а котором жгли людей, и при этих словах оба повернулись к нему, словно для того, чтобы вновь почувствовать его жар, обжигающий душу. - Если ты мне поможешь, то плохо придется обоим - если попадемся. Поможешь?
     Эти крики... эти руки... Маррон не мог размышлять ясно, он не мог понять, в чем разница между Йонсоном в камере и Мустаром на костре. Оба они кричали, у обоих когда-то были руки. Веревка, которой были связаны кисти Мустара, сгорела быстрее, чем плоть; Маррон еще видел, как мальчик распахнул в пламени руки, больше похожие на горящие клешни - такими они будут помниться ему всегда.
     Маррон уже почти согласился - он должен был согласиться, да и потом, уже одно то, что он слушал, означало его вину, так почему бы нет? Хватит с него рождения заново, хватит невинного детства. Если сьер Антон узнает, он сам потащит Маррона в суд. Вокруг вновь были тайны и ложь, нарушенные клятвы - "я буду слушаться вас, сьер, честное слово, буду", но не в этом, - и всего два часа он на новой службе...
     И все же он снова спросил:
     - А вам зачем? Зачем вам рисковать, что для вас этот человек? - Йонсон, но это было не настоящее его имя, а настоящее Маррон вряд ли когда-нибудь узнает.
     Радель улыбнулся и развел руками.
     - Я из Сурайона, - ответил менестрель. - А он мой земляк.

13

ТУДА, КУДА ТЕБЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНО

     Джулианна с Элизандой видели пламя и слышали крики. Еще вечером, после трудного дня работы в лазарете, они знали, что должно произойти, и ждали этого.
     Утром Блез принес им завтрак, приправив его новостями об отрядах, отправившихся по пятам за нападавшими, чтобы очистить от них окрестности. Сержант был хмур и зол, кривил рот после каждого слова - прошлой ночью ему, бойцу, запретили сражаться, а утром не позволили поехать с отрядом, ибо долг держал его в Роке. Джулианна почувствовала себя виноватой и не стала даже отрицать этого, хоть это и было несправедливо. Чувство собственной бесполезности было знакомо ей хорошо - и даже чересчур, - а дальнейшая жизнь наверняка готовила еще не одно подобное открытие.
     Но в тот день все должно было быть иначе - так решила она сама. После завтрака они с Элизандой, нарядившись в самые простые платья, которых Джулианне было не жалко, отправились в лазарет. Главный лекарь не стал гнать их оттуда - у него на руках было очень много раненых. В ночном бою раненых бывает гораздо больше, чем в дневном. К тому же вполне можно было ожидать появления новых раненых из отряда мастера Рикарда, а законы Ордена позволяли женщинам ухаживать за больными и ранеными, и даже за искупителями, если в том была нужда. Правда, девушки были в гостях, заставлять их работать строго запрещалось - но они были нужны. Две пары умелых рук вполне заменили двух мужчин, которых можно было отправить в дозор на случай, если шарайцы вернутся.
     Итак, Джулианне и Элизанде охотно разрешили поработать в лазарете. Самым тяжелым раненым пытались помочь еще накануне ночью, насколько это было возможно в спешке и при свете масляных светильников; раненным полегче наскоро сделали перевязку, а умирающим отпустили грехи. Днем же наконец появилось время для более внимательного осмотра и лечения пациентов и, пока главный лекарь с монахами занимались этим делом, Джулианна с Элизандой ходили от койки к койке с водой, давая раненым напиться, снимая наспех намотанные бинты и смывая запекшуюся под ними кровь. Никто не заметил даже того, что они отбросили надоевшие вуали, - никто, кроме нескольких монахов, отказавшихся от помощи и повернувших прочь деревянные головы на деревянных же шеях, чтобы не видеть женских лиц. Упрямцы предпочли страдания легкому прикосновению женских рук.
     Со временем Элизанде надоело таскать воду и готовить раненых к лечению. Она сама стала заниматься ранами полегче, прикладывая мази, завязывая бинты и мимоходом обучая этому делу Джулианну. К явному неудовольствию Элизанды, ей не позволили помогать при операциях, происходивших в соседней комнате, где повсюду висели лампы, а на стенах плясали тени, где калили железо, точили ножи и кричали от боли. Девушка попробовала пробраться туда, вначале напрямую заявив о своем желании, а потом применив хитрость, заявив, что у нее есть кое-какие знания в хирургии, которые сильно облегчат жизнь и врачам, и пациентам; однако дверь непреклонно закрылась прямо у нее перед носом.
     Когда зазвучал полуденный призыв к молитве, работавшие в лазарете остановились, а те, кто был ранен полегче, сползли с коек и встали рядом с ними на колени, шепча молитву вслед за мастером. Элизанда чуть кивнула, Джулианна ответила ей тем же, и девушки выскользнули наружу. Там они немного погуляли в душной тени стен, а потом пошли к себе в комнату сбросить грязную одежду, смыть с тел пот и кровь и отдохнуть.
     Элизанда поспала с часок, а Джулианна так и не сомкнула глаз. Она лежала, глядя на тени на потолке и видя в них картины прошлой ночи и утра: битва, смерти, демонстративный, а может быть, нарочито спокойный отход армии нападавших, сотни раненых, которым она пыталась помочь, и никакой радости за уцелевших. Она никогда не думала, что такое возможно.
     Шарайцев в плен не брали. Джулианна спросила о них только раз, чтобы знать наверняка - где держат раненых пленников, в каком-нибудь более надежном месте? Монах, которому был задан вопрос, только рассмеялся, и Джулианна поняла это как ответ, хотя он так и не ответил. Пленников в крепости не было - ни здоровых, ни раненых. Нож в горло, как она и представляла себе, стоя на стене, а то и просто дубинкой по голове, чтобы не тупить добрую сталь. Война безжалостна. Братья звали себя искупителями, но они несли искупление этой стране, а не шарайцам.
     Когда Элизанда проснулась, девушки быстро оделись и поели, а потом отправились обратно в лазарет, сделав лишь небольшой крюк, чтобы удовлетворить собственное невысказанное любопытство, поглядев на северный двор. Тел там уже не было, а братья оттирали с булыжников последнюю кровь. Через час солнце высушит камень, и от ужасов и смертей прошлой ночи не останется и следа. Элизанда что-то пробормотала про себя - вероятно, молитву за погибших шарайцев, за которых не помолился бы никто другой, и они пошли дальше.
     Раненых было так много, что они заняли не только лазарет, но и две спальни рядом с ним. Девушки носили пищу и воду, меняли одежду, подолгу сидели у коек, разговаривая с лежавшими на них монахами, а иногда и просто слушая бессвязный бред, когда те теряли сознание. За этот день Джулианне не раз приходилось заменять сестру или мать, держа за руку совсем юного мальчика, раны которого были чересчур тяжелы, чтобы выжить. Она не боялась смерти и готова была обмывать и обряжать тела, но этого ей не позволили. Похоже, у братьев были собственные тайные обряды, не предназначенные для женских глаз.
     У Джулианны же имелись кое-какие собственные желания. В конце концов она тихонько выскользнула из лазарета, и удача, а может, высшие силы привели ее к двери маленькой часовни. Над часовней была точно такая же галерея, как и над большим залом; девушка поднялась по ступеням и встала на колени наверху. Она не собиралась молиться - ей хотелось только побыть в тишине.
     Однако ее взгляд привлекло неожиданное в этой часовне сияние. Лампы и свечи были зажжены, и в их свете девушка разглядела роспись на стенах - образы святых, картины их гибели и повести о победах войска Господня в Святой Земле. Над алтарем сияла золотом картина славного Аскариэля и стояли серебряные и золотые сосуды.
     Глядя на роспись, Джулианна долго не замечала, что она не одна. У самой колонны, прячась в ее тени, стоял на коленях человек, и девушка лишний раз порадовалась тому, что забралась на галерею.
     Она не могла толком разглядеть человека, но было что-то знакомое в его непокрытой голове, в поведении, в темной одежде, которая все же не была обычной для здешних обитателей рясой. Джулианна была почти уверена, что знает его по имени.
     В часовню вошел еще один человек. Его голова тоже была непокрыта, и, хотя он и носил рясу, к монахам он явно не принадлежал - Джулианна была в этом уверена.
     Он встал на колени подле первого человека и тронул его за руку. Молившийся вздрогнул, рывком поднял голову и сжался.
     - Ты меня знаешь, дитя?
     - Да, магистр Фальк. - Человек ответил шепотом, но Джулианна слышала каждое слово; перед Господом не бывает тайн.
     - Ты прав. Но не зови меня так; это мое имя принадлежит Ордену.
     - Прошу вас, можно мне...
     - Вначале ответь мне на один вопрос. Почему ты оставил Орден? Почему, брат?
     - Я не оставил его, магистр. Я... меня изгнали.
     - Нет, скажи мне правду. Почему ты оставил Орден?
     Блез затрясся в рыданиях. Маршал Фальк ждал, терпеливый, словно сам Господь. Джулианна поднялась на ноги и скользнула назад. Перед лицом Господа не бывает тайн, но эта история не предназначалась для ее ушей, и ей не хотелось подслушивать.
     Она тихо спустилась по лестнице и вернулась к раненым. Только через некоторое время она вдруг осознала всю странность ситуации - маршал Фальк ищет зачем-то ее сержанта, а потом предлагает что-то в обмен на его историю или на какие-то другие услуги, которые он мог потребовать в будущем.

***

     Разумеется, проведя столько времени среди раненых, девушки в подробностях узнали все события дня: как вслед за разведчиками из крепости вышла небольшая армия - половина гарнизона, - как она захватила врасплох противника и взяла в плен конюшенных мальчиков, спустивших со стен веревки для нападавших; как выживших мальчиков жестоко пытали.
     Как они рассказали о новом вожде шарайцев, человеке, который объединил все племена и повел их на войну с Чужеземьем. Человека ввали Хасан.
     Как мальчики были приговорены, признаны виновными из их же собственных слов; как этой ночью их должны были казнить, по закону и правосудию.
     О Марроне не было сказано ни слова, даже когда девушки прямо спросили об этом. Только один из монахов вместо ответа откашлялся, сплюнул на пол и хрипло сказал;
     - Предатель! - а потом отвернулся. Впрочем, Маррон не был главной заботой девушек. Они видели, как юноша, свободный, сражался на стене, а потом ушел со двора вместе с д'Эскриве, словно оруженосец при господине. Это скорее всего означало, что Маррону простили неповиновение в деревне, о котором, несмотря даже на строгие правила Ордена, говорили все братья. Девушкам историю с неповиновением рассказал Блез, который сам услышал ее от дюжины человек в дюжине вариантов, впрочем, немногим различавшихся между собой.
     Итак, Джулианна была уверена, что Маррон прощен. Ну, или по крайней мере пыталась казаться уверенной перед самой собой и перед подругой. А вот Элизанда ворчала:
     - Ну и где он, спрашивается? Я хочу взглянуть на его руку. - И она снова приставала к братьям с этим вопросом и снова не получала ответа.
     На закате, в те недолгие минуты, когда солнца уже не было видно за стенами замка, но за горизонтом оно еще не скрылось, Элизанда взяла Джулианну под руку и потащила прочь из лазарета.
     - В чем дело?
     - Надо успеть, пока колокол не зазвонил, а нас никто не слышит. Пошли. Надень вуаль и постарайся выглядеть посмиреннее.
     Они пересекли замок и вышли к кухням, а оттуда спустились по узкой лестнице в скальные недра, в самую тьму. Джулианна не могла разглядеть ничего, даже перед самым своим носом; одной рукой она цеплялась за Элизанду, а другой касалась стены. Вопросы были не нужны - она догадалась, что это за место. И задолго до того, как девушки оказались внизу, Джулианна поняла, зачем Элизанда привела ее сюда, зачем прихватила с собой сумку с бинтами и лекарствами.
     Из темноты они вышли на свет: в маленькой комнатушке горел масляный светильник, у противоположной двери стояли на страже два брата. У них не было никакого оружия, если не считать посохов, но они держались настороженно и очень удивились, увидев целеустремленно спускающихся по лестнице женщин.
     - Мы пришли лечить брата Маррона, - заявила Элизанда, выставив напоказ сумку. - Мы знаем, что прошлой ночью в бою он был ранен; к тому же его рука нуждается в перевязке...
     Она говорила очень убедительно и серьезно, да и причина была вполне законной, но стражники только покачали головами, и один из них ответил:
     - Его тут нет.
     Разумеется, девушки не могли миновать охранников, взять лампу и пойти по темному коридору, заглядывая в каждую дверь. Оставалось только кивнуть братьям и подняться обратно в кухню. Впрочем, Элизанда предприняла еще одну попытку, спросив:
     - А вы не знаете, где он?
     Очевидно, сегодня ей не везло. Охранник вновь покачал головой, и в этот момент над их головами загудел, пробиваясь сквозь камень, большой колокол. Брат покачал головой еще раз, причем очень выразительно, коснулся пальцем губ и повернулся ко второму охраннику. Они встали на колени, набросив капюшоны на головы, но лицом друг к другу. Кланяясь; они только что не стукались лбами, но зато полностью перекрывали выход в охраняемый ими коридор. Проскользнуть мимо них было абсолютно невозможно; в глазах Элизанды Джулианна увидела разочарование. И все же девушка задержалась на мгновение, искоса взглянув в сторону темного коридора, словно она могла разглядеть того, кого искала, сквозь темноту и каменные стены.
     Вернувшись в свою комнату, Джулианна вновь повторила ей, что Маррон, должно быть, жив и более или менее здоров.
     - Его нет в лазарете и нет в камерах - брат не стал бы брать на душу грех и лгать нам. Значит, Маррон не получил тяжелых ран и не попал в беду...
     А вот другие попали, так что волноваться надо было за них, а не за Маррона. Другие были приговорены к смерти, окончательно и бесповоротно. Джулианна не знала их имен и не могла вспомнить лиц - в конце концов, мало ли конюшенных мальчиков ей приходилось видеть за свою жизнь, откуда ей было знать, что эти лица стоило запомнить? - но все же беда, в которую они попали, тревожила и ее, и Элизанду, и ложилась на плечи тяжким грузом, который девушки несли весь день и не могли сбросить.
     Так прошел день и вечер. Блез сам принес девушкам ужин - он сказал, что в замке нет свободных рук, что даже менестрель Радель вынужден был попросить солдат Блеза поделиться с ним едой. Он заявил, что никогда еще не слышал, чтобы в Ордене не заботились о гостях, и тут же сделал девушкам выговор, узнав, почему их платья испачканы в пыли и перемазаны в чем-то темном.
     Элизанда проворчала что-то в ответ, Джулианна же была само терпение - по крайней мере так сказала Элизанда, когда они остались одни. Она слегка улыбнулась и пожала плечами:
     - Меня этому учили.
     Наконец Блез ушел, сказав, что должен быть со своими людьми, но не объяснив причины. Должно быть, среди солдат были совсем юнцы, нервные, холодеющие при мысли о том, что должно было произойти вечером; Джулианна догадывалась об этом, поскольку сама была такой же, но ни за что не призналась бы в этом Блезу. А может, солдатам хотелось посмотреть? В молодости люди бывают жестоки; к тому же все солдаты происходили из Элесси, где люди суровы с собой, но еще суровее с другими. Шарайцы были их врагами и врагами Господа, и вражда эта давным-давно въелась в плоть и в кость элессинов. Милосердия к предателям-шарайцам в их сердцах быть не могло.
     Возможно, подумала Элизанда, Блез сам хочет посмотреть на казнь, раз уж ему не довелось побывать во вчерашнем бою. Он был искренне возмущен и потому произнес сердитую тираду по адресу девушек. Он был воином, обученным и готовым к бою, но ему не позволили сражаться, а в итоге он даже не сумел удержать свою подопечную подальше от схватки. Как известно, для успокоения охваченного лихорадкой тела больному пускают кровь; для успокоения духа сержант нуждался в чужой крови.
     Они узнали о приближении казни по ярко-алым отблескам, заплясавшим на серых стенах. Джулианна ощутила себя полной дурой - она-то думала, что сможет просто-напросто отвернуться от закрытых резными ставнями окон и переждать, делая вид, что ничего не видит и ни о чем не подозревает.
     Однако она забыла о криках. Она не ожидала, что казнь будет проведена с такой изуверской жестокостью, что в костер станут бросать по одному. Мальчики гибли один за другим, и в каждом крике была история жизни, от пробуждения при рождении до страшного конца. И на краткий миг после каждой смерти воцарялось молчание...
     Должно быть, так решил кто-то из глав Ордена, скорее всего сам прецептор - то ли ради жестокого удовольствия, то ли для того, чтобы запугать мальчиков, ждавших своей очереди. А может, по обеим причинам. Джулианна старалась думать об этих муках как о последнем призыве; каждый крик возносился к небу, к шарайскому богу, не смешиваясь с криками остальных жертв. И все же Джулианне не удалось сохранить спокойствие. С каждым новым криком, с каждым мгновением последующего молчания она вздрагивала и всхлипывала. Ей удалось только удержаться от крика. Да и то, эта заслуга принадлежала ее отцу, а не ей самой...
     Наконец, после долгих мучений, крики прекратились, а молчание было нарушено шипящим шепотом. Вытерев мокрое лицо и подпухшие глаза вуалью (хоть какая-то от нее польза), Джулианна огляделась и увидела силуэт Элизанды на фоне окна в мрачных красных сумерках.
     Наверное, снова молится, подумала девушка, снова читает кхалат, обращаясь к душам мальчиков, попавшим, конечно, в рай - если только у шарайцев есть рай. Если только существует иной, более добрый мир, если только он не красивая ложь для глупцов и рабов, с помощью которой их заставляют служить суровому хозяйскому закону. Сама Джулианна сомневалась в этом, но все же сделала то, что могла: встала рядом с подругой, отдавая дань уважения обряду, в надежде, что он что-то значит для Элизанды, хотя он никак не мог помочь самой Джулианне или спасти погибших.
     Так она и стояла, со сложенными руками, неподвижная, если не считать подрагивающего горла и вздымающейся груди. Дочь тени заставляла себя не отводить глаз от горящего во дворе огня. Вначале ей показалось, что пляшущий в резных ставнях свет - всего лишь обман зрения...
     Потом одна из ламп внезапно вспыхнула, и тени заметались по стенам.
     Перед девушками появилось нечто вроде крыльев насекомого, которые быстро-быстро били по воздуху; тело странного гостя исчезало в игре света и теней, пробивавшихся сквозь ставни.
     Джулианна подумала - или в гордыне ей показалось, что она подумала, - будто она с первого взгляда распознала нечто странное, притягивающую взгляд пустоту. Это случилось, когда тени, движения и мерцание слились в поблескивающего червяка длиной и толщиной с палец. К одному из концов червяк сужался и в целом походил на старательное изображение пальца. Вокруг него заплясали пятна света, слившиеся в тело, - и только тут Джулианна смогла вздохнуть и заговорить каким-то не своим голосом, низким, отливающим металлом.
     - Джинн Халдор! Ты поразил нас своим неожиданным появлением.
     Таковы были ее первые слова, хотя сама Джулианна не вполне была уверена в собственной правдивости. После всех ужасов вчерашней ночи, после сегодняшней усталости и дикой жестокости казни (костер все еще продолжал тлеть во дворе), казни, которую она пусть не видела, но слышала, - после всего этого у Джулианны уже не оставалось сил поразиться чему бы то ни было.
     А вот Элизанда явно была поражена. Она задохнулась и запрокинула голову, поморгала, ища глазами сотканный из света и воздуха сверкающий вихрь, в образе которого пришел джинн, а потом потратила еще миг, стараясь успокоиться. После этого она шагнула вперед, встав между джинном и Джулианной.
     - Если бы вы ожидали меня, - произнес джинн звучным и спокойным голосом - он, очевидно, звучал всегда одинаково, какую бы форму ни принимал дух, - вам пришлось бы ждать очень долго.
     - И мы бы ничего от этого не выиграли, это уж наверняка, - ответила Элизанда таким тоном, словно она имела в виду совсем не то, что сказала. "Осторожно, - подумала Джулианна, кладя пальцы на запястье подруги и чуть сжимая его в безмолвном предупреждении. - Н