л рукой, и Джулианна с Имбером шагнули вверх на ступеньку. Элизанда с Карелом остались позади, и Джулианна почувствовала, как ей не хватает успокаивающей руки подруги. Тогда она скрестила руки на груди и подняла голову, вновь устремив взгляд на сияющий знак.
     Ей показалось, что волны света замедлили свой бег, но зато стали светиться ярче. Джулианна нащупала собственный пульс - он бился точно в ритме одной из волн, она видела это совпадение и ощущала его.
     Вторая волна, как ей показалось, билась чуть быстрее. Джулианна украдкой взглянула на Имбера и сцепила руки, чтобы у них не было возможности коснуться запястья жениха и проверить догадку.
     - Господь милостив ко всем чадам Своим, но некоторым из них Он дарит особое благословение. Таков Его сын Имбер, наследник графа Элесси; такова Его дочь Джулианна, рожденная на земле дочерью королевской тени...
     На земле? Разве она на земле? Джулианна не чувствовала своего тела, оно исчезло, растаяло. Она стала светом, играющим по воле Господней; глаза ее, должно быть, сияли ярким бьющимся голубым цветом. И глаза Имбера - тоже.
     - Возьмитесь за руки, дети мои.
     Джулианна услышала слова прецептора, но не пошевелилась, не могла пошевелиться, ибо ее тело оставило ее, погрузившись в сияние. Имбер сам протянул руку над разделявшей их пропастью, и его тонкая кисть обхватила руку Джулианны. Его пальцы легко легли на ее ладонь, не сжимая, не вкладывая в руку силы. Ее кожа зазвенела от его прикосновения, и Джулианна вспомнила пещеру - и не осмелилась сжать пальцы, испугавшись того, что могло скрываться в ней и в нем.
     Теперь волны света бежали вместе, не сливаясь, но вместе, словно кометы на одной орбите. Джулианна почувствовала пульс Имбера и увидела бьющееся в такт сияние; велела своему собственному сердцу биться быстрее, чтобы поспевать за ним - и сердце повиновалось, и вторая волна света догнала первую.
     - Поднимитесь и дайте мне ваши руки.
     Джулианне не хотелось шевелиться, пусть бы этот миг продлился вечно, чудо осталось с ней навсегда. И вновь Имбер шагнул первым, увлекая за собой девушку, и протянул прецептору ее руку в своей. Она тихо вздохнула - прецептор разъединил их руки, но его мягкие пальцы не могли заменить руки Имбера.
     Сияние на стене позади прецептора замерло, каждая волна в своей петле знака, у того места, где петли соединялись. Волны бились в такт и чего-то ждали.
     - Эти кольца я надеваю вам в знак того, что отныне и навеки вы принадлежите друг другу. Носите их с верой в Господа, чей знак они образуют вместе, и пусть двое станут одним.
     Холодный золотой ободок скользнул на мизинец правой руки Джулианны, а второй такой же - на левый мизинец Имбера. Прецептор взял их руки и поднял, а потом заставил кольца соприкоснуться.
     Два луча вспыхнули и смешались, слились друг с другом и стали единым светом, таким ярким, что глядеть на него было невозможно. Но он тут же угас, увял, словно цветок, Джулианна услышала наступившую тишину, и сердце у нее упало.
     - Поцелуй ее, сын мой.
     Сухие губы Имбера коснулись ее губ. Света больше не было, были только его глаза, серые и полные сомнения.
     Пускай вокруг поют, пускай пламенеет знак, пускай под ним что-то происходит - это всего лишь обычная служба, обычная вечерняя служба, за которой обязательно последует проповедь. Зазвучала новая экзальтированная молитва, Джулианна услышала позади шарканье и шорох и догадалась, что собравшиеся в зале преклоняют колена. Имбер вновь взял ее за руку. Шаг в шаг они стали спускаться по ступеням, пока рука Элизанды не коснулась спины Джулианны, направляя ее шаг. У подножия ступеней Имбер и Джулианна преклонили колени, и Джулианна снова бросила косой взгляд на мужа. И опять ничего не смогла разглядеть - только полускрытый тенью профиль. Если Имбер и почувствовал ее взгляд, он ничем этого не показал.
     Маршал Фальк прочел проповедь, вновь призывая братьев к оружию, к походу на Сурайон. Джулианна подумала о том, что чувствует Элизанда, слыша, как ее народ и ее саму обрекают на смерть как еретиков и колдунов. Сама Джулианна сохраняла спокойное выражение лица, но слушала вполуха. Этим вечером ее заботили совсем другие вещи, ее одолевали сомнения, вопросы и страхи за себя и за других, и страстное желание - это уже только для себя - утишить пробиравший до костей трепет, который нельзя было - невозможно было - обязательно надо было - с кем-то разделить, иначе жизнь ничего не стоит, и от всего этого только сильнее голова шла кругом.
     Когда служба наконец была окончена, когда многоголосый, потрясший весь зал крик превратился в единственную резонирующую ноту, растаял в собственном эхе и наконец стих, магистры выстроились в два ряда и прошли между Имбером и Карелом, между Джулианной и Элизандой. Кое-кто из магистров, проходя, приподнял подол рясы, чтобы не осквернить одеяние прикосновением к женскому платью.
     У алтаря остался только прецептор. За спиной Джулианны слышалось шарканье - это расходились монахи, но девушка не вставала с колен и не отнимала руки у Имбера. Тот не шевелился, а сама Джулианна не знала, как полагается поступать в таких случаях.
     Первыми встали с колен Карел с Элизандой, поклонились новобрачным и помогли им подняться на ноги.
     Джулианна встала, не выпуская руки Имбера и не глядя на него. Если он хочет, пусть смотрит, а она не станет.
     Довольный прецептор сошел по ступеням, протягивая руки навстречу новобрачным.
     - Поздравляю вас, Имбер, вы увезете в Элесси настоящее сокровище. А вы, дочь моя, принесли в великий дом еще одно великое имя. Господь непременно благословит ваш брак. Пойдемте со мной, Джулианна. - Он взял ее за обе руки, не дав девушке ни коснуться Имбера, ни взглянуть на него, и повел прочь. - Пусть ваш господин пирует с мужчинами; несомненно, там будут славить и его, и ваше имя. А я провожу вас в ваши покои.
     "Благодарю вас, я знаю дорогу", - хотела было сказать Джулианна, но вовремя осознала всю тщетность сопротивления и придержала язык. А идя вслед за прецептором к боковому выходу, она поняла, что спать сегодня будет не там, где прежде, и дорога к ее новым покоям ей неизвестна.
     - Ваша милость, мои вещи...
     Он улыбнулся и похлопал ее по руке.
     - Братья уже перенесли их, милая моя, и приготовили для вас ванну. Ваша женщина поможет вам... - и действительно, Элизанда трусила вслед за ними, словно собачонка, причем, судя по ее фырканью, собачонка раздраженная, - а я пришлю вам обеим ужин. Будьте терпеливы; возможно, люди вашего супруга попытаются задержать его, но он придет к вам довольно скоро.
     Джулианну грызла мысль: "Какое мне дело, когда он придет и в каком виде - трезвый, пьяный, пошатывающийся, блюющий, разящий перегаром?" Такого бесчестья она не могла вынести даже в мыслях, и потому специально разжигала в себе гнев. Она продана в рабыни мальчишке - поймана, связана и продана своим собственным отцом, дядей мужа и самим мужем, и только последний из них что-то значил для нее, и можно было только думать о нем, и стараться забыть, и пытаться уйти в такие дали, где он не смог бы ее догнать...

***

     Прецептор вывел их в теплую тихую темноту ночи, провел через двор и впустил в двери. Они прошли по устланному сухим камышом полу и оказались у знакомой двери, где вместо прежнего монаха стоял на страже солдат-элессин. Стражник поклонился и распахнул перед ними дверь.
     - Ваша милость, - еле вымолвила ошеломленная Джулианна, - это же ваши покои...
     - Я хочу сделать вам подарок, - спокойно, с легкой улыбкой ответил прецептор, - подарок на эту ночь. Это не такая уж большая жертва. Старший барон настоял на завтрашнем отъезде. А я тряхну стариной и переночую в башне магистров, там вполне удобно. Так, мою приемную вы уже видели; вот тут находится спальня, а тут - кабинет, он соединяется с обеими комнатами. В кабинете приготовлена постель для вашей служанки. - С этими словами прецептор несколько заговорщически поклонился Элизанде.
     - Вы очень добры, ваша милость, но...
     - Но мог бы быть и подобрее, я понимаю. Видите ли, это единственные замковые покои, которые годятся для баронессы и ее мужа. Итак, позвольте пожелать вам доброй ночи и счастливого пробуждения.
     Он действительно подмигнул ей, кланяясь, или это только показалось Джулианне? Наверное, показалось - ведь прецептор Рок-де-Рансона выше подобных намеков.
     Прецептор Рок-де-Рансона, как с горечью напомнила себе Джулианна, был всего лишь человеком и, подобно всякому мужчине благородного происхождения, наверняка развлекался по-мужски до того, как принял постриг. И, подобно любому мужчине, не важно, благородного или низкого происхождения, с удовольствием следил за успехами любого молодого человека по девичьей части и радовался, когда еще одна женщина бывала поймана, брошена к ногам и в постель...

***

     Вымытая, накормленная и одетая в самую строгую из своих ночных рубашек, Джулианна сидела в спальне на простой, но удобной кровати, достаточно широкой для двоих - хотя она была уверена, что на ней никогда не спало больше одного человека одновременно, - и ждала прихода Имбера.
     Элизанда, до последнего изображавшая примерную служанку, расчесала волосы Джулианны, превратившиеся в золотой водопад. После этого Джулианна, в свою очередь изображавшая госпожу, отослала Элизанду в ее импровизированную спальню, решив дожидаться мужа в одиночку. Ей не хотелось ни говорить, ни думать, ни гадать о своем будущем. В конце концов, до утра осталось не так уж много, а этой ночью поразмыслить все равно не удастся.
     Наконец она услышала шаги, мужские голоса, тихий смех Карела, пожелание доброй ночи и звук закрываемой двери.
     Мужские шаги. Джулианна посмотрела на дверной проем и на закрывающую его занавеску и увидела, как та приподнялась.
     Какое-то мгновение он стоял на пороге - высокий, молодой, красивый, с блестевшими в лучах светильника волосами, которые нимбом окружали его голову.
     При его появлении Джулианна встала и вежливо сделала реверанс.
     - Мой господин барон.
     - Моя госпожа баронесса.
     Он осторожно поднял ее из реверанса и коснулся ее щеки. Джулианна едва не задохнулась, всем телом вздрогнув от этого прикосновения.
     Имбер нахмурился и сделал шаг назад. Джулианна едва сдержала стон. Ей хотелось обнять его, но она не шевельнулась.
     - Госпожа Джулианна, - тяжело, медленно произнес Имбер. - Я глубоко сожалею о той боли, которую причинило вам наше бракосочетание.
     - Нет, Имбер...
     - Нам нет нужды притворяться друг перед другом. Будем честны хотя бы наедине. Вы пытались бежать от меня, и я должен бы жалеть о том, что отыскал вас. Должен - но не могу, потому что я хотел этого брака. Мне жаль только, что все произошло именно так, что дядя настоял на столь поспешной церемонии. Будь моя воля, я отвез бы вас в Элесси, дал бы время привыкнуть к тамошним обычаям... и, быть может, полюбить меня.
     Я все еще не оставил этой надежды. Но я видел, как неохотно вы следовали порядку церемонии и чего вам стоило не отшатнуться от моего прикосновения. Поэтому я решил, что не стану навязывать вам свою близость силой. Моему дяде вовсе не обязательно знать об этом. - В этот момент барон, несмотря на всю свою учтивость, превратился в мальчика, говорящего: "Только не рассказывайте ничего дяде", - и Джулианна почувствовала острый прилив нежности. - Однако этой ночью и впредь, до тех пор, пока вы не будете готовы принять меня, ваша служанка будет спать вместе с вами, а я займу ее ложе.
     - Имбер...
     Ей хотелось сказать: "Нет, Имбер!", но она сдержалась. Пусть думает, что он отвратителен ей, что она едва выдерживает его прикосновение, пусть держится в стороне и не мешает ей быть с Элизандой и планировать новый побег. И для ее растревоженной души так будет гораздо лучше: девушка и желала, и боялась увидеть его тело в своей постели и ощутить, что оно переплетается с ее телом, переплетается так тесно, что их уже не разнять...
     Поэтому-то она и не произнесла ничего, кроме его имени, и он понял это неправильно, принял за просьбу о прощении и благодарность. Он поклонился и вышел в другую дверь, и через несколько мгновений в комнату вбежала Элизанда.
     Дверь закрылась за ней негромко, плотно и нерушимо.

***

     Джулианна не произнесла ни слова, и Элизанда шепотом попыталась разговорить ее:
     - Что случилось? Что он сказал, что сделал? В ответ Джулианна лишь покачала головой. Девушки забрались в кровать, и когда Элизанда попыталась обнять Джулианну, чтобы выразить ей свое молчаливое сочувствие и успокоить, подруга вновь покачала головой и оттолкнула ее.
     Всю ночь она лежала на самом краю постели, чтобы остаться в полном одиночестве, стараясь не касаться подруги. И лишь уверившись, что Элизанда уснула, Джулианна дала волю слезам.

18

ЧЕСТЬ СНИМАЕТСЯ С ОДЕЖДОЙ

     У Маррона был трудный день. Нет, он не надеялся на легкую жизнь; раньше он из всех сил пытался стать хорошим монахом-искупителем, но потерпел неудачу - не по своей вине. Теперь он старался соответствовать своему новому положению, но, к сожалению, раненая рука - плохой помощник; когда оруженосцу приходится выполнять кучу работы для своего господина. А еще труднее бывает, когда свои же собратья-оруженосцы всячески над тобой насмехаются и дразнят. А уж если у несчастного однорукого оруженосца есть еще и опасные секреты, если его верность разрывается между двумя людьми, жизнь его становится не просто трудна, а прямо-таки невыносима.
     Для того чтобы измотать его, хватило долгого пути обратно в Рок. Когда отряд наконец поднялся по тропе, вошел в замок и оказался в конюшенном дворе, Маррону хотелось одного - упасть с мула, доползти до первой попавшейся койки и уснуть мертвым сном. Но большое черное пятно на булыжниках двора напомнило ему о том, что конюшенных мальчиков больше нет, поэтому заботиться о своем муле и о хозяйском скакуне ему придется самому.
     Он в одиночку справился вначале с громадным конем сьера Антона, а потом и с собственным мулом - отыскал для них стойла, принес овса и воды, начистил, как мог, седла и сбрую. Работа еще была не окончена, а раненая рука уже зверски ныла, хотя Маррон не пользовался ею - слишком прочно она была прибинтована к его груди.
     Покончив наконец с работой, Маррон притащил еще одно ведро воды, сунул туда голову и пил, пока не начал задыхаться. Приглаживая намокшие волосы, он услышал смех за спиной.
     - Глядите, обезьянка прихорашивается!
     - Ишь, какой чистенький, аж сияет!
     - Интересно, для кого бы это?
     - Для доброго сьера Антона, конечно, для кого же еще?|
     Маррон медленно выпрямился, и его рука поползла к поясу, нащупывая рукоять нового ножа, однако он успел удержать ее и пошел прочь, не оглядываясь. Не важно, что скажут остальные оруженосцы - все они ничем не лучше этого типа. А сьер Антон будет очень зол, если Маррон полезет в драку с заводилой или со всеми оруженосцами сразу. Если же Маррона убьют, рыцарь придет в бешенство - а такой исход схватки представлялся наиболее вероятным. Однорукий, больной, потерявший голову от ярости Маррон стал бы легкой добычей для ножа этого мальчишки. А потом все очевидцы хором заявят: "Это была самозащита, ваша милость, сьер Антон, Маррон напал без причины, он явно собирался убить его..."
     Нет, никакой драки - пусть уж лучше останется новый шрам на душе да появится новая кличка, что-нибудь вроде "трусливой маленькой обезьянки".
     Маррон медленно побрел по замковым дворам и коридорам, потом непонятно зачем забрел на стену и долго смотрел на равнину, словно выискивая там ответы на все вопросы. Потом он разглядывал старинные камни самой большой тайны Рока, Башни Королевской Дочери - Мустар называл ее "Башней Ходячего Мертвеца", но так и не объяснил почему, - а потом собрался с мыслями и поспешил в комнату сьера Антона.
     Там он получил выговор за опоздание, а заодно и за грязную мокрую одежду.
     - Колокол вот-вот зазвонит к службе, а ты собираешься предстать перед Господом в таком виде? Не говоря уже о том, что сегодня мадемуазель Джулианна будет обвенчана с бароном Имбером! Или у тебя совсем память отшибло?
     С памятью у Маррона все было в порядке; он просто не знал о предстоящей свадьбе. Однако он не стал оправдываться и поспешно сбросил свою рубаху, когда сьер Антон бросил ему чистую. Заметив раненую руку оруженосца, о которой он, видимо, успел забыть, рыцарь сменил гнев на милость, помог Маррону одеться и даже попросил прощения, хотя в этом не было никакой нужды. Не успел Маррон ответить, как послышались удары колокола, и рыцарь с оруженосцем поспешили в зал.
     Маррон стоял у стены вместе с остальными оруженосцами, но даже здесь, перед Господним алтарем, они тыкали в него пальцами и изводили насмешливыми взглядами, явно намекавшими на всевозможные непристойности. Маррону же больше всего на свете хотелось ткнуть в них в ответ кинжалом, но вместо этого он незаметно начал двигаться вдоль гладкой стены, пока не оказался рядом с торговцем. И пусть думают что хотят, заметив среди пышных одеяний простую белую одежду оруженосца.
     Когда начался обряд венчания, Маррону стало жаль госпожу Джулианну. Она была очень бледна, двигалась медленно, ни на секунду не отпуская руки служанки, словно не в состоянии самостоятельно идти, стоять или преклонять колена. Должно быть, это для нее страшное испытание, подумал Маррон, заметив, как она впилась взглядом в знак Господа, но ни разу не взглянула на мужа.
     А на знак с его догоняющими друг друга волнами света действительно стоило посмотреть. "Догоняли-догоняли - и не поймали", - пришло в голову Маррону. Чем же так напугал госпожу Джулианну этот брак, от чего она решилась бежать в пустыню, когда вначале зашла в своем послушании так далеко? И сам знак этой ночью не поразил Маррона, ведь горящий в нем свет был простым фокусом, который удавался даже Раделю, еретику Раделю. Значило ли это, что свет шел не от Господа - или то, что Радель пользовался Его милостью, несмотря на то что говорила о еретиках-сурайонцах Святая Церковь и маршал Фальк?
     Маррон не знал ответа на свои вопросы. Возможно, ответ был известен сьеру Антону, но оруженосец не мог спросить у него. Точнее, он не мог спросить этого ни у кого, но у рыцаря - в особенности. Сьер Антон веровал истово, так, как веровал Маррон, когда впервые очутился в Чужеземье. И даже слова маршала Фалька о великой очистительной войне с сурайонцами, от которых Маррону становилось тошно - он почти чувствовал запах гнили и лжи, - зажигали сьера Антона так, словно он никогда не видел бойни, никогда не говорил "бывает и такое" или говорил с одобрением.
     Кем бы ни был Радель перед Господом - если, конечно, Господь существует и вообще обращает внимание на земные дела, а Маррон теперь даже перед алтарем сомневался и в том, и в другом, - так вот, Раделя в зале не было, если только он не скрывался среди братьев. Его не было и среди ярко одетых торговцев, хотя Маррон заметил бы менестреля даже в тени колонн в дальнем углу зала.
     Возможно, во вчерашней суматохе им с Редмондом. все же удалось ускользнуть - а может, они сбежали утром, пока разбирали лагерь. Может, им повезло больше, чем дамам, и они уже далеко от крепости, свободные как ветер - хотя, впрочем, вскоре по их следу пойдет погоня. Сколько времени протянет та кукла в подземелье, сколько она еще сможет обманывать стражу или инквизиторов? Куклы, которых оставили в своей постели дамы, рассыпались с первыми лучами солнца, превратившись в тряпки и веревки и принеся смерть поверившему им человеку...
     Смогут ли элессины допросить госпожу Джулианну, ставшую теперь одной из них, так, как допросили Маррона: с помощью правдоведицы, заставив говорить чистую правду?
     Правдоведица была тут, в зале, ее лицо выделялось на фоне закрытых вуалями лиц других женщин из отряда элессинов - нет, разумеется, не шлюх, тут элессины были строги и суровы. Скорее кухарок и прачек, если, конечно, знать в Элесси имела обыкновение возить с собой кухарок и прачек. А может, это были служанки для госпожи Д