змышления не  оставляли  его.  "От  Бристоля  в  Гластонберри...
Значат ли что-нибудь мили, когда речь идет о столетиях? -  У  Питера  голова
шла кругом. Бланделл утверждал, что он попадет в  тело  человека,  "наиболее
близкого по духу", но не наиболее близкого географически. - О Господи, какое
счастье, что я не угодил в какого-нибудь солдата на ирландской границе! Ну а
Селли-то где приземлилась? И как она ухитрилась что-то такое сотворить,  что
получился мир, где целые города, народы, а может,  и  вся  Англия  перестали
существовать?"
   Прищурившись, Питер наблюдал за Гвинифрой.  Та  отодвинулась  от  него  и
принялась терзать юношу-барда. Жена Артура  пыталась  всеми  силами  отвлечь
Корса Канта от игры на арфе. А девушка с  волосами  цвета  багряной  осенней
листвы, прячась за гобеленом,  метала  в  супругу  Артура  гневные  взгляды,
подобные молниям. Анлодду явно не радовало  то  внимание,  которым  Гвинифра
одаривала Корса Канта.
   Питер наблюдал за Гвинифрой - Гиневрой, стараясь не обращать внимания  на
то, как на нем самом сказывается это наблюдение. "А  может,  это  она?  Нет,
слишком невероятно. Когда я обнаружил себя в теле Ланселота,  я  по-прежнему
обладал своим умом, своей личностью". Гвинифра слишком легкомысленна. Не  то
чтобы дурочка, но ей явно не до политики. Разве сюда направила бы свои стопы
ирландская террористка? Питер глянул на  обворожительную  грудь  Гвинифры  и
стыдливо  отвернулся.   Он   решительно   вычеркнул   Гвинифру   из   списка
подозреваемых.
   "Ну хорошо, моя сказочная фея, но где же  ты  прячешься?  Ты  уже  узнала
меня, поняла, что я явился сюда за тобой следом?"
   Слова проплывали по сознанию Питера - слова из песни, которую он  впервые
услышал четверть века назад, в той жизни,  которая  осталась  в  лаборатории
Уиллкса. Слова навязчиво лезли в голову, терзали, словно мигрень: "Soul of a
woman..." .
   Эту песню в тысяча девятьсот шестьдесят девятом  он  слушал  дни  и  ночи
напролет. Тогда ему было восемнадцать.  Год  выдался  трудный.  Питер  тогда
открыто восстал против собственного отца. Тот упорно настаивал на том, чтобы
Питер отправлялся в паломничество на запад, то бишь поступал в Сэндхерст.  А
сам Питер, успевший недолго прослужить в армии, не желал отправляться никуда
дальше Гайд-парка Карбэби-стрит  и  Альберт-Холла.  Ну,  и  конечно,  победу
одержал отец.., как всегда.
   "Soul of a woman". Для  Питера  эти  слова  имели  особое  значение.  Его
тогдашняя  подружка,  Зенобия  Веджворт,  бросила  его   ради   оксфордского
преподавателя. В тот день, когда Питер увидел их рука об руку в  соборе,  он
отправился к парикмахеру, сбрил бороду, загнал кому-то  всю  свою  коллекцию
пластинок и позвонил в  Сэндхерст,  чтобы  сказать:  "Забирайте,  я  ваш,  с
потрохами".
   Питер заморгал и очнулся от воспоминаний. "Будь он проклят, этот гашишный
дым!" - мысленно выругался он.
   Меровий и Артур, наклонив головы друг к другу, продолжали беседовать  все
так же негромко и доверительно. Ланселот, он же Питер, Слушал, не понимая ни
слова, - он только знал, что разговор идет очень важный. "Записать бы,  так,
может,  парень-бард  помог  бы  мне  понять,  о  чем  речь,  если,  конечно,
разбирается в латыни".
   Питер полез в карман, кармана не обнаружил. Открыл кошель, не  нашел  там
ничего, хоть отдаленно напоминающего бумагу и карандаш.  -  Он  обернулся  к
мужчине, сидевшему слева от него.
   - Прошу прощения, - пробормотал он, -  не  найдется  ли  здесь  бумаги..,
или.., пергамента и чернил?
   Мужчина вытаращил глаза, раззявил рот. Потом схватился за  живот  и  дико
расхохотался.
   - Ну сказанул, Ланселот! - отсмеявшись, прохрипел он и саданул Питера  по
плечу.
   - И правда, сказанул так сказанул, - смущенно проговорил Питер.
   "Проклятие! Угораздило меня оказаться в  теле  безграмотного!  И  что  же
теперь делать?"
   Ему снова стало дурно  при  мысли  о  том,  куда  же  девался  настоящий,
смещенный присутствием его личности Ланселот. И он снова  почувствовал  себя
бутылкой шампанского, из которой наружу рвется томящееся под давлением вино,
стремясь вышибить пробку. Питер скрипнул  зубами,  сжался,  как  при  крутом
вираже во время воздушного боя. Давление изнутри немного ослабло. На  миг  в
голове у него  стрельнуло,  как  это  бывает  у  пилота,  очнувшегося  после
мгновенного обморока. Боль не покидала его.
   Артус и Меровий продолжали беседовать. А у  Ланселота  -  ни  бумаги,  ни
чернил.
   Оставалось единственное: закрыть глаза  и  слушать,  слушать  до  боли  и
запомнить все, что сумеет запомнить. А потом ухитриться  записать  все,  что
запомнит, а потом найти кого-нибудь, кто смог бы это перевести. Может  быть,
Корс Кант.
   Питер опустил голову, навострил уши и сделал вид, будто дремлет.

Глава 11

   Корс Кант наигрывал на арфе  и  исполнял  меланхоличную  версию  описания
четвертой великой битвы при  Каэр  Луд-Дуне.  Пальцы  его  легко  бегали  по
струнам, а на сердце было тяжело. Анлодда не осталась, не стала слушать  его
пение. Наверное, ей надоели его приставания.
   "Неужели она не понимает, как сильно я люблю ее?" Наверное, Анлодда этого
не понимала. Она не упускала возможности бросить в его  адрес  грубое  слово
или посмеяться над ним.
   "Проклятие! - думал Корс Кант. - Я знаю, что смешон. А поделать ничего не
могу.., но когда  ты  рядом,  Анлодда,  мой  язык  превращается  в  шершавую
ракушку, а ноги заплетаются, как стебли водорослей".
   Наконец он допел. Половина гостей нашли себе пары и  лежали  на  скамьях,
обмирая в объятиях друг  друга.  Другая  половина  пребывала  под  действием
винных паров и гашишного дыма. Некоторые, правда, не попадали ни в ту  ни  в
другую половину - эти громко храпели.
   Ланселот уронил голову на грудь. Ниже, ниже.., его олова упала в  чашу  с
фиговым супом. Он захлебнулся бы, если бы мальчишка-раб  не  подбежал  и  не
вытащил его голову из чаши. Артус и Меровий заговорщицки шептались, разложив
на столе карту.
   Гвинифра приказала  барду  сыграть  что-нибудь  танцевальное.  Корс  Кант
равнодушно заиграл древнюю мелодию западного Эйра. Начало  ее  было  робким,
как исток горного ручья, но вскоре ручей стал широким  и  бурным,  как  река
Кухулин. Дважды - причем один раз, будучи  совершенно  трезвой  -  принцесса
утверждала, что это ее любимая мелодия.
   Она встала, задвигалась в так музыке - платье и сорочка упали к ее ногам.
Обнаженная, оставшись только  в  золоченой  сетке,  украшенной  драгоценными
камнями, Гвинифра в танце добралась до середины зала, где пятью столами  был
очерчен пятиугольник. Она  плела  причудливую  нить  танца,  и  ее  движения
складывались для Корса Канта в странное заклинание.
   "Не Анлодда ли вышила это платье для тебя?" - гадал Корс Кант. Он смотрел
на обнаженное блестящее тело Гвинифры, влажное от экстаза и изнеможения.  Он
отвернулся, не желая, чтобы Анлодда заметила, каков его взгляд. "Я  не  хочу
ее, не хочу ее! - упрямо твердил юный бард, молясь о  том,  чтобы  это  было
правдой. - Не ее! Я хочу мою единственную огненноволосую богиню, мою  дивную
вышивальщицу, мою обожаемую Анлодду".
   Принцессу окружила небольшая группа горожан и свободных мужчин и  женщин.
Они сбросили обувь и стали танцевать босиком на деревянном полу.  Некоторые,
последовав примеру Гвинифры, разделись.
   Из-за тучи выглянула половинка  луны.  Скоро  рассвет.  Озаренная  лунным
светом, откуда-то вдруг возникла Анлодда и вошла в круг. Сердце Корса екнуло
от тревоги. Увы, Анлодда не стала сбрасывать с себя одежды - только сандалии
скинула. На ней была туника Аполлона, или, как она сама ее называла,  туника
Луга , и длинная  юбка,  скрывавшая  ноги.  В  свете  луны  и
факелов туника казалась коричнево-белой, хотя на самом деле  цвета  ее  были
гораздо ярче.
   Сколько недель подряд Корс Кант пытался подойти к Анлодде поближе, но она
словно носила непроницаемые  доспехи  под  своими  одеждами.  Какая-то  сила
удерживала ее, не позволяла ей подпустить юного барда поближе - может  быть,
ее вера, а может быть, что-то еще более безумное.
   На миг глаза барда заволокло слезами, но он  сморгнул  слезы.  Не  сможет
Анлодда удерживать неприступную стену вечно.  Рано  или  поздно  она  должна
будет распахнуть ворота.
   Корсу Канту страшно хотелось присоединиться к ней  в  танце.  Но  танцоры
повиновались его музыке, и музыка была львиной долей его добычи - так сказал
бы грек Эзоп.
   Наконец Гвинифра  заметила,  что  другие  танцоры  выдохлись.  Она  стала
танцевать еще быстрее, и на каждый удар  барда  по  струнам  отвечала  двумя
поворотами. А потом вдруг замерла, встала на месте,  как  вкопанная,  словно
увидела вдруг страшную Горгону. Бард воспользовался этим  мгновением,  чтобы
оборвать игру. Арфа издала последний аккорд, и он повис в тишине. Юноша сжал
уставшие пальцы. Танцоры в изнеможении опустились на пол - все, кроме  самой
принцессы.
   А принцесса вернулась к своей скамье, тяжело дыша, но сохранив  при  этом
бодрость и свежесть. Струйки пота сбегали по  ее  ставшему  скользким  телу,
капельки  отражались  в  жемчужинах  и  медных  пуговках,  на  которые  была
застегнута золоченая сеть.
   Подошли рабы и умастили принцессу прохладным маслом. Корс Кант не в силах
был оторваться от  созерцания  прекрасной  Гвинифры  и  вдруг  заметил,  что
Анлодда встала на колени и следит за ним. А Корс Кант изо всех сил  старался
отогнать  от  себя  мысль  о  том,  как  ему  хочется  оказаться  на   месте
мальчика-раба.
   Бард положил арфу на колени и мысленно проклял богиню Афродиту, создавшую
тело Гвинифры из солнечного света и диких вишен. От принцессы  веяло  ветром
неистовой любви, неслись запахи обезумевших от страсти зверей, резвящихся на
тучных полях. Она не сводила глаз с барда.
   Он отодвинулся подальше от нее, но ее взгляд не  последовал  за  ним.  На
самом деле она смотрела сквозь него. Корс Кант оглянулся и увидел,  на  кого
устремлен взгляд принцессы - на одурманенного  не  то  вином,  не  то  дымом
Ланселота.
   Гвинифра встала, почти не сгибая ног в  коленях,  обошла  стол,  ухватила
прядь волос  сикамбрийца  и  запрокинула  его  голову.  Затем  она  страстно
поцеловала Ланселота в губы. Тот дернулся, попытался освободиться.
   А Гвинифра обвилась вокруг своего любимца, словно флаг  вокруг  древка  в
безветрие. Она поглаживала его спину и томно стонала.
   Юноша  поискал  глазами  Бедивира.  Великан  благосклонно   наблюдал   за
обнимающей Ланселота принцессой и улыбался.
   "Лицемер!" - подумал бард и крепче прижал к груди арфу.
   Гвинифра  все  теснее  прижималась   к   Ланселоту.   Глаза   сикамбрийца
выпучились.
   Корс Кант вскочил, не в силах долее сдерживаться и со всех ног побежал от
стола. Споткнулся, упал на колени, нос к носу с Анлоддой.
   - Анлодда, - на одном дыхании  выговорил  Корс  Кант,  -  не  будь  такой
бессердечной, подари мне мгновение своей драгоценной любви.
   Анлодда и бровью не повела.
   - Не понимаю, при чем тут любовь, - презрительно процедила  она.  -  Если
только ты не зовешь совокупление лошадей, свиней и собак любовью, ибо только
этого ты и хочешь от меня.
   - Анлодда, это не так! Я прошу лишь о  жертве,  которую  ты  принесла  бы
Бахусу, Афродите или Рианнон. Это всего лишь священное подношение, это крест
и роза, и от этого процветают поля! Они становятся плодородными!
   - Не говоря о вышивальщицах, - фыркнула Анлодда и отвела  глаза.  Она  не
желала смотреть на Корса Канта.
   Он скрипнул зубами, представляя себе Анлодду одетой в золотистую сетку  и
вертящуюся в страстном танце.
   - Но Анлодда, - прошептал он, - мое желание так.., велико!  -  Он  затаил
дыхание, всей душой надеясь на то, что любовный танец  принцессы  колдовским
образом подействовал и на его возлюбленную. - Молю  тебя!  -  шепнул  он.  -
Давай  уйдем  подальше  отсюда,   в   тихую   комнату,   и   совершим   наше
жертвоприношение.
   Анлодда уставилась на него, открыв от изумления рот.  Перевела  глаза  на
Гвинифру, гневно поджала губы.
   - Почему именно сейчас, Корс Кант. Не эта ли женщина распалила  так  твою
страсть? Честно говоря,  не  понимаю,  почему  бы  тебе  не  затащить  ее  в
лошадиное стойло, вместо того  чтобы  гоняться  за  мной,  как  потерявшийся
щенок!
   Корс Кант поймал и удержал на себе взгляд ее неуловимых глаз и  попытался
соблазнительно улыбнуться.
   - Анлодда, прекрасная дама, повелительница иглы и...
   - Прекрати так называть меня, Корс Кант Эвин! Эти  штучки,  которыми  так
славитесь вы, барды, годятся для рабынь  и  потаскух  с  кухни,  но  не  для
прин.., не для рожденной свободной вышивальщицы из Харлека!
   Она опустилась на пол, положила руки на  колени.  Прядь  выбилась  из-под
тюрбана и упала ей на лицо.
   Корс Кант опустил глаза и притворился смущенным.
   - Это правда, она разожгла во мне пламя страсти. Но сгораю  я  только  от
любви к тебе. Как  ты  можешь  отвергать  меня  столь  жестоко,  когда  сама
принцесса каждый год  в  полях  поклоняется  Венере,  а  каждые  два  месяца
устраивает сатурналии? Неужели ты заставишь меня дожидаться еще два  месяца?
Неужели даже тогда ты отвергнешь меня, не сжалишься над будущим урожаем?
   Анлодда прикусила губу и снова устремила взгляд к принцессе -  воплощению
плодородия.
   - Я.., я не знаю... Корс Кант  Эвин.  Я  понимаю,  что  вам,  мужчинам..,
труднее сдерживаться... Я хочу сказать, если уж ты непременно должен... О, я
сама не знаю, что я такое говорю!
   Она сложила руки на груди, и вид у нее стал донельзя удрученный.
   - Наверное.., наверное, мы могли бы попробовать. Наверное,  -  неуверенно
проговорила она. - Но что-то не так, что-то ужасно не  так.  Я  кажусь  себе
тележкой без колес, которую тащит за собой сорвавшаяся с привязи лошадь!
   Она встала и глазами указала барду в  сторону  восточного  дворика.  Корс
Кант пошел за ней, и сердце его билось так громко, что он  почти  не  слышал
музыки. "Наконец-то, наконец-то!"  Анлодда  шла  впереди,  ступая  тяжело  и
неровно. Она слегка дрожала, хотя  крепко  сжала  губы  и  вид  имела  самый
решительный.
   Она проскользнула между  двумя  колоннами  и  повела  юношу  к  лестнице,
которая вела к покоям служанок Гвинифры, где жила и сама Анлодда.

Глава 12

   Даже не знаю, как меня угораздило так вляпаться! Я ведь понятия не имела,
чем юные дамы занимаются в своих покоях с  молодыми  людьми!  В  Харлеке  во
время религиозных ритуалов мы обнимались, но все было скромно, по-римски,  и
"Матерь Божья" нам заменяла Митру, а может - Христа, хотя  лично  я  большой
разницы не вижу, для аристократов в Харлеке, включая и моего  отца,  религия
была чем-то вроде маринованной сливы: говоришь, что это прелесть как вкусно,
а на самом деле съешь эту гадость, и у тебя рот, как у рыбы,  открывается  и
закрывается, и больше уже не хочется.
   Ничего похожего на развеселые сатурналии, которые устраивает принцесса, у
нас не было и в помине! Я никогда не падала  к  ногам  каждого  гостя,  как,
поговаривают, делает она, хотя я, конечно, не липну к стене, словно муха,  и
не глазею на то, как она развлекается, - у меня  и  другие  дела  имеются  -
точить топорик, следить за всякими там саксами, за Этим Мальчишкой и за тем,
кто является целью моего пребывания здесь,  и  считать  пальцы  на  руках  и
ногах, дабы удостовериться, что все они на месте, после того как  я  провела
несколько недель в Камланне.
   Мы поднимались по лестнице - я и Этот Мальчишка, и должна признаться, что
мои легкие королевские ножки были  тяжелы,  как  копыта  Калумфуса,  старого
боевого коня моего отца, который  теперь  больше  годится  для  того,  чтобы
тянуть повозку, а не для того, чтобы бросаться на нем в битву.
   Я исподтишка глянула на Этого Мальчишку. Нет, он совсем, совсем  недурен,
пониже меня ростом, но стройный и ступает уверенно, но ведь  все  это  может
измениться, когда мы с ним поженимся и рабыни станут готовить для нас еду по
моим лучшим рецептам,  и  в  конце  концов  мы  оба  растолстеем  фунтов  на
тридцать. Волосы у него длинные, каштановые, и вьются, словно грива у самого
настоящего пони. Я всегда мечтала, чтобы у меня были такие волосы. Его  лицо
полно тревоги и ожидания. Я была рада отметить, что не одна на этой лестнице
волнуюсь и дрожу.
   Глаз его я не видела, но знала, что они цвета лесного  ореха  и  что  они
наполняются светом, когда на них падают лучи солнца или отсветы  факелов,  и
тогда они рассыпаются мириадами  цветов,  как  свет,  когда  проходит  через
запотевшее стекло. Ну, пусть не мириадами, но хотя бы сотнями,  для  которых
есть названия.
   Что же происходит? Неужели я испортила все  дело,  ради  которого  попала
сюда, дурацкой влюбленностью? Я  казалась  себе  героиней  греческой  песни,
которая отказалась исполнить свой долг из-за любви к юноше, и конечно же,  я
вспомнила о том, что всегда происходит, когда любовь ставится выше долга,  -
несчастье, разрушение, ярость богов, а потом - прямехонько  в  ад,  к  Иуде,
Сизифу и остальным!
   В легких сандалиях, скроенных на римский лад, я  чувствовала  под  ногами
грубые неровности ступеней, и когда мы наконец добрались до  верха,  у  меня
кружилась голова. Мне пришлось ухватиться за руку Этого.  Мальчишку.  Вид  у
меня, наверное, был, как у перебравшей старой карги, а ведь я  ни  капли  не
выпила, даже самого маленького рога!
   Нежные руки барда поддержали меня. А ведь я запросто могла бы  переломать
ему все ребра, сжав его медвежьей хваткой. Он повел меня к покоям Гвинифры.
   Но сдалась я только потому, что не  могла  бы  раскрыть  Этому  Мальчишке
причину, по которой на самом деле оказалась в Каэр Камлание. Скажи я ему  об
этом - у него бы кровь застыла в жилах. А себе я пожелала всяческих напастей
- чумы, оспы и прочих бед. Пусть они бы меня покарали за то, что нет у  меня
души истинного воина, и я не могла открыть Этому Мальчишке правды.
   Слова у меня застряли в  горле,  словно  кусок  сухого  черствого  хлеба,
который не можешь ни проглотить, ни выплюнуть.
   - Корс Кант, - начала я. Он ждал, склонив голову набок, как птица, а  мое
сердце подпрыгивало, как Геоффанон  на  наковальне.  -  Корс  Кант  Эвин,  -
попробовала я еще раз, но теперь у меня в висках кровь стучала подобно  всем
горшкам и кастрюлям в камланнской кухне.
   - Да? - прошептал он, без сомнения, испугавшись, что я сейчас ему  скажу,
будто у меня назначена важная встреча.
   - Нет, ничего, - промолвила я. - Просто  мысль  мелькнула,  словно  мышка
пробежала по комнате, и исчезла под дверью, а ты ее едва успела заметить.
   - Ты.., уверена, что тебе этого хочется? - спросил он, и могу поклясться,
что в его голосе прозвучала надежда на то, что  я  сейчас  скажу:  "Нет,  не
уверена". А я и вправду не была уверена.
   Но можно ли винить девушку за гордость? Пусть я была не уверена, пусть  в
животе у меня гудел пчелиный рой и сердце ушло в пятки, но на  такой  вопрос
мог быть только  один  ответ:  "Конечно,  я  уверена.  Корс  Кант  Эвин!  Не
принимаешь ли ты меня за одну из мерзких придворных,  которым  стоит  только
ручкой махнуть, и  ты  уже  поплелся  за  ними?  Знаю  я  их!  Одной  ручкой
отталкивают и другой подманивают!" - ну или  что-нибудь  в  таком  же  духе.
Точно не вспомню, что я ему сказала.
   "Ну а Этот Мальчишка уверен в том, что хочет разделить ложе  с  той,  что
намерена совершить покушение?" - спросила  себя  моя  совесть.  Я  не  знала
ответа, я ничего не знала. И я ничего не сказала, как солдат.
   Правду говорили в старых сказках. Как я могла  поднять  мой  клинок,  как
могла совершить задуманное убийство, когда тот, кого я  должна  была  убить,
был, можно сказать, отцом Корсу - Этому Мальчишке,  которого  -  это  я  уже
тогда понимала - я могла бы  когда-нибудь  по-настоящему  полюбить!  Как  же
холодный, безжалостный долг мог устоять перед горячей кровью любви?
   Но я не просто какая-нибудь девчонка на побегушках! Я знала, кто я такая,
к