ь молот. Сейчас на рукояти молота лежит рука короля - и так оно и должно было быть.
     Однако между Лесс-Арвоном и Аскариэлем находилась горная гряда, тянувшаяся до самого побережья, а в горах затерялся Сурайон, Свернутая провинция - должно быть, еще не став Свернутой, она уже была потайной, спрятавшейся в горных долинах, такой непохожей на прочие, маленькой, слабой, незаметной...
     - Королю нужно было как-то успокоить церковников, уже начавших готовить восстание среди верующих, - а ведь именно в тот момент стране надлежало особенно тщательно следить за своими рубежами. Будучи королем, де Шарелль отдал герцогство Аскариэль своему сыну Рейму, что было равносильно тому, чтобы отдать его церкви. Принц был весьма благочестив и прислушивался к мнению церковников гораздо внимательнее, чем к словам собственного отца. А король - что ж, король умыл руки. В Аскариэле, несмотря на все амнистии, почти не осталось катари, а во всех храмах совершаются службы по канону истинной веры. Старые традиции забыты, и никто больше не осмеливается возродить их.
     Я думаю, король догадывался о том, что последует за его решением, и знал, что с Лесс-Арвоном еще будет много забот. Герцог Арвона был человек горячий, а его сын, Крошка-Герцог, переплюнул даже отца. Они не верили церкви и не слишком чтили Аскариэль. Вот почему король создал провинцию Сурайон и отдал ее герцогу д'Албери. Сурайон должен был стать преградой между Лесс-Арвоном и Аскариэлем, должен был сдерживать все порывы и выходки Лесс-Арвонских герцогов. К земле, не обладающей силой, обе стороны могли прислушиваться с полным доверием.
     Герцог д'Албери был первым оруженосцем, а затем другом и советником герцога де Шарелля. Однако де Шарелль стал королем и немедленно отдал дела своему сыну и скрылся в уединении, никого не предупредив и ничего не объяснив. Д'Албери стал правителем Сурайона и тоже оказался одинок. Но времена идут, а люди меняются.
     Правитель Сурайона всегда был человеком любознательным. Про него говорили, что он больше надеется на себя, чем на Господа, ничего не принимает на веру и интересуется всем новым, стараясь докопаться до сути. Возможно, именно поэтому король дал ему Сурайон - для того чтобы он мог сдержать своих соседей. Жители Арвона - большие приверженцы старых традиций, а в Аскариэле люди исключительно религиозны. Возможно, король решил, что д'Албери сможет мирить их, мешая сцепиться между собой. По-моему, это не слишком умно, но деяния короля - загадка, и не только для меня.
     Не будь д'Албери рожден для власти, он мог бы стать епископом; в детстве он был склонен к религии, а в молодости несколько лет провел в монастыре. Не обладай он столь пытливым умом, он мог бы даже стать одним из отцов церкви.
     Я уверен, что именно эта его пытливость, а не верность другу или Господу привела герцога в Чужеземье. Он стал хорошим солдатом, но страстно ненавидел войну; он требовал у Конклава амнистии для катари и первым провел ее в жизнь.
     Итак, Сурайон стал раем для изгнанников-катари, местом, где они могли укрыться. Эта провинция первой начала торговлю с шарайцами. А ее правитель много говорил со всеми приходившими к нему людьми; верующий ты, неверующий или вовсе еретик - в провинции тебя никто не спрашивал об этом, зато правитель задавал гостям множество других вопросов. Он пригласил к себе ученых и своих друзей из старого Королевства, чтобы те тоже могли задавать вопросы. Когда отцы церкви запротестовали, обозвав это "заигрыванием с еретиками", герцог пригласил в провинцию епископов и священников - в основном тех, кто был его друзьями еще до того, как принял сан. А жажда знаний герцога была для них заразительна. Ни один из них не подчинялся слепо указаниям отцов церкви или ее учению.
     С тех пор прошло много лет. Сейчас мы стали проклятием и для церкви, и для своих соседей на севере и на юге, однако правитель защищает нас, и мы учимся. Пойми, Маррон, согласно определению твоего Ордена, мы действительно еретики. Мы не поклоняемся вашему Господу так, как вы. Впрочем, не поклоняемся и ни одному из богов катари, так что шарайцы и экхеды тоже считают нас еретиками. Однако шарайцы относятся к нам лучше, чем наш собственный народ. Мы делимся с ними знаниями, мы верим друг другу и даже обмениваемся детьми. Сегодня утром ты видел, что могут делать некоторые из нас. А кое-кто умеет и больше. И это не зло, это всего лишь понимание. Таков Сурайон, таковы все мы. Мы не боимся вопросов, если они ведут к правде.
     И этот человек десять минут назад подбивал его солгать господину, вспомнил Маррон, солгать ради собственной безопасности. Должно быть, правда для сурайонцев - вещь гибкая, и тут они ничем не отличаются от остальных.
     Однако сейчас он верил Раделю. Все сказанное им не слишком отличалось от того, что говорили священники - если не считать того, что они называли это богохульством. Но суть истории была одна, хотя и толковалась она по-разному.
     Впрочем, это было не важно. Правда или ложь - Маррон все равно не мог полностью поверить тому, что услышал в этой темной комнате. Правдой было то, что его рука, еще час назад распухшая и сочащаяся гноем, сейчас была почти здорова; правдой было то, что человек по имени Редмонд, называвший себя Йонсоном, лежал в крови и грязи с переломанными руками в камере внизу; и еще правдой были угли огромного костра, пожравшего детей.
     Радель умолк, явно ожидая, что скажет Маррон. Юноша заколебался, открыл рот - и обнаружил, что губы у него совсем пересохли. Пришлось облизнуть их прежде, чем начинать говорить.
     - Вы сказали, - начал он, уже зная, что губит свою душу каждым произнесенным и непроизнесенным словом, - прошлой ночью вы сказали, что хотите спасти своего друга.
     - Да.
     - Как я могу помочь вам?

***

     Добыть для переодевания черные рясы было несложно. Маррон уже готов был врать направо и налево, но обошлось без лжи; в каптерке царила суматоха, и вопросов никто задавать не стал. Несколько отрядов сразу пришли за сменой одежды, и Маррон просто взял из груды три рясы и вышел. Радель немного задержался, беседуя с кем-то из братьев, но затем последовал за Марроном обратно в пустую кладовую.
     Накинув рясы поверх остальной одежды - лишнюю Маррон обмотал вокруг пояса, из-за чего его фигура изменилась до неузнаваемости - и надев капюшоны, закрывающие лицо, менестрель и оруженосец прошли по крепости, по дворам и кухням неузнанными.
     На вершине узкой лестницы стражи не было; работавшие у печей братья не обратили на двоих новоприбывших никакого внимания. Маррон чуть задержал дыхание, прежде чем скользнуть в тьму лестницы, но на этот раз криков слышно не было. Пальцы касались каменных стен по обе стороны лестницы, мягкие башмаки бесшумно ступали по полу; и все же Маррону не хватало сандалий. Предатели должны красться еще тише, подумал он.
     На последнем повороте перед комнатой стражи, где при слабом свете тамошнего светильника на стене обозначилась тень Раделя, менестрель остановился. Рука его освободилась из рукава и скользнула под рясу; Маррон решил, что Радель нашаривает что-то в своей повседневной одежде.
     Через минуту рука снова скользнула в рукав. В кулаке у менестреля оказалось что-то зажато. Этот предмет чуть светился, начиная разгораться, пульсируя на глазах у Маррона голубым цветом в такт биению сердца Раделя - потому что сердце Маррона билось гораздо быстрее.
     Радель разжал руку, и на его ладони Маррон увидел голубой камень - айяр, понял Маррон, напрягая зрение и щурясь. То ли способности Раделя зажгли камень, то ли менестрель просто извлек из него его собственный свет, Маррон не знал. Он только знал, что камень светится - явление куда более значительное, чем знак веры.
     Радель подбросил камень, и он упал, но упал гораздо медленнее, чем был должен, словно воздух вокруг него загустел. Ударившись о ступеньку, камень подпрыгнул куда выше, чем обычный осколок скалы, и зазвучал - если, конечно, звук издавали не ступени.
     Камень подпрыгивал и падал, ударялся о ступени, взлетал в воздух и издавал звук, всякий раз на другой ноте, звук высокий и легкий, прекрасно сочетающийся с предыдущим, все еще звучавшим в воздухе. Маррон почувствовал, как при звуках этой странной музыки его охватывает дрожь; ему показалось, что он абсолютно прозрачен и виден насквозь в пульсирующем свете. С большим трудом он вспомнил, что внизу должны быть стражники, что они встревожатся и изготовятся. Однако потом это стало не важно, все было не важно, даже то, что до сих пор им приходилось красться совершенно бесшумно...
     Юноша потянулся, пытаясь дотронуться до рукава Раделя в немом вопросе. Менестрель поднял руку в жесте "доверься мне и жди"; светящийся камень исчез за поворотом лестницы, оставив только легкую мелодию, и Радель той же рукой сделал жест "иди за мной".
     Маррон последовал за менестрелем, чувствуя, что страх его почти исчез в этой зачаровывающей музыке. Последние ступени, комната... два брата-охранника стоят, зачарованные, с расширенными глазами, не мигая, смотрят на камень, который висит в воздухе и пульсирует синим светом, а музыка все звучит и звучит, и эхом отдается в крохотной комнатушке.
     Братья застыли не только от удивления. Их лица были пусты; казалось, души покинули их, оставив только пустые тела в черных рясах. Они не шевельнулись, когда Радель спокойно прошел между ними в коридор. Маррон же уставился на камень точно так же, как сами стражники; он чувствовал его зов, чувствовал, как воля покидает его, как слабеют мускулы и мозг, как он растворяется в ритмичном биении света и в музыке...
     - Маррон! - Чья-то рука легла ему на шею и осторожно встряхнула его. Юноша вздрогнул и очнулся; обернувшись, он увидел Раделя. На лице менестреля была усмешка, однако за ней угадывалось напряжение. Он торопливо прошептал:
     - Идем, покажешь, где мой друг. Если айяр будет для тебя слишком силен, закрой глаза...
     - Да, мессир, - неуверенно ответил Маррон. Он мог закрыть глаза, но что делать с ушами? Музыка звала его не слабее света. Он натянул до отказа капюшон, чтобы хоть как-то укрыться от чар, и сделал два неимоверно тяжелых шага к выходу в коридор.
     Тут он остановился и вернулся. Изо всех сил сопротивляясь зову камня, на негнущихся ногах он подошел к нише, где горел позабытый светильник - его желтый свет почти полностью растворился в голубом сиянии.
     Маррон взял светильник и перевел взгляд на его бледный огонек, словно защищаясь от всепроникающего и такого соблазнительного биения голубизны вокруг.
     - Хороший мальчик, - произнес Радель голосом, который был едва слышен в высокой, без слов песне айяра. Маррон не понимал, почему менестрель старается говорить тише; казалось, что стражников не вернет к действительности даже гром и молния, что их души удалились очень далеко. - Я смотрю, ты не так теряешься, как можно было ожидать.
     "Еще как теряюсь", - подумал про себя Маррон, спотыкаясь о край рясы и стараясь не отводить глаз от огонька светильника. Песня камня билась у него в голове, все время меняясь, словно пытаясь отыскать брешь в его защите и вновь забрать юношу под свою власть. Маррон изо всех сил пытался сосредоточиться на светильнике и едва ковылял, когда, к его облегчению, большая рука Раделя схватила его за рукав и потащила во мрак коридора.
     Свет и музыка не исчезли, но их сила ослабла; через несколько шагов Маррон рискнул даже поднять глаза от светильника и посмотреть на смеющегося Раделя. Впрочем, смех был весьма добродушен, а последовавший за ним кивок выражал одобрение.
     - Неплохо. Прости, я забыл, что ты так же беззащитен, как и охранники. Только сильный мозг может противостоять чарам проснувшегося айяра.
     - А как же грешники? - шепотом спросил Маррон, лихорадочно оглядев двери келий.
     - Их тут нет. По приказу прецептора всех их вчера отпустили. Люди сейчас нужны ему больше, чем дисциплина. Повезло ребятам.
     И действительно, кельи были пусты - то есть их двери оказались закрыты, а заглядывать внутрь Маррон, конечно, не стал.
     Только в самом конце коридора дверь была заперта на засов - пленник был на месте. Маррон потянулся к засову свободной рукой, забыв о ране, и вспомнил о ней лишь тогда, когда Радель остановил его.
     - Я же сказал, будь поосторожнее с рукой.
     - Но она же не болит, мессир! Совсем не болит.
     - Не важно, ей все равно нужен покой. Тебе придется прятать ее несколько дней подряд. Не показывай своему господину, что дела идут на поправку. Так, а сейчас вот что: камень удержит этих людей, пока я сам не освобожу их. Они ничего не запомнят и только очень удивятся тому, как быстро прошло утро. Однако по лестнице может спуститься кто-нибудь другой, так что нам следует поторопиться. Впрочем, боюсь, быстро мы выйти не сможем...
     При этих словах Радель вытянул засов из скобы, потянул на себя дверь и фыркнул от удивления, обнаружив перед собой непроницаемую черноту.
     - Что за...
     - Это штора, мессир.
     - А-а!
     Радель откинул штору и вошел, Маррон последовал за ним. В камере было темно; на этот раз пленник не стал зажигать колдовской свет. Маррон поднял светильник повыше, и мерцающий свет озарил стены, увешанные пыточными инструментами.
     Радель снова фыркнул.
     - Где...
     - Вон там, мессир, - указал Маррон на кучу тряпья, под которой невозможно было разглядеть человека. Радель что-то пробормотал себе под нос - не то проклятие, не то заклинание - и дотронулся до лампы; та ярко вспыхнула, и резкий белый свет разбросал по всей камере острые длинные тени.
     Менестрель большими шагами пересек комнату и упал на колени подле зашевелившегося узника.
     - Редмонд! - На этот раз он не стал ничего скрывать от Маррона; впрочем, в этом не было нужды, потому что все они стали соучастниками. - Редмонд, ты?
     Узник медленно приподнялся на одном локте; лязгнула цепь. Лохмотья соскользнули с него, отвечая на вопрос. Маррон услышал, как Радель со свистом втянул воздух, как бы вторя трудному хрипящему дыханию узника.
     - Это ты? И мой маленький дружок тоже тут?
     Его голос был еще слабее, чем накануне; Маррон поставил лампу, заставив тени заплясать по стенам, и налил кубок воды из кувшина, вновь оказавшегося вне пределов досягаемости узника.
     Радель взял у него кубок и напоил друга. Редмонда трясло, и он пролил едва ли не больше воды, чем выпил, а потом заговорил:
     - Это глупо, Радель.
     - Нет. Это необходимо. Ты что, хочешь, чтобы я оставил тебя на попечение заботливых братцев? Чтобы я успокоился и пошел дальше по своим делам, забыв обо всех твоих страданиях и о твоем будущем?
     - Нет у меня никакого будущего. Нету - и нечего тебе рисковать. И не приплетал бы ты посторонних, которые сами не знают, на что идут, - кивнул он в сторону Маррона.
     - Он знает достаточно, чтобы сделать свой выбор. Молодежь всегда глупа, сам должен помнить. Да что там, ты будешь жить так же долго, как мы, Редмонд!
     - Или так же недолго, - хмыкнул тот.
     - Может быть. Впрочем, если мы уберемся отсюда, никто нам ничего не сделает.
     - А как мы выберемся из замка - просто выйдем в ворота?
     - Мы сделаем лучше - поедем верхом. Ты и я, мы поедем вместе с отрядом, нарядившись монахами. Сегодня после полудня в Элесси отправляется отряд. Там будут и рыцари, и братья, и мирская охрана для двух девушек - дочери королевской тени и ее компаньонки. Слышал о них?
     - Я слышал, что она путешествует, но не знал, что она тут.
     - Она тут, но ее отсылают, потому что два дня назад на крепость напали шарайцы.
     - Правда? - Похоже было, что это взволновало узника сильнее остальных новостей. - Хасан?
     - Да, так говорят.
     - Ага... Подозреваю, что ему не повезло.
     - На этот раз не повезло, спасибо Маррону.
     - Маррону? - Еще один взгляд, на этот раз с намеком на улыбку, насколько сжатый рот мог улыбнуться. - Впрочем, мы все о политике, а Маррону не по себе. Извини, Радель, но, может быть, ты объяснишь свой замысел?
     - Ладно. Отряд собирали поспешно; раньше говорили, что он уедет завтра, но потом отъезд перенесли на сегодня. Там будет сумятица и путаница, и мы с тобой без труда спрячемся среди монахов. Мы выберемся из крепости, а на первом же привале сбежим. Твоего отсутствия никто не заметит по меньшей мере до завтра, а я оставлю кое-что, чтобы задержать погоню еще на денек-другой.
     - Оставишь двойника? Что ж, хорошо. Заманчивый у тебя план, Радель, и простой.
     - Но?
     - Но я не держусь на ногах.
     - А, ступням досталось?
     - И рукам тоже. И наездник из меня сейчас никакой.
     - Ну, пока что я смогу тебе помочь...
     - Мне все равно не проехать целый день верхом, Радель. И полдня не проехать. А потом еще и бежать... Я труп, мальчик, я это уже понял, пойми и ты. Ты можешь сделать для меня только одно: помочь надуть инквизиторов.
     - Нет! Должен быть какой-нибудь выход! - Радель задумчиво нахмурился. Маррон глядел то на него, то на пленника, то на дверь. К тому же ему доставило удовольствие - пусть краткое - то, как Раделя назвали "мальчиком".
     Менестрель заговорил.
     - Мы можем предпринять попытку, - заявил он. - Я помогу тебе выбраться отсюда и спрятаться. А потом - у этой девушки, Джулианны де Ране, должен быть какой-нибудь багаж, и его наверняка повезут в специальной повозке. И рыцари тоже что-нибудь прихватят с собой - эти дворянчики следят за своей одеждой почище столичных модниц. И торговцы в отряде тоже будут - у них вполне может быть какой-нибудь груз. Так или иначе, мы найдем способ вывезти тебя - если понадобится, вообще в ящике.
     - Ты глупец, Радель. Лучше оставь меня, я уже приготовился к смерти.
     - А я не готов позволить тебе умереть!
     - Ну и дурак. Это случится все равно - здесь, если ты оставишь меня в покое, и здесь же, если ты попытаешься вытащить меня. Но во втором случае ты рискуешь собой, и зря.
     - Я буду осторожен, - рассмеявшись, пообещал Радель.
     Ну и лжецы же они, эти сурайонцы, подумал Маррон.
     - Мессир, - произнес он, но слишком тихо, никто не расслышал. Погромче: - Мессир...
     - Да, Маррон?
     - Если мы понесем его через кухню, нас заметят и начнут задавать вопросы.
     - Мы его не понесем. Я поступлю с его ногами так же, как с твоей рукой - немного подлечу и на время уберу боль.
     - Да, мессир. - Маррон уже был знаком с этими его возможностями и всего лишь хотел напомнить Раделю о деле.
     - А, ты хочешь сказать, чтобы я прекращал спорить с этим упрямцем и брался за работу, да?
     Именно это Маррон и имел в виду, но ни за что бы так не сказал. Он покраснел и нерешительно произнес:
     - Мессир... здесь ведь опасно оставаться долго... вы так сказали...
     - Сегодня утром инквизиторы пришли совсем рано, - сказал со своей койки Редмонд. - Поэтому я так слаб. Сейчас мне не зажечь даже крохотного огонька, Маррон. Но они не вернутся до завтра, а больше ко мне никто не ходит. Точнее, скорее всего не вернутся, - поправился он. - Впрочем, мальчик прав. Давай, Радель. Не беспокойся обо мне, займись только ногами. Остальное я как-нибудь стерплю.
     Маррон не осмелился спросить, сколько времени провели с Редмондом инквизиторы, и Радель тоже не стал задавать вопросов. Редмонд не был похож на человека, который переживет путешествие в ящике или сумеет спрятаться в телеге с багажом. Впрочем, находясь в смертельной опасности, человек может многое вынести. Даже если он кричит под пыткой, зная, что крик не принесет никакого вреда, в надлежащих обстоятельствах, спасая свою жизнь, он может вынести ту же боль без единого звука.
     Радель разгреб укрывавшие Редмонда лохмотья. Маррон заметил, что узник прикован не только за запястья, но и за щиколотки - вероятно, чтобы не исхитрился достать до воды ногой, подумал юноша. Разглядев же ноги, он решил, что оковы тут, пожалуй, ни к чему.
     Должно быть, на Редмонда надевали "испанские сапоги". Маррон подумал: что может магия Раделя сделать с изломанными костями и искалеченной плотью? Ответ был прост: почти ничего. Он ведь даже не сумел полност