онимаю, я не могу этого доказать -
это  все равно, что пытаться утверждать, что дождь так и так
собирался   пойти   еще   до  того,   как   друид   произнес
соответствующее  заклинание. Но  я  даю  тебе  слово,  слово
принцессы, и тебе придется принять его на веру.
      Я понимаю, что тебе придется поведать Артусу об измене
Горманта,  но так уж ли необходимо рассказывать ему  о  том,
что я дочь Горманта, принцесса и все такое прочее? Ведь если
Артус  узнает  об  этом,  он  меня препоручит  какому-нибудь
своему союзнику или родственнику и меня посадят под домашний
арест, а уж это будет похуже, чем когда тебя отправят  спать
без  ужина или десерта! В конце концов - это же не я предала
Dux Bellorum.., ну, хорошо, может быть, и предала немного..,
тем, что не сказала, когда именно появлюсь у него в покоях с
кинжалом, но у меня тогда в голове все смешалось, я была как
слепая.  Знаешь, как это бывает, когда тебе  в  пьесе  нужно
сыграть  старика Гомера? Тебе завязывают глаза и  заставляют
трижды повернуться на месте... Ну.., я понятно объясняю?
     Питер таращил глаза, не в состоянии понять ни слева. Он
до  сих  пор  злился  на  себя за то,  что  не  сумел  убить
Медраута.
     - Анлодда, проклятье, о чем ты меня спросила?
      -  О? Не мог бы ты не говорить Артусу о том, что я его
чуть было не убила, и еще о том, что я - дочь Горманта?
      Теперь настала очередь Анлодды переминаться с ноги  на
ногу.
      Питер  покачал головой. "Куда деваться? Так или иначе,
хоть  зарплату мне платит министерство обороны, я все  равно
полицейский. Я не могу позволить, чтобы все это сошло  ей  с
рук. Пусть она ответит за свои слова".
      Питер  разжал губы, готовясь дать резкий отрицательный
ответ.  Но  губы  вдруг произнесли слова, сказанные  давным-
$ "-. куда более справедливым судьей:
      -  Отче,  прости ей, ибо она не ведала,  что  творила.
Анлодда поджала губы.
      - М-м-м. Не хотелось бы выказывать неблагодарность, но
я  не поняла - "да" или "нет?" Чувствую себя в точности, как
лошадь.., у которой поводья натянули справа, а слева ударили
в бок коленом.
      -  Я ничего не видел и ничего не слышал. Вот за Кея  и
Бедивира не ручаюсь - как и за барда твоего, между прочим.
       Что  ж..,  и  правда,  Питер  не  смог  бы  доказать,
действительно  ли  Анлодда  передумала  убивать  Артуса   за
несколько   мгновений  до  того,  как   Ланселот,   опередив
преторианцев, вбежал в покои Dux Bellorum.
      -  Понимаю.  Благодарю тебя, государь. -  Она  шагнула
прочь,  но обернулась. - Ланселот? Скажи, и в туннеле..,  ты
тоже ничего не почувствовал?
     - Ничего. Там все было, словно в страшном сне.
      -  Вот  и славно. Я тоже ничего не помню. - Она быстро
оглянулась,  убедилась,  что за  ними  никто  не  наблюдает,
встала  на  цыпочки и поцеловала Питера в губы. -  Я  разыщу
тебя  в  Камлание.., есть кое-что.., о чем мне  хотелось  бы
поговорить. Прощай.
     И она заскользила по палубе, легонькая, словно фея.
      "Иисусе,  Господи!  Вот  в  чем  дело!"  Питера  вдруг
осенило:  он  понял,  почему не смог убить  Медраута!  Селли
Корвин была хладнокровной террористкой из ИРА. Она бы ни  за
что,  ни  при каких обстоятельствах не выложила  саксу  Куге
планы Меровия.
      Медраут никак не мог быть Селли. Так сглупить Селли не
могла, а Медраут этим проступком обелил свое имя.
      На миг на душе у Питера стало легко. И из-за того, что
он  не  убил ни в чем не повинного парня, и из-за того,  что
тот не являлся Селли Корвин. Такой славный малый. Но радость
тут же сменилась беспомощностью и отчаянием.
      "Но  ведь  получается, что я снова  отброшен  в  самое
начало.  Если  не  Медраут,  то кто?  Корс  Кант?  Моргауза?
Гвинифра?"
      Питер  судорожно вдохнул. Гвинифра. Уже много дней  он
почти не вспоминал о золотоволосой принцессе из Камланна - о
девушке  его мечты, которая волею судеб оказалась женой  его
командира. Что же ему делать с Гвинифрой?
      "Их  любовь  разрушила Камланн",  -  напомнила  Питеру
история. Но Камелот так или иначе должен пасть, потому что в
настоящей   истории  никакой  кельтско-римской  империи   не
существовало.  Римляне ушли, откатились на запад,  а  бывшие
западные провинции на тысячу лет погрузились в пучину Темных
Веков.  "Но  я  люблю ее, и я знаю, что моя  любовь  вызовет
разрушение   всего  артуровского  мира..,   и   все   же   я
сознательно,  по  доброй  воле иду на  греховное  деяние,  к
духовной  гибели,  и  нацепляю на  себя  маску  консерватора
реальности  ради  того,  чтобы  спрятать  под  ней  животную
похоть".
      Питер  закрыл  лицо  ладонями.  О,  ужас!  Он  не  мог
вспомнить лица Гвинифры.

                          Глава 33

      Волны  вздымались  и  падали,  налетали  и  отступали,
влекомые ветром, гонимые течением и луной. Давление падало -
Питер  чувствовал  это  по  тому,  как  разболелись  у  него
коленные  суставы. Серые тучи затягивали небо. На  сердце  у
Питера  было так тяжело, словно на шею ему привязали  камни,
дабы бог моря Ллир быстрее получил свою жертву.
       Оставшаяся   часть  пути  от  Харлека  тянулась   без
происшествий. "Святая кровь" плыла, держась довольно  близко
от берегов, но с берега ее явно не видели. Море и небо стали
одинакового  серо-свинцового цвета и слились настолько,  что
горизонт стал неразличим.
     Матросы и воины передвигались по палубе, потупив глаза.
Они  казались Питеру командой обреченных в ожидании  Судного
дня.  Все  до единого кашляли, и казалось, могут докашляться
до  того,  что превратятся в высохшие мумии... Трое  человек
исчезли.  Куда  они  подевались? Упали за борт?  Испарились?
Капитан Нав помолился о том, чтобы их души достались  Ллиру-
Нептуну. За борт сбросили три бутылки крепкого вина.
      Через три ночи и четыре дня.., на утро пятого дня  они
наконец  вошли в Северн и смогли вскоре причалить и  забрать
на  борт  лошадей.  Затем  они еще  раз  пересекли  реку  на
триреме, после чего наконец сошли на берег. Не ведя  журнал,
Питер  быстро  начинал  терять  счет  дням.  На  самом  деле
миновало  уже семнадцать дней с той поры, как он свалился  в
эту кроличью нору.
      -  Господь отвернул от нас лицо Свое, - сказал один из
сикамбрийцев.  Вообще, вид у войска Питера  был  подавленный
донельзя.    Только   Меровий   оставался   по   обыкновению
непроницаемым и непоколебимым.
      -  Насчет Бога я не скажу, - возразил Кей. - И  сердце
Митры,  и  его  помыслы не открываются простым смертным.  Но
наверняка солнце Dux Bellorum закатилось и не встанет до тех
пор, пока не вернемся и не выбьем этих подонков из Харлека.
      - Ты это кому говоришь? Тут с тобой никто не спорит, -
пожал  плечами Питер. - Далось тебе проповедовать церковному
хору.
     - Нам понадобятся три легиона. Мы должны сокрушить этих
засранцев.
     - Скажи об этом Артусу. Я тебя поддержу.
       Отряд,   понесший  большие  потери  (теперь   в   нем
насчитывалось  всего  двадцать  три  человека),  двигался  в
сторону Камланна. От земли тянулся густой туман, наполненный
запахами гниющих растений. Эхом разносились по округе  топот
копыт   и  чавканье  грязи.  Все  молчали,  кроме  набожного
сикамбрийского младшего командира, который непрерывно шептал
молитвы.
       Наконец  они  перебрались  через  городскую  стену  и
прорвались  в  Камланн, словно воры, под  покровом  темноты.
Питер распустил воинов, разбудил конюшего, оставил Меровия в
триклинии  и коротко отчитался перед Артусом. Кей  при  этом
стоял рядом с Питером и согласно кивал. Затем Питер удалился
" свою комнатушку, пообещав королю подробный отчет наутро.
      Питер отдернул занавес, закрывавший вход в его комнату
-  в  комнату  Ланселота, - и ничком  повалился  на  набитый
соломой матрас. Он так устал, что даже не замечал, насколько
же это неудобное ложе, как колются соломинки.
      - Нет ничего лучше дома, - проговорил он. - Нет ничего
лучше дома. Нет ничего лучше дома.
      Питер поджал колени и крепко уснул. "Девятнадцать дней
на  задании смертника", - вот была его последняя мысль перед
тем,  как  уснуть.  А  во  сне ему привиделся  Джим  Хокинс,
который стрелял из автомата в Долговязого Джона Сильвера.

                          Глава 34

      Я  проспала  всю  ночь и полдня.  Проснулась  ближе  к
полудню, встала и долго бродила по покоям принцессы Гвинифры
-  совсем  как  та мертвая греческая девица - Эвридика,  про
которую  частенько поет Корс Кант. Наверное, это его любимая
песнь, а вот мне больше нравятся другие - те, что он не поет
при Артусе. Наверное, потому, что это слишком дерзкие песни.
Они  про то, как любовь побеждает все на свете, про то,  как
влюбленные,  не страшась обреченности, готовы потерять  все,
что  имеют,  лишь бы только быть вместе - в  браке  или  без
него. Это римлянам непременно подавай замужество.
      Но  в  такую  смерть  я  не  могла  поверить!  Харлек,
Канастир,  мой  отец, его утраченная честь, мои  собственные
заблуждения... До того как я встала с постели, я просыпалась
множество  раз, и всякий раз не в силах была сразу вырваться
из  объятий сна. Мне снился выстоявший Харлек, где все  дома
были  целые,  а горожане храбро сражались с захватчиками,  и
принц Харлека был отважным полководцем в великой империи Dux
Bellorum.
     И еще мне снилось окно, в которое лился солнечный свет.
Он  слепил  глаза, обжигал щеки. Это тоже было в Харлеке.  Я
даже  точно  знала, что это за день, и что это  за  комната.
Покои  моего  отца и день, когда умерла моя мать.  Но  я  не
переживала,  потому что понимала, что это всего лишь  сон...
На  самом деле мама была жива. Но потом я проснулась, и груз
памяти  придавил меня к постели. Я вспомнила, что  мать  моя
умерла  от  родильной горячки и унесла с собой в могилу  мою
нерожденную сестру. Я плакала, я так хотела, чтобы  со  мной
поговорил  отец,  чтобы он прижал меня к  себе,  обнял,  как
обнимал дядя Лири.
      Я  снова  проснулась. Десяти лет  моей  жизни  как  не
бывало.  Мне было восемнадцать, а не восемь. И я  сидела  на
кровати  в  покоях  принцессы в Камланне и  мечтала  о  моем
единственном,  о  моем  Орфее  -  ясном,  как  солнышко   за
облаками. И не было больше на свете моего города. Не в домах
тут  дело  -  ведь многие стояли до сих пор.  У  Харлека  не
осталось души.., свою душу он продал ютам за глоток воздуха,
за лишнюю свечу, за краткий промежуток жизни между безлунной
ночью и новолунием.
      О, Гадес! Я села на кровати, убедилась, что я одна,  и
сбросила  сорочку. Я стояла, озаренная холодным  солнцем,  и
,.+(+  al  той  дикой  богине, которой молится  Гвинифра,  и
просила ее войти в меня и осушить мои слезы. Плакать о  тех,
кто  купил свободу ценой собственной жизни, - это все равно,
что  жалеть мужа, который проиграл последний солидус в кости
и  теперь не может уплатить подати. Он сам точно знает,  что
ему  нужно,  так  вот пусть и зарабатывает  деньги  потом  и
кровью.
     Вчера вечером Артус устроил пир в нашу честь. Вот уж не
знаю  -  то  ли  он  действительно решил отпраздновать  наше
возвращение,  то  ли  надеялся, что мы  напьемся  допьяна  и
забудем  о  своих  неудачах.  Я  позаимствовала  у  Гвинифры
кораллово-розовую  кемизу и алую тунику,  на  которой  моими
руками  был  вышит  ястреб с арфой в клюве.  Конечно,  я  не
сказала принцессе, кого я на самом деле изобразила. И платья
я взяла на этот раз с ее разрешения.
      Могла бы и не наряжаться. Могла бы вообще голая прийти
в  триклиний  -  и то бы, наверное, Этот Мальчишка  меня  не
заметил!
      Он  сновал между Артусом и Ланселотом, словно почтовый
голубь.  Меня  Dux  Bellorum ни о чем не спрашивал,  хотя  я
побывала  везде, где побывали другие, кроме  того  странного
места,  где  путешествовал  Корс  Кант  вместе  с  какими-то
пушистыми орками, но я поклялась ему, что об этом  не  скажу
Артусу ни слова.
      Я не знала, что делать. Этот Мальчишка на меня даже не
смотрел. Ну, я и начала...
       На   меня   посмотрел   принц  Ланселот.   Улыбнулся,
приветственно  поднял  кубок.  Я,  наверное,  покраснела.  Я
понимала,  что  происходит.  Гвинифра  побывала  у  королевы
Моргаузы,  а та наверняка напела ей песню про то,  что  если
она хочет завоевать Ланселота, то должна не обращать на него
никакого внимания. А эта дура поверила бабе, у которой  и  в
помине  не  было ни одного стоящего любовника с тех  времен,
как  она  вышла  замуж  за короля  Морга.  Ох,  уж  мне  эти
принцессы...
      Ланселот, конечно, понимал, что Гвинифра избегает  его
намеренно  - он здорово поумнел за последние три недели.  Он
напоминал пса, которого лишили одной косточки, но он тут  же
принимается грызть другую. Потому он беззастенчиво флиртовал
со   мной,  как  только  замечал,  что  Гвинифра   на   него
поглядывает. А поглядывала она все время.
      Мне-то что? Этот Мальчишка на меня почти не смотрел  -
только время от времени бросал взгляды поверх арфы. В общем,
я  решила  что  буду отвечать на ухаживания  Ланселота,  как
сумею,  да  так,  чтобы это не укрылось от Этого  Мальчишки.
Понимаете.., просто и не знаю, как лучше выразиться.., но  я
почувствовала, что внутри меня зарождается что-то такое.., я
такого прежде никогда не чувствовала.
      Это  было так не похоже на те чувства, что я питала  к
Этому Мальчишке.., да нет, я вовсе не хочу сказать, что я  в
него влюблена и все такое. Ланселот горячил мою кровь, но не
мое  сердце.  Я ничего не желала знать о нем.  Сам  он  меня
вовсе не интересовал, но.., мне хотелось оказаться с ним  на
ложе, почувствовать на себе его тяжесть, ощутить его упругие
,khfk...
      Я  пыталась урезонить себя, сдержать, но.., знаете,  в
жизни я всегда поступаю наоборот, не слушаюсь голоса разума.
В  общем,  и  сама  не  помню, как оказалась  на  коленях  у
Ланселота  и  принялась шептать ему  на  ухо  невесть  какие
глупости,   а  он  покраснел,  как  рак,  стал   кашлять   и
отворачиваться.
      Но я ничего не могла с собой поделать! Я понимала, что
раню Этого Мальчишку в самое сердце, но хотя он заслужил все
то,  что  получал (и хорошее, и плохое), мне было жаль  его,
как  бывает  жаль  любимую  собаку,  которую  все  позабыли-
позабросили,  когда в доме появился новорожденный  младенец.
Но  пальцы  мои  касались груди Ланселота,  жесткой,  словно
нагрудник, и я чувствовала, что он хочет меня, и  впервые  в
жизни мне по-настояшему захотелось стать женщиной.
      Почему-то  я  нисколько не боялась. Я  ведь  прекрасно
понимала,  что происходит. Этому Мальчишке ни за что  бы  не
удалось  провести меня. Он был невинен, и я тоже.  И  еще  я
понимала, почему так волновалась в ту ночь, когда мы  с  ним
остались наедине в покоях Гвинифры.
      Мне  хотелось, чтобы моя первая ночь с Этим Мальчишкой
была  прекрасна. Я хотела, чтобы он, словно  грубый  дикарь,
сорвал  с  меня сорочку и сурово наказал меня за то,  что  я
была такой гадкой.
      Но  мне  было  так страшно - вдруг  у  нас  ничего  не
получится из-за того, что мы оба девственны?
      Ланселот - мужчина. Он опытный. Он мог разбудить меня,
показать, на что я способна, превратить меня в женщину  так,
чтобы при этом мне не нужно было становиться командиром.
      А потом, когда я стану искушенной женщиной, я могла бы
сойтись  с Этим Мальчишкой спокойно, отрешенно, и тогда  все
было бы прекрасно.
     Ну, то есть так я себя уговаривала.
      Увы, это все я выболтала Ланселоту. Ну.., пыталась.  Я
наговорила  уйму  чепухи..,  что-то  насчет  того,  что  мне
хотелось  бы  ощутить, как ведет плуг  твердая  рука,  чтобы
потом   самой  вспахать  поле,  что  мне  хочется  научиться
рыбачить,  как  положено, чтобы потом и в голову  не  пришло
забрасывать  в пруд леску без наживки. Тут все  зависело  от
того, насколько Ланселот проницателен.
      Тело мое пылало. Изнутри - от страсти, а снаружи -  от
взглядов сотен глаз. Мне казалось, что все смотрят на  меня.
Гвинифра, Артус, сам Ланселот, Этот Мальчишка. Я знала,  все
они  хотели,  что бы я перестала так вести  себя,  и  больше
остальных - Ланселот, потому что сам он все время глазел  на
принцессу.  Что-то  в этом было вроде  приказа  -  ну  а  вы
знаете, как я отношусь к приказам.
     - Ты хотел бы... - прошептала я.
     - Хотел бы.., ты об этом?
      - Вот уж не знаю, о чем ты подумал, но я - об этом. Он
пожал  плечами,  еще сильнее покраснел,  сердце  его  билось
часто-часто.
     - Что ж.., ладно.
      Вот  так  я  впервые  соблазнила  мужчину.  Я  встала,
c!%$(+  al в том, что Этот Мальчишка смотрит на меня,  вышла
из триклиния и поднялась по лестнице в комнату Ланселота, но
не  сразу.  Для начала я обошла весь дворец по кругу,  чтобы
меня  никто не заметил, и только потом пришла к его комнате.
Откинула  занавес  и  уселась на  кровать,  подперев  руками
подбородок.
      Через  тысячу  сто три сердцебиения (а сердце  у  меня
билось, как у испуганного зайца) пришел принц.

                          Глава 35

      Корс  Кант перебирал струны новенькой арфы, подаренной
Артусом после возвращения из похода. Он старался не смотреть
в  сторону  Анлодды,  которая беззастенчиво  строила  глазки
Ланселоту.  И все же она приковывала к себе его взгляд,  как
он ни напрягал волю.
     "Быть может, она наказывает меня за то, что я знаю, что
это она пыталась убить Артуса?" - гадал юноша.
     В конце концов Анлодде надоело дурачиться, она встала и
вышла..,  в  парадную дверь. У Корса Канта  стало  легче  на
сердце.   А  принц  Ланселот,  видно,  устав  после  похода,
удалился в свою комнату.
       "Надеюсь,   запасы  приворотного  бальзама   у   него
истощились", - с горечью подумал бард.
      Корс Кант погрузился в раздумья, и вдруг.., со стропил
прямо  ему  на  плечо  упал  здоровенный  паук  и  пребольно
вцепился  всеми лапами. Корс Кант вскрикнул и чуть  было  не
взлетел  в воздух, но в конце концов понял, что это  никакой
не паук: на плечо ему легла цепкая рука.
      -  Го.., сударь, - пролепетал Корс Кант, когда к  нему
вернулся дар речи.
      - Нужно кое о чем побеседовать. Ланселота и Кея там не
было, а ты, похоже, кое о чем умолчал.
      Нет,  не на плече у барда сидел паук. Он перебрался  в
желудок  и  принялся  там плести ловчую  сеть.  Корсу  Канту
ужасно  не  хотелось  никому  рассказывать  о  шибболах,   а
особенно   -  Артусу  Dux  Bellorum,  полководцу,  создателю
империи, защитнику Британии.
      Артус  встал и знаком велел Корсу Канту идти  за  ним.
Следом  за  бардом триклиний покинул король Меровий.  Взгляд
его  спокойных серых глаз и загадочная улыбка держали  юношу
так  крепко,  что ему и в голову не пришло  бы  удрать.  Они
пересекли  пиршественный зал, нырнули за большой гобелен,  и
оказались в коридоре, о существовании которого Корс  Кант  и
не догадывался.
      Они  пошли  налево,  потом направо,  миновали  дубовую
дверь,  затем - занавес, за которым коридор извивался  между
другими   помещениями  дворца.  Наконец  они   оказались   в
небольшом  кабинете, от пола до потолка заваленном  свитками
пергамента,  манускриптами, картами, какими-то  приборами  -
скорее  всего, географическими. Еще Корс Кант  увидел  макет
понтонного моста через реку Блайдлвид. Артус уселся за  стол
красного дерева, но прятать карты и макеты не стал.
      -  Силком  я  из тебя твоей тайны тянуть не  стану,  -
' "%`(+ он барда.
     - I tego arcana Dei, - произнес Меровий еле слышно.
     - И все же одного кусочка в головоломке мне недостает.
     - Да?
      Корс  Кант отшатнулся. Ему так не хотелось делиться  с
Dux  BeIIorum  ни одним из тех сокровищ, что он  повидал  во
время своего подземного странствия.
      Артус  сложил  руки "домиком", положил  гладковыбритый
подбородок на кончики пальцев.
       -  Я  желаю  увидеть  тот  свиток,  что  ты  добыл  в
подземельях Харлека. Он может быть.., священной реликвией.
     Корс Кант ахнул. Свиток! Он пронес его ск