на звон.
     - Подъем! - приказал в темноте голос фра Пиета после шестого удара. - Вставайте, одевайтесь и идите.
     Полночные молитвы давно стали второй натурой братьев, как и подъем на рассвете, тоже с молитвами. Маррон нащупал подле койки свою одежду, натянул ее и встал. Он был готов - бос и послушен, как того требовал Устав. Но куда идти, за кем? В аббатстве на каждом повороте коридора висели светильники, дабы новички и не проснувшиеся до конца братья могли найти дорогу к молельне. Здесь же за открытой дверью была такая же чернота. Свет шел только от окна, где мерцали звезды - гораздо более яркие, чем дома. Однако окно ненамного превосходило размерами амбразуру и выходило во внутренний двор, со всех сторон огражденный стенами. В итоге света от него было немного, и попытавшийся разглядеть его Маррон совсем потерял возможность что-либо видеть - теперь он не мог различить ничего дальше сидевшего на соседней с ним койке Олдо.
     Что ж, если придется идти без света, надо определить путь в часовню на слух. Вокруг было тихо - еще бы, кто осмелится прошептать хоть слово? - однако в шуме одежды одевавшихся братьев, в их дыхании, в их готовности повиноваться Маррону слышались неуверенность, непонимание. Олдо шаркал по холодному каменному полу, готовый к молитве, как и Маррон, но не знающий, как добраться до молельни.
     Маррон пытался услышать еще одно: звук шагов фра Пиета. Он узнал бы эту походку в самом мрачном сне - может быть, сейчас она там и звучит? Фра Пиет немного запинался при ходьбе, потому что у него на бедре был огромный шрам. И - да, донесся этот прерывистый ритм, который почему-то слышался фоном к воспоминаниям о безумных воплях полуденной бойни. Тогда фра Пиет ни разу не слез с коня, однако Маррон почему-то вспоминал именно его шаг. Но как сумел влиться в этот неровный ритм плач ребенка, как в него вошла бежавшая несколько мгновений кровь?..
     В темноте человеку мерещатся ужасы, и реальные, и воображаемые. Про себя Маррон молил о свете, о самом крошечном лучике, на который можно было бы посмотреть. И свет медленно возник. Вначале тьма в дверном проеме посерела, стал виден сам проем и силуэт фра Пиета в нем; потом серый цвет превратился в пляшущий желтый огонек, который принес не только свет, но и звук, мягкую поступь множества ног.
     Огонек оказался факелом, который нес один из братьев. Фра Пиет протянул к нему собственный незажженный факел. Слова были ни к чему. Шагавший брат даже не остановился, только опустил факел пониже на мгновение, достаточное, чтобы поделиться огнем.
     За этим молчаливым монахом шло множество едва различимых теней в капюшонах. Примерно у каждого тридцатого был факел.
     Наконец процессия миновала комнату. Фра Пиет выступил в коридор, подняв факел повыше. Он не сделал ни единого жеста, однако отряд, вспомнив увиденное, пошел за ним, выстроившись в шеренгу. Братья натянули капюшоны и опустили головы, глядя в ноги впереди идущим.
     Узкие извилистые коридоры пронизывали толщу замка. Маррону подумалось, что сейчас они с братьями больше всего напоминают личинок в сыре. Дважды они останавливались; заметив внезапную запинку Олдо, Маррон замирал на месте, радуясь, что не спит на ходу, и чувствуя огромное облегчение оттого, что перед ним идет друг, а не фра Пиет. Отряд стоял и ждал - как показалось Маррону, в эти минуты их путь пересекали другие процессии; впрочем, он ничего не смог бы разглядеть впереди, даже если бы отважился поднять голову. Потом отряд снова начинал шагать, молча и покорно, словно рабы.
     Наконец коридоры стали шире; рядом с ними шагал еще один отряд. Так, колонной по двое - брат и незнакомец, - они и подошли к огромной двери, открывавшейся в главный зал Рока.

***

     Внезапно факел фра Пиета вспыхнул ярче, словно дерзкий светлячок, решивший разогнать ночь. Вспышка мелькнула и затерялась в темноте. Факелы остальных братьев теперь казались очень тусклыми и далекими.
     Не отвага, но страх заставлял отряд шагать в вяжущую черноту - страх остаться позади, остаться в одиночестве.
     - Идите, - было сказано им, и они шли, прижимаясь ближе друг к другу, изредка даже касаясь товарища. Не важно, насколько холодна была его кожа или одежда, - важно было только соприкоснуться с чем-нибудь, кроме камня под ногами и темноты вокруг. Они дышали темнотой, и это им не нравилось. Один счастливчик, шедший сразу же за фра Пиетом - обычно такое соседство отнюдь не считалось удачей, - был совсем рядом с факелом, а дальше тянулась цепь людей. Шедший за Олдо Маррон больше не чувствовал ни стен вокруг, ни крыши над головой. Вокруг была только вязкая ночь, ворвавшаяся даже в это святое место, нарушившая естественное равновесие, величайший подарок Господа своим смертным подданным. Это казалось ересью, богохульством, вопиющей несправедливостью; уж где-где, но здесь свет должен был быть братом тьмы, уходящим на закате, однако не сокрушенным, не изгнанным навек.
     И не одно послушание заставляло Маррона опускать голову, шагая вслед за Олдо. Он был охвачен страхом, избавиться от которого не помогало даже присутствие стольких братьев вокруг; юноше казалось, что он находится в присутствии чего-то неизвестного, что способно перевесить цели Самого Господа, а быть может, это было отсутствие Бога, заполнившее весь этот зал - или оставившее его столь пустым.
     Наконец фра Пиет широко взмахнул факелом в сторону, и отряд увидел ряд коленопреклоненных братьев. Медленно, осторожно приблизившись, касаясь друг друга, сталкиваясь плечами, отряд образовал еще одну линию. Маррон почувствовал не только плечо Олдо, но и его холодную руку, и изо всех сил сжал ее. Они вместе опустились на колени, и остановиться было почти так же приятно, как пожать руку друга. Повернув голову в надежде увидеть под капюшоном лицо Олдо, Маррон вместо этого заметил, как стоявший в конце ряда фра Пиет размахнулся и ударом загасил факел о каменные плиты пола. И это уже приятно не было. Маррон крепче сжал пальцы Олдо.
     Тени резко, дико взметнулись и исчезли. Позади Маррон услышал шарканье, дыхание и шелест одежды - там преклонил колени еще один отряд. И хорошо - Маррон оказался в окружении людей, хотя чувство опасности не покинуло его совсем. Ненормальной казалась эта непроницаемая тьма, нарушенное обещание.
     Теперь сзади не было ни света, ни движения. Маррон не решался даже повернуть голову, опасаясь, что фра Пиет видит и в такой темноте. Он вытянулся и вгляделся во тьму, надеясь увидеть хоть один непогашенный факел, но не увидел вообще ничего.
     Снова падая во мрак, все еще цепляясь за руку Олдо, он ждал вместе со всеми. Вскоре сзади снова послышались шаги, они приближались, постепенно появился свет, и впереди стали видны ряды склоненных капюшонов. Маррон больше не осмеливался шевельнуться, зная, что фра Пиет тщательно следит за малейшим намеком на непочтительное любопытство.
     Двойная цепь факелов, несомых братьями в черном, прошла по проходу, двенадцать пар факелов в медленном параде, за ними сам прецептор и магистры Ордена. Снова факельщики, а за ними ряд за рядом люди в белых рясах и черных плащах. Маррон нахмурился, не понимая, что они тут делают.
     Процессия продолжала двигаться; ее трудно было бы разглядеть поверх голов в капюшонах, если бы не мелькание белых ряс. Люди в белом растянулись цепью перед коленопреклоненными братьями, а по сторонам, там, где восходили к алтарю невидимые ступени, продолжала подниматься вверх горящая нить факелов. Потом и они погасли, и света не стало снова.
     Долгое и ужасное мгновение тишины, когда казалось, что все братья дружно затаили дыхание. Великий колокол ударил еще раз, отдавшись в плоти и костях Маррона и Олдо. Маррон почувствовал, как одновременно с его пальцами вздрогнули пальцы друга. Голос прецептора воскликнул: Fiat lux! <Да будет свет! (лат.)>
     И стал свет. Голубой свет, вначале холодный, изгибавшийся двойной петлей Господнего знака на дальней стене над алтарем, он разгорался ярче, он пылал как солнце, на которое нельзя смотреть, переливался жидким огнем под оболочкой свирепого сияния. У Маррона глаза налились слезами, и он быстро отвернулся.
     Теперь света хватало, чтобы увидеть весь зал - святое обещание осуществилось в сиянии и славе, и равновесие возвратилось. Первое, что увидел Маррон, когда привыкли глаза, - что весь отряд, как и он сам, оборачивается и озирается; второе же - черная тень под капюшоном фра Пиета, когда исповедник повернул голову к своим подопечным, и черные неосвещенные глаза его вспыхнули.
     Голова наклонилась сама собой, а глаза уткнулись в пол. Никаких больше рассматриваний. Теперь Маррон видел лишь спины сотен коленопреклоненных братьев да широкие тени огромных колонн, рядами уходящих вперед.
     Зазвучал голос, читавший полночную службу. Он легко наполнял собой весь зал, и Маррон подумал, что здесь должна быть замешана магия, точно такая же, что и в игре света за алтарем. Однако он больше не испытывал страха, только восторг, он был верующим среди верующих, пришедших вознести хвалу Господу, он радостно, с готовностью присоединился к их голосам. Пожалуй, не следовало делать только одного: он так и не отпустил руку Олдо и держался за нее на протяжении всего часа службы.
     После службы даже молчание словно бы отзывалось и пело в вышине. Успокоенный в душе, не боясь ничего после столь яркого подтверждения власти Господа, не слышащий уже плеска крови убитого ребенка, Маррон даже не пытался глянуть вверх. Повиновение есть не только долг, но добродетель; иногда же - и удовольствие. Позже, днем, у него наверняка будет возможность побывать здесь при свете. Но несмотря даже на низко надвинутый край капюшона и опущенные глаза, он все еще видел движение впереди, когда братья на возвышении встали и подняли руки с потухшими факелами. Фра Пиет наверняка сделал то же самое, но у Маррона даже не возникло желания смотреть, не возникло и вопроса, зачем это. Ответ еще придет.
     И ответ пришел: два сияющих луча вырвались из знака над алтарем и коснулись по очереди каждого факела, загоревшегося мерцающим огнем. По этому сигналу встали все братья - отряд Маррона отстал от них на какое-то мгновение. Магистры Ордена снова прошли мимо в сопровождении факельщиков; шествие замыкали люди в белых рясах. Дойдя до двери, прецептор, должно быть, повернулся к залу. Маррон не видел его, но заметил, что оставшаяся на возвышении часть процессии остановилась. Потом прецептор произнес последнее благословение, огромный знак над алтарем померк, его свет потускнел и исчез, запечатлевшись под закрытыми веками. Маррон закрыл глаза, не желая отпускать образ, и открыл их, только когда Олдо дернул его за руку и разжал пальцы.
     Зал уже наполовину опустел. Оставшиеся факелы все еще горели, храбро сражаясь с темнотой, образуя коридор бледного света, куда и повел свой отряд фра Пиет. Шедший следом подтолкнул Маррона; юноша поспешил за Олдо, влился в общий шаг и спокойно дошел до двери спальни. Там отряд снова расположился на сон до тех пор, пока Брат Шептун не поднял братьев на рассветную молитву.
     В раскаленном добела небе высоко горел медный диск солнца, обжигая верхний двор замка, и Маррон обливался потом.
     Он был не один: вместе с ним стоял весь его отряд во главе с фра Пиетом. Во дворе, кроме них, было еще человек пятьдесят, вместе с которыми отряд не меньше часа фехтовал на учебных мечах, круглых тупых деревяшках, которые могли оставить синяк, но зато не могли ни ранить, ни убить. "Кроме как в руке мастера, - вспомнил Маррон слова своего дяди, слышанные много лет назад. - Впрочем, в руках мастера убивает даже перышко. Я сам это видел..."
     Однако противники Маррона не были мастерами; им едва удалось оцарапать юношу. Но ведь у них не было такого дяди... Маррон не слишком обольщался насчет собственного мастерства, однако и не скромничал зря. Он знал, что дерется хорошо, потому что специально занимался с усердным учителем, но понимал, что мог бы сражаться и получше. Раньше он надеялся усовершенствовать свое умение в Чужеземье, сражаясь за Господа и упражняясь вместе со старыми рубаками. Но сейчас все надежды исчезли. К чему мастерство, если все, чем тут предстоит заниматься, - война со стариками, женщинами, безоружными мальчишками да младенцами?
     Этим утром в Марроне застряла горечь, которую не смогли прогнать даже рассветная служба, состоявший из каши завтрак и угрюмая решимость на учениях. Спал он беспокойно и теперь чувствовал себя более обманутым, чем потрясенным, более убийцей, чем праведным воином. Сегодня трудно было все свалить на фанатизм фра Пиета, бросившего их в безумие убийства, - тяжесть содеянного перевешивала подобные оправдания.
     Но Маррон, несмотря на эти мысли, делал то, что должен был делать. Он стоял рядом с Олдо и с остальными братьями и смотрел, как расходятся их соперники. Потом ушел даже фра Пиет, и отряд остался без присмотра на несколько минут, пока исповедник шел навстречу бородатому коротышке с длинным мечом на поясе. Это был человек, слава которого переросла хозяина, - магистр Рикард, главный мастер оружия Ордена и знаменитый фехтовальщик. Он прибыл в эту землю в свите герцога и вложил в освоение Чужеземья немало сил, сделав своего сюзерена королем страны, и пусть надежды Маррона рассыпались в пыль, отдающую горечью во рту и в горле, но все же под началом этого человека он будет драться изо всех своих сил.
     Магистр Рикард пожал руку фра Пиета и заговорил с ним как с равным, чем несказанно удивил Маррона, и они вдвоем медленно направились к отряду, наклонившись друг к другу и негромко разговаривая. За ними шли шестеро юношей в черных плащах, но рясы под плащами были белые.
     - Кто это? - тихо спросил Маррон, воспользовавшись моментом.
     - Рыцари-искупители,- ответил сзади ворчливый голос. - Из какой ты деревни явился?
     "Уж тебя бы в этой деревне поучили!"
     Впрочем, это следовало бы знать и самому. Рыцари-искупители были сыновьями знати. Они не посвящали всю свою жизнь и имущество Господу, однако давали клятву провести год, два или пять на службе Ордену. В Элесси это считалось долгом, в других же провинциях Чужеземья, как слышал Маррон, было скорее модой, но черный значок прошедшего службу в Ордене ценился очень высоко и молодой человек, не обладающий им, считался слегка ущербным. А в некоторых фамилиях год службы был ритуалом посвящения, после которого юноша считался мужчиной.
     Что бы ни приводило этих людей в Орден, их сопровождали - как Маррону рассказывали - пажи и оруженосцы, они ели и спали отдельно, ходили или не ходили на службы по собственному желанию. И одевались они иначе - как Маррон теперь видел сам. Есть рыцари, и есть братья, это Маррону было сказано, они мало друг с другом соприкасаются; и Маррон уже знал, кого он ставит выше.
     Он понял это вдвое яснее, когда шестеро рыцарей встали в углу и сбросили плащи. Они поглядывали на отряд, разговаривали и ухмылялись, улыбаясь лишь с легким оттенком презрения - большего не стоят эти шуты-братья, говорил весь их вид.
     Маррон ощущал такое же презрение и надеялся, что рыцари это заметят. Да, под плащами они носили белые одежды; да, у них были мечи и блестящие кольчуги. Кольчуги! Он слышал, будто рыцари-искупители идут в бой в доспехах подобно рыцарям светским, но никогда не давал этим слухам веры. А ведь сейчас не ожидалось ничего, кроме боя на деревянных мечах, - так зачем же им кольчуги? Разве что они хотят показать, как они сильны и как безразличны к жаре и весу надетой брони?
     Братья вокруг зашептались, вторя мыслям Маррона:
     - Кольчуги! У них что, никакой чести нет? Они вообще верят в Господа? Устав запрещает нам...
     - Нам, - произнес за их спинами суровый голос, - но не таким, как они. У них свои обеты, у нас - свои.
     Братья разинули рты и дружно замолкли. Увлекшись спором, они совсем позабыли о фра Пиете. Как ни странно, ни в голосе, ни во взгляде, который они осмелились встретить, не было осуждения, хотя братья явно провинились, разговаривая без paзpeшения. Неужели, подумал Маррон, пропасть между братьями и рыцарями так глубока, что фра Пиет в этом заодно со своими подчиненными?
     Но не это было важно: они не получили выговора, а значит, не будет и наказания. Этого достаточно. Взмахнув рукой, фра Пиет привлек внимание отряда к магистру Рикарду; тот стоял в лучах солнца, а его тень лежала под ногами, словно брошенный в пыль плащ.
     - Братья! - начал он, и его голос прозвучал словно надбитый колокол - громко и чуть надтреснуто. - Подобно всем нам, вы прибыли, чтобы служить Господу послушанием, молитвой и мечом. Что касается последнего, то это моя задача - научить вас обращаться с оружием. Я следил за вашим учением из окна. Многие из вас держат меч как мотыгу! - Упрек заставил нескольких братьев стыдливо заулыбаться и зачертить носками сапог в пыли. - Надеюсь, мы сможем научить вас управляться с ним получше. Есть среди вас и такие, которые кое-что умеют. Ты, ты и ты...
     Его палец указал на шестерых братьев, среди которых оказался и Маррон. Олдо не попал в число отмеченных, что было вполне справедливо, - сколько лет ни бился учившийся у дяди Маррон, он так и не смог научить друга чему-либо большему, чем с трудом управляться с мечом. А вот со стрельбой из лука все обстояло иначе: Олдо мог подбить дрозда на лету, а Маррон мазал даже по курице.
     - Шаг вперед. Посмотрим, что вы умеете.
     Так вот зачем здесь рыцари, понял наконец Маррон. Их шесть и нас шесть. Сыновья дворян против сыновей фермеров, земледельцев, крестьян - нет, честного боя не выйдет, хотя магистр Рикард выбрал действительно лучших фехтовальщиков отряда. Известно ведь, что дворяне учатся фехтовать раньше, чем читать.
     И все же Маррон был твердо намерен сделать все для спасения репутации отряда и чести дяди и отца, которого юноша никогда не знал и чье имя носил, - тот погиб в Чужеземье за то же дело, за которое собирался сражаться сын. Рыцари встали полукругом, и Маррон оказался напротив молодого человека лет на пять старше себя, темноволосого и такого же худощавого, только на ладонь повыше.
     Парень наверняка может сделать глубокий выпад - впрочем, кольчуга замедлит его движения. Маррон встал в позицию, но противник засмеялся.
     - Полегче, мальчик, вначале давай представимся, - произнес он с насмешливым поклоном. - Мое имя Антон д'Эскриве.
     - Сьер Антон. - Глубокий поклон, глубже, чем поклонился противник; хвала Господу, Маррон сумел вспомнить надлежащее обращение. - Меня зовут Маррон.
     - Ну что ж, фра Маррон, начнем?
     Рыцарь достал меч - настоящий меч, а не деревянную палку. Судя по тому, как на гранях меча играло солнце, клинок был острее бритвы. Маррон не сумел скрыть мгновенного колебания, что заставило сьера Антона рассмеяться еще раз.
     - Не бойся, мальчик - прошу прощения, брат мальчик. Я тебя не уколю, ну, или уколю несильно. Стану я рисковать, когда на нас смотрит Рикард! Я буду бить плашмя.
     "Сначала достань меня", - угрюмо подумал Маррон, сжимая зубы и вновь становясь в позицию. Его глаза мгновенно вспомнили науку, и он впился взглядом в острие меча и в плечо рыцаря. Кроме того, он следил и за запястьем бойца, полускрытым фехтовальной перчаткой.
     Вокруг слышались удары стали о дерево, тяжелое дыхание, хрип и скрип сапог на присыпанном песком камне. Маррон собрался, изгнал из сознания эти звуки, перестал обращать внимание на едва заметные краем глаза движения, чуть пригнулся и пошел в атаку.
     Сьер Антон изящно шагнул вперед, встречая его. На клинке сиял солнечный свет. "Никогда не пытайся предугадать действия мечника, - не раз предупреждал Маррона дядя. - Следи за острием, за запястьем, за плечом и реагируй на то, что он делает, а не на то, что он, по-твоему, должен сделать". "А он ведь считает меня тупицей, - подумал Маррон. - Думает, я боюсь острия меча. Он сделает ложный выпад, чтобы заставить меня отпрыгнуть, а потом хлопнет по ребрам. Он думает..."
     Маррон напрягся, стоя на носках, - и противник действительно сделал выпад, сияющий клинок пошел вперед, прямо в грудь Маррону, и вильнул в сто