в
Камбодже, два десятилетия назад, когда спас Вулфа. И все же  жизнь,  как
убедился Торнберг, зачастую  преподносит  всякие  неожиданные  сюрпризы,
никогда не знаешь, что пригодится в будущем. Как любят повторять японцы,
жизнь - это карма.
   Закрыв окошко в камеру,  где  догорала  Тиффани,  он  подумал,  а  не
наблюдал ли он сейчас за тем, как сгорает сам. Сколько ему еще  отпущено
прожить? Этого он не знал. Кому-то, разумеется, это известно - в этом он
ничуть не сомневался, - но смерть все еще  находится  за  пределами  его
видения. И вместо того чтобы попытаться определить время прихода смерти,
он продолжал колоть  себя  различными  медикаментами,  которые  поначалу
омолодили Тиффани, а в конечном счете угробили ее.
   Но в то же время, кто знает, может, без этих лекарств он уже давно бы
умер? С некоторых  пор  он  стал  подозревать,  что  уже  давно  миновал
предначертанный ему свыше роковой час. Всего, чего он желал в жизни,  он
добился. В известном смысле ему удалось обмануть смерть, но он  понимал,
что в лучшем случае такая уловка окажется пирровой победой, которая, как
поучал его отец, вовсе и не является победой.
   Он ясно понимал  ту  простую,  но  непреложную  истину,  что  процесс
приостановки старения - то, что в  нас  сейчас  и  происходит,  -  долго
продолжаться не может и вскоре прекратится вообще. Весь его прошлый опыт
неумолимо  свидетельствует  о  том,  что  этот  процесс   сопровождается
ужасными болями, облегчить которые можно лишь с  помощью  лошадиных  доз
морфия. От наркотиков же, разумеется, умирать не следовало бы, но он все
же умрет именно от них, в этом нет сомнений, если Вулф Мэтисон не сумеет
раздобыть ключ к решению  загадки,  на  которую  он  случайно  напоролся
много-много лет назад в джунглях Камбоджи.

***

   Марион все еще находилась в кабинке туалета, размышляя над  тем,  для
чего это Джейсон  Яшида  так  много  подробно  рассказывал  ей  о  своих
замыслах, как вдруг услышала, что наружная дверь в  туалет  открывается.
Она хорошо помнила, что заперла ее, и  тихонько  притаилась,  пристально
глядя на дверь кабинки, будто стремясь разглядеть, что творится за  нею.
В то же время она лихорадочно рылась в сумочке, висящей сбоку, в поисках
чего-нибудь такого, что могло бы послужить оружием. Господи! Да куда  же
девалась   металлическая   пилочка   для   ногтей?    Она    же    вроде
предусмотрительно запихнула ее в узенькое отделеньице, уходя из дому.
   Наконец  она  нащупала  пилку,  но  в  это  мгновение  дверь  кабинки
распахнулась и на нее злобно уставилась  физиономия  Джейсона  Яшиды.  В
изумлении она отшатнулась при виде ненависти, отчетливо читаемой на  его
искаженном  лице.  К  ненависти  примешивалась   и   безличная   гримаса
презрения. Марион моментально охватило чувство,  будто  она  смотрит  на
зловонное дно тускло освещенного колодца. От одного лишь беглого взгляда
на Джейсона Яшиду у нее застыла кровь в жилах.
   Яшида разорвал  на  ней  платье  и  сорвал  с  бретелек  бюстгальтер,
причинив ей боль. К этому моменту Марион уже справилась с первоначальным
шоком и попыталась все же достать из сумочки пилку для ногтей. Но  пилка
встала поперек, зацепившись одним концом за какой-то другой  предмет,  а
другим - за кольцо.
   Быстро намотав на шею. Марион плотную ленту из синтетики и кружева от
ее же платья, Яшида с хриплым рычанием,  какое  обычно  издает  бродячий
пес, когда найдет на улице объедки пищи, так резко и сильно затянул  оба
конца, что она даже приподнялась на цыпочках. Она  захрипела,  глаза  ее
выкатились и налились слезами от удушья.
   Сумочка упала на мокрые плитки пола, и из нее  вывалилась  пилка  для
ногтей. Но для Марион она уже никакой ценности  не  представляла.  Яшида
подавлял все отчаянные попытки своей недавней собеседницы  высвободиться
из смертельной петли.
   Он придвинулся к ней вплотную, так что ее даже обдало  жаром  от  его
тела, пышущего словно раскаленная печь. А ей сделалось так  зябко,  что,
кроме холода, она больше ничего  не  ощущала.  Потом  постепенно  и  это
ощущение исчезло. На мгновение она поплыла, будто в невесомости,  и  тут
же перестала что-либо ощущать.

Глава шестнадцатая
Токио - Вашингтон

   "Поразительный город, - подумал Вулф, оказавшись вместе  с  Чикой  на
шумных и многолюдных улицах Токио. - Он похож на  какую-то  удивительную
крепость из силикона и стали". Всюду, куда ни глянь, в  глаза  бросались
характерные  признаки  современного,  устремленного  ввысь   мегаполиса:
миллионы  крошечных  частных  владений  теснились   одно   над   другим,
освещаемые неоновым светом огромных вертикальных реклам.
   - Многих иностранцев этот город ошеломляет, - заметила Чика,  разводя
руками. - Но понять его легко, Токио обладает своим неповторимым "хаде".
Это слово лучше всего перевести как "блеск",  хотя  оно  также  означает
"красота", "сияние".
   Она указала рукой на огни реклам над головой.
   - Посмотри, какие цвета вон там и еще там. Мерцающее золото  на  фоне
ослепительно яркой киновари... А вон там колонны  из  нержавеющей  стали
сверкают на солнце рядом с богатым желто-оранжевым орнаментом  храма.  В
этом сущность Токио, его "хаде" - буйство форм и красок.
   На улице неподалеку от реки Сумида пахло рыбой. Здесь, в  закусочной,
они поели лапшу "соба" с чешуйчатой "бонито" в рыбно-соевом соусе, запив
зеленым чаем.
   Во время долгого ночного перелета  Вулф  спал,  но  даже  во  сне  он
ощущал, будто на спину ему легло что-то тяжелое и зловещее.  В  огромной
летящей птице из стали и  алюминия  ему  спалось  тревожно,  и  сны  его
перекликались с наихудшими дневными страхами относительно того, что Чика
и Сума только внешне враги, а на  самом  деле  они  союзники  и  искусно
заманили его в непонятную, смертельно опасную игру.
   - Не дай себя  обмануть  ультрамодерновым  внешним  видом  Японии,  -
сказала Чика, когда они пробирались сквозь уличные пробки. -  У  нас  во
многом все еще феодальное общество. Не совсем в европейском понимании, а
в  чисто  восточном  смысле.  Как  я  столетия  назад,  здесь  все   еще
сохраняются отношения подчинения и долга - "гири".
   Закрытая  конфиденциальная  информация,  без  которой  не  будет   ни
карьеры, ни прибыли, свободно циркулирует внутри тесно  замкнутых  групп
связанных между собой людей, выходцев из  одной  местности,  выпускников
одной школы или же скрепленных родственными и  брачными  отношениями.  В
этом смысле у нас все еще существуют феодальные  повелители  и  вассалы.
Совсем как в конце шестнадцатого века, до того как Иэясу Токугава,  став
сёгуном и объединив Японию под своим знаменем, покончил, казалось бы,  с
феодальными князьями "даймио".
   Она остановила такси. Автоматически распахнулась задняя дверца, и они
сели. Быстро проехать через весь город оказалось не  так-то  просто,  но
Чике явно хотелось показать Токио со  всем  его  обилием  теснящих  друг
друга, как кильки в банке, колоритных достопримечательностей.
   На гигантском рекламном телеэкране, установленном  на  небоскребе  из
стекла и стали,  демонстрировались  с  изумительной  четкостью  действия
врачей в операционной палате. Эти кадры  сменились  изображением  головы
прекрасной девушки, улыбающейся, пышущей здоровьем, произносящей  что-то
по-японски. Ее неслышимые слова тут же оказались напечатанными - сначала
японскими  иероглифами,  а  затем  по-английски  -  и  запечатлелись  на
нарисованном, как в мультфильме, воздушном шаре: "ШИЯН КОГАКУ  всегда  с
вами".
   Наконец такси остановилось перед великолепным деревянным храмом, едва
видным  за  ведущей  к  нему  высоченной  каменной   лестницей.   Вокруг
простирался на удивление густой парк, заросли  которого  прерывались  то
тут, то там, по словам Чики, территориями  посольств,  расположенных  по
краю района Акасака. Тут же поблизости находился  японский  парламент  -
"диэт", так  что  они  оказались  в  предельной  близости  к  средоточию
политической власти страны. Чика расплатилась с шофером, и они вышли  из
такси.
   - Мы идем в Хиэ Дзинзя - святилище синтоизма, - пояснила Чика,  когда
они,  пройдя  под  высокими  лакированными  воротами   "тории",   начали
подниматься по ступеням к храмовым зданиям. - Храм построен в 1478  году
и служил для священной охраны древнего замка Эдо. С  тех  пор,  впрочем,
его неоднократно разрушали и вновь отстраивали.
   Они вышли к просторному, усыпанному гравием двору между  молельней  -
"хайден" - и зданием для жертвоприношения - "хейден".
   - Эти священные сооружения построены  в  1967  году,  -  рассказывала
Чика. - Но в японской истории такие святилища традиционно уничтожали,  а
затем восстанавливали. Поэтому для приходящих сюда сравнительная новизна
этих зданий не имеет значения.
   Вулф  почувствовал,  что  она  права.  Здесь,  в  окружении  бурлящей
столицы, царила безмятежная тишина, встречающаяся обычно  в  лесу  и  на
вершинах гор, где она нарушается лишь шумом ветра  в  ветвях  да  редким
криком дикой твари. Не то чтобы Вулф не слышал  грохота  транспорта  или
гула  голосов,   просто   гораздо   более   значимыми   здесь   казались
настраивающие на размышления звуки из  храма  -  низкий  звон  колокола,
призывающий духов, визг пилы храмового плотника,  высокие  диссонирующие
ноты традиционных музыкальных инструментов. Они действовали в  некотором
роде  наподобие  каких-то  линз,  фокусирующих  внимание   слушателя   и
внушающих ему благоговение перед историей.
   - Здесь красиво, - заметил Вулф. - Мирно.
   Чика  чуть-чуть  улыбнулась,  довольная.  Но  в  то   же   время   он
почувствовал, что она напряжена.
   - Я привела тебя сюда для встречи с одной женщиной, -  сказала  Чика,
повернувшись к нему лицом. - Пообещай, что выслушаешь все, что она хочет
сказать.
   - Хорошо, - согласился Вулф, чувствуя, насколько это для нее важно, и
рассудив, что терять ему все равно нечего.
   Она провела его через двор к храму. По дороге он заметил поодаль  два
блестящих черных лимузина с шоферами в ливреях, а затем у него на глазах
из пристройки храма вышла свадебная процессия.
   По обеим сторонам  входа  в  Хиэ  Дзинзя  стояли  стеклянные  емкости
наподобие больших аквариумов, внутри которых сидели священные  обезьяны,
наряженные в одежду и очень важные. Перед одним из стеклянных сооружений
Вулф заметил одинокую фигуру. Когда они подошли ближе,  он  увидел,  что
это женщина. Она повернула к ним  голову  задолго  до  того,  как  могла
расслышать их приближающиеся шаги.
   - Помни, что я говорила о "гири" - долге и верности, -  сказала  Чика
тоном, в котором прозвучало  предупреждение.  -  Ей  я  обязана  хранить
именно такую верность.
   В  этот  момент  Вулф  узнал  женщину  и  как  бы  перенесся  на  два
десятилетия назад, в Камбоджу.
   - Минако - моя мать, Вулф, - донесся до него голос Чики.
   - Прошло много времени, Вулф-сан, и  я  рада  вновь  увидеть  вас,  -
сказала Минако так, будто встретила давнего друга.
   Первое, что заметил Вулф, - это то, что она ив капельки не  постарела
со времени  их  последней  встречи.  Более  того,  что  ни  говори,  она
выглядела даже лучше. Совершенно очевидно, Минако обладала даром "макура
на хирума".
   Она стояла, одетая по западному - черная юбка, белая блузка,  золотой
пояс и ожерелье, а  поверх  всего  длинный  черный  плащ  до  щиколоток.
Несмотря на строгие цвета,  в  линиях  ее  наряда  проступала  мягкость,
определенная  утонченность,   символизирующая   женственность.   Это   в
сочетании  с  черным  и  белым  Вулф  воспринял  как  адресованные   ему
визуальные намеки.  Минако  выбрала  такой  наряд,  стремясь  произвести
нужное впечатление, - мягкостью приглушить его воспоминания о ней как  о
воительнице, а черно-белым сочетанием напомнить  о  двойственности  души
всех людей, где уживаются твердость и мягкость.
   - Я попросила мою дочь привести вас сюда, в  Хиэ  Дзинзя,  -  сказала
Минако. - Дело в том, что я боялась, что вы склонны смотреть на  меня  в
свете той давней войны.
   "Мою дочь", - Вулф мысленно повторил эти слова.
   - В конце концов, это была не ваша война, - произнес он вслух.
   - Нет, наша, - возразила Минако. - По крайней мере, если иметь в виду
ту войну, которой интересовались вы и Торнберг.
   Вулф вспомнил о Торнберге Конраде III, просто не мог не  вспомнить  о
нем, вновь видя перед собой Минако.  Под  дудку  этого  короля  разведки
плясало командование войск США во Вьетнаме на всех  уровнях.  Во  всяком
случае, тогда, во Вьетнаме, складывалось именно такое впечатление. И вот
теперь Вулф оказался там, откуда все это  началось  более  двадцати  лет
назад. Ему показалось отнюдь не случайным, что здесь,  в  точке  отсчета
новой для него жизни, его встретила Минако, терпеливая, как паук.
   Минако  и  Торнберг  Конрад  III  представились  ему  двумя   тенями,
затаившимися столь глубоко, что даже цэрэушникам,  вероятно,  ничего  не
известно об их  деятельности.  Он  вспомнил  о  Шипли  -  "призраке"  из
министерства обороны, который сначала завербовал его, а потом  попытался
ликвидировать. Почему? Это случилось сразу после того, как он сошелся  с
Чикой. Может быть, Шипли работает на Торнберга Конрада III? Неужели  все
это  -  ложь,  предательства,  убийства,  измена,   совершаемая   против
собственной страны и вопреки логике, - объясняется личной враждой  между
Минако и Торнбергом, войной, которая то  в  одной,  то  в  другой  форме
длится более двух десятилетий.
   В этот момент Вулф не сомневался, что вся ложь и обман, которыми  его
окрутили, сплетены в один клубок.
   - Это все игра со смертью? - спросил он Чику, тщетно  стараясь  унять
дрожь. Все разворачивалось между тем настолько быстро, что его трясло. -
Я стал орудием и для Торнберга, и для вас. Могу только догадываться, что
он каким-то способом хотел  использовать  меня  в  борьбе  против  вашей
матери.
   Он вновь повернулся к Минако.
   - А вы? Вы-то что от меня хотите? Все усилия вашей дочери ушли на то,
чтобы покончить с  моей  прежней  жизнью.  Она  у  вас  работает  вполне
эффективно. Все уничтожено одним махом - и моя девушка, и мои коллеги, и
даже моя работа.
   - Моя дочь сообщила мне, что у вас и до  того  с  прежней  жизнью  не
ладилось, - спокойно промолвила Минако.
   Вулф не ответил. Он в упор смотрел  на  Чику.  Они  как  бы  боролись
взглядами. Воздух  неожиданно  наполнился  глубокими  звуками  колокола,
которыми кто-то из молящихся вызывал духов святилища.
   - Ты обещал, что выслушаешь мою мать, - напомнила Чика, и в ее голосе
прозвучала нотка отчаяния. Лучше бы она этого не говорила.
   - Я ошибся, не так ли? - взорвался Вулф. - Начисто  ошибся,  заключив
из твоих ответов на мои вопросы, что Сума находится во вражеском стане и
противостоит тебе?
   Она промолчала, и он решил продолжать атаку.
   - Я все никак не мог понять, чего же мне не хватает для решения  этой
головоломки. Но это все потому, что ты так успешно  запутала  меня.  Так
просто расписала мне всю войну в обществе Черного клинка. Совсем просто,
а? С одной стороны - ты, представительница хороших ребят, а с  другой  -
Сума, эмиссар сил зла. А на самом деле все совсем не так. В ту  ночь  из
твоей квартиры на Шестой улице я проследил за  тобой  и  видел,  как  ты
пристроилась сзади на отъезжающем катафалке. Чика, кто  сидел  за  рулем
катафалка? Можешь не отвечать, потому что я уже знаю, что его вел  Сума.
Ты с ним вовсе не по разные стороны, и никакие вы не враги.
   - Я не солгала, Вулф, о борьбе внутри "Тошин Куро Косай".
   - Заткнись! - рявкнул он. - Как ты можешь думать, что я  теперь  тебе
поверю?
   - Я признаю, что лгала раньше, но...
   Она осеклась,  потрясенная  тем,  что  почувствовала.  Все  произошло
совершенно внезапно, даже для нее.  Сила  его  ярости,  его  "макура  на
хирума" ударила ее, как разряд молнии. Ее отбросило назад,  закрутив  об
угол стеклянного ящика, внутри которого священная  обезьяна  покачнулась
на своем троне.
   - Сейчас же прекратите! - крикнула встревоженная Минако.
   Вулф, ошеломленный тем, что натворил, мог лишь молча смотреть на все,
как немой свидетель происшедшего.
   Чика стояла на коленях. Ей  не  хватило  времени  защитить  себя,  но
теперь, когда такая возможность появилась, она  бездействовала.  Опустив
голову на грудь,  она  казалась  плачущей.  В  следующее  мгновение  она
вскочила на ноги и, не глядя ни на Вулфа, ни на  мать,  бегом  пересекла
двор, а затем, промчавшись по каменным ступеням вниз, выбежала на улицу,
растворившись в "хаде" города.

***

   Яшида,  прижавшись  вплотную  к  трупу  Марион   Старр   Сент-Джеймс,
почувствовал, как остывает ее  тело.  Он  закрыл  глаза  и  стал  ждать,
внимательно считая, как коммерсант дневную выручку, удары своего сердца.
   Затем он подхватил ее и с размаху взвалил себе на плечо. Он  даже  не
посмотрел на ее лицо. Смотреть не имело  смысла.  Подойдя  к  двери,  он
выглянул наружу.  Коридор  оказался  пуст.  До  него  доносились  голоса
работников ресторана, которые после обильной  закуски  с  виски  "Джонни
Уолкер  Блэк"  спорили   между   собой,   кому   расплачиваться.   Яшида
проскользнул в коридор, рывком распахнул заднюю дверь во двор и  опустил
там свой груз в контейнер для  отходов,  аккуратно  замаскировав  сверху
мусором.
   Через пятнадцать  минут  он  вновь  появился  в  вестибюле  гостиницы
"Четыре сезона" и позвонил из автомата Хэму.
   -  Плохие  новости,  -  сообщил  он.  -  Марион   Старр   Сент-Джеймс
скончалась.
   Наступила  пауза.  На  том  конце  провода  молчали,  и  Ишиде  стало
интересно, что происходит в голове его начальника.
   - Что случилось? - спросил наконец Хэм дрогнувшим голосом.
   - Неизбежное, - отозвался Яшида, приблизив трубку к губам.
   - Боше мой, такая женщина, - произнес Хэм, и Яшида услышал,  как  он,
тяжело дыша,  откашлялся,  пытаясь  совладать  со  своими  чувствами.  -
Да-а-а... В том бизнесе, которым она занималась, нажить  себе  врагов  -
плевое дело.
   - Либо это, - откликнулся Яшида, - либо она слишком много знала.
   Он чуточку помолчал.
   - Вам не кажется подозрительным, что ее замочили  сразу  после  того,
как она раскололась перед вами насчет вашего старика и "Грин бранчес"?
   Хэм ничего не ответил. Впрочем, Яшида и не ждал от него ответа.

***

   После того, что случилось,  Вулф  воспринимал  отсутствие  Чики  так,
будто у него отняли что-то очень важное для него. Неестественная  тишина
храма больше не казалась мирной. Непонятно почему, но он  чувствовал  на
сердце тяжесть. То, что он может так глубоко переживать за человека,  то
и дело обманывавшего его, представлялось ему величайшей загадкой.
   - Вина полностью лежит на мне, - сказала Минако.  -  Мне  ни  в  коем
случае нельзя было  спешить  с  этой  встречей.  Но  осталось  так  мало
времени, а  я  только  что  вернулась  с  похорон  зятя,  умершего  явно
преждевременно.
   Вулф смотрел на эту женщину, мать той, из-за которой он разрывался на
части, и у него возникло странное чувство, будто буквально все,  включая
цветение сливовых деревьев, происходит по ее воле.
   Он твердо решил, что не позволит ей втереться к себе в доверие.
   - Чего ж