когда  же  впервые  этот  запах
коснулся его обоняния. Рот Чики  тем  временем  приоткрылся,  когда  она
вдруг переменила положение тела. Теперь она приняла  более  возбуждающую
позу, как бы  предлагая  себя.  Свободной  рукой  она  начала  энергично
массировать ягодицы, ноги ее слегка согнулись, движение рук  ускорилось,
и она застонала.
   Вулф  почувствовал,  как  у  него  дико  забилось   сердце,   готовое
выпрыгнуть из груди. Он понимал, что ему нужно  отвернуться  и,  как  бы
сказал Бобби, поскорее рвать отсюда когти. Но он  не  мог  сдвинуться  с
места. Ноги его словно приросли к полу, чувства  обострились,  а  легкие
будто вдыхали жидкий кислород. Он видел секс, настоящий секс,  мощный  и
магический! В то же время он  понимал,  что  за  этим  скрывается  нечто
большее, чем просто обольщение.
   В действиях Чики был какой-то скрытый смысл - возбудить и  соблазнить
тем же образом, что и с  помощью  фотографий  зафиксированного  женского
тела или  скульптуры  из  отожженного  металла.  Но  соблазнить  кого  и
зачем?.. Какие у нее великолепные бедра! Какие мышцы! Они так  и  играют
под упругой гладкой кожей, отливающей бронзой! Красивые  натренированные
мускулы ног и спины вздрагивают, сокращаются, шея изгибается -  все  это
еще  больше  возбуждает  Вулфа...  Он  чувствует  себя  так,  будто  его
допустили в потаенный мир Чики.
   Теперь бедра ее  дрожат  -  Чика  вошла  в  последнюю  стадию  своего
самовозбуждения и экстаза. Вулф  слышит  слабые  ритмические  всхлипы  и
вздохи, вырывающиеся у нее из горла... Но вот веки ее  задрожали,  глаза
же продолжают упорно смотреть в одну точку. Вулф, завороженный зрелищем,
страстно желал увидеть то, на что смотрела Чика, хотел во что бы  то  ни
стало постичь суть ее действий - если, конечно, все  это  можно  назвать
действиями. Так что же скрывается за всем этим?
   И вдруг неожиданно, словно акулий плавник, внезапно  показавшийся  из
темных вод, его пронзила безумная мысль, что это, видимо, Сума сидит там
в комнате с Чикой и они  вдвоем  совращают  и  соблазняют  его,  пытаясь
заманить в свои сети и уничтожить. И вот здесь, в этой странной обители,
где  живет  таинственная  японка,  к  которой  его  так  непреодолимо  и
необъяснимо влечет и которой он в то же время почему-то  так  опасается,
он стоит и чувствует себя еще более обнаженным,  чем  она,  выставленная
напоказ в таком виде,  что  просто  дрожь  берет.  Ему  непременно  надо
почувствовать ауру Сумы (или кого-то там еще), но вместо этого он  видит
одну лишь непроглядную тьму.
   Потом, решившись, Вулф разом стряхивает с себя  все  эти  хаотические
жуткие видения, мешающие ему думать, подходит к окну и вылезает  обратно
на пожарную лестницу, перебравшись по ней на лестничную площадку второго
этажа. Он кладет руки на влажные перила. Или, может, они сухие, а это  у
него от напряжения вспотели руки?..
   Холод, казалось, пронизывал Вулфа насквозь, он дрожал  в  трясся.  Но
все же уйти никак не мог. Он продолжал внимательно следить за  квартирой
Чики. Инстинктивно он почувствовал, что только  что  избежал  хитроумной
ловушки и что теперь у него появились шансы поймать  врасплох  коварного
ловца.
   "Ждать! - приказал он себе. -  Набраться  терпения  и  смотреть,  кто
появится".
   Минут через двадцать свет в комнатах погас, а  спустя  еще  несколько
секунд из квартиры вышла  Чика.  С  неб  никого  не  было.  Теперь  Вулф
уверился, что и там, в комнате, она была одна. Он решил так потому, что,
как и тогда, на улице, у него не было трудностей с осмотром ее квартиры,
потому что он не почувствовал ауры другого человека.
   Оделась она и на этот раз так же,  как  и  вчера:  туфли  на  высоких
каблуках, черная мини-юбка, черный жакет свободного покроя.  На  ремешке
через плечо висела черная кожаная сумка; она покопалась в ней, отыскивая
что-то, и пошла, не заметив Вулфа, притаившегося в тени дверного проема.
Каблучки ее туфель глухо застучали по слякотному тротуару.
   Вулф  последовал  за  ней.  Повалил  густой  снег.  Небо  по-прежнему
оставалось затянутым клочковатыми рваными облаками.
   Завернув за угол, Чика вышла на улицу.  Из  вентиляционных  люков  на
дороге вырывался пар, силуэт девушки то исчезал в клубах пара, то  вновь
возникал из них. Но Вулфу необязательно было видеть ее: его  безошибочно
вел стук ее высоких каблуков.
   Дойдя до Восточной 2-й улицы, она повернула в  западном  направлении.
Вулф удивился, как она идет: ничуть не беспокоясь о своей  безопасности,
не боясь никого и ничего. Вдруг он осознал, что  слишком  приблизился  к
ней, и прижался к стене.
   Взглянув  некоторое  время  спустя  ей  вслед,  он  увидел,  что   ее
остановили двое каких-то парней, судя по всему, обитатели трущоб.  Одеты
они были в бейсбольные куртки и  черные  джинсы,  на  ногах  красовались
узконосые сапоги - типичная  одежда  уличной  шпаны.  Волосы  на  голове
гладко выбриты с боков, а посередине оставлена  густая  полоска  щетины,
стоящей дыбом, да к тому же набриолиненная. Один держал в руках нож  для
забоя скота с  длинным  узким  лезвием,  другой  -  хоккейную  клюшку  с
опасными бритвами, прикрученными изоляционной лентой.
   Парень с клюшкой в  нетерпении  постукивал  ею  по  тротуару,  а  его
напарник размахивал сверкающим в  вечернем  свете  длинным  ножом  перед
Чикой: один взмах перед грудью, другой - на уровне лобка. При  этом  они
гнусно смеялись. "Видимо, наркоманы", - подумал Вулф.
   Парни уже довольно близко подошли к Чике,  и  Вулф  решил,  что  пора
вмешаться. Ему, конечно, не хотелось раскрывать  себя,  но  и  позволить
подонкам  причинить  девушке  вред  он  не  мог.  Он  лихорадочно  искал
какой-нибудь  предлог,  которому  она  поверила  бы,  если  бы  пришлось
объяснять, почему он оказался здесь в столь  поздний  час.  Однако  Чика
сама приняла решение.
   Она внезапно высвободила из сумочки левую руку. В ней тускло сверкнул
черный вороненый пистолет. Да не  жалкая  пукалка,  а  настоящее  боевое
оружие! По тому, как она встала - ноги врозь, пистолет  нацелен  сначала
одному панку в голову, потом другому, - было видно, что  дело  свое  она
знает прекрасно и настроена весьма решительно. Она что-то сказала парням
и, должно быть, сказанным напугала их еще больше,  чем  оружием,  потому
что один из них сразу бросил нож. Затем  они  что  есть  духу  помчались
прочь.
   Чика продолжала стоять в боевой позиции, изготовившись для  стрельбы,
пока не убедилась, что панки не вернутся. После этого положила  пистолет
в сумочку, но руку не убрала. Вулф догадался, что она неспроста  держала
там левую руку с того самого момента, как вышла из дому, -  она  сжимала
рукоять пистолета.
   Вулф последовал за ней дальше и, повернув на север, дошел  до  Второй
авеню.  Тут  она  остановилась   перед   входом   в   похоронное   бюро,
расположенное  в  самом  центре  украинского  квартала.  Прочитать   его
название Вулфу не удалось, так как написано оно было на  непонятном  ему
языке. Сквозь толстые желтые стекла на створках деревянных дверей  лился
неяркий свет. На тротуаре  толпились  прохожие  и  зеваки.  Они  сопели,
чихали,  тихо  переговаривались  между  собой  или  просто  глазели   по
сторонам, выстроившись в очередь. У дверей похоронного бюро стоял тучный
вспотевший распорядитель и раздавал еду. Вулф стал приглядываться к  его
лицу:  оно  то  и  дело  менялось,  выражая   поочередно   недовольство,
сожаление, облегчение, удовлетворение. Странно как-то весь  день  думать
об умерших, а вечером кормить живых, но в этом  и  заключается  жестокая
соразмерность, которая, кажется, только и присуща закованному  в  камень
городу, она и есть своеобразная грубая справедливость.
   Чика начала быстро оглядываться по сторонам, но Вулф успел спрятаться
в полумраке дверного проема,  споткнувшись  при  этом  о  лежавшего  там
человека, завернувшегося в газеты. В адрес Вулфа понеслись проклятия.
   - Мотай отсюда, сволочь, здесь мой дом! - зарычал лежавший. -  Подыщи
себе другое место!
   Вулф оглянулся назад, на улицу, и вовремя заметил  там  катафалк  без
номерного знака, подъехавший к главному входу похоронного бюро.  Он  был
совсем новенький, отливающий в тусклом желтом свете  черным  металлом  и
хромированными деталями.
   Человек, завернувшийся в газеты, принялся пинать Вулфа ногами, но тот
не обращал на него никакого внимания. Чика проворно сошла с тротуара  и,
рывком открыв боковую  дверь  катафалка,  к  великому  удивлению  Вулфа,
юркнула внутрь. Катафалк тронулся.
   - Мать твою так! - выругался Вулф, выскакивая из проема на улицу.  Но
катафалк уже исчез из виду, затерявшись в потоке транспорта,  идущего  к
Верхнему Манхэттену.

Глава пятая
Нью-Йорк - Токио

   Вулф и Аманда прибыли в рок-клуб "Ла Ментир", находящийся между авеню
Би и авеню Эй, сразу после одиннадцати. По дороге  им  пришлось  сделать
большой крюк, так как одно из огромных многоэтажных зданий -  по  иронии
судьбы штаб-квартира крупной страховой компании - обрушилось. Теперь его
восстанавливали и огородили сложным  переплетением  строительных  лесов.
Развешанные  в  несколько  рядов  для  временного  освещения  ничем   не
прикрытые электролампочки бросали на дом призрачный голубоватый  отсвет,
новые же алюминиевые уличные фонари уже  исчезли:  любители  всего,  что
плохо лежит, выломали их, чтобы продать  на  процветающем  черном  рынке
металлолома.
   По мнению Вулфа, современной цивилизацией здесь и не пахло.  Трещины,
выбоины и покосившиеся стены здания вызвали у него  ассоциации  с  иными
временами. Ему казалось, что он смотрит на  исчезающие  остатки  висячих
садов Вавилона.
   - Говорят, под ним яма размером  с  Холланд-туннель,  -  заметил  он,
кивнув на здание. - Можно поспорить на что  угодно,  что  с  транспортом
здесь будет хреново как минимум  год.  А  ездить  на  метро  от  станции
"Лексингтон" на нашем веку нам вообще не придется. Правда,  бродягам  от
этого и горя мало: у них теперь полно места для жилья.
   Он бросил взгляд на Аманду, сжавшуюся в комок на заднем  сиденье,  но
та промолчала.
   Улица в деловой части города, где разместился "Ла  Ментир",  была  по
щиколотку завалена мусором, порывы ветра гоняли его туда-сюда. Старинные
доходные  дома,  уже  давно  позабывшие   своих   первых   благополучных
владельцев, были  покрыты  характерным  для  Нью-Йорка  черным  налетом,
который не поддался бы теперь и чистке паром.
   По грязному растрескавшемуся тротуару  бродили  молодые  люди  обоего
пола, сгорбленные и поджарые, как гончие собаки. Они щеголяли  в  черных
сапогах,  черных  джинсах,  в  колготках,  черных  кожаных   куртках   с
блестящими  заклепками,  ритмично  позванивая   толстыми   цепочками   и
шипастыми шпорами. Все они - что парни, что девицы -  носили  серьги  из
нескольких колец, а некоторые - еще и  брошку  или  кольцо,  продетое  в
ноздрю.
   По улице прогрохотал грузовик городской мусороуборочной  службы,  так
размалеванный рисунками и надписями, что Вулф даже  не  смог  определить
его  первоначальный  цвет.  Хотя  вокруг  было  множество  переполненных
обшарпанных урн, грузовик нигде не притормозил.  В  его  огромном  ковше
сидели и копались в еще не спрессованном  мусоре  двое  тощих  негритят,
обутых в кроссовки "Гибок" и с наушниками "Вокмэн" на головах. На вид им
было не более восьми-девяти лет.  В  конце  квартала  дети  спрыгнули  с
грузовика и, прижимая к себе добычу, с криками унеслись  за  угол  авеню
Би.
   Вулф припарковал машину в запрещенном месте, и они  вышли.  Над  ними
дугой изгибался заляпанный грязью черно-желтый навес над  входом  в  "Ла
Ментир",  где  в  несколько  излишне   натуралистической   манере   была
изображена египетская царица с большими грудями, одной  рукой  сжимающая
череп, а другой - нечто, сильно смахивающее на мужской член.
   Завидев группу японцев, цепочкой входящих в клуб, Аманда сказала:
   - В университетском городке я наслушалась  о  японцах  немало  всяких
историй.
   Всю дорогу сюда она хранила молчание, а когда  Вулф  обратил  на  это
внимание, отвернулась, глядя в окно. Он так и не смог  привыкнуть  к  ее
скрытности. Возможно, в нем говорил инстинкт детектива, заставлявший его
беспокоиться по поводу нежелания Аманды обсуждать эти странные  приступы
меланхолии. Они были подозрительными, и он даже допускал  мысль  о  том,
что она ведет двойную жизнь. Но сейчас, как бы там ни было, он  был  рад
тому, что она снова заговорила.
   - Каких еще историй?
   - Ну, знаешь, сейчас даже в научной  среде  многие  настроены  против
японцев. Поэтому всегда можно услышать какую-нибудь сплетню  о  японских
профессорах. Они не очень-то сходятся с нашими, и  большинство  из  моих
коллег считают их надменными.
   - А ты как считаешь? - спросил Вулф.
   Аманда вздохнула.
   - Мне не удалось подружиться ни с одним из них. Но, с другой стороны,
они, по-моему, в ужасе от того, что  видят  в  Нью-Йорке.  Мне  кажется,
многие из них придерживаются идеи чистоты расы,  чего-то  вроде  "Японии
для японцев", а  Америку  считают  второсортной  страной.  По  той  лишь
причине, что наш народ - с  их  точки  зрения  -  становится  все  менее
чистокровным.
   Она в недоумении пожала плечами и продолжала:
   - Насколько я их знаю, к получению должности в Америке они  относятся
так же, как отнеслись бы мы в назначению в Африку. Для послужного списка
это было бы совсем неплохо, но мне, например, нисколько не  хотелось  бы
жить там.
   Когда они при входе в клуб протискивались  сквозь  толпу,  она  ваяла
Вулфа за руку, чтобы не потерять друг друга.
   - Мои коллеги всегда ставили японцам в вину их приверженность чистоте
крови, доказывая, что мы стали великими благодаря превращению Америки  в
плавильный котел для всех народов. Однако в последнее время, хотя  мы  и
не признаемся в этом друг другу, нам стыдно, когда японцы видят то,  что
происходит с городом, видят все увеличивающийся разрыв  в  уровне  жизни
разных слоев населения, эту всегда  готовую  вспыхнуть  ненависть,  рост
расовых предрассудков, короче говоря, распад нашей страны. Теперь мы уже
и не знаем, что отвечать на критику этих чужестранцев,  из-за  чего  еще
сильнее их ненавидим.
   Вулфа это заинтриговало: интересно,  как  бы  в  высказыванию  Аманды
отнесся Шипли? Или, если уж на то  пошло,  как  бы  Аманда  отнеслась  к
нарисованному Шипли сценарию гибели  Америки  в  ближайшем  будущем,  не
такому уж и не правдоподобному.
   - Конечно, нельзя отрицать, - продолжала  Аманда,  -  что  японцы  во
многом от нас отличаются. - Она поискала глазами свою  сестру  Стиви.  -
Секс, например, у них не такой, как у нас.
   - Тебе что, понарассказывали чего-нибудь в университетском городке?
   Она рассмеялась.
   - Вовсе нет. Был такой фильм. Не знаю, видел ли  ты  его.  Называется
"Империя страсти". В нем двое влюбленных пытаются задушить друг друга  в
тот момент, когда кончают. Как я понимаю, это для того,  чтобы  испытать
наивысший оргазм. В Японии  этот  фильм  считается  классикой  подобного
жанра.
   Вулф вспомнил о видеопленке в квартире  Лоуренса  Моравиа.  Вслед  за
этим в его памяти всплыл образ Чики. Ему вспомнилось,  как  она  шла  по
улице, как, подобно ножницам, двигались ее сильные  ноги,  а  дождь  тем
временем бил в кожаную куртку, барабанил по  зонту  из  рисовой  бумаги.
Потом он увидел  Чику  с  расставленными  ногами  и  выпяченными  вперед
бедрами, жарко дышащую, с погруженными в  черный  треугольник  пальцами,
Чику, взмокшую от пота и кончающую с тихим стоном.
   - Вулф!
   - Что?
   - У тебя на лице такое странное выражение.
   - Эти люди...
   Костюмы так называемых покровителей искусства уже сами по  себе  были
зрелищем: платья от Мизрахи и Ферре, замысловатые,  усыпанные  блестками
декольте от Лакруа, широченные  кожаные  одеяния  фирмы  "Монтана".  Все
здесь было не менее причудливое, чем на тех, кого они видели  на  улице.
Правда, более дорогое. Аманда и Вулф лавировали между  группами  гостей,
которые, подобно викторианским вампирам, вылезают из своих убежищ только
ближе к ночи.
   "Ла Ментир" состоял из трех крупных  помещений.  Первое  представляло
собой  обставленный  в  стиле  "новой  волны"  зал,  где  поперек  пола,
выложенного плитками из толстого  полупрозрачного  стекла,  тянулся  ряд
неудобных на вид ступенек, а находящиеся под плитками  цветные  лампочки
окрашивали ноги присутствующих в ядовитые  оттенки  красного,  синего  и
фиолетового цветов. Вдоль одной стены размещался безвкусно  раскрашенный
- "под тигра" - бар, в глубине  которого,  там,  где  обычно  выставляют
бутылки со  спиртным,  красовались  куклы  "кьюпай",  бывшие  в  моде  в
сороковых - пятидесятых годах.
   Во втором помещении, самом крупном из трех,  с  прочным  лакированным
полом, обычно устраивались танцы. Сегодня же в  этом  зале  разместились
произведения художников и скульпторов. Чтобы создать им рекламу, и было,
собственно, организовано нынешнее  мероприятие.  Зал  был  битком  набит
гостями, из каждого динамика, а их тут установили раз в  десять  больше,
чем следовало, неслась оглушительная музыка.
   Вулф так и не понял, как это Стиви сумела разыскать его  и  Аманду  в
этом дурдоме. Она вынырнула из массы людей, поцеловала в обе щеки сестру
и  пожала  руку  Вулфу.  Стиви   Пауэрс   работала   психотерапевтом   и
одновременно была членом правлений  самых  престижных  художественных  и
научных советов города. Время от времени  то  один,  то  другой  из  них
выступал спонсором подобных светских тусовок.  Для  Стиви,  как  полагал
Вулф, это был способ исполнения общественного долга. Она и ее муж Мортон
Донахьи владели кооперативными  апартаментами  (с  пятью  спальнями)  на
Пятой авеню, а также домом в Ист-Хэмптоне. Бог знает, сколько у них было
денег. Главное, они отлично подходили друг другу. Идеальная парочка.
   Стиви была совсем не похожа на свою сестру - темноволосая, с  темными
глазами, пышнотелая по сравнению с худощавой Амандой. У нее были изящные
руки с длинными пальцами - руки художницы, которые, казалось,  постоянно
пребывали в движении. Ее роскошное тело перемещалось быстрыми рывками, с
точностью, присущей актерам и хирургам. В круг  нью-йоркской  элиты  ее,
несомненно, ввел муж, потому что Аманда не была знакома ни  с  одним  из
отпрысков богатых старинных фамилий, в среде которых вращалась Стиви.
   - Боже, я так рада. Панда, что ты сумела выбраться  сюда,  -  сказала
Стиви. - Здесь сегодня все, кто хоть что-то из себя представляет.  Масса
людей, с которыми я хочу тебя свести!
   Она не стремилась специально, как считал Вулф, быть грубой с ним,  но
он всегда тем не менее чувствовал ее несколько  прохладное  отношение  к
себе.  Вероятно,  она  не  одобряла  его  профессии.  Поди  пойми   этих
сестричек!
   Когда Стиви потащила Аманду за собой,  та  быстро  чмокнула  Вулфа  в
щеку. Взгляд у нее был печальный, но это не ввело его в заблуждение.  Он
знал, что Аманде нравилось встречаться с богачами  и  знаменитостями  из
окружения Стиви.
   Вулф принялся бродить  по  залу,  рассматривая  выставленные  работы.
Большинство из них были абстрактными до  предела.  Он  не  понимал,  что
случилось с экспрессионизмом. На его взгляд, слишком многое из того, что
в мире  искусства  определили  термином  "современное",  было  лишено  и
смысла, и  чувства.  По  мнению  Вулфа,  совсем  не  обязательно  чем-то
заполнять пространство. Приобщенный к японской культуре через посредство
боевых искусств, он мог по достоинству оценить негативное в своей основе
пространство   -   пустоту,   например,    образующую    контекст    для
одного-единственного, конкретного образа. Ведь смысл может выражаться во
множестве странных и неожиданных форм.
   Двигаясь вокруг расположенных по эллипсу экспонатов, он дошел до того
места, где кончались картины и начинались всякие  абстрактные  фигуры  и
поделки: куски арматуры с прикрепленными к ним слитками бронзы  медовог