...я пошлю в свой лагерь и прикажу поставить там палатку для мадемуазель, - говорил барон Имбер, не тот, другой барон, не позаботившись даже о том, чтобы понизить голос, в котором клокотала ярость. - Ей предстоит стать матерью наследников Элесси, если будет на то милость Господня, так разве можем мы оставить ее в этом свинарнике!
     - Ночевка в деревне гораздо удобнее, чем ночевка в Лагере Ордена, - ровно, не обижаясь, ответил магистр Шеррол. - Мои братья избегают женского общества и могут решить, что нарушили свои клятвы, если в одном лагере с ними будет спать женщина.
     - Что ж ей теперь, в дерьме спать, чтобы им угодить? Какой вред от нее может быть ночью, если она ничем не повредила днем? А как же ваши клятвы - "хранить и защищать"?
     - Отряд всю ночь будет следить за деревней, барон.
     - За пустой деревней. Я забираю девушку под свою опеку, там я хоть буду уверен в ее безопасности.
     - Нет, господин барон.
     Последняя реплика исходила не от магистра Шеррола, а от Джулианны. Девушка сама удивилась собственной быстроте и напору, но не слишком озаботилась этим. Барон развернулся, глядя на нее; девушка глубоко вдохнула и попыталась смягчить свой отказ, но было уже поздно.
     - Прошу прощения, мессир, но мой отец доверил мою безопасность искупителям, а прецептор Ордена послал меня в путь под защитой магистра Шеррола. Распоряжаться мною может только он, если, конечно, не откажется от опеки сегодня же вечером.
     Она говорила очень мягко, но игла попала в цель. Мастер Шеррол даже дернулся, прежде чем ответить:
     - До утра осталось не так много. Мы уже успели устроиться на ночлег. Поверьте мне, барон, мадемуазель Джулианну будут весьма старательно охранять, хотя она, возможно, будет вынуждена провести ночь с несколько меньшими удобствами, чем те, к которым она привыкла.
     Про себя Джулианна поблагодарила его, а вслух негромко рассмеялась:
     - Я дочь солдата, мессир, хотя прошло немало времени с тех пор, как мой отец отправлялся воевать с мечом в руках. - Она решила, что не помешает напомнить не только о прошлом, но и о нынешнем положении, занимаемом отцом. Этими словами девушка как бы говорила: "Подумайте об этом и прекратите спор". - Отдых в обстановке чуть менее роскошной нисколько не тяготит меня. Со мной мои друзья, и я могу насладиться покоем даже тут. И я не чувствую здесь ни малейшей опасности.
     "Разве что от него, от этого медлительного юноши, на которого я не стану смотреть. А он все смотрит на меня, и смотрит, и смотрит..."
     - Ты, девочка, поступишь, как тебе скажут.
     - Как я уже сказала, господин барон, отец велел мне искать защиты у Ордена искупителей, и я все еще нахожусь в их власти - до тех пор пока они не передадут меня вам официально.
     - Ах да, ваш отец, - раздалось у нее за спиной. Молодой человек говорил хрипло, но неясно было, будет ли он сердит дальше или смягчится. Нет, не будет она на него смотреть, пока не будет, хотя и благословила его про себя за это вмешательство, - Как так вышло, что ваш отец оставил вас одну на полпути к Рок-де-Рансону? Мы никогда не слышали, чтобы он был столь небрежен.
     - Его призвал король, господин барон. - "Мой господин барон", хотелось ей сказать, но она не осмелилась - почти не осмелилась. И вообще, первым должен объясниться мужчина, и объясниться определеннее, чем блеском глаз в темноте комнаты. Какого цвета у него глаза? Ей показалось, что зеленые, но свет и тени сплетались чересчур причудливо, а в тот момент, когда он вошел, Джулианна от волнения мало что могла разглядеть.
     - Даже в этом случае - разве не мог он отложить свои дела на несколько дней, дабы удостовериться в безопасности дочери? Король не стал бы ворчать...
     Она повернулась к юноше, чтоб он понял, что она смеется, желая немного поддразнить его, но смеется совершенно беззлобно. Глаза у него были не то серые, не то зеленые - солнце било ему в спину и разглядеть было трудно. Джулианна произнесла:
     - Я ничего не знаю о королевском ворчании, мессир, но что такое королевский зов, я хорошо знаю. - Хотя, если честно, в этот раз она встретилась с ним впервые, но признаваться в этом не собиралась. - Если разверзается земля под ногами, даже последний глупец не станет медлить.
     - Простите, мадемуазель?
     - Я увидела, как ветер разорвал дорогу надвое, - начала Джулианна, решив доказать Элизанде, что при случае она сама умеет достойно поведать историю. - В дыре засиял яркий солнечный свет - словно расплавленное золото, с которого сдернули покрывавшую легкую ткань. Лошади захрапели в ужасе - и носильщики тоже испугались. Впервые за всю дорогу эти сильные веселые мужчины не опустили, а почти уронили паланкин на землю и сами с криком повалились в пыль. - Джулианна тоже была напугана, но ни за что не призналась бы в этом. - Я не слышала голоса, но мой отец к чему-то прислушался, а потом заговорил с моим сержантом. - Да, он говорил быстро, без церемоний, не став даже объяснять свой план Джулианне. - Он успокоил своего коня... - здесь его спасла только сноровка старого наездника, мастерство, которого его дочь не смогла бы достигнуть никогда, несмотря на то что всю жизнь ездила верхом, - ...и исчез, оставив нам свои вещи. Он въехал в сияние, и дыра закрылась за ним, и ничто больше не напоминало об отце. - Если не считать замешательства, которое длилось не меньше часа.
     - Объясни попроще, девочка, - попросил барон-дядя.
     - Проще мне уже не объяснить, господин барон. Король открыл для отца неведомый путь, и мой отец пошел по нему. Больше мне ничего неизвестно.
     Нет, на самом деле она знала еще кое-что - когда младший барон, ее нареченный, впервые коснулся ее, положив руку ей на плечо, не то в обещании, не то в каком-то знаке, Джулианна поняла, что теперь ей будет гораздо труднее убежать. И все же бежать придется.

16

ЧЕСТНО ГОВОРЯ

     Маррону не раз приходилось слышать, что главная сила Ордена - в дисциплине. В позапрошлую ночь он видел подтверждение этим словам - когда шарайцы напали на замок, атака была отбита не столько благодаря поднятой тревоге, сколько благодаря дисциплине в бою. Если бы на зов Маррона выскочило даже вчетверо больше бойцов, но без вколоченного в них послушания, исход мог бы быть совсем другим.
     Однако в этой же дисциплине таилась и опасность для самого Ордена! Маррон понял это вечером, когда заметил, как легко двоим чужакам спрятаться среди монахов. Достаточно надеть на них рясы - и никто не станет заглядывать под капюшон. Незнакомое лицо не вызовет подозрений или вопросов, если несколько отрядов братьев путешествуют вместе: незнакомец скорее всего просто принадлежит к другому отряду. Если надвинуть капюшон поглубже на лицо, тебя сочтут человеком скромным либо решат, что ты молишься, и станут уступать тебе дорогу.
     Любой из монахов мог целый день ехать рядом с Раделем - и так и не задал бы ни единого вопроса. Впрочем, менестрель довольно часто менял место, ехал то тут, то там и даже довольно много времени провел возле повозок, поэтому рядом с ним долго не задерживались. Да если бы он даже сел на сундук дамы и ехал так всю дорогу, никто не сказал бы ему ни слова!
     А если один, нет, два человека - два сурайонца, из которых один был узником, а лицо второго успело примелькаться всем в замке в несколько иной роли, - так вот, если два человека могли сидеть отдельно от всех, не возбуждая никаких подозрений, значит, то же самое могли проделать две дюжины и даже больше. Будь Маррон шарайцем, он приказал бы женщинам наткать черного полотна и сшить сотню черных ряс...
     Но он не был ни шарайцем, ни монахом. Всего-навсего оруженосец, предавший своего господина и своего Господа, хранящий страшную тайну и тем нарушающий все свои обеты. Он пытался не смотреть на костер Раделя, следя за лошадью и трапезой сьера Антона и выполняя его многочисленные поручения, и старался даже не думать о том, что было ему известно. Впрочем, последнее ему не удавалось.
     И виноватым он себя не чувствовал. Сожалел о случившемся - да, пожалуй, и еще тревожился, но вот чувства вины не было. Нельзя обращаться с человеком так, как обошлись с Редмондом инквизиторы; что бы ни твердили законы, чему бы ни учили исповедники, пыточная так и смердела лживостью, а потому побег был торжеством истины.
     Маррон не собирался заходить в своей помощи так далеко. "Забудь все", - сказал Радель после того, как Маррон освободил Редмонда из тайника в сундуке с платьями и провел в лагерь. Обоим прогулка далась нелегко, но никто не пристал с расспросами. Оруженосец поддерживает ослабевшего брата - необычно, но ничего тревожного в этом усмотреть нельзя.
     - Забудь все, - сказал Радель, высекая искру, чтобы зажечь небольшой отдельный костерок. - Служи своему господину и заботься о себе. Когда лагерь уснет, мы исчезнем, и никто этого не заметит и не хватится нас.
     - Куда же вы пойдете, сьер?
     - Вниз по этому оврагу, что под деревней. Я могу замутить глаза людям, чтобы они не видели нас, но овраг так глубок, что даст нам дополнительное укрытие. Впрочем, тебя это не касается, парень. Мы благодарны тебе за помощь, - измученный дрожащий Редмонд подтвердил это неразборчивым бормотанием, - даже более чем благодарны, но твое участие в этом деле кончилось. Позволь нам уйти, а сам позаботься о собственном благополучии.
     Что ж, он так и сделает, по крайней мере попытается, но не раньше, чем кончится эта ночь. Вечерние труды окончились: сьер Антон поел, проследил за тем, чтобы поел и Маррон, а потом отправился в лагерь отряда элессинов.
     - Нет, - остановил он Маррона, - ты со мной пойти не можешь. Молодой барон когда-то был приятелем моего брата, и я, скажем так, не вполне уверен в том, как меня встретят. Я не буду скрываться в нашем лагере и избегать встречи с бароном. Пусть они там думают что хотят, но я позволю им увидеть мое лицо. Сомневаюсь, что они осмелятся упрекать человека в белой рясе. Может, старший из баронов и скажет мне пару ласковых слов, но он вообще невоздержан на язык.
     - Сьер, но я должен...
     - Ничего ты не должен. Развлекайся, Маррон. Можешь поиграть с другими детками, если они тебя примут. Только не связывайся с солдатами сержанта - они сядут играть в кости и ты останешься без денег и без кошелька вдобавок.
     - Сьер, у меня их нет.
     - Нет? Ах, ну да, конечно. Вот. - В воздух взлетел маленький кожаный мешочек, и Маррону ничего не оставалось, кроме как поймать его здоровой рукой.
     Он не осмелился бросить мешочек назад, но попытался вернуть его вежливо.
     - Сьер, я не хотел просить у вас денег...
     - Я знаю. Поэтому ты их и получил. Не создавай лишних трудностей, Маррон. Рыцарь обязан следить за нуждами своего оруженосца, а человеку в таком лагере, как этот, нужны деньги. Если хочешь, можешь сыграть во что-нибудь, но только с оруженосцами моих товарищей - эти по крайней мере не обчистят тебя, если только ты не зарвешься. Но вначале, пока у тебя есть деньги, побывай у торговцев. Меч у тебя есть, но не помешал бы хороший нож ему в пару. Да, и не бери с собой "Дард". Здесь его никто не тронет.
     С этими словами рыцарь ушел. Завязки на мешочке были затянуты не туго; распутав их, Маррон открыл горловину и сунул внутрь палец. Глаза и руки сказали ему, что в мешочке вперемешку лежали серебряные и медные монеты, потертые, с выщербленными краями, подходящие скорее для молодого оруженосца, нежели для рыцаря. Значит, сьер Антон заранее знал, что Маррону понадобятся деньги.

***

     Формально лагерь отряда был един, но на самом деле он состоял из трех частей. Дальше всего от деревни расположились костры, на которых готовили пищу для монахов, и коновязи. Между кострами и коновязями располагался участок вытоптанной земли, где монахам предстояло спать - всем вместе, поотрядно, держа руку на мече, до тех пор, пока не придет необходимость подняться на молитву, на стражу или на какое-нибудь другое задание. Дальше шел лагерь рыцарей - там стояли шатры и сундуки и сновали слуги - впрочем, у сьера Антона шатра не было, только скатка-одеяло для себя да еще одна для Маррона, которому предстояло спать у ног хозяина. И наконец, ближе всего к деревне кольцом стояли повозки торговцев, а в середине этого кольца горел яркий огонь, так и манивший к себе.
     Согласно суровому уставу Ордена, монахи были связаны обетом бедности, а рыцари, у которых водились деньги, не нуждались в дополнительной экипировке; местные же были бедны как церковные мыши. Но, как любил говорить дядя Маррона, "костюм делает человека", и эта истина подтвердилась: ряса почти сделала из Маррона настоящего монаха, он уже не мог сидеть без дела и готов был взяться за что угодно. К тому же костер в лагере торговцев обещал какую-никакую, а компанию.
     Там готовили еду: нос Маррона впервые за несколько недель учуял запах мяса, жаренного на открытом огне.
     Юноша только что поел, но представления сьера Антона о сытном ужине немногим отличались от представлений поваров Ордена - разве что рыцарь добавлял к еде сухой хлеб да засохший сыр. Даже не имей Маррон денег, не получи он приказа от сьера Антона, он все равно подошел бы к костру, приманенный чудесным запахом. Между двумя фургонами располагалось нечто вроде импровизированных ворот, и Маррон вошел в ярко освещенный гостеприимный круг.
     Он был встречен взрывом смеха, замер, но почти сразу же понял, что смеются не над ним. Он не был первым, кто поддался зову огня и запахов, далеко не первым - у костра спинами к нему стояла целая группа молодых людей и мальчишек, одетых так же, как он. Их внимание было поглощено чем-то, чего Маррон не мог разглядеть. Люди эти были оруженосцами из рыцарского лагеря - некоторых из них Маррон помнил в лицо, некоторых знал по имени, но ни от кого еще не видел на малейшего признака дружелюбия. Предупреждения сьера Антона полностью подтвердились - действительно, одно имя его господина дало Маррону кучу врагов - без его вины, - но не принесло ни единого друга.
     Юноша пошел вперед, уже не так охотно, вытягивая шею, чтобы заглянуть поверх плеч и голов. Внезапно раздался пронзительный визг, за которым последовал новый взрыв смеха и возня - зрители начали в восторге подталкивать друг друга локтями, однако Маррон был все еще слишком далеко, чтобы понять, что их так развеселило. Один из парней повыше обернулся, увидел юношу и закатился в новом приступе смеха, лающего, недружелюбного. Рука схватила его за куртку, основательно сжав больную руку - та снова ныла после того, как Маррону пришлось тащить сундук с платьями и Редмондом в придачу, - и заставила его вскрикнуть.
     Еще один смешок.
     - Дорогу, ребята, дорогу! Дайте обезьяне д'Эскриве понюхаться с подружкой!
     Покрасневшего, вырывающегося, безуспешно пытающегося защитить руку Маррона протащили сквозь толпу; когда его наконец вытолкнули на пустое место, глаза юноши жгло. Он вновь вспыхнул, придержал локоть больной руки здоровой ладонью и сделал вид, что просто-напросто сложил руки на груди. Потом он заморгал, пытаясь разглядеть что-нибудь в свете огня.
     - Не плачь, обезьянка, - раздался чей-то издевательский совет. - Посмотри на своего родственника...
     Маррон увидел юношу своих лет и своего роста, одного из тех немногих, кого он помнил по имени. Да, Лукан, оруженосец сьера Мериваля, однако сейчас в нем не было и капли обычного достоинства. Он согнулся пополам, закатываясь в смехе, а к его ноге цеплялось что-то вроде небольшого черного кота.
     Нет, это был не кот. Когда зверушка повернула голову, Маррон увидел крошечное сморщенное личико, очень похожее на человеческое и исполненное безутешной грусти. Зверушка открыла рот и вновь завизжала, вызвав новый взрыв хохота.
     - Ответь родственнику, Маррон, он ведь с тобой поздоровался! Эй, эта обезьяна, часом, не у тебя с твоим господином научилась?
     Последний выкрик только пуще смутил Маррона, но тут он увидел, как лапки животного - крошечные, но в точности похожие на человеческие руки - вцепляются в штанины Лукана, а маленький зад подергивается, когда зверушка прижимается к ноге оруженосца. Тут он все понял. Ему доводилось видеть псов, которые вели себя так же, пока их не прогоняли пинком.
     Эту зверушку никто не пинал. Мужская рука подняла ее в воздух, а мужской голос произнес:
     - Хватит с вас. Там поспело мясо, если вы, ребята, голодны и если у вас есть монета-другая,, чтобы заплатить...
     Голодны ли они? Они были молоды, и их вряд ли кормили лучше, чем Маррона. Возможно, их господа были не столь аскетичны, как сьер Антон, но уж наверняка уступали ему в щедрости. Толпа ринулась к мясу - да, они были голодны, и у них были деньги. Маррон остался у огня один, если не считать человека и его зверушку.
     Человек явно был из торговцев: об этом свидетельствовал его наряд из дорогой ткани, впрочем, давно выцветший и покрытый заплатами и пятнами дорожной пыли и пота. Зверушка забралась ему на плечо, защебетала и начала играть с цепочкой, одним концом прикрепленной к поясу человека, а другим - к шее забавного существа.
     - Нет аппетита, парень, или денег?
     У Маррона было и то, и другое, но ему не хотелось есть в компании других оруженосцев. Да и любопытство, горевшее в нем, оказалось сильнее голода.
     - Мессир, это... что это?
     - Ты что, никогда не видел обезьян?
     Он не видел. Он знал это слово, точно так же, как знал названия грифонов, олифантов и гарпий; в аббатском бестиарии ему попадалась картинка, но на ней было нарисовано совсем другое существо.
     - Ну, - сказал мужчина, - раз уж эти крикуны ушли, он теперь будет поспокойнее. Садись и возьми его на руки.
     Маррон неуклюже сел, стараясь не надавить на больную руку и вместе с тем не показать, что она больна. В какой-то миг он даже негромко застонал, но все обошлось. Человек посадил обезьяну на его колено, но зверушка моментально перебралась на плечо Маррону. Юноша почувствовал теплую шерстку; жесткие маленькие пальчики затеребили его ухо, а маленькое личико уставилось на него грустными влажными глазами. Зверушка ужасно походила на монахов - вся в черной шерсти, из которой выглядывало только страдальческое личико. Он ощутил привязанность к существу - они были так похожи, - привязанность гораздо более сильную, чем родственные чувства, которыми дразнили его оруженосцы. Маррон вспомнил о зажатом в руке мешочке. Если бы этот человек только назвал цену, он тут же отдал бы все свои деньги.
     Правда, потом предстоял бы разговор с сьером Антоном. "Я дал тебе деньги на нож, а ты купил обезьяну?" Думать об этом было невыносимо, но Маррон все-таки думал.
     - Его зовут Каспиус, - сказал мужчина, без труда прочитав мысли Маррона по его лицу. - Он не продается, так что не трудись спрашивать.
     - Хорошо, мессир.
     - А меня зовут Олмет, а тебя...
     - А... Маррон... - отсутствующе ответил юноша, предлагая обезьянке, словно ребенку, палец, за который она уцепилась сухими ладошками.
     - Маррон. Ты, значит, служишь рыцарю по имени д'Эскриве, так?
     Да, оруженосцы так и кричали, вспомнил Маррон не без труда. "Если торговец куда глянет, секретов там не останется".
     - Антону д'Эскриве, да?
     - Сьеру Антону, - резко ответил Маррон, моментально становясь на защиту господина.
     - Что ж, раньше или позже он должен был выплыть. Такой человек не останется в забвении - слишком большая была бы потеря. Слушай, парень, ты явно понравился Каспиусу, а он, как вижу, тебе. Подержи его, а? - Торговец отцепил обезьянью цепочку от пояса и надел петлю на руку Маррону, на больную, но так легко, что юноша даже не почувствовал боли и только удивился, что этот человек заметил его рану, запомнил ее и постарался быть с ней бережным.
     Торговец Олмет вышел за круг фургонов и пропал; Каспиус пронзительно завопил в темноту и попытался побежать за ним. Маррон со всей возможной осторожностью оттащил обезьянку и начал возиться с нею, покачивая, похлопывая и щекоча до тех пор, пока зверушка не успокоилась и не свернулась по-кошачьи на его колене, уцепившись за его руку всеми четырьмя лапами.
     Мешочек Маррона леж