на месте, тяжело дыша и глядя во все глаза.
     Перед ней крутился вихрь, сотканный из света и тьмы, похожий на черную веревку, которая поглощала лунный свет и блестела золотом. Вихрь чуть наклонился и остановился в воздухе между девушкой и шарайцем.
     Джулианна сразу поняла, что это, однако не могла оторвать глаз, пораженная его появлением и не находя в себе сил для благодарности.
     Шараец тоже знал, что это такое. Он выпустил меч, упавший со стуком, невероятно громким в наступившей тишине, и задержал дыхание. Джулианна тоже не дышала, а джинн - что ж, если эти существа и умели дышать, девушке об этом слышать не доводилось.
     Шараец упал на колени и издал не вздох - стон боли. "Хватит, оставь его, он мне больше ничего не сделает", - подумала Джулианна. И только тут поняла, как удивлена этой своей мыслью, только тут осознала, что джинн следил за ней и защищал ее даже от ее собственной глупости.
     Джинн - она помнила его имя, Шабан Ра-исс Халдор - либо не слышал ее невысказанных мыслей, либо не обратил на них внимания. Он медленно двинулся с места и полетел, почти поплыл по воздуху, двигаясь против ветра и явно имея определенную цель. С жестокой медлительностью он приблизился к шарайцу, в ужасе выпучившему глаза. Человек поднял руки ("Не надо - подумала Джулианна, - не трогай его!" Она помнила, что случилось с мальчиком, который притронулся к джинну и потерял руку от прикосновения к живому вихрю) и открыл рот, пытаясь не то закричать, не то просто разорвать тишину хоть каким-нибудь звуком. Это ему не удалось.
     Джинн едва коснулся его груди самым кончиком своего тела-вихря, и этого оказалось более чем достаточно. Джулианна услышала треск рвущейся материи, скрип и хлопок, заметила обнаженную блестящую кость, а затем увидела хлынувший на землю темный поток. Человек подпрыгнул, нет, взлетел от этого прикосновения, и на мгновение его распростертое тело зависло, распятое в воздухе.
     Потом шараец упал, ударился о зубец и полетел дальше вниз. Джулианна не стала смотреть, как он покатится по крутому обрыву у крепости, а потом вновь полетит вниз и в конце концов очутится на равнине. Несомненно, он умер еще прежде, чем начал падать. На месте его сердца осталась рваная дыра, а легкие все еще работали, хотя окружавшие их ребра торчали в стороны, словно растопыренные пальцы.
     "Спокойно. Если он ждет твоего крика, он его не услышит", - сказала себе Джулианна.
     Казалось, джинн чего-то ждал или же просто решил потратить несколько минут своей вечной жизни на то, чтобы задержаться на месте, рассматривая чуть искоса окружавший его мир. Нет, все же он чего-то ждет, решила Джулианна. Причем ждет от нее. И не крика, потому что опасность уже миновала. Может быть, он хочет поговорить с ней? Хочет, чтобы она спросила: "Что тебе от меня надо?" - или задала еще какой-нибудь вопрос, не думая о последствиях. Но Джулианна помнила наставление Элизанды: "Никогда не задавай джинну вопросов". И пусть этот совет в свое время запоздал, во второй раз она такой глупости не допустит.
     И становиться на колени перед джинном она тоже не станет. И поклона он не дождется. И реверанса, потому что это существо раз уже обмануло ее. Хитрость - орудие бесценное, вот только уважения оно не вызывает.
     Выпрямившись перед джинном, Джулианна произнесла:
     - Я благодарна тебе, джинн, хотя, - уточнила она, - я и не просила тебя о помощи.
     Джинн рассмеялся серебристым смехом, в котором не было ничего человеческого.
     - Это не зачтется тебе в долг, высокородная дама.
     - В таком случае, я вынуждена предположить, - осторожнее, не споткнись на собственных словах! - что твоя забота обо мне связана с какими-то делами джиннов, которые мне неясны.
     - Вынуждена - предположи. И они должны остаться для тебя неясными, дочь тени. Я велю тебе только одно: поезжай туда, куда ты послана, и выйди замуж там, где должно тебе.
     - Ты уже говорил мне это, я помню. Но... - все же она была дочерью королевской тени и, вспомнив об этом, обрела величественную осанку и уверенный голос, - я повинуюсь приказу моего отца. - А не твоему, подумала она, надеясь, что эта мысль явственно читается у нее на лице.
     - Пока что. Я еще напомню тебе свои слова, и в третий, и в четвертый раз, Джулианна де Ране. Будь готова. И помни, что ты у меня в долгу.
     Да, в долгу, но не за сегодняшнее и не за прошлый раз, когда он возник на равнине перед ее скачущей лошадью. В долгу за первую встречу, за беззаботно заданный вопрос и непонятный ответ. Джулианна не знала, стоит ли признавать за собой долг из-за такой мелочи, которая ничего не значила для обеих сторон. Она уже готова была сказать это прямо сейчас, но не успела. Золотые искры, составлявшие тело джинна, завертелись все быстрее и быстрее, пока Джулианна не отпрянула, опасаясь обжечься. Потом вихрь стал толщиной со шнурок, с веревку, с черную нитку, а после этого и вовсе исчез.
     После него остался только шепот, голос в темноте, едва ли громче шелеста ветра: "Скажи Лизан, что внизу есть еще один человек, за которого надо помолиться. Пожиратели падали доберутся до его тела и не оставят ни одной косточки, над которой можно будет сказать кхалат. Этого человека звали Камаль иб Шофар".
     - Ты что, знаешь все на свете? - зло спросила Джулианна и осеклась, хоть и слишком поздно, виновато прикусив язык. Она ждала смеха джинна, ответа "да" или "нет" как знака, что на нее лег еще один долг. Однако она услышала только свист ветра, далекие голоса на стенах и голоса потише - поблизости. Они смешивались со стонами, хрипом и редкими криками боли - это монахи уносили своих раненых в лазарет.
     "Что они сделали с ранеными шарайцами?" - подумала Джулианна и тут же поняла, что ничего они с ними не сделали - просто несколько раз занесли и опустили нож, решая задачу самым простым способом.
     Мысль о раненых шарайцах напомнила ей об Элизанде, которая осталась внизу, среди братьев. Осталась одна над телом поверженного врага, напевая молитву, которую люди Ордена наверняка сочли бы ересью, да еще в их собственных стенах...
     Джулианна сбежала по ступеням гораздо быстрее, чем поднималась, и увидела, что Элизанда уже не поет, а просто стоит на коленях у тела, не в силах двинуться от усталости и охватившего ее горя. А ведь обычно она была такой живой, такой любопытной...
     - Элизанда...
     На этот раз подруга не стала гнать ее прочь. Она с видимым усилием подняла голову, и Джулианна поняла, что девушка изнурена до предела.
     - У меня... у меня для тебя новость. - Джулианна не могла осмелиться умолчать о словах джинна.
     - Откуда?
     - От джинна, - нехотя призналась Джулианна. - Он снова назвал тебя Лизан и сказал... сказал, что ты должна помолиться еще за одного человека, сказать кхалат, правильно? Он сказал, что этот человек упал со стены, и назвал его имя, только я не запомнила...
     - Не важно, - пробормотала Элизанда. - Всех имен уже не узнаешь. И погибших никто не станет хоронить по обряду, которого они вполне достойны. Я помолюсь за всех за них. Этот человек, - она показала на тело, - он для меня особенный, потому что убила его я, но молитвы заслуживают все они.
     - Они были храбры, - нерешительно сказала Джулианна, - но они убили бы нас, если бы захватили ворота и сумели впустить армию...
     - А, вот для чего они все затеяли... Я так и думала. Да, ты, наверное, права. Тут была бы большая бойня. Их обычаи и религия запрещают это, но с каждой стороны погибло столько людей... А шарайцы были моими друзьями, Джулианна. Я гостила у них, они кормили меня и приютили на целый год, они бывали у меня в гостях...
     "Где это у тебя?" - естественно, захотелось спросить Джулианне, однако сейчас Элизанда вряд ли обрадовалась бы вопросам. Нет, она спросит потом, когда подруга перестанет плакать. Она могла быть ранима, могла чересчур старательно скрывать все, касавшееся ее, - но она была подругой Джулианны. Так что никаких больше вопросов. Кроме того, Джулианна готова была подождать ответов, но совсем не желала, чтобы их услышал кто-нибудь еще.
     - Эти самые люди? - задала она нарочно глупый вопрос.
     - Их родственники. Мужчины и женщины - они давали мне куда больше свободы, чем было у них самих. А тут столько людей из стольких разных племен... - ответила Элизанда, вдруг вспомнив о том, что сейчас было, увидев вокруг себя кровь и мертвые тела. - Я видела бенирисов, корамов, ашти и иб-дхаранов. А этот, судя по одежде, - сарен. Как они сумели пойти на бой вместе? Так не бывает...
     - Вернемся к себе, Элизанда. Пойдем, а то могут быть неприятности. Ты же можешь помолиться прямо там? Когда мы останемся одни?
     - Да, - согласилась Элизанда. - Я не хочу, чтобы у меня на руках была их кровь.
     Однако она не попыталась вытереть руки, и Джулианне пришлось помочь подруге встать и повести ее по скользким от крови камням двора. Тут их увидел какой-то монах, подошел и проводил до покоев в гостевой башне.

***

     Джезра был мертв. Армия отступала. Сердце Джемаля было исполнено стыда за эту ночь, он ненавидел Хасана сильнее, чем даже неверных, засевших в крепости, сильнее, чем весь род людской - за исключением одного человека.
     Джезра погиб. Побратим-Джезра захлебнулся в крови, и все их клятвы были нарушены. Они поклялись отдать друг за друга жизнь, поклялись при всех, у огня, а потом снова и снова повторяли клятву, прижимаясь друг к другу под общим одеялом в холодные пустынные ночи. А эта ночь заставила их стать предателями. Обоих, потому что Джезра рванулся вперед тогда, когда должен был подождать, Джезра стал сражаться и был побежден, потому что не дождался побратима. Взлетевший из-под стены нож вонзился ему в грудь, а человек в белом взмахнул мечом - и Джезра упал. Он был один, он не дождался побратима, и потому рядом с ним не было еще одного клинка, который защитил бы его.
     Не было клинка Джемаля, который поклялся отдать за Джезру жизнь. Хасан сам, своими руками удержал Джемаля, не дав ему отомстить; все клятвы были нарушены, и если бы Хасан этой ночью ехал с племенем саренов, он уже умер бы за это. Предавший побратима клинок вошел бы ему прямо в сердце.
     Но Хасан был далеко впереди. Он вел отступление - еще одно позорное дело, и за это он тоже подлежал смерти. Но его не убили, потому что старики - да нет, старые бабы, вот кто они! - каждого племени и каждого костра поддержали его и согласились с ним. "Мы напали, потерпели поражение и потому должны отступить, - сказали они. - По крайней мере сегодня. А завтра утром мы соберем совет".
     И армия отошла, оставив своих мертвых врагу и навеки покрыв себя позором, ибо теперь неверные могли надругаться над их братьями. И все же клятва каждого племени оставалась в силе, по крайней мере на эту ночь, и Джемаль не мог поверить в то, что случилось. Он дрожал, как в лихорадке, по его телу струился холодный пот, ему было холодно - и он знал, что теперь каждую ночь будет чувствовать холод, ибо Джезры не будет с ним под одеялом.
     Когда они только пускались в дорогу, как горды они были, каких исполнены надежд! Народ Шараи вновь един, все племена собрались вместе, дабы нанести первый страшный удар по величайшей твердыне неверных. Они поклялись низвергнуть ее и удержать в своих руках; однако хватило одной попытки, неудачной битвы в час длиной, чтобы все клятвы были забыты и нарушены, как нарушена была клятва Джемаля.
     Хасан приказал зажигать факелы, как только штурмовой отряд взберется на стену. Давайте покажем, сказал он, что шарайцы не таятся ни в победе, ни в поражении. Все так это поняли, что он надеется отвлечь стражников на стены, чтобы они не увидели клинков у себя за спиной. Но это было прежде, когда все верили в удачу, а неверным предстояло познать горечь поражения и остроту клинков шарайцев, а немногим оставшимся в живых предназначался рабский ошейник. Замок был так велик, что горстка людей могла затаиться и переждать, пока долг крови будет сполна уплачен. "Всегда наступает час, когда люди устают от убийства, - говорили старики. - И уже не важно, какая обида была нанесена нам или нашему святому месту - все равно придет миг, когда крови станет слишком много".
     Джемаль не верил в это. Никакой крови не хватит, чтобы уплатить его долг, пусть даже она вся, до последней капли, вытечет из тела того человека в белом, из всех неверных на свете, из Хасана и всех, кто стоял рядом с Хасаном этой злополучной ночью.
     Джезра умер, и Джемалю хотелось убивать до тех пор, пока эти бесцветные земли не будут так же мертвы, как пустынные равнины. А в самом конце, когда под солнцем останется бродить всего один человек - "Вроде Ходячего Мертвеца", - подумал Джемаль, вздрогнул и суеверно сплюнул в пыль, отдавая воду земле, чтобы она была милостива и уберегла его от встречи с Ходячим Мертвецом ночью, - в самом конце он убьет себя и отправится искать Джезру в раю, каков бы ни был этот рай.

12

СВЕТ ПРАВОСУДИЯ

     Он вновь был голоден, сбит с толку и испуган. Вновь стоял на коленях. А ведь так было не всегда, вспомнил Маррон, когда-то давно у него была уверенность, у него был дом, его кормили, он жил в тепле и в уюте.
     А потом он дал клятву, обещав положить на ее исполнение всю жизнь, обещав продолжить дело отца в Господней войне, в Господних землях. И вот с тех пор - с тех пор, как появился фра Пиет, подсказал внутренний голос, словно в случившемся можно было винить исповедника или кого-нибудь другого, - так вот, с тех пор все давалось Маррону с огромным трудом. Когда-то ему казалось, что на нем лежит благословение Господне, но это чувство давным-давно исчезло.
     Остались холод и голод, боль и страх и почти сплошная тьма вокруг, хотя солнечные лучи все же пробивались сквозь высокие узкие окна часовни, разгоняя мрак.
     И все же на этот раз юноша был не один, и это связывало его с миром. Его судили, он смотрел в лицо своим обвинителям и встречал тяжелые враждебные взгляды; однако стоявший за его спиной человек поднял голос в его защиту.
     Прошлой ночью, когда битва окончилась, сьер Антон быстро увел Маррона в свою комнату.
     - Сейчас мои собратья захотят пуститься в погоню,, - сказал он, - а старшим придется остудить их пыл, заставить подождать до рассвета и отправить спать по своим комнатам. Я не хочу слышать вопросов, - добавил рыцарь. - И даже видеть вопросительных взглядов.
     - Сядь на постель, - приказал он, когда они очутились в комнате. Непонятно откуда, он достал плошку с водой, ткань и бинты.
     - Сьер, может быть, вам следует пойти в лазарет? Вы ранены...
     - И ты тоже, но в лазарет ни один из нас не пойдет. У меня есть все необходимое. Покажи руку.
     На самом деле Маррон не был ранен, на стене он получил едва ли пару синяков и царапин - он ведь бился рядом с сьером Антоном и боевая сноровка рыцаря не раз спасала оруженосца. Кровоточила только рука, причем довольно сильно, однако, находясь в состоянии какой-то приподнятости, юноша думал, что так оно и должно быть, так теперь и будет, потому что это знак Господа или сьера Антона, клеймо, которое причиняет боль, но избавиться от которого невозможно.
     Ему стало больно, когда сьер Антон освобождал его руку от липкого окровавленного бинта, так не похожего на некогда чистую повязку, под которой рана должна была быстро затянуться, оставив после себя тонкий шрам. Сейчас разрез походил на раззявленный опухший красногубый рот. Он успел наполовину зарасти, прежде чем его порвали снова, а потом еще раз. Вокруг раны шли пунктиром точки - в этих местах главный лекарь зашил рану, но швы разошлись, открыв ее снова.
     Сьер Антон присвистнул и стал смывать кровь, говоря при этом:
     - Сейчас лучше ее не зашивать, не то может начаться воспаление, которое перекинется на всю руку. Да, такая рана будет выглядеть кошмарно даже после лечения, но ты все же держи ее в чистоте, и она затянется.
     Сильные пальцы крепко сжали руку Маррона, не давая ей шевельнуться. Рана была промыта и смазана мазью из глиняного горшочка. "Мазь для лошадей, что ли?" - подумал Маррон, но не стал спрашивать и даже сдержал смешок, вызванный этой мыслью. Когда рука вновь была перевязана, сьер Антон снял собственную измазанную кровью рубаху, и наступила очередь Маррона промывать и смазывать мазью его раны. Однако рыцарь легко отделался - его спасло собственное умение и клинок Маррона за спиной. Обошлось всего двумя повязками - одной на предплечье, а другой на ребрах. После этого сьер Антон бросил на пол в углу шкуры и приказал Маррону снять грязную рясу и ложиться спать.
     - Сьер, но я должен вернуться в келью...
     - Может быть, и должен, но я тебе запрещаю. Утром будем думать, кто что должен. Если уж ты не можешь слушаться старших братьев, послушайся хотя бы меня.
     И он послушался и уснул, хотя и думал, что не сможет. Утром, завернувшись приличия ради в шкуру, он помолился вместе с рыцарем и прислуживал ему во время завтрака - оруженосец другого рыцаря принес им свежего хлеба и молока. Маррон отказался от еды - голова у него гудела от воспоминаний, а сам он нервничал, пытаясь разобраться в ситуации и сделать хоть что-нибудь так, как надлежало.
     - Сьер, я же должен поститься. Я не буду есть. - Хоть этот обет он сдержит.
     Сьер Антон не стал настаивать, приказал допить молоко, если уж он отказывается есть, и час полежать на кровати. Несмотря на боль в руке и назойливые мысли, Маррон ухитрился подремать. Тут вернулся рыцарь, заставил юношу надеть грязную испятнанную рясу и привел сюда. И теперь Маррон стоял на коленях в рыцарской часовне перед самим прецептором и шестью магистрами, перед судом, который должен был вынести ему приговор.
     Сьер Антон рассказал очень мало - что на заре по пятам шарайцев были отправлены разведчики, чтобы узнать, действительно ли армия отступила или намеревается напасть снова. И еще он сказал, что суд над Марроном не отложат, что фра Пиету велено было остаться в замке специально, чтобы свидетельствовать против юноши.
     А, подумал Маррон, после его показаний уже будет все равно. Защиты у него нет никакой. Он нарушил устав и проявил неповиновение, отпустив человека, которого фра Пиет не без оснований счел шпионом, а с ним женщину и ребенка.
     Однако стоявший позади Маррона сьер Антон заступился за своего оруженосца.
     - Вы абсолютно правы, мессиры. Фра Маррон делал глупости, проявлял своеволие и неповиновение с того момента, как появился в обители. Своим вчерашним поступком он подверг опасности каждого обитателя замка, каждого нашего гостя, будь то мужчина или женщина, - а это вдвое страшнее. Однако своим поступком этой ночью фра Маррон спас замок, братьев и гостей. Это не подлежит сомнению. Рабы-шарайцы не рассказали бы о надвигающемся нападении даже под пыткой - они умеют держать язык за зубами. Если бы фра Маррон не разгадал загадку знака, виденного им в тот день, если бы он не нарушил - в который раз - обеты, выйдя из кельи и подняв по тревоге весь замок, если бы он не зазвонил в колокол, отряд пробился бы к воротам, и шарайцы ворвались бы в замок.
     Маррон чуть качнул головой, не соглашаясь с рыцарем. В конце концов, не было никаких доказательств того, что пленник был шарайцем, а тем более шпионом; все это казалось лишь домыслами растревоженного рассудка, видевшего опасность там, где ее не было. Мужчина вполне мог оказаться честным человеком, который старался не изменять вере и оберегать в пути свою семью, попавшую в опасные земли в такое опасное время. А к колоколу Маррона послал сьер Антон - а потом помог еще глухой брат, зазвонивший в него, хотя, впрочем, это уже увертка, - а сам рыцарь в то время сдерживал нападавших, дожидаясь прихода помощи.
     Однако перед началом суда, едва войдя в часовню, сьер Антон шепнул Маррону:
     - Молчи, парень, понял? Ради обета послушания, ради спасения собственной души, молчи!
     И Маррон опустился на колени, наклонил голову и молчал, надеясь, что его не покинули остатки честности. Он ведь поклялся говорить этим людям только правду, если его спросят...
     - Мессиры, - говорил тем временем сьер Антон, - я понимаю,