тоже", - было написано у него на лице. Стоявший рядом с ним человек повыше и потемнее коснулся его руки. "Я останусь с тобой".
     Маррон смотрел, как уходит старший барон со свитой. На месте остались лишь молодой барон и его друг, но это было не важно. Важно было другое: возле Маррона зашуршали юбки, женщина коснулась затылка юноши холодными твердыми пальцами, так непохожими на пальцы его господина. От пальцев исходила холодная обреченность. Они извлекут правду из его тела так же легко, как менестрель извлекает звуки из мандолины, и после этого у молодых людей останется не больше жалости, чем у старшего барона.
     "Куклы", - сказал он. Куклами играли дети, но из таких же кукол - "тряпье и веревки" - Радель делал двойников, марионеток, как он их называл, дьявольских кукол, которые сидели и двигались, и были, по его словам, очень похожи на людей, которых они подменяли. Наверное, они и говорили так же или почти так же...
     Все медленнее и медленнее Маррон начинал понимать смысл утренних новостей - очень некстати, как раз тогда, когда необходимо было оставаться настороже. Вероятно, Радель и Редмонд отправились в хижину дам и оставили там своих кукол. Тогда, значит, дамы действительно ушли. И Маррон мог рассказать все это, его могли заставить выдать себя, выдать дам, Раделя, Редмонда - и умереть, слишком поздно и бесполезно.
     Какие холодные и твердые пальцы; как крепко они держат его за шею. Вторая рука правдоведицы легла на макушку Маррона и нажала. В голове у юноши все завертелось, словно он выпил лишнего. Он закрыл глаза, но от этого стало только хуже: какие-то незнакомые, не имеющие названия в человеческом языке цвета поплыли перед глазами, завертелись, стали появляться и исчезать, оставляя после себя темные пятна.
     Невероятным усилием юноша заставил себя открыть глаза, с еще большим усилием ухитрился сфокусировать их на камушке, лежавшем на земле прямо перед ним, и уцепился сознанием за него.
     И совсем уж нечеловеческим усилием Маррон заставил себя прислушаться к женщине, к вопросам, которые она задавала ему чистым, струящимся, ритмичным, чуть шепелявым голосом. Слова, произнесенные этим голосом, менялись, попав к нему в голову. Да, он слышал их и знал, что слышит, однако не мог не слушать их, не мог даже подумать о том, чтобы сопротивляться этому голосу, который начал задавать вопросы.
     - Маррон, ты меня слышишь?
     - Да.
     - Ты когда-нибудь лжешь?
     - Да.
     - Сможешь ли ты солгать мне?
     - Нет.
     Маррон слышал собственные слова и понимал, что говорит, но с небольшим запозданием. Что бы она ни делала с ним, как бы это ни было сделано, все получалось так, как в слышанных им рассказах. Женщина могла задать ему любой вопрос, и он ответил бы правду, не смог бы не ответить.
     - Видел ли ты прошлой ночью у деревни троих незнакомцев?
     - Да, - услышал Маррон собственный ответ и даже успел удивиться, прежде чем сообразил мгновением позже, вспомнил троих мужчин, ему незнакомых, не из его отряда, всего лишь патруль монахов, сползающий в овраг.
     - Это были катари?
     - Я не знаю.
     Это тоже была правда, он стоял слишком далеко от них. Скорее всего среди монахов катари быть не могло, и Маррон мог почти с полной уверенностью сказать об этом, даже поклясться, но насчет этих троих уверенности у него не было. В конце концов, сурайонцы тоже не ходят в рясах Ордена, но двое таких вот фальшивых братьев были прошлой ночью в овраге.
     - На твоем ноже была кровь. Ты сам ранил себя, чтобы сказать, что это кровь катари?
     - Нет. - Нет, он не ранил себя, в этом не было нужды. Он просто просунул клинок в рукав и запачкал его в крови, лившейся из вновь растревоженной раны. Маррон гордился этим, был доволен самим собой даже в тот миг, когда убегал от погони, едва сдерживая дико бьющееся сердце.
     - Мадемуазель Джулианна просила тебя помочь ей бежать?
     - Нет. - Она не говорила Маррону ни слова.
     - Просила ли тебя об этом ее компаньонка?
     - Нет.
     Она ни о чем не просила, она только зачаровала Маррона, чтобы заморочить ему голову, в точности как эта женщина, которая заставляла его мысли кружиться в медленном хороводе и вторгалась в самые потайные закоулки души.
     - Знаешь ли ты, куда они ушли?
     - Нет.
     - Спроси его, сражался ли он прошлой ночью. Да, и ранил ли он кого-нибудь.
     Однако это был уже не тонкий голос правдоведицы, усиленный магией. Голос принадлежал мужчине, он был гневным и грубым и, словно камень, упавший в застывший пруд, разбил заклинание, сотканное женщиной и сковывавшее язык Маррона. Женщина задохнулась, и Маррон почувствовал боль - она внезапно убрала руки с его головы и шеи. Юноша повалился на бок, словно не в силах удержаться вертикально, тяжело упал на землю и лежал, выворачиваясь наизнанку и корчась, когда спазм захватывал пустой желудок. Сознание медленно поплыло в вертящуюся темноту.
     Откуда-то издалека он услышал, как мужчина повторил:
     - Спроси его!
     - Я не могу, - ответила стоявшая над Марроном правдоведица. Ее голос тоже был слаб и надтреснут, в нем не осталось вязкости и тягучести, он стал резок и отрывист. - Посмотрите на него, он больше не сможет сказать ни слова. Вы нарушили заклинание.
     - Достаточно. - Этот голос не спрашивал, а распоряжался, и принадлежал он сьеру Антону. Руки, которые легли на плечи Маррону, тоже принадлежали сьеру Антону, они подняли его с колен и помогли удержаться на ногах, не дав упасть в ужасную бездну. - Он говорил достаточно. И только правду.
     - Может быть, но мне хотелось бы услышать больше. - Это сказал кто-то еще, не первый говоривший. - Мадемуазель Джулианна пропала...
     - ...Но мальчик ничего не знает об этом, он рассказал все, что мог. Или вы сомневаетесь в способностях вашей женщины?
     - Нет, скорее в ее умении задавать вопросы. Впрочем, вы правы, сьер Антон, от разочарования я становлюсь придирчивее, чем следовало бы. Ему плохо?
     - Не знаю. Ему больно, он испуган, потрясен...
     - Он поправится, - в беседу опять вступила женщина. - А больно нам обоим. Пусть помолчит, говорить буду только я. Ему нужен отдых.
     - Как всегда; и, как всегда, он его не получит. Господин барон, пошлите своих людей на поиски, заставьте собак взять след вашей дамы. Я присмотрю за своим оруженосцем.
     Его руки уже готовы были поднять Маррона, но тот извернулся, заерзал и почти оттолкнул от себя своего господина.
     - Нет, сьер, позвольте мне...
     Ошеломленный неожиданным неповиновением, сьер Антон замер на месте. Маррон не глядя завел одну руку за спину, схватился за рукав рыцаря и осторожно встал на ноги, пошатываясь. Сглотнув подступающую тошноту, он прищурился от яркого света и посмотрел на барона Имбера.
     - Господин барон, - нерешительно произнес он, - мне жаль, но я действительно не знаю, где ваша невеста...
     - Не волнуйся, парень, я тебе верю, что бы там ни говорил мой дядя.
     - Тогда позвольте мне пойти на поиски с вами, доказать...
     - Это ни к чему, - ответил барон с легкой усмешкой в голосе. Оказавшийся рядом сьер Антон тоже сказал:
     - Нет, Маррон. От однорукого мальчика пользы не будет никакой, даже если он поедет на муле. Доказывать больше ничего не надо. Ну, поклонись господину барону, - он нажал на шею Маррону, заставив его поклониться, отчего желудок юноши едва сдержал спазм, - и пойдем. Ты же не удержишься в седле, дурень! Давай-ка вернемся в лагерь, а потом отправимся обратно в Рок. Таково решение магистра: отряд не пойдет дальше, пока не будут найдены дамы.
     - Сьер...
     - Нет, Маррон. Или ты опять забыл про послушание? Господи, и как ты только дожил до своих лет...
     Тошнота прошла, но голова все еще кружилась. Прогулка до лагеря оказалась очень кстати, и, добравшись до места, Маррон неуклюже начал собирать вещи хозяина. Сьер Антон помогал ему, причем явно больше, чем полагалось бы по рангу. Они были готовы раньше других рыцарей, и, воспользовавшись этим, Маррон сказал:
     - Сьер, кто-то должен проследить за тем, чтобы из деревни забрали вещи дам.
     - Не сомневайся, кто-нибудь уже вспомнил об этом. Это не мое дело, да и не твое тоже.
     - Да, сьер, но так все подумают. А чье это дело, если компаньонка госпожи пропала вместе с ней?
     - Не знаю. Ты что, собираешься послать меня на проверку?
     - Нет, сьер. Позвольте сходить мне. Я только гляну, все ли в порядке. И потом, после прогулки голова будет свежее. Мне лучше, когда я не стою, а хожу...
     - Ну ладно, иди, только не копайся. Я ждать не стану, так что смотри, не пришлось бы тебе идти до Рока пешком.
     - Нет, сьер, - ответил Маррон, словно имея в виду: "Я не стану копаться", хотя оба они понимали, что это значило совсем другое: "Нет, сьер, вы не заставите меня возвращаться пешком".
     Он не спешил - ни ноги, ни желудок не вынесли бы спешки, - но идти все же действительно было лучше, чем стоять на месте.
     Фургоны торговцев уже не стояли кольцом, в них запрягли быков и выстроили караван в одну линию. Деревня была пуста, в ней ничего не изменилось с самого момента прибытия отряда. Ее жители были людьми верующими, но недоверчивыми.
     Завернув за угол, Маррон отправился на поиски хижины старосты, где провели ночь дамы. Он намеревался проверить, увезли ли их багаж, на случай, если Редмонд вновь решил спрятаться в сундуке. А может, там ему встретится и Радель.
     Однако вместо них он нашел молодого сержанта, который говорил с госпожой Джулианной прошлой ночью.
     Сержант был раздет догола и распят поперек дверного проема хижины. Руки были подняты к притолоке, а ноги разведены по сторонам проема; запястья и щиколотки держались на гвоздях. Вместо кляпа во рту у него был пояс, вероятно, его собственный, и Маррон понял, почему тот страшный крик так быстро затих.
     Маррон решил, что не станет проверять багаж и понадеется, что Редмонд и Радель сумели бежать. Сейчас ему хотелось одного - повернуться и пойти прочь, однако белые страшные глаза сержанта крепко держали его.
     Тело сержанта было залито кровью, которая текла из-под гвоздей на руках на грудь и на ноги, а потом собиралась лужицей под его телом. Крови было столько, что пыль не могла ее поглотить.
     "Я говорил с ней, - прочел Маррон в его глазах, - говорил..."
     Маррон кивнул.
     Щиколотки сержанта были пригвождены металлическими шипами, нет, колышками для палаток, понял Маррон, и сержант висел на них и кричал, кричал молча сквозь кляп, и выгибался, чтобы перенести вес на изломанные ноги, и вновь кричал, повисая на руках до тех пор, пока не мог ни выносить боли, ни вздохнуть - и снова выгибался...
     "Помоги, - молили его глаза, - я не вынесу, это так больно..."
     Рука Маррона скользнула к поясу, где висел его нож. Пальцы обхватили рукоять, и глаза сержанта впились в них с невыносимым напряжением.
     Медленно, очень медленно Маррон разжал пальцы, отвел руку и покачал головой. Он не мог заговорить, не мог объяснить причину своей жестокости. Он знал только, что так надо. Этим утром ему невероятно повезло - да, невероятно повезло, он даже не верил в такую удачу и жалел, что не может заглянуть в мысли правдоведицы, ведь она же прямо помогла ему солгать, - но рисковать, порождая еще вопросы и подозрения, было нельзя. Кто-нибудь наверняка видел, как он в одиночку подходил к заброшенной деревне. Стоит элессинам вернуться и обнаружить, что человек, которого они обрекли на страдания, убит ударом ножа в сердце - и Редмонд с Раделем пропали, да и Маррон тоже.
     И он повернулся и пошел прочь, отдавая жизнь незнакомца за три жизни, которые он все же ценил больше, пусть и ненамного.

17

ГДЕ ДОЛЖНО ЕЙ

     Из унизительного положения можно извлечь немало уроков, подумала Джулианна, и, быть может, ей предстоит постигать их всю оставшуюся жизнь.
     Ночь стала захватывающим приключением, Джулианна даже словно бы вернулась в детство, в те дни, когда она в компании неподходящих для ее звания друзей ускользала из спальни, чтобы исследовать крыши Марассона, а позже - подвалы и подземелья города. Если помнить только это, заставить себя снова чувствовать беззаботной девчонкой, она сможет и сегодня броситься в приключения и наслаждаться ими - или почти наслаждаться - до тех пор, пока подчиняются дрожащие пальцы и предательский рассудок...
     Они почти ничего не взяли с собой - только флягу с джеретом, по одеялу и по ножу, пищу и воду, серебряные и золотые монеты и кое-что еще. Элизанда сказала, что платья им не понадобятся, так чего ради тащить лишнюю тяжесть? Одежду можно будет поменять, когда представится возможность, они ведь изображали мальчиков, и платья только выдали бы их. Итак, девушки выскользнули через заднее окно. Охраны у двери не было, Джулианна особо настояла на этом. Если с востока и с запада тебя окружают друзья, а дозоры сторожат север и юг, если деревня оставлена, сказала она, защита ей не понадобится. И потом, она рассчитывает на кое-какое уединение, сказала девушка, смущенно шурша юбками. Смущение было разыграно великолепно, и ее слушатели сами покраснели.
     Итак, у двери стражи не было. Но на улицах - точнее, на главной улице и в нескольких переулках, составлявших эту деревушку, - все равно должны были появиться люди. И потом, отказ от охраны, вероятно, заставил элессинов выставить стражу напротив дверей и на каждом углу.
     Итак, они с Элизандой вылезли из окна и упали на землю. Двигаться приходилось низко пригнувшись, почти ползком, руками нащупывая дорогу между камнями и кустами, пока впереди не показалось сухое речное русло.
     На крутом берегу кустарник стал ещё гуще и колючее. Элизанда попыталась проскочить насквозь, поскользнулась, упала и покатилась по обрыву с приглушенным криком. Более практичная Джулианна села на край и скатилась вниз, как ребенок, прижимаясь к земле и пропуская колючие кусты над собой. При этом она бесшумно смеялась, а вокруг мелькали лунные тени.
     Впрочем, смех быстро сменился настороженностью: Элизанда коснулась руки подруги и шепнула так тихо, что шепот больше походил на дуновение ветерка:
     - В овраге люди. Замри.
     Джулианна замерла, но замерла от холодного ужаса, вспомнив, кто она такая: она уже не ребенок, но девушка, дочь королевской тени, так что же может угрожать ей, чего она должна бояться? Бояться разоблачения и возвращения с позором, созданных этим неудобств и проблем - но на кону стояла жизнь ее отца, если, конечно, верить джинну, а верить ему приходилось, и тут Джулианна намеревалась сделать все возможное. Нет, тут дело было не в страхе...
     Она повернулась к Элизанде и беззвучно произнесла:
     - Я ничего не слышу.
     Элизанда тряхнула головой, не то говоря "я тоже", не то "не важно", а может, и то и другое.
     - Двое, - пробормотала она. - Сначала шли, теперь стоят.
     - Стража? - не подумав, спросила Джулианна. Откуда было Элизанде знать это, да и кто еще мог встретиться им в овраге?
     Однако она все же задала вопрос и получила ответ:
     - Нет, не стражники. Я их не узнаю, они маскируются... Тише, тут еще один, на берегу...
     Она потянула Джулианну вниз, заставляя прижаться к земле в тени кустарника; тут Маррон и заметил их, заметил и снова потерял. Но люди в овраге все же прошли немного назад и Элизанда, негромко вздохнув, поднялась им навстречу.
     Один из путников оказался Раделем, а второго, по-видимому, звали Редмонд - это имя каким-то образом было связано с историей Чужеземья... впрочем, скорее всего случилось совпадение, потому что носивший это имя был стар, слаб и немощен и никоим образом не походил на героя легенды.
     Подруга Джулианны и менестрель немедленно начали переругиваться - хотя их слова были настолько же обманчивы, насколько для постороннего наблюдателя были обманчивы монашеские рясы, в которые вырядились мужчины. А потом на них наткнулись стражники, наткнулись - и стали оседать, теряя сознание, не успев даже поднять тревогу. Это было работой Раделя, а потом он закричал и заставил всех бежать. А Маррон побежал в другую сторону...
     Даже тогда Джулианне не хотелось бежать. Однако на кону стояло нечто большее, чем ее гордость, и даже большее, чем жизнь ее отца. Кем бы ни были Радель и Редмонд, они привнесли в ночное приключение некую новую деталь - чувство страшной опасности, которое наконец распознала Элизанда. Кстати, она была знакома с этими людьми достаточно хорошо, потому что честила их на все корки, не стесняясь в выражениях.
     Итак, когда рука Элизанды сжала кисть Джулианны и потянула за собой, девушка побежала вслед за подругой по оврагу. Скатка из одеяла, заброшенная за спину, была нетяжела, а в крестьянской одежде было легко бежать, несмотря на то что из-под ног поднимались облачка пыли, а башмаки то и дело цеплялись за истрескавшееся дно, скрытое под слоем пыли, и потому Джулианна все время запиналась и несколько раз чуть было не упала.
     Какое-то время позади них раздавались звуки погони, но гнались не за ними. Извилистое русло уводило их все дальше от солдат, от деревни и от элессинского лагеря. Только раз Элизанда дернула Джулианну за руку, заставив остановиться, и шепотом предупредила, что впереди, на краю оврага, стоят часовые. На мгновение отряд замер в полной тишине, которую нарушало только тяжелое дыхание Джулианны. Дыхание ее товарищей казалось гораздо тише, и это раздражало девушку. Тут Элизанда махнула рукой, приказывая медленно идти вперед. Джулианна разглядела часового, который стоял на краю оврага, резко выделяясь на фоне звезд, однако, несмотря на светлое небо, часовой не увидел их.
     Миновав часового, они вновь помчались вперед и бежали до тех пор, пока Джулианна не поняла, что больше не сможет сделать ни шагу, и не подергала Элизанду за руку, давая ей понять, что устала. Говорить она не могла. Подруга кивнула, жестом предложила ей сесть и сама опустилась рядом с ней, ненадолго замерев. Потом она пробормотала:
     - Придется выйти из оврага, он ведет не туда. Нам нужно севернее.
     Они вскарабкались на берег оврага и обнаружили, что попали в широкую долину, окруженную высокими иссохшими холмами. Элизанда ткнула пальцем на северо-восток, заявив, что им туда, и пошла вперед, достаточно медленно, чтобы Джулианна могла за ней поспевать.
     Они обнаружили еще одну дорогу и пересекли ее.
     - Надеюсь, мы вылезли на противоположном от деревни краю оврага, - пробормотала Элизанда. - Когда нас будут искать, пойдут именно по этой дороге. Но без нее нам не обойтись: это единственный безопасный путь на север. Я не верю, что ты сможешь пройти по горам пешком, да еще в самый разгар лета.
     В этих словах крылся намек на то, что ей, Элизанде, уже приходилось переходить горы. Джулианна мельком пожалела, что мешает подруге - "извини, что связываю тебя, Элизанда", - однако тут же вспомнила, что должна подруге гораздо больше. Снисходительный тон был невеликой платой за компанию и проводника в лице Элизанды.
     Кроме того, Элизанда скорее всего говорила правду. Она была опытной и умелой и наверняка могла преодолеть горы пешком; Джулианна же была уверена, что ей самой это не по силам. Она с трудом заставляла себя идти, а Элизанду вид дороги словно подхлестнул, и та пошла гораздо быстрее, почти переходя на бег там, где путь едва заметно шел под уклон.
     Но самым изматывающим во всем этом было небо. Джулианна думала о том, что оставила позади, о том, от чего бежала - о неохотном обещании и о жизни, разрушенной, повергнутой в сомнения одной только встречей с высоким юношей, укравшим ее сердце, с юношей, от которого она бежала прочь, отнюдь того не желая. И еще она гадала, куда она бежит, какая тайна может оправдать такое страшное предательство, если окажется, что джинн ошибся. А над головой Джулианны, занятой всеми этими мыслями, висело необъятное тяжелое небо, которое давило на нее, заставляя бежать все медленнее и дышать все тяжелее. Огромное тяжелое покрывало с холодными свечами звезд высасывало последние силы; Джулианна не смотрела вверх, старалась не поднимать головы, но все же чувствовала его немалый вес, давящий на плечи, не дающи