е, немного об Элесси, хотя всякий раз, когда прецептор переходил на эту тему, Джулианна уклонялась от обсуждения. Она узнает об Элесси все, что будет нужно, когда приедет туда. Если вообще приедет...
     Прецептор не задавал никаких вопросов Элизанде, и одно это уже принесло девушкам облегчение. Джулианна и сама охотно спросила бы подругу кое о чем, но сейчас было не место и не время, да к тому же прецептору совсем незачем было слышать этот разговор.
     Когда их кубки опустели, прецептор предложил налить девушкам еще, но Джулианна отказалась. Все трое понимали, что это предложение - не более чем дань вежливости, цель же встречи давно исчерпана.
     Джулианна встала, за ней последовали прецептор и Элизанда. Вежливо попрощавшись и выслушав обещания непременно прийти проводить девушек, Джулианна изящно поблагодарила его за гостеприимство. Накинув на лицо вуаль, она повернулась к двери - та открылась еще прежде, чем девушка дошла до нее, и стоявший там монах глубоко поклонился, стараясь не смотреть на женщин, - и вышла. Элизанда следовала за ней.
     Блез провел их обратно в комнату, и в его присутствии девушкам оставалось только молчать. Только оставшись наедине с Джулианной, Элизанда заговорила:
     - Что ж, так всем будет проще, наверное.
     Да, будет проще сбежать, выполнить данное джинну обещание и ринуться, очертя голову, в неизвестность. Но от этого Элизанде не будет легче покидать крепость. Ее огорчение и обида на судьбу явственно прослеживались в ее голосе, показывая, что она говорит не вполне искренне.

14

ГНИЛЬ В КРОВИ

     Всю ночь Маррон пытался уснуть, пытался забыть о страшном секрете, пытался молиться, чтобы прогнать из головы ересь.
     "Я из Сурайона".
     Он из Сурайона, но он все еще ходит на свободе, потому что Маррон не выдал его и не сможет выдать.
     "Я из Сурайона, а он мой земляк".
     Одно это признание уже потрясло Маррона сильнее, чем что-либо. Он не мог даже поднять глаз, он просто стоял как пень, дожидаясь, пока слова улягутся у него в голове. Даже Йонсон не зашел так далеко, даже он не стал подвергать опасности свое и без того израненное тело, побоялся довериться случайно встреченному человеку. А Радель поступил иначе, он выдал и себя, и Йонсона, отдав их в руки Маррона; а руки юноши были слишком слабы для такой ноши, и всем троим предстояло страдать из-за этого, тут Маррон был уверен.
     Он попытался уснуть и не смог; попытался молиться и не сумел. Потом он попытался спрятать свои переживания от сьера Антона, впрочем, сильно сомневаясь в своих способностях по этой части.
     - Маррон, не бормочи молитву про себя, это тебе не урок, который торопится поскорее отчитать непоседливый мальчик.
     - Слушаюсь, сьер.
     - Ты всю ночь ворочался. Почему ты не спал?
     - Просто так, сьер, не знаю...
     Рыцарь вздохнул.
     - Маррон, я говорил тебе, что ты не должен лгать мне? Покажи руку.
     Что ж, рука тоже отчасти была причиной его ночных тревог, но Маррон промолчал в ответ и тем самым солгал. Рука действительно болела всю ночь, но, честно говоря, куда больнее было душе. Юноша посмотрел на руку и протянул ее сьеру Антону. Рыцарь отодвинул рукав, и по обеим сторонам от пропитанного кровью бинта обнажились припухлости, твердые и блестящие. Под кожей виднелись предательские темные полосы, доходившие до локтя с одной стороны и до кисти - с другой. Когда Маррон попытался согнуть пальцы, у него ничего не вышло. Сьер Антон тихонько присвистнул.
     - Плохо дело.
     - Да, сьер. - Рана пугала Маррона.
     - Нужно лечение, но я за такое не возьмусь. Я даже развязывать бинт не стану. Сходи к главному лекарю, Маррон, пусть он что-нибудь сделает. Лучше иди прямо сейчас.
     - Нет, сьер, не надо! - По сравнению с этой перспективой страх отступал на второй план, - Сейчас в замке много раненых... раненных сильнее, чем я...
     - Быть может, но на твою руку должен взглянуть кто-нибудь поопытнее меня. Лечение было запущено, и в рану попала грязь. Почему ты не хочешь идти в лазарет?
     - Сьер, главный лекарь может отказаться лечить меня. Я ведь больше не монах. - Его изгнали с позором, и вынести отказ так скоро после случившегося Маррон не мог.
     - Он будет лечить моего оруженосца. Ты не связан обетом, но я давал его. А исповедники поклялись служить всякому, кто сражается за Господа, не важно, принадлежит ли боец к Ордену или не принадлежит. - Маррон молчал, и сьер Антон добавил: - Ты что, хочешь потерять руку? А это вполне может случиться, если не позаботиться о ней.
     - Сьер, а вы... вы не сходите со мной?
     Рыцарь и господин Маррона коротко усмехнулся.
     - Нет, не схожу. Ты уже не ребенок, Маррон. Если тебе так проще, я просто прикажу тебе сходить. Помни, ты клялся в послушании.
     - Да, сьер.
     Еще один смешок, на этот раз более добродушный, при виде его горестного лица.
     - Вначале нам следует одеться и поесть - не могу же я отправить тебя на такое испытание голодным. Ты сможешь принести поднос или надо послать за ним кого-нибудь другого?
     - Я принесу, сьер.

***

     И он действительно принес поднос и снова унес его, сделал все, что должен делать оруженосец для своего господина, хотя это стоило ему непереносимой боли - боли и страха. Наконец, точнее, как показалось Маррону, слишком скоро, он освободился и медленно поплелся к лазарету, кляня руку и всю историю своих несчастий, самого себя и всех прочих, за исключением сьера Антона, который, собственно, и нанес ему рану, ставшую причиной всех бед.
     Несмотря на все свое нежелание, Маррон был уже в двух шагах от лазарета. Завернув за угол, он увидел Раделя, который сидел в амбразуре, держа у губ тростниковую дудочку. Пальцы менестреля бегали по дырочкам, но юноша не услышал ни единого звука.
     - Доброе утро, Маррон, - весело приветствовал его Радель, но глаза у менестреля были настороженные.
     Да и у Маррона тоже. "Я из Сурайона", - сказал вчера Радель, сказал это и кое-что еще.
     - Мне надо в лазарет, мессир. - Он все еще не мог сказать запросто "Радель" человеку, вдвое старше него и во много раз опытнее. Пусть Маррон больше не был братом Ордена, но, Господи, как ему хотелось сохранять расстояние между собой и этим человеком.
     - Да, конечно. - Мимолетная улыбка, означающая, что в их встрече не было ничего странного, разве что Раделю пришлось немного подумать, оказаться в нужном месте и подождать юношу. Менестрель не стал притворяться, что Маррон попался ему на пути случайно. - Как твоя рука?
     - Плохо, мессир, - повторил Маррон слова сьера Антона - своих он придумать не мог.
     - Вот как? Ну-ка, покажи.
     Это устраивало Маррона гораздо больше, чем визит к главному лекарю. Юноша задрал рукав и показал вздувшуюся побагровевшую плоть.
     Радель не присвистнул, даже выражение его лица не изменилось, как у сьера Антона. На лице менестреля был написан только задумчивый интерес да раздумье. Он легко коснулся пальцем руки, потом еще раз, и еще.
     - Так больно? А так? А если я нажму, становится больнее?..
     Вместо ответа Маррон кивал и что-то бормотал, стараясь не вздрагивать, когда под осторожными пальцами вспыхивала пронзавшая руку боль, которая прошивала все тело и заставляла Маррона пошатываться и искать опору в плывущем мире.
     - Стой смирно, парень. - Сильная рука Раделя взяла его за плечо и поддерживала до тех пор, пока мир не перестал качаться. После этого менестрель нагнулся к повязке, и Маррон услышал, как он пару раз фыркнул.
     - Мессир?
     - У тебя там заражение, парень, ты слишком запустил рану. Главный лекарь тебе не поможет. Он не остановит заразу, подождет, пока рана начнет вонять, и отрежет руку - может, по локоть, а может, и по плечо, если подождет подольше.
     Маррон не стал сомневаться в словах Раделя. Он сразу же слепо поверил менестрелю, и первым его побуждением было попросить:
     - Мессир, не пойдете ли вы со мной, чтобы поговорить с главным лекарем? Меня он слушать не станет, но...
     - Меня тоже, парень. Ты что, забыл, я же простой менестрель, а главный лекарь - человек гордый. Что я могу знать о человеческом теле и о страшных ядах? Разве я могу знать то, чего не знает он? В любом случае это не поможет. Главный лекарь оставит тебе полруки, а то и вовсе одну культю. А я могу сделать лучше. Идем со мной.
     Он пошел по коридору прочь от лазарета. Маррон поколебался мгновение, но все же последовал за ним, хотя его грызли сомнения. Разве может бродячий менестрель знать то, что неизвестно главному лекарю из Ордена искупителей?
     "Я из Сурайона". Этими словами Радель признал себя колдуном, еретиком и предателем. Надеяться на такого человека не стоило.
     Но ведь это, говоря по чести, было еще не все. Радель был человеком, уверенным в своих силах. Вчера Маррон поверил его уверенным речам, сегодня - уверенному обещанию помочь. Определить болезнь и вылечить ее - а ведь Маррон не стал сомневаться в диагнозе, так почему же он должен был сомневаться в том, что менестрель поможет ему?
     "Потому что он всего лишь менестрель, потому что он из Сурайона, потому что он враг Ордена и моего господина и должен быть моим врагом..."
     И все же Маррон вошел вслед за Раделем в маленькую комнату без окон, темную и пустую, что-то вроде кладовки. Радель толкнул дверь; она заскрежетала по полу, петли завизжали, и наконец она закрылась. В комнате стало совсем темно.
     - Так, - произнес из темноты голос Раделя. - Нам понадобится по меньшей мере свет для работы. Не бойся, парень. Помнишь, ты спрашивал меня, случалось ли мне видеть магию? Случалось, но не в темноте...
     В воздухе между их головами возник покачивающийся шар, сотканный из неяркого желтого света. Маррон мельком взглянул на него, а потом перевел взгляд на Раделя.
     - Ага, - сказал менестрель, - я вижу, ты не боишься. Ах, ну да, тебе же случалось видеть Королевское Око, верно? Значит, бояться тебе нечего. Однако мне попадались люди вдвое старше тебя, которые при виде такого шарика ухитрялись обмочиться, а позже не признавали ничего виденного. Говорили, что не было ни света, ни мокрых штанов...
     Маррону доводилось видеть не только Королевское Око, хоть оно и было больше, гораздо больше этого шара. Юноша видел свет, вспыхивающий по зову прецептора и складывающийся в пульсирующий голубым знак Господа каждую ночь перед службой, видел, как сами собой вспыхивают факелы... И еще он видел...
     - Мессир, я такое уже видел.
     - Что? - Радель внезапно замер, и шар засветился ярче, обжигающим глаза светом.
     - Я видел такой свет, мессир. Его делал другой человек, - твердо, без намека на смущение произнес Маррон. Он был рад, что выпал хоть один случай для разнообразия сказать правду.
     - Когда... нет, погоди! - Радель схватил Маррона за плечо - за больное, но Маррон не стал говорить, какую боль причиняет ему эта хватка, пусть даже и далеко от раны, - и требовательно спросил: - Ты видел его? Видел Редмонда?
     - Не знаю, мессир, - честно ответил Маррон, - я видел только человека в камере. Он не сказал мне своего настоящего имени.
     - Да и я зря проболтался. Забудь это, если сможешь. - Но менестрель наверняка прекрасно понимал, что Маррону никогда не забыть услышанного. Имя вообще забыть трудно, а уж такое имя... - Скажи только, как это случилось, как ты повстречался с ним? Ты должен был застать его врасплох, чтобы увидеть этот свет. Он не доверился бы тебе...
     Маррону хотелось спросить, почему сам Радель доверился ему и почему решил, что Маррон не выдаст, но юноша сказал только:
     - Так и было, мессир. - Он вкратце рассказал о том, что произошло с ним накануне.
     - Ага, значит, ты видел двоих сурайонцев и не выдал ни одного из них. Ты загубил свою жизнь, Маррон, если не душу.
     - И душу тоже, - упрямо сказал юноша. Он понимал, что Господь уже зачислил его в еретики и в укрыватели еретиков. В конце концов, смерть - это всего лишь смерть, пусть даже в огне, и правосудие церкви станет только предвестником правосудия небесного.
     - Не думаю, парень. Честно, ты не прав. Ладно, не важно. Ты уже подарил нам свое молчание; я не могу просить тебя еще и о вере. Дай-ка лучше взглянуть, чем я смогу отблагодарить тебя. Дай руку.
     Он явно имел в виду больную руку, которая распухла и побагровела еще сильнее, чем час назад. Маррон вытянул ее - даже это движение причинило ему боль, и только боль помогала верить, что это действительно его собственная рука, пусть и онемевшая, больше похожая на кусок дерева, приделанный к живой плоти. Радель взял ее одной рукой, а второй ловко развязал узел бинта и проворно размотал его. Бинт присох к ране, и менестрель резко потянул его на себя, обнажив рану одним движением. Маррон издал длинный шипящий выдох; это было единственное, чем он сумел заменить крик. Менестрель мимоходом извинился.
     Рука выглядела страшно. Даже при тусклом свете Раделевой магии виднелась побледневшая плоть, даже сквозь туман боли, застилавший глаза и круживший голову, Маррон разглядел бледно-желтый гной. Здесь уже не помог бы ни бальзам, ни мазь для лошадей. По всей видимости, в ближайшем будущем Маррона ожидал раскаленный нож; а станет ли сьер Антон держать у себя однорукого оруженосца?
     Большой палец Раделя скользнул по руке юноши, оставляя за собой легкое онемение и прохладу. Потом он прошелся с другой стороны раны, и Маррон тихо вздохнул, обнаружив, что боль уменьшилась.
     Радель снова повел рукой над раной, на этот раз растопырив все пальцы, словно пытаясь стянуть ее края. Менестрель сказал:
     - Мой друг в камере внизу мог бы сделать это лучше.
     "Не с его руками", - подумал Маррон, и уже открыл рот, чтобы сказать это, но задохнулся - на этот раз не от боли и даже не от страха, а от удивления и тепла, истекавшего из пальцев Раделя и ласкавшего его плоть, словно вода. Боль совсем исчезла.
     Маррон закрыл глаза, чтобы сдержать слезы, и отвернулся. Потом, проклиная себя за трусость, повернулся обратно и посмотрел на руку. Она на глазах приобретала нормальный цвет, превращаясь из багровой в розовую.
     - Мессир, что вы... - Нет, это было слишком глупо, но он все же спросил: - Мессир, как вы это делаете?
     - У нас есть кое-какие навыки работы с живой плотью, - сказал Радель. - Я не могу стянуть края раны - здесь нужно время и силы твоего собственного тела. Но я могу выгнать оттуда яд и на время унять боль.
     - Это магия?
     - Да, наверное. Или знание; впрочем, это одно и то же. Понимание того, что лежит под внешней оболочкой мира. Я вижу яснее и глубже тебя; меня не обманывает внешний вид, когда я хочу заглянуть вглубь. А с тем, что я вижу, я могу работать.
     Пока он говорил, его пальцы бегали по руке Маррона, касались ее, постукивали то там, то тут. Рука юноши была охвачена теплом, исходившим от пальцев менестреля, а все тело пульсировало в такт его касаниям.
     - Что ж, это все, что я могу сделать. - Радель вспотел и даже, кажется, дрожал. Отпустив руку Маррона, он сделал шаг назад и провел большими руками по взмокшей шевелюре.
     - Спасибо вам, мессир. - Маррон потрогал руку, удивляясь отсутствию боли. Рана оставалась на месте, подобно темной дыре, раззявившей красную по краям пасть; однако гной исчез, превратившись в бесцветную корку, а багровая опухоль, говорившая об опасности, уменьшилась до небольшого красного пятнышка.
     - Другие могли бы сделать больше. Впрочем, если ты будешь осторожен, рука заживет. Давай-ка завяжем обратно бинт. Свежий воздух, конечно, принес бы больше пользы, но тогда твой господин начнет задавать лишние вопросы.
     - Хорошо, мессир, - с готовностью согласился Маррон. - Но что мне сказать сьеру Антону? Он ведь послал меня в лазарет...
     - Солги ему, Маррон. Уж извини, но тебе придется солгать.
     Маррон грустно кивнул. На груз тайны, водруженный на него Раделем, лег еще один камушек - а груз все еще пригибал его к земле, отравляя всякую радость.
     Видимо, почувствовав это, Радель сказал:
     - Маррон, я хочу рассказать тебе о Сурайоне.
     - Мессир, я не хочу...
     - Если ты хочешь помочь мне - нет, я поторопился, я не стану просить тебя сейчас, но если мне вдруг понадобится помощь, я хочу, чтобы ты знал хотя бы кое-что важное. Хоть немного правды. О нас ходят лживые слухи - такие, которые оправдывают палачей, мучающих моего друга, оправдывают множество других, еще худших вещей. - Радель сел прямо на пол и жестом предложил Маррону последовать его примеру. Юноша осторожно присел у противоположной стены, придерживая больную руку, хотя боль так и не вернулась.
     - Когда было завоевано Чужеземье, - медленно начал Радель, - когда экхедов прогнали с юга, а шарайцев оттеснили обратно в пустыню, по приказу короля - тогда он еще не был коронован и звался герцогом де Шареллем, - так вот, по его приказу страна была разбита на части. Он даже воспротивился мнению церкви. Он сам вел армию, точнее, все отдельные армии; он был верховным владыкой и поставил перед своими командующими великую цель - Аскариэль. Без этой цели армия распалась бы гораздо раньше, началась бы грызня, рыцари захватывали бы себе земли и скорее всего потеряли бы их через год-другой, когда шарайцы по одному выгнали бы их обратно. Сам знаешь, по прутику веник сломать легко. Но де Шарелль с помощью своего друга, герцога д'Албери, удержал армию.
     Потом он захватил Аскариэль, и отцы церкви, едва услышав об этом, объявили город своей собственностью. Получив Святой Город, они стали бы хозяевами всего Чужеземья.
     - Разве это плохо, мессир? - Маррону всегда казалось, что именно церковь правила всем старым Королевством, несмотря на то что там были и короли, и дворы. Пышность - дворянам, власть - церкви. Так оно все и было, и даже господин его дяди, барон Сивере обращался к церкви, когда его вассалы и крестьяне просили о правосудии. Никто не протестовал против этого, если не считать привычного кратковременного ворчания проигравшей стороны. Церковь правила на благо народа; так что тут волноваться?
     - А ты представь себе, что ваш прецептор и подобные ему правят всей Святой Землей так, как правят Орденом. Это была бы катастрофа.
     Маррон на мгновение задумался и кивнул. Он видел лишь небольшой клочок Чужеземья, но помнил, как фра Пиет вел отряд на деревню еретиков, помнил свершившееся вчера вечером правосудие прецептора. А ведь здесь все-таки не старое Королевство. Юноша знал, что многие, даже, наверное, большая часть жителей этой страны не придерживаются истинной веры, как ее называет Орден. Но сама земля священна для ее жителей так же, как и для церкви, и люди отстаивают свое право молиться собственным богам так, как молились многие сотни лет. Сколько времени мог терпеть это прецептор? До падения Аскариэля по Святой Земле прошла волна убийств и резни; когда земля попала под власть Ордена, то есть церкви, убийства продолжались. Разоренные деревни, сожженные храмы, опустошенные города...
     - На протяжении всей кампании де Шарелль сражался с церковниками так же яростно, как с экхедами и шарайцами. С армией шло множество священников, которые готовы были сжечь любого неверного, попавшегося им на пути. Герцог сдерживал их до тех пор, пока не пал Аскариэль, но даже это давалось ему нелегко. А уж после он стал бы совершенно бессилен, ибо церковники получили бы огромную власть. Формально епископы были не посланниками отцов церкви, а вассалами своих сюзеренов - на время похода, конечно. Поэтому де Шарелль созвал конклав и разделил землю, не посоветовавшись с ними. К тому времени, как отцы церкви услышали об этом, менять что-либо было уже поздно. Дело было сделано; де Шарелля провозгласили королем, а Чужеземье поделили на провинции, и ни одна из провинций не принадлежала церкви.
     На севере появились Таллис и Элесси - так сказать, навершие молота, - и Рок-де-Рансон, стоящий между ними на северной границе, оплот, твердыня, гвоздь, удерживающий обух.
     Под Таллисом находится Лесс-Арвон; под Аскариэлем - провинция, центром которой стал Святой Город. Да, Радель прав, владеющий Аскариэлем держит в руках Чужеземье, держит вес