ндр  Сергеевич. Жаль, Онегина в
старших  классах  проходят,  а  то  есть у Лены  почти  готовое  сочинение с
доказательствами.
     В старших классах  учиться  интереснее.  У  них и темы  для размышлений
более  глубокие. У места на  первой парте все-таки  есть свои  преимущества.
Пока   Анна  Дмитриевна  разъясняла  классу   суть  сочинения,  Лена  успела
подглядеть строчку  в  ее  записнушке. Та, конечно, лежала  вверх ногами, но
Лена умела  читать в любом положении.  "Десятый класс, -  гласила надпись. -
Как  поссорился Герцен-художник с Герценом-публицистом." Вот  это тема - то,
что  надо.  А  как  они  могли поссориться?  Сейчас  разберем.  Сначала надо
выяснить, кто такой публицист? Не критик ли это?  А если нет? Неважно, пусть
будет  критиком,  так интереснее. Значит, жил на свете Герцен и было у  него
раздвоение личности. Когда художником себя считал,  когда  публицистом, а  в
остальное  время  спал.  И  вот  однажды нарисовал Герцен-художник  картину.
Смотрит - не налюбуется. И слева-то она хороша, и справа  не  хуже, а если к
дальней стеночке отойти,  то и вовсе замечательно выглядит. В  ознаменование
появления на  свет  шедевра  русской  живописи  побежал  Герцен-художник  за
друзьями,  дабы  созвать их на славную пирушку, но  на улице переключилось у
него  в   голове  что-то,   и  повернул  он   назад,   возвратившись   домой
Герценом-публицистом.  Смотрит - картина  стоит. Свежая. Нераскритикованная.
Тут же  перо  в руку и ну статью  писать. Сразу нашел,  где недокрашено, где
перекошено,  где кривовато,  а где не отражена актуальность эпохи. Написал и
на улицу пошел. В скверике  посидеть, голову  от умных мыслей проветрить.  А
когда  последняя умная  мысль испарилась,  снова  стал он  художником. Домой
вернулся. Картина на месте, а что  это у  нас там на столе лежит? Поклонники
написали? Нет, лучше поклонницы! Махом прочитал  и разгневался. "Вот ведь, -
думает, - гады, вот ведь козлы. Замысла не увидели, величия не поняли. Да им
бы  только   ругаться!  А  понять?  Понять  тонкую  душу  художника!  Понять
неординарность его мировоззрения!"
     Тут  Лена  запнулась,  запутавшись  в труднопроизносимых словах. Она  и
простыми  бы обошлась,  но  помнила,  что  художники и  публицисты  простыми
словами не выражаются. Тем  временем Герцен-художник  порвал статью  и кинул
клочки бумаги под  стол,  а  потом побежал снова на улицу  за  водкой.  Лена
знала, что творческие натуры все свои неприятности заливают водкой. Особенно
художники и публицисты. А домой как раз пришел Герцен-публицист. Где статья?
Нету! Куда задевали? Заглянул под стол и завопил в небеса: "Вот она! Горькая
доля российского критика.  Никаких тебе почестей! Никакого тебе уважения. Не
успел написать, а уже нашелся кто-то, поиздевался. Добро бы только помял, да
под стол  кинул. Нет же, обязательно  надо порвать, да  еще так  порвут, что
потом  и  собрать-то  невозможно!"  И  с   горя  выпил  он   водку,  которую
Герцен-художник  для  себя   припас.  Выпил  и   заснул,   а  тут   как  раз
Герцен-художник проснулся. Смотрит, писем от поклонников нет,  от  поклонниц
тем более, да еще водку кто-то выпил.
     Лена перевела  дух. Пора  останавливаться.  Так ведь не до ссоры  -  до
мордобития дойдет.  А драки Лена не любила.  Она  снова взглянула  на чистый
лист  бумаги. И так ей плохо  стало от того, что  сочинение о прошедшем лете
все еще не написалось, что  она  поспешно отвела свой взор  от  стола. Умные
мысли  не  приходили.  В  голове  у  Лены  роились  пустячки,  которые любой
посторонний  субъект  непременно  обозвал  бы  фантазиями. Да, так бы  он  и
сказал:  "Пустые фантазии!"  И гневно фыркнув, удалился  бы навстречу важным
делам.
     А еще  Лене  хотелось сказку.  Но  не  русскую  народную и не  свою про
Онегина и Герцена. Ей  хотелось такую сказку, которую  еще  никто никогда не
слышал. Она даже не загадывала, чтобы попасть туда. Просто послушать. Но кто
тебе расскажет сказку в совершенно пустой квартире?
Глава 13,
     в которой Коля добирается до штаба и встречается с серыми гномами
     Штаб   находился  не   то  чтобы  в  укромном  местечке   -  скорее,  в
труднодоступном. Хотя любой  взрослый без  труда  бы  влез на  эту маленькую
площадочку, но какому взрослому  придет  в  голову  карабкаться по  деревьям
средь бела  дня. Оставалась, конечно,  ночь, а ночью взрослые спят. Не  все,
разумеется.  Но тем,  кому  ночью взбрело  шататься по  городу,  обследовать
деревья и вовсе недосуг.
     А Коле дорога была открыта. Разумеется, в штаб  он  попадал  не  сразу.
Сначала   следовало   забраться  на   покатую  крышу  гаража,   давным-давно
покрашенного  зеленой  краской.  Нога  ставилась на  цилиндрик  петли,  тело
взмывало вверх, а рука в мгновенном броске  ухватывалась  за негнущийся лист
крыши,  выступающий  над  стенкой.  Если  пальцы  соскальзывали,   то   Коле
приходилось спрыгивать обратно, потому что способностями циркового  гимнаста
он не  обладал и  удержаться на кругляшке, где помещался всего-навсего носок
кроссовки было невозможно. Но  если пальцы цепко держали  опору,  то  вторая
нога  смело  становилась на петельки,  скрепленные дужкой черного  замка,  а
первая  перебиралась на  верхнюю  петлю. Теперь оставалось закинуть  ногу на
крышу, сделать пятисекундный передых, чтобы собраться с духом, совершить еще
один рывок, перевернуться с бока на бок и блаженно распластаться на железных
листах. Только  в дождь эта операция становилась противной. Зато в солнечные
дни  можно развалиться на  крыше  и, заложив  руки  за  голову, уставиться в
безоблачное   небо,  чувствуя,  как  тепло  от   нагретого  солнцем   железа
пробирается сквозь рубашку.
     "Так это и есть штаб?" - разочарованно спросите вы.
     Ну нет, на такую простоту Коля не  купился бы. К тому же какой владелец
гаража будет счастлив,  наблюдая на своей хрупкой недвижимости  постороннего
сорванца. Какой владелец  не выбежит  во двор  и  не  попытаетсч надрать уши
возмутителю спокойствия, пользуясь малым возрастом  и совсем не боевым духом
нарушителя.
     Гаражу  отводилась  роль  первой  ступеньки.  Не  зря же  мы  постоянно
упоминали  дерево. Но сейчас лезть на него  еще не  следовало. Теперь стоило
перебраться на  плоскую  крышу кирпичной трансформаторной  будки.  Здесь уже
можно  отдохнуть подольше.  Полуметровый  бортик  неплохо  скрывал  Колю  от
непрошенных  зрителей, то и дело проходивших мимо. В  былые годы Коле вполне
хватало  и этой высоты, чтобы высунуть из-за бортика пластмассовый автомат и
играть. Поочередно освобождать Кибертрон от Автоботов или  Десептиконов. Или
помогать Стивену  Сигалу  расчищать  нижнюю палубу мощнейшего ракетоносца от
снующих внизу террористов. Игры полностью захватывали Колю, пока он не вырос
и  не догадался взглянуть в  листву  рядом растущего дерева попристальнее. И
что  бы вы  думали?  Там,  в сплетении  веток,  кто-то  неведомый приколотил
небольшую  дощатую  площадочку  для  неведомых  Коле  целей.  Прошло  немало
времени, прежде чем  Коля, зажмурив глаза от страха, решился перепрыгнуть на
самую  ближнюю ветку и чуть  не сверзился. Он проскользил подошвами сандалий
по старой  коре и удержался лишь потому, что неведомо как ухватился за ветку
повыше.  Так  он висел  еще пять минут, стуча зубами от страха и  открыв  на
всякий случай  только левый глаз.  Потом пальцы  разжались, и Коля  мешком с
картошкой ухнул вниз, приземлившись на спружинившие подошвы.
     Повторить попытку он рискнул через неделю. На сей раз он каким-то чудом
остался стоять на ветке. Сердечко ухало. Ноги дрожали от ужаса и возбуждения
и совершенно не хотели пробираться дальше.  Пришлось опять спрыгнуть. Третью
попытку он совершил на следующий день, в среду, но до заветной площадки Коля
добрался только в  пятницу вечером.  Тогда-то  он и оценил  все  достоинства
обнаруженного наблюдательного пункта. Его глаза  смотрели сквозь колышущуюся
листву на двор,  который был как на ладони. И ни одна  живая  душа не знала,
что за ней кто-то подсматривает с высот скрытого в зелени штаба.
     Постепенно Коля  так наловчился в преодолении препятствий, что весь его
путь от  первой петли до  штаба  занимал уже  меньше минуты. Спроси Колю: "А
почему  штаб?"  и  он  бы  затруднился ответить. Он бы просто  посмотрел  на
вопрошающего  внимательными голубыми глазами и задал бы ответный  вопрос: "А
что там еще может находиться?" Конечно,  на настоящий штаб Колино укрытие не
тянуло. Не  хватало штурвала, от которого убегали бы провода.  Не  доставало
горна и разноцветных треугольных флажков.
     Штаб вполне устраивал  Колю  и  таким.  И  Веню  устраивал.  Но  Ленка,
начитавшаяся  затрепанных  книжек,  вечно  напоминала  Коле  о   недостающих
предметах. Поэтому в ее присутствии просыпалось  у Коли беспокойство. Ну вот
хотелось ему, чтобы любому  Колин штаб казался самым настоящим. Во снах Коля
отчетливо видел  и  щелястые  стены из шершавых досок,  и  знамя в  углу,  и
сигнальные  флажки,  и  провода, тянущиеся  к штурвалу.  Но, проснувшись, он
никак не  мог вспомнить, где и как все это крепилось. У  Ленки спрашивать не
хотелось.  Тогда штаб  получался  не  Колин, а Ленкин.  Обустроить Коля  его
должен был сам.
     Начал он с главного. Со штурвала. Коля тщательным  образом обследовал и
"Детский  Мир", и "Спорттовары",  но штурвалы туда почему-то не  завозили. А
Коля бы купил. Он бы не пожалел своих тридцати семи рублей семидесяти  одной
копейки. Видимо, деньгам на роду было написано оставаться в Колиной копилке.
Не  найдя  главного, глупо  было браться за мелочи. Вот  и оставался штаб  в
изначальном виде и меняться не собирался.
     Он являлся бесценным сокровищем  и  без  всяких причиндалов. К примеру,
есть  у Коли своя комната, но  скажите вы мне, разве комната может считаться
своей, если туда  постоянно заходят папа и  мама, которые  переставляют  все
вещи по своему усмотрению, ни капельки  не  спросясь  у Коли.  Своя  комната
предполагает лишь наведение в  ней  порядка Колиными руками,  что ни в какие
достоинства  не  запишешь.  В  штабе  все  получалось  иначе.   Ни  в  одной
прочитанной   книжке  Коля  не  встречал,  чтобы   кто-нибудь   когда-нибудь
прибирался в своем штабе.
     И Коля не  мог  объяснить, почему штаб казался ему удивительным.  Гараж
был самым что ни на есть обыкновенным, за исключением того момента, что Коля
ни разу не видел его открытым. А так подобных гаражей сыскать два десятка  в
соседних  дворах  не  составляло особого  труда. И будка сверхъестественными
достоинствами не блистала. Правда, на ее стенах не было ни единого матерного
слова, и одно это уже  явно намекало на тайну. Зато сверху донизу кто-то уже
давно  выросший  раскатал меловыми  каракулями  шедевр  какого-то  классика.
Покосившиеся, но не подвластные времени строчки завлекали читателя картинами
наступившей весны с  сопутствующими ей трудностями.  "Люблю  грозу  в начале
мая, - вещали белые  буковки, - когда весенний  шумный гром как долбанет  из
под  сарая, и ни  дверей в нем, ни окон."  Заканчивалось стихотворение уже у
самой земли печальным финалом: "Построю новый я сарай, а тут опять  нагрянет
май." Коля  частенько задумывался над  этими  строчками,  особенно на уроках
алгебры,  но  так  и  не  мог  найти  в  них  тайного  смысла,  указывавшего
посвященным на штаб, спрятанный в ветках наверху.
     И дерево было самым обыкновенным. Коля считал его тополем, но проверять
свою догадку  не спешил, ему  хватало собственной  уверенности.  Как-то  он,
проходя  мимо  штаба,  показал  папе  на  краешек площадки,  выступающей  из
отогнутой  сильным  порывом  ветра  листвы. "Угу, - рассеяно кивнул папа.  -
Ничего особенного, Николя.  Наверное, кто-то  строил  там голубятню." И папа
вновь ушел в свои мысли. Папа что-то  напутал. Кому  они  нужны, эти голуби,
важно прогуливающиеся возле луж с радужными нефтяными разводами? Кому придет
в голову их ловить и строить им  голубятню? Да  ну, сущая ерунда получалась.
Коля не  любил  собак,  но понимал, что завести породистую овчарку  или  там
мастиффа круто. Но голуби-то! Нет, папе  просто было в ту минуту не до Коли,
также как и Коле в эту минуту не было дела до всего мира.
     Мир  остался внизу,  отделив  Колю тысячами начинавших опадать листьев.
Еще  месяца  полтора  и  штаб  вылезет  на всеобщее  обозрение.  Вернее,  на
обозрение  тех,  кто  смотрит  не  только  под ноги, но иногда  догадывается
обшарить взглядом балконы верхних этажей. Но Колю не волновало то, что будет
через  полтора месяца, ему  вполне хватало и этих безмятежных минут, скрытых
от взрослых дел и наставлений шелестом остроконечной  листвы. Если  бы  Коля
хотел  стать моряком,  ему не составило особого труда вообразить, что вокруг
него колышется  бескрайнее  море. Но полное  однообразие  морских  просторов
никогда не прельщало Колю. Если бы Коля готовился стать летчиком,  то листва
легко  превратилась бы в плотное облако,  сквозь  которое пробивался  бы его
самолет. Но и  в небо  Колю не тянуло. На самолетах ему летать приходилось и
он никак не мог  забыть  тягостный момент посадки, когда  уши закупоривались
невидимыми пробками и эти пробки немилосердно  вдавливались в ушные раковины
все глубже и глубже.  Да Коля и не знал, кем он будет, когда вырастет. Никем
Коле  быть  не  хотелось. В  детстве  Коля  любил,  раскачиваясь на качелях,
воображать  себя известным  автогонщиком, несущимся к  победному  финишу. Но
потом качели сломали и чувство куда-то испарилось. Нет, конечно же, Коля мог
представить   себя   взрослым,   сильным   и  решительным,  особенно   после
незаслуженного  подзатыльника от старшеклассников, на который  можно  только
промолчать, скрипнув зубами. Но в штабе Коле больше всего хотелось вообще не
расти. Чтобы папа и мама не старели, а Коля вечно оставался точно  таким же.
И чтобы ему разрешили не ходить в школу.
     Коли руки покачивали треугольник.  Черная  надпись изгибалась  змеиными
танцами,  но  читалась  вполне  отчетливо.  "Много-много  гномов  запекли  в
пирог..." Треугольник говорил загадками и Коля на всякий случай посмотрел на
гнома.
     Тот сидел  в  отдалении.  Штабные  тайны его нисколечко не  тронули. Он
непрестанно   бормотал  несвязные  словечки,  в   которых  проклинал  вполне
определенные  силы, оторвавшие его от мандаринов. То, что его ноги утопали в
россыпях  оранжевой шелухи, гнома на радостный  лад  не  настраивало. Или он
хотел, чтобы  Коля  так думал. Но Коля  думал о совершенно иных  вещах. Он и
видел окружающий  его  мир  и  одновременно  не  видел. Призрачные  картины,
возникавшие у него в голове, перемешивались с реальностью.  Оживали деревья,
раззявив  огромные   пасти  с  редкими  колючими  зубами.  Желтые   автобусы
превращались в ракеты и взмывали  в  небеса вместо того, чтобы следовать  по
маршрутам.  Средь  толпы  сновали  одноглазые  люди  из  тайной  страны  без
названия,  законспирировавшиеся   под   обычных.  Подъездные  двери  коварно
заманивали доверчивых людей  и тут  же  исчезали, оставив пленников до конца
времени мучаться в  холодных подъездах, из которых уже не существовало путей
на свободу. Сказки  не выглядели  оторванными  от жизни. Не  было  здесь  ни
замков, ни рыцарей, ни крестьян, вспахивающих свои поля, ни царей с угрюмыми
дочерями, ни  емель,  лихо скачущих на печках. Но  ведь  сказки живут  не по
шаблону,  даже если  кто-то  их  хочет  впихнуть  в  отведенные рамки  и  не
выпускать.  Сказки всегда  просочатся в щели и улизнут  окольными путями.  И
тот,  кто  захочет  их   увидеть,  увидит.  Но  чтобы  их  увидели  все  без
исключения...  Нет,  на  это Коле не  хватило  бы  и миллиона палочек. Да  и
взрослые не  обрадовались бы.  Взрослые  больше привыкли  к тому,  что жизнь
течет по правилам, определенным ими. И, определив правила, они уже не смогли
видеть мир иначе.
     Может за  это  и  любил  Коля  штаб.  За  то, что  отсюда  мир  виделся
совершенно   иным.  За  то,  что  здесь   прямая   обыденности  вспучивалась
округлостями  холмов  и зубами  горных пиков. Может  и волшебный треугольник
угодил к  Коле только  потому, что был у Коли штаб. И поэтому сидит с  Колей
гном. Вернее, уже не сидит, а настойчиво дергает за штанину.
     - Еще  мандаринов?  -  участливо  спросил  Коля.  Он плавал  в ощущении
собственного  могущества  и  хотел,  чтобы  весь  мир немедленно  наполнился
добрыми делами.
     - Нет, - капризно заявил гном.
     -  Нам  же  легче,  -  кивнул  Коля  и  приготовился нырнуть обратно  в
собственные мысли. - Наше дело - предложить, ваше дело - отказаться.
     Но  весь вид  гнома говорил о  том, что никакой уважающий себя гном  не
будет просто  так стоять рядом с человеком и без видимых причин дергать того
за штанину.
     -  К Леночке  хочу, -  сказал  гном  тоном,  не терпящим  не  малейшего
возражения. - С тобой скучно.
     Коле было все равно, скучно кому-то  с ним  или нет. Главное,  что  ему
самому с собой никогда скучать не приходилось.
     -  Подожди  минут пять,  -  отмахнулся  он,  надеясь продлить мгновения
сказочного блаженства.
     Гном  отпустил штанину,  но начал нетерпеливо разгуливать  взад-вперед.
Как ни  мал был  его вес, но  штаб легонько подрагивал после каждого шажка и
это дрожание отгоняло Колину отстраненность.
     - Ну хотя бы минутку, - взмолился Коля.
     Гном внял просьбам, уселся, скрестив ноги. Его губы безмолвно принялись
отсчитывать секунды. Когда над твоей душой кто-то стоит (или сидит с нервным
видом),  то  она  категорически   отказывается  мечтать.   Коля   пристально
всмотрелся  вниз, туда, где начинался ствол  дерева. Там происходило  что-то
интересное. Множество крошечных созданий сновало туда-сюда, сталкиваясь друг
с  другом  в  странном  ритме. Отсюда  казалось,  что они  водят  извилистые
хороводы. Будь  Коля поближе к земле, он бы принял эти неведомые существа за
серых  муравьев.  Но  шестикласснику  всегда  понятно,  что с  такой  высоты
муравьев  не углядеть,  будь  ты хоть  пять  раз  дальнозорким. Нет,  стоило
бросить  все  дела   и   посмотреть  на  творящееся   внизу.  С  только  что
растворившейся секунды Колины планы и планы гнома совпадали. Коля немедленно
вскочил  на  ноги  и, убедившись,  что гном  успел  зацепиться  за  штанину,
заскакал по веткам.
     Внизу оказались совсем не  муравьи. Сначала  они исчезли, расчистив для
Коли посадочную площадку. Потом  из-за  камешков  и  веток показались  сотни
голов, укрытых остроконечными колпачками. "Гномы,  - радостно ухнуло в груди
у Коли. - Да их тут целая тысяча!" Чудеса продолжались.
     Гномы немедленно вылезли из  своих кратковременных убежищ и  столпились
вокруг своего  золотистого собрата. Сотни  писков запонили воздух противными
вибрациями,  сотни  почти  неразличимых  пальчиков  уставились  на  Колиного
знакомца.  А тот  почему-то не радовался,  завидев  земляков, не  вопил,  не
прыгал, но  и  не делал никаких  попыток  улизнуть. Золотой  гном сник,  его
сияние поблекло и помутнело. А писк становился все громче и непереносимее.
     - Чего это они? - спросил не вникнувший в обстановку Коля.
     Любитель мандаринов не отвечал.
     Толпа  расступилась  и в кольцо  выбрался гном-одиночка.  Его  рост  на
гномью голову  превышал  остальных собратьев  гномьего  племени. Его  пышная
борода,  загибавшаяся к низу  в  дугу, почти  доставала до  земли. Он что-то
неразборчиво  крикнул переминавшемуся  с  ноги на ногу золотистому гному,  а
потом гневно ткнул воздух в направлении Коли.
     "Забрать  хотят,  -  с  ужасом  подумал Коля  и  на  глаза  навернулись
непрошенные  слезы. - Вот гады,  добрались-таки. Ну  что  за  день!  Сначала
палочки, теперь гном."
     Гном набрал воздуха в грудь и, задрав голову, что-то прокричал Коле. Но
его громкость даже близко не стояла с  вокальными данными Колиного знакомца.
По видимому он ждал ответа.
     - Не слышу! - нерешительно сказал Коля.
     Гном  крутанулся  на  носке,  обве