ограда  из  сетки  высотой  примерно  в
двенадцать футов. Значит, где-то и  калитка.  Но  поскольку  Джонсон  не
объяснил, где она, Вулфу  пришлось  немного  потрудиться.  Они  вошли  -
сначала Вулф, за ним Бобби - и оказались на заднем дворе дома  комиссара
полиции. Под аккуратно подрезанными  вечнозелеными  дубами  росли  кусты
белой  акации.  За  ними  стену  четырехэтажного  дома  обвивала  своими
шишковатыми стеблями старая глициния.
   Здесь, позади особняка, их уже ожидал Хейс Уолкер Джонсон. Он поманил
Вулфа и Бобби рукой, и они пошли к нему прямо по пожухлой траве, а не по
посыпанной  гравием  дорожке.  Комиссар   был   невысоким   мужчиной   с
кривоватыми ногами,  светло-коричневой  кожей  и  черными  родниками  на
щеках, у него были небольшие  любознательные  глаза  и  благожелательная
улыбка, сразу располагавшая к нему  если  не  латиноамериканцев,  то  уж
англосаксов наверняка. Большую роль тут, видимо, играл цвет кожи,  а  не
его манеры. В темном костюме и в белой рубашке с галстуком в полоску  он
выглядел довольно респектабельно.
   Он провел их на кухню, залитую солнцем  и  такую  домашнюю,  с  таким
очаровательным интерьером, какой,  наверное,  не  под  силу  создать  ни
одному дизайнеру.
   - Хорошо, что пришли, - сказал комиссар, как  будто  пригласил  их  в
гости, а они могли отказаться и не прийти.
   - Слышал, что вашего парня ухлопали. Очень сожалею,  -  сказал  он  и
добавил, не дожидаясь ответа:
   - Хорошо, что хоть Аркуилло наконец-то свернули шею.
   Он жестом указал им на стол из темного дерева, стоявший в углу кухни.
На столе стояли холодные и горячие блюда. Комиссар знал, что  его  герои
только что сменились с дежурства, и поэтому позаботился приготовить  для
них завтрак.
   За завтраком Вулф вспомнил, что никому не говорил  о  странном  огне,
вспыхивавшем на  лице  Аркуилло.  Он  приказал  тогда  Бобби,  прекрасно
видевшему все это, не упоминать об огне в  отчете  и  никому  о  нем  не
рассказывать. Теперь же он  настолько  увлекся  завтраком,  что  ему  не
хотелось задумываться над тем, почему он отдал Бобби такое распоряжение.
   Восседая во главе стола, как добропорядочный отец  семейства  в  День
благодарения, Джонсон, желая показать свое  гостеприимство,  без  устали
подкладывал гостям угощение.
   - Наливайте сами себе сок и  кофе.  А  может,  угостить  вас  крепким
бразильским?
   Вулф заметил, что себе он налил двойной крепкий кофе, а к еде даже не
притронулся. Минут десять комиссар  позволял  им  расхваливать  завтрак,
потом перешел к делу.
   - Я лично очень рад, что  вся  эта  заваруха  с  Аркуилло  наконец-то
закончилась, - начал он, - потому что то, о чем я сейчас вам скажу, дело
первостепенной важности.
   Он передал Вулфу папку с бумагами и продолжал:
   - Кто-то минувшей ночью прикончил Лоуренса Моравиа, да  еще  прямо  в
его офисе. Проник через его хваленую охрану, сделал свое дело и  смылся,
не оставив следов. Мы тут с вами беседуем, а в это время идет вскрытие.
   Кивнув на папку, он спросил:
   - Скажите мне, какие будут соображения по этому поводу?
   Джонсон не спеша выпил три чашки кофе, пока Вулф в Бобби  знакомились
с  документами,  содержащимися  в  папке.  Теперь  они  имели   какое-то
представление об убитом.
   Лоуренсу Моравиа не исполнилось еще и двадцати пяти, а он уже слыл  в
Нью-Йорке  необычным  человеком.  Его  родители-иммигранты  так   и   не
научились свободно говорить по-английски и жили в Бруклине. Все, чего он
достиг, было  результатом  его  собственных  усилий.  Он  самостоятельно
сколотил  целую   империю   по   купле-продаже   недвижимости,   успешно
конкурирующую с компаниями Хелмслейсов и Каликоусов.
   Потом, когда в стране начались трудности,  Лоуренс  Моравиа  поступил
весьма своеобразно: вместо того чтобы продолжать  операции  с  городской
недвижимостью на неумолимо сужающемся рынке, он воспользовался внезапным
снижением налогов и вложил солидный капитал в строительство жилых  домов
для Нью-Йоркцев со  средним  достатком,  чем  оказал  городу  неоценимую
услугу. Моравиа смог провернуть эту операцию отчасти благодаря  выгодным
торговым сделкам с японцами. Несколько лет он  прижил  в  Токио,  изучая
вопросы жилищного строительства и  методику  менеджмента,  и  вплоть  до
самого смертного часа продолжал курсировать между Нью-Йорком и Токио  по
текущим делам и поддерживать сложные и непонятные отношения с  японцами,
столь ценимые ими и немаловажные для них.
   Резкое разделение населения Нью-Йорка на богатую элиту  и  обнищавшие
слои, происходившее в восьмидесятые годы и в  начале  девяностых  годов,
заканчивалось из-за отлива из города жителей со средним  достатком.  Они
не могли больше мириться с ростом арендной платы за  жилье,  налогами  и
высокой стоимостью коммунальных  услуг,  боялись  жить  по  соседству  с
мрачными, запущенными кварталами, переполненными бездомными бродягами  и
торговцами наркотиками, сбивающими подростков с истинного пути.
   Моравиа пытался изменить положение и уже добился немалых  успехов,  и
вот минувшей ночью его нашли мертвым в его же  офисе,  расположенном  на
последнем этаже  принадлежавшего  ему  небоскреба  на  Пятой  авеню.  Он
получил  две  пули  в   затылок   из   девятимиллиметрового   пистолета.
Баллистическая экспертиза еще не закончилась,  но  уже  было  ясно,  что
убийство   совершено   в   классическом   стиле   и   что   сделал   это
профессиональный  убийца  по  тщательно  разработанной   схеме.   Орудие
убийства пока не найдено,  не  обнаружено  никаких  отпечатков  пальцев,
кроме отпечатков самого убитого, его помощника и  секретарши.  Охранники
Моравиа, обнаружившие его труп, действовали аккуратно и  ни  к  чему  не
прикасались. При беглом осмотре  единственной  необъяснимой  странностью
показалось то, что щеки  у  Моравиа  почему-то  румянились.  Но  это  же
Нью-Йорк, а в нем все могло быть, и спустя некоторое время ничто уже  не
казалось странным.
   Бобби еще не закончил читать  последнюю  страницу,  как  Вулф  сделал
первый вывод:
   - Должны быть еще кое-какие материалы, иначе вы передали бы мне  все,
что здесь написано, просто по факсу.
   Хейс Джонсон поставил чашку на стол и ответил:
   - На первый взгляд этот малый должен быть  просто  золотым  -  да  он
таким, думаю, и был. Может, он для нашего города и много чего  полезного
сделал, гораздо больше, чем кто-либо другой, но  что-то  несъедобное  он
слопал, а переварить не сумел. Утром мне звонил главный судмедэксперт  и
сказал, что уже в результате предварительного  обследования  выяснилось,
что Моравиа загнулся, видимо, не от выстрелов в голову.  Сейчас  эксперт
делает какие-то сложные пробы на токсикологическое отравление.
   Комиссар тяжело вздохнул и продолжал:
   - В любом случае, все это не  наверняка.  Я  хочу,  чтобы  ты,  Вулф,
выяснил все, что произошло до того, как этому парню влепили в затылок, и
если ты не выяснишь это сразу же, то, поверь мне, будет большой скандал.
Попросту говоря, если Моравиа был всего лишь исполнителем, то его тесные
связи с высокопоставленными чинами Нью-Йорка могут потрясти до основания
всю экономику города. Если же признать, что Моравиа был просто  делягой,
то его темные делишки наверняка навесят на нас, и мы уж, как пить  дать,
долго от  них  не  отмоемся.  Тогда  дельцы  отзовут  свои  капиталы  из
строительного бизнеса города, а это может стать мощным толчком к панике.
Мы такого позволить не можем. Дело выживания нашей экономики  всецело  в
руках этих людей.
   Бобби просмотрел последнюю страницу досье, и Вулф снова откинулся  на
спинку  стула.  Комиссар  взял  папку  из  рук  Бобби.  Глядя,  с  какой
серьезностью Джонсон относится к документам, Вулф догадался,  почему  их
содержание не передали по факсу.
   - Короче, вы хотели бы прикрыть это дело, - предположил он.
   - Наоборот, я хочу размотать его,  -  ответил  комиссар,  внушительно
подняв руку. - Делай что хочешь, Вулф, но докопайся до дна.  Однако  мне
не хотелось  бы,  чтобы  репортеры  пронюхали  что-нибудь  насчет  этого
грязного белья.
   Часы на его руке пискнули, и он посмотрел на время:
   - Через пять минут у меня совещание.  Есть  просьбы?  -  спросил  он,
выходя из-за стола.
   - Мне нужна бригада маляров, - сказал Вулф. - Осточертело глядеть  на
стены офиса, заляпанные кровью.
   - Придут, - ответил Джонсон. - Позвони мне сейчас же в приемную и...
   - Нет, - возразил Вулф, сверля комиссара взглядом.  -  Завтра  утром.
Это - во-первых, а еще я не  вправе  направлять  заявки  непосредственно
вам. Лучше распорядитесь сами.
   - Ладно, сделаю, - согласился комиссар.
   Телегеничная  улыбка  на  его  лице  почти   перевесила   хроническую
озабоченность в глазах.
   - Размотайте это дело быстренько и аккуратненько; лично все осмотрите
и проверьте, тогда нам всем и дышать легче станет.
   Уже на улице, куда они вышли тем же  путем,  каким  и  вошли,  Бобби,
усаживаясь за руль машины, спросил:
   - Как ты считаешь, что на самом деле произошло?
   Он завел мотор и включил отопление салона.
   Вулф ответил не сразу и подумал,  что  как-то  равнодушно  отнесся  к
мнению Джонсона, это его встревожило. Еще  с  месяц  назад  вопрос  этот
представлял бы для него трудную  головоломку  и  он  немало  поломал  бы
голову, прежде чем найти разгадку. Теперь он был в  недоумении,  что  же
такое случилось с ним - уж не спятил ли он? Все нью-йоркские полицейские
добивались тех полномочий, какими наделили его. Его регулярно вызывал  к
себе не только главный городской прокурор,  но  и  генеральный  прокурор
штата, и оба они с почтением обращались с ним, будто он был их  духовным
наставником,  советуя  им,  как  добиться  суровых  приговоров  наиболее
опасным и жестоким преступникам. Короче говоря, о встрече с ним  мечтали
все  работники   правоохранительных   органов.   Ему   пришлось   немало
потрудиться, чтобы добиться такого почета и привилегий. Но  вот  теперь,
когда ему поручено конкретное дело, он начинает понимать, что ему на это
дело наплевать.
   Что же такое с ним происходит? Может, он переутомился и нужно немного
поспать? Охота на Аркуилло закончилась. Преследуя его, он тридцать шесть
часов подряд не смыкал глаз. Теперь бы только поспать.
   - Давай сначала заглянем к Моравиа домой, - предложил он Бобби, когда
тот включил скорость.
   - Но его же пришили в офисе.
   - По-моему, лучше сперва познакомиться с  личностью  убитого  у  него
дома, а потом уже ехать на место преступления, где, по всей видимости, и
следов-то никаких нет.

***

   Квартира  Лоуренса  Моравиа  находилась  на  последнем  этаже  нового
высотного дома, построенного им же на  улице  Сентрал-Парк-Саут.  Здание
предназначалось для проживания в нем арабов и японцев.  Его  апартаменты
занимали целый этаж.
   - Господи, боже мой! - воскликнул  Бобби,  когда  одетый  в  униформу
привратник провел их в комнаты. Вулф не  сказал  ни  слова  -  все  было
сказано в возгласе Бобби. Дом был самой высокой категории, хотя  кое-что
в  нем  и  недотягивало  до  этого.  Апартаментам   Моравиа,   казалось,
конца-края не будет. Они переходили из комнаты в комнату, и все они были
обставлены предметами роскоши в изысканном вкусе и  выходили  окнами  на
южную половину Манхэттена. Глядя из этих комнат, Вулф подумал, что можно
почти  убедить  самого  себя,  что  Нью-Йорк  такой  же   сверкающий   и
величественный, каким и кажется на открытках с панорамой города,  что  в
нем  не  совершается  никаких  чудовищных   преступлений,   на   которые
натыкаешься, едва высунешь нос на улицу. Даже вой полицейских  сирен  не
доносится до живущих так высоко над землей. Однако  самому  Вулфу  такая
панорама изрядно надоела: он уже предостаточно насмотрелся всяких картин
хладнокровных, страшных  преступлений,  совершенных  на  верхних  этажах
небоскребов.
   Бобби провел рукой по дорогому гобелену, которым была обита тахта,  и
произнес:
   - Не знаю, как ты, но я не отказался бы и от десятой части тех денег,
которые этот малый всадил в обивку мебели.
   Вулф посмотрел из окна на мерцающие вдали башни Манхэттена. Зловонный
воздух Эль-Баррио, казалось, остался на другой планете.
   - Внимательно смотри, что здесь может  подвернуться,  а  я  пройду  в
дальние комнаты, - наказал он своему детективу.
   По  комнатам  Вулф  ходил  совершенно  бесшумно.  Они   имели   такой
изысканный вид, что казалось, будто в них никто даже и не жил.  Во  всем
проявлялись гармония и  совершенство  -  в  подборе  цвета,  рисунков  и
узоров, стиле мебели.  Сколько  же  деньжищ  ухлопано  на  обстановку  и
обустройство таких роскошных апартаментов! Но все же на квартиру  скорее
можно любоваться, чем жить в ней. У Вулфа создалось впечатление, что  он
смотрит видеофильм, вероятно, рекламный, предназначенный специально  для
того, чтобы выудить у него с таким трудом заработанные деньги.
   Он попытался мысленно представить себе Лоуренса Моравиа, слоняющегося
по этим апартаментам. Что он поделывал здесь, подходил  ли  он  к  этому
прекрасно отполированному, декорированному узорами столику  из  красного
дерева? Капал ли он мороженым на этот стилизованный, но неудобный  стул,
обтянутый дорогим материалом по 250 долларов за  ярд?  Стряхивал  ли  он
волосы и перхоть в эту  ручной  работы  раковину  из  нефрита  от  Шерла
Вагнера? И кто, наконец, занимался здесь  уборкой?  Это  же  работа  для
Геракла.
   Спальня хозяина показалась  Вулфу  размером  с  половину  футбольного
поля. Впрочем, как и в других комнатах,  в  ней  было  множество  разных
миниатюр,  написанных  художниками,  имена  которых  -  от  Флавиана  до
Левитана - ничего ему не говорили. Как, впрочем, и их  работы.  У  окна,
обращенного  на  север,  откуда  открывался  вид  на  голые  деревья   в
Центральном  парке,  располагался  небольшой  бар   с   прохладительными
напитками, а около него - на фоне центра  мрачного  Манхэттена  -  висел
большой скелет.
   Вулф вошел в бар и посмотрел в окно. Что  Лоуренс  Моравиа  хотел  бы
видеть, когда вглядывался в струи дождя за окном? Может, когда он был не
один, он ни о чем и не думал?
   Выйдя из бара, Вулф подошел  к  кровати,  лег  и  вытянулся  на  ней.
Кровать упиралась в голую стену, а не в окно с живописным видом. Почему?
Но прежде чем начнут вырисовываться обстоятельства убийства, необходимо,
как всегда, определить психологические контуры жертвы. Когда не  знаешь,
что для погибшего было  важнее  всего,  все  исходные  данные  не  имеют
значения или, что еще хуже, могут повести следствие по ложному пути.
   На что же все-таки любовался Моравиа, лежа в этой постели?
   Вулф встал с постели и посмотрел на  голую  стену.  На  ней  не  было
ничего примечательного, что резко отличало  ее  от  других  изукрашенных
стен в этой комнате,  будто  кто-то  тщательно  протер  ее  по  какой-то
неизвестной причине.
   Между стеной и кроватью стоял маленький столик, а на нем  -  какой-то
электронный прибор. Вулф включил  его.  Это  оказался  телевизор  "Шарп"
плоского изображения, отбрасывающий проекцию на гладкую  стену.  Ниже  -
видеомагнитофон и плейер.  Вулф  нагнулся  и  взял  наугад  с  полдюжины
лазерных видеодисков. "Глаза без лица", "Империя  страсти",  "Девушка  в
униформе", "Маска", "Психопат", "Женщина в дюнах"... Судя по всему,  это
были любимые видеозаписи Моравиа. Вулф смотрел некоторые из этих фильмов
или же читал краткие аннотации к ним, написанные на  коробках.  Всех  их
объединяла эксцентричная тема раздвоения  личности  или  же  изощренного
секса. "Довольно-таки необычная домашняя фильмотека", - подумал он. И от
увиденного ему стало  гораздо  легче  представить  себе  внутренний  мир
Лоуренса Моравиа, чем просто на основании справок в полицейском досье.
   Вулф подошел к занимающему целую стену гардеробу Моравиа и  раздвинул
застекленные створки.
   Костюмы от Бриони и Армани, рубашки ручной  работы  от  Аскот  Чанга,
вешалки от Комми де Гарсона, галстуки от Сулка и Франка Стелла.  Вулф  в
возбуждении остановился передохнуть. У него создалось впечатление, будто
он  рассматривает  гардероб  двух  разных  мужчин:   одного   -   строго
консервативного по своему складу,  а  другого  -  безалаберного  модного
повесы. Он тут же подумал о тематике раздвоения личности в видеофильмах,
которые  Моравиа,  судя  по  всему,  больше  всего  любил  смотреть.  Он
явственно ощущал теперь его дух.
   Продолжая осмотр, он  нашел  несколько  японских  кимоно,  украшенных
вышитыми с  тонким  вкусом  эмблемами  японских  феодалов:  журавликами,
пионами,  соснами,  извилистым  руслом  струящейся  реки.   Что-то   еще
почудилось. Но что?
   Казалось, будто дрожит и трепещет некий фантастический образ  и,  как
легкий ветерок, шевелит шелковую ткань; поэтому  Вулф  обернулся  назад,
пытаясь определить, что  бы  это  могло  быть.  Рука  его  непроизвольно
потянулась к кольту, и он вынул его из кобуры.
   Он обошел и внимательно еще раз осмотрел все стены  и  углы  спальни,
заглянул даже в расположенную рядом ванную, отделанную мрамором.  Ничего
подозрительного он не заметил. Что же тут не так? Может, он  чего-то  не
видит? Или это всего лишь игра воображения?  Он  прикрыл  глаза,  но  не
плотно, не до конца, а так, чтобы мерцающий свет все же проникал  сквозь
прищуренные веки.
   Он четко представил себе  вдруг  Лоуренса  Моравиа,  представил  дуло
пистолета, нацеленное на  его  затылок.  Но  борьбы  он  не  увидел,  не
почувствовал бешеного биения сердца.  По  сути  дела,  ничего  не  было:
ничего не излучалось, не  чувствовалось  ауры,  не  появлялось  никакого
лица, причастного к убийству. И снова он вспомнил, как стоял на  коленях
возле тела Джуниора Руиза и твердо  знал,  что  его  убил  не  Аркуилло.
Однако обнаружить ауру убийцы так и не смог  и  ничего,  кроме  холодной
змейки, скользящей  в  животе  и  настоятельно  требующей  внимания,  не
ощущал.
   Итак, комиссар сказал верно: две пули попали в голову Моравиа,  когда
его мозг уже не функционировал. Так кто же все-таки убил  его  и  зачем?
Почему всему этому придан вид, будто на него напало  несколько  человек?
Из какого общества появился его убийца: из изысканного,  одевающегося  у
Бриони и устраивающего деловые ленчи в ресторане "Четыре сезона", или же
из  сумрачного  мира  сексуально  озабоченных,  как  в  фильме  "Империя
страсти"? У Вулфа не возникло никаких четких сигналов на этот  счет,  но
инстинктивно он все же склонялся к тому, что убийство как-то  связано  с
сексом.
   Он  вернулся  в  спальню.  На  минутку  задержался  у  задней  стенки
гардероба. Вновь проверил костюмы, внимательно рассмотрел кимоно и опять
почувствовал слабое, но все же заметное дуновение ветерка. Он машинально
приложил ладонь к  шелку  кимоно  -  ткань  трепетала.  Отодвинув  их  в
сторону, Вулф более отчетливо почувствовал движение воздуха. Опустившись
на колени, он обнаружил то, чего не заметил раньше: позади кимоно сквозь
узкую щель пробивался тусклый свет.
   Приложив к щели ладони, он четко  ощутил,  как  поступает  воздух,  и
понял,  что  заставляло  шевелиться  края  кимоно.  Он   нащупал   почти
незаметную дверь в задней стенке  гардероба  и  открыл  ее.  Нагнувшись,
вошел и очутился в маленькой комнатке, размером не  больше  монастырской
кельи.  В  одном  ее  углу  на  полу  лежала  циновка  из  тростника,  у
противоположной стены находилось старинное трюмо, рядом стояла хибачи  -
японская жаровня из меди и дерева.  Потухшие  угли  свидетельствовали  о
том, что ею не так  давно  пользовались.  На  жаровне  лежали  настоящий
боевой рыцарский шлем и пара длинных замшевых перчаток, на другой  стене
висел старинный восточный ковер. В комнате не было ни окон,  ни  дверей.
На стенах висело множество крупных черно-белых  фотографий,  многократно
увеличенных и мастерски отпечатанных - настоящие произведения искусства.
На всех фотографиях изображался процесс фиксирования женщины, совершения
с нею полово