ка.
     - Не встал бы, - согласилась Лена. - Вот  из-за этого хозяин и не может
увести Пашку. Он никогда не поверит в эту первую ступеньку. Он верит и видит
только то, что есть перед глазами. Так?
     - Ну так, - кивнул Пашка.
     - Про хозяина после, - перебил Коля. - Почему ты  решила, что  Пашка не
знает гномьего пути?
     - А почему ты  решил, что Пашка знает? Почему? Просто  ты представил  в
своей голове картинку, на которой Пашка показывает гному дорогу. И поверил в
нее. И  нас хочешь  заставить  поверить. Только  ведь за твоей картинкой нет
первой ступеньки. Одна пустота.
     - Тогда  Димка! - Коля вытолкнул вперед малыша.  Ну не зря же он привел
их всех к Ленке и гному.
     - Почему? - снова  спросила Лена. - Потому что у него оказалась Золотая
Капля?
     - Да, - согласился Коля.
     -  Но  Золотая   Капля   имелась   и   у   бабушки-орденоноски,   и   у
малютки-наркоманчика,  да  и над  креслом  в гостинице висела.  Почему ты не
принес кресло? Может оно указывает дорогу.
     Колю охватило отчаяние,  ну что это,  как  не миражи?  Но  почему тогда
хозяин  выбрал  именно Колю? Ведь не  из-за  отсутствия буквы  "С" в  имени.
Выходит, тот,  кто не строит миражи, не  может уйти  с хозяином, а  тот, кто
строит, Темным Стеклам не нужен.
     - А кто тогда покажет дорогу?
     - Предзнаменовательница, - ответила Лена.
     - Какая еще Предзнаменовательница? - удивился Коля.  - Откуда она вобще
возьмется эта твоя Предзнаменовательница?
     - Она соткана из серебристых линий, - мечтательно сощурила глаза  Лена.
- Когда появится ее портрет, начнется ночь Путешествий и Путешественников, в
которой  найдется  дорога  для  гнома.  Ведь  так?  -  обратилась девочка  к
золотистой искорке.
     Гном пять  секунд  подумал, не стребовать ли за подтверждение мандарин,
но  потом понял,  что поспорить ему хочется больше, чем получить хоть дюжину
килограммов мандаринок.
     -  Не  так,   -  заметил  он.  -  Во-первых,  ночь  Путешественников  и
Путешествий... Не спорь,  -  перебил он возмущенно  открывшую  рот  Лену.  -
Во-вторых, начнется, не  когда  появится портрет,  а когда число  локонов на
лице отложится от точки начала времен.
     - На лице? - усмехнулся Пашка. - Бородатая она, что ли?
     - И вовсе не бородатая, - кинулась Лена защищать свою новую знакомую. -
Вот появится портрет, тогда и увидим.
     -  Точка начала времен, -  задумался  Веня. - Где  найти  точку  начала
времен?
     - Не времен, а  времени, -  поправила Лена.  -  Кто знает,  может в том
замке точкой начала времени был тот зал, где я загадала часы.
     -  А  в нашей  квартире время начинается на электронных часах, - сказал
Димка.  -  Поздно  ночью  все  цифры  превращаются  в  нолики  и тогда снова
начинается время. Потому что нолики - это ничего, а когда уже есть единичка,
то она называется одна минута первого. Так нас в школе учили.
     - Молодец - Димка! -  обрадовался  Коля.  - Следовательно, точка начала
времени,  конечно  же,  не  электронные часы,  а  полночь.  От полночи  надо
отсчитать число  локонов  на  лице  и  мы узнаем  точное время  начала  ночи
Путешествий и Путешественников.
     - А где появится портрет? - по-деловому спросил Пашка.
     - Не  знаю, -  растерянно произнесла  Лена.  - Предзнаменовательница ни
слова не сказала про место появления портрета.
     - Наверное, на выставке, - предположил Коля. - В Доме Художника как раз
проходит выставка авангардистов. Я афишу такую видал.
     -   И   вовсе   не   на  выставке,   -   обиделась  Лена.  -   Это   же
Предзнаменовательница!  Зачем ей появляться  на  какой-то  выставке. Если  и
вырисовываться, то не меньше чем в областной галерее.
     - Ты еще скажи -  в Москве, - ехидно  добавил Коля,  дуясь за неприятие
его версии.
     - Может и в  Москве, - язвительно согласилась Лена. - Но уж никак не на
твоей выставке.
     -  Миражи  строим, - перебил обсуждение Веня.  - Я вот что думаю,  если
Предзнаменовательница не сказала нам искать свой портрет, то мы  обязательно
его увидим. Как-нибудь да увидим.
     - И что? - спросил Коля.
     - И  ничего,  - ответил Веня. -  Просто сядем перед портретом  и  будем
ждать начала ночи, а там уж по обстоятельствам.
     - Сядем? - удивилась Лена. - Я  думала,  что  гномья дорога  только для
гномов.
     - Гном-то  пойдет,  - согласился Коля.  - Да и мне надо. Я все-таки  за
него отвечаю.
     - Тогда и я пойду, - сказала Лена. - Гном-то почти мой.
     Гном  не  возражал. Ни  об  участии  Лены  в  его  делах.  Ни  о  своей
принадлежности.
     - И  я, - сказал  Веня. - Палочками-то  вместе пользовались. Если б  не
гном, кто бы знал про эти палочки.
     - Лады,  - прищелкнул пальцами Пашка. -  Я с  вами. Если  хозяин  опять
встрянет, я уж найду, что ему сказать.
     Коля засомневался.  Одно  дело  -  показать дорогу.  И совсем другое  -
допускать совсем недавнего врага  к сокровенным тайнам. Не мог доверять Коля
тому, кто нагло отобрал у него палочки. Ну не мог, и  все. И сказать об этом
вслух  тоже  не мог.  Побаивался. Вдруг Пашка  сейчас  ухмыльнется  и станет
прежним.  И  Коле стало плохо. Просто от того,  что в  их компанию затесался
такой фрукт, как Пашка.
     -  Ты  чего, Коль,  -  тронул  его  за руку  Димка.  -  Возьми  его. Он
справедливый. Он мне ручку вернул.
     - Тебе-то, конечно, - сказал Коля, опасливо поглядывая в сторону Пашки.
- Ты думаешь, что если к тебе ручка вернулась, то он все всем возвращает.
     - Да, -  обрадовался Димка. -  Ты  только скажи, и он  любого  заставит
вернуть.
     - Кто  бы  мне  палочки  вернул, - еле  слышно прошептал Коля, но Пашка
услышал, поэтому пришлось быстро отвернуться и уставиться в  угол,  будто бы
ничего и не произошло.
     И Димка тоже услышал.
     -  Пашка,  верни ему палочки, - дернул он  Пашку за рукав, представляя,
что  Пашка тут  же сорвется с места и  побежит к  тому  нахальному субъекту,
который зажал неведомые, но видимо очень нужные Коле палочки.
     Пашка не  побежал. Пашка уставился в угол. Не в тот, куда смотрел Коля,
но тоже в угол. Палочки лежали в  кармане, а  рядом  стоял  Димка и ждал. Он
верил,  что  Пашка  достанет  палочки  хоть  с  края   вселенной   и  вернет
опечаленному Коле. И доставать-то палочки  совсем не надо. Вот  они,  совсем
близко. Но как можно расстаться с ними? Ведь четыре волшебных палочки  стоят
очень дорого.
     А Димка смотрел на Пашку и верил  в него. Пашка это  чувствовал, потому
что до этого дня никто в него так не верил. Нет, верили конечно. Что врежет,
что обругает, что пойдет  со своей компахой разбираться в соседнюю школу. Но
Димкина вера  была какой-то другой. И может быть она  стоила  сейчас гораздо
больше, чем все четыре  палочки. Рука потянулась  к карману.  Пашка  обругал
себя.  Он знал, что еще  не раз пожалеет о том, что так беспечно расстался с
могуществом. Знал, что ни один стоящий пацан так бы не  поступил.  Но сейчас
ему совершенно  не  хотелось  быть  стоящим пацаном.  Ему донельзя хотелось,
чтобы в него продолжали верить, как верил в него Димка.
     Палочки были  уже  в руке.  Плотно  сжаты, чтобы не хотелось  крутануть
напоследок и смыться отсюда в свою пустую квартиру.
     - Слышь, Наркота,  - хрипло  произнес Пашка и Коля  вздрогнул. - Слышь,
Колька, - и  Коля повернул  голову  к Пашке. -  На, забери, чтоб только  мои
глаза их не видели.
     Он неловко сунул  свою четверку Коле  в руки и сразу же отошел, а потом
уселся в кресло, уставившись в чисто вымытый пол.
     - Вот видишь,  - сказал Коле  Димка. Гордо сказал, словно это он вернул
палочки.
     Коля  молча  хлопнул Димку по плечу.  Не обидно, а ободрительно, словно
подтверждая Димкину  правоту.  Слов не находилось. Размер слов,  позволявших
оценить грандиозность свершившегося, просто  не умещался в квадратных метрах
Ленкиной квартиры.
     - Я же говорил, - заулыбался Димка. - Пашку стоит с собой взять. И меня
стоит.
     - Мал еще, -  хмуро  сказал Веня. Он тоже не  мог  поверить возвращению
палочек.
     - Возьмем, - твердо сказал Коля. - Парикмахерша сказала не отказываться
от  людей, на которых укажет Капля. Если Капля оказалась у  Димки, значит он
для чего-то нам нужен. Пригодится,  значит.  И будет  нас ровно  пятеро, как
концов у звездочки.
     Спорить никто не стал. Только Пашка ухмыльнулся, но как-то незло.
     - Вечер уже, - тихонько заметила Лена. - скоро мама придет.  А я уборку
еще не закончила.
     - Уже уходим, -  распорядился за всех Коля и первым направился к двери.
Народ потянулся за ним.
     - В общем,  если что, -  донесся ему в спину Пашкин голос, - зови. И не
обязательно,  когда  ночь.  Даже  если по  жизни что  надо. Я не откажусь, я
сделаю.
     Неправильный  какой-то   голос  был  у  Пашки.  Или   Коля  слушал  его
неправильно.  На  глазах вырастал  мираж.  Только какой:  про исправившегося
Пашку или про Пашку хитроумного, коварно втирающегося в доверие.
     Но  ведь  Димка  поверил. И он, Коля,  может. Надо  просто попробовать,
попытаться, даже  через "не  могу".  Цепляя пальцем собачку  дверного замка,
Коля  качнул головой так,  что  булькнуло в ухе. Мираж распался на кусочки и
растаял. Коля поверит. Он уже почти что взрослый. Значит,  может сделать то,
что не хочется. Сделать не вопреки чему-то и не  по приказанию кого-то, а по
своей доброй воле. А интересно, "сила воли" и "добрая воля"  - одно и  то же
или совершенно разные вещи?
Глава 38,
     которая получилась для Вени самой страшной
     Опасность поджидала Веню за углом. Там, где пролегали  кроваво-багровые
полосы,   оставленные  предзакатным  солнцем.   Опасность   встретила   Веню
зловеще-ласковой   улыбкой.    Опасность   сверкала    колючими   огоньками,
притаившимися в нечеловеческих глазах. А повернуть назад не мог Веня, уже не
мог.
     Нет, это  существо теперь  нельзя  было назвать даже вампиром. Веня, по
крайней  мере, не стал бы этого  делать.  Голова  страшилища распухла.  Лицо
приобрело красноватый оттенок то ли от  проступившей  крови, то  ли от лучей
багрового светила, неуклонно снижающегося над горизонтом. Из рукавов пиджака
торчали скрюченные пятипалые конечности, увенчанные матово-розовыми когтями.
Ножки  семенили  и пританцовывали.  Видимо, от  радости, что  Веня почтил их
своим  присутствием. А  может  они предвкушали, как славно им  будет плясать
танец смерти над растерзанным Вениным телом.
     Наступал  багровый   час,  не  отмеченный  на  подавляющем  большинстве
циферблатов. Потусторонние силы сметали прохожих с улицы в тесные квартиры и
темные подъезды. Стекла в домах полыхали. Все до единого. Те же, что угодили
в тень,  мрачно чернели, как  очки  хозяина Темных Стекол. Им  тоже хотелось
прильнуть  к  всеобщему безмолвному веселью, которое  дарили  холодные  лучи
светила. И Вампир, днем сумрачный и  спокойный, сейчас раздулся от осознания
своего  сверхмогущества.  Он  тоже  вписывался  в  черно-кровавый  карнавал.
Деревья надевали на  себя черную  маску  горя  и  выстраивались вдоль  улицы
скорбными  силуэтами  на  фоне  красного  занавеса  небес,  опустившихся  на
приземистые  колонны  стен,  бурых  от  этого  ненормального  солнца.  Земля
пропиталась красно-коричневым.  Асфальт  растекался  мертвым пламенем.  Дома
склонились над  Веней, готовые  обрушиться  и превратиться в груду хлама, на
которую взберется существо с когтистыми лапами, облизнет выпирающие из пасти
клыки  и завоет,  вознося  славу  кровавому  куполу  над  затихшим от страха
городом.
     Нет,  если бы  на то была  его воля,  Веня благополучно отсиделся бы  в
своей квартире и ни за какие сокровища мира не вышел во двор в багровый час.
Но  об этом  не догадывались ни отец, ни мать. Поэтому в булочную  отправили
именно Веню. А ведь пойди за хлебом кто другой, и  история могла закрутиться
совершенно иначе.
     Если бы за хлебом нужно  было идти отцу. Нет, он бы  просто отмахнулся:
"А, обойдемся!"  И  снова спрятался бы за газету.  Папе  можно  не ходить за
хлебом и мир от этого не рухнет.
     Вот если бы мать сама пошла за хлебом. Ей вампиры не страшны. Вампир не
мамин,  вампир Венин. Личный. Но  мать  только прикрикнет: "Почему опять  не
купили  хлеба?!" И  засыпет в  кипящую воду  несколько пригоршней вермишели.
Побольше засыплет, потому  что и хлеб, и вермишель из муки сделаны. И ничего
страшного в мире не случилось бы.
     Но папе не пришлось вылезать из-за газеты, а маме распечатывать кулек с
вермишелью. Потому  что у них есть Веня, который не может ни отмахнуться, ни
прикрикнуть. И  конец света не наступит,  если  Веня  встанет из-за  стола и
сбегает до ближайшей булочной в час, когда восьмерка и девятка на циферблате
раздвигаются,  выпуская в  свои  ряды  черную  закорючку с острым когтем  на
конце. И часовая стрелка уже  замерла напротив ужасной пришелицы, а минутная
подбирается к безмятежно спящему на вершине числу двенадцать. Но это Веню во
дворе ждет вампир. Маму  же ждет плита и кастрюля с вскипающим супом. А папу
бодрый диктор, который улыбнется и начнет читать про  события  в стране и за
рубежом. И Веня не может не пойти за хлебом, как счастливый Вовка-октябренок
из "Родной речи".
     Разумеется, вампир никуда не делся. Он  ждал. Веня  проскользнул в тени
домов к  ближайшей  булочной, уже предвкушая быстрое  возвращение  домой. Но
злобные  силы не собирались  так быстро  отпускать пленника, забредшего в их
сети.  Может, они хотели  оставить  Веню  в своих владениях навсегда. Вдруг,
когда стрелки на папином будильнике отмерят десять часов, циферблат незримых
часов для Вени полностью прогонит знакомые цифры и заполнится закорючками.
     "Санитарный день". Ужас пробрал Веню. На всякий случай он  изо всех сил
потянул  на  себя  массивную скобу  ручки.  Дверь лязгнула  и  даже  немного
сдвинулась, но не открылась. Надежда испарилась. Можно возвращаться домой. И
тогда цепкие мамины руки поставят Веню перед  собой, а отец на время забудет
про газету и приглушит звук  телевизора, чтобы новости в Таиланде, Индонезии
и Литве не мешали осознанию Вени своего проступка. И его накажут. За то, что
семья  осталась  без хлеба.  За  недогадливость. За лень дойти  до следующей
булочной. За накопившиеся за  неделю мелочи. Потом мать вступится за Веню, а
отец ей не разрешит.  И  они поссорятся. И будут  кричать уже не  на Веню, а
друг на друга, но Вене  от этого будет  нисколько не  легче. А  потом отец с
размаху разобьет тарелку об пол,  а  мать заплачет.  И в квартире  поселится
невидимая, но очень ощутимая тяжесть. Тяжесть,  которую Веня собственноручно
притащит в квартиру вместо хлеба, если не прорвется к следующей булочной.
     Веня  решил схитрить и подойти  к очередному бастиону обходными путями.
Но  обернувшись назад он увидел серую пелену, покрывшую  и траву,  и дорогу.
Она колыхалась,  и  на  поверхность выплескивались  багровые искорки. Парные
искорки.
     Крысомуммии. Они не пропустят Веню тенистым  путем. Остается всего  две
дороги:   или  домой,  или  вперед,   к  одинокому  киоску,  прижавшемуся  к
деревянному бараку в дальнем конце улицы.
     Вампир  стоял  на  самой  середине  проезжей  части.  Вот  бы  пронесся
скоростной автомобиль и мощным ударом отбросил переломанное тело к  стене. И
Веня благополучно добрался бы до киоска. Но все  до единой  машины исчезли с
Вениного  пути.  И  Веня  вышел  на  улицу,  оставив за  спиной  захваченный
крысомуммиями двор.
     Солнце  раздулось  как  голова вампира  и  теперь  багровело  над самой
землей. Здесь  не было тени.  Всю улицу охватили багровые лучи, лишь деревья
скрючились уродливыми черными  статуями,  да  темнел  далекий киоск,  словно
поставленный  набок  громадный  спичечный коробок.  Толстый.  На 120 спичек.
Такой  же,  как  Веня  обнаружил  в  отцовском  ящике,  наполненном  всякими
странными вещичками.
     Улицу  окутывало  не только  кровавое сияние, но и тишина.  Веня напряг
слух.  Нежный.  Чуткий. Музыкальный. Обеспечивавший ему  в  младших  классах
пятерки по  пению. "В Куединском районе плюс  семь, в Большесосновском  плюс
шесть..."  - тихо донеслось  до Вени и оборвалось. Странно  донеслось, будто
говорил почти что сломанный инопланетный  робот. Знакомые звуки превратились
в потусторонние голоса, разбились на эхо и  погасли. Тишина победила. Тишина
оглушала. В уши словно  забилась вата и ее  нестерпимо хотелось вытащить или
хотя бы  проткнуть.  Внутри ушей что-то вибрировало  и ворочалось, как будто
там копошилась крохотная крысомуммия.
     Надо  было  удирать,  пока  Веня   сам  не  пропитался  лучами  заката.
Мимолетный взгляд  на часы не порадовал. Черная закорючка вполне освоилась и
съела  девятку.  Но хуже  всего  оказалось  то,  что семерка начала противно
выгибаться,  превращаясь  в узловатый палец  с  зарождающимся  коготком.  До
киоска лежала пустынная дорога, но Вене  требовалась  тень. А справа высился
выросший  как  по волшебству  забор, отгородивший  полуразрушенную  избушку.
Слева  был  отличный проход,  но  там  маячил мужик в  телогрейке. Он что-то
разрывал возле бортика, уводящего в подвал, и приговаривал: "Не так-то все и
просто, господа хорошие, не так-то  просто."  Лицом  он напоминал известного
летчика Скаржинского, первого из поляков, пролетевшего над Атлантикой в 1933
году.
     Неправильность  дрожащим маревом  загородила обходную  дорогу.  Обычный
мужик в  телогрейке  матерился  бы  через слово, а  этот вел  себя  чересчур
странно. Из полуоторванного кармана торчала скрипка. И  Веня не пошел  туда,
потому что скрипки не  носят в карманах телогреек,  а бродяги  не похожи  на
знаменитых летчиков. Потому что мужик получился неправильным, таким  же, как
и Венин вампир, как  кровавый вечер, как  закорючка на циферблате. И  спасти
Веню мог только хлеб. Там, в далеком кисоке, к которому ему предстояло  идти
через залитую багровым светом улицу.
     И тогда вампир  заговорил. О! Лучше бы  он молчал.  Потому что молчание
подтверждало,  что какие-то  незримые  правила  еще  выполняются.  Но  голос
обрушил законы. Голос  взвился ехидным  фальцетом  и водрузил  мертвый  флаг
победы на горе ужаса. Вениного ужаса.
     Вампир торжествовал и прикрикивал внятно и складно. Словно пел.  Голова
его свешивалась над  Веней, а ноги топали по острым досочкам забора. Как это
у  него получалось, Веня  понять  не мог, но  ему  было не  до  рассуждений.
Голосок  вампира,  вкрадчивый, плавный и нескрываемо  триумфальный  давил на
Веню и пригибал к земле.
     "Мне нечего бояться. Мой час уже пробил. Гляди-ка мальчик Веня, куда ты
заступил."  -   голос   закрадывался   в  душу,  а   топоток  ног   ритмично
аккомпанировал.
     Слева  снова замаячил проем. Веня подобрался и решил  скоростным нырком
ворваться  в  тень  двора.  Но в  проеме по развалившейся  хоккейной коробке
раскатывал веселый,  злобно скалящийся Буратино. Не из детского фильма, нет.
И  не из книги.  Свой собственный,  Венин  Буратино. Который точно знал, что
делать  с  Веней, когда тот попадет  ему  в деревянные, не  чувствующие боли
ручки. Пока Буратино был занят. И гоночная машина описывала  следующий круг.
Совершенно бесшумно. Буратино смотрел перед собой остекленевшим глазами и не
замечал Веню. Пока не замечал. И надо  поскорее шагать вперед, пока гоночная
машина не сменила курс и  не выехала на улицу наперерез Вене. Ноги едва-едва
отрывались от земли. Возможно, их сковывал медоточивый голосок.
     "А-а-а, не лужи те просторы, и грязью  не назвать. Ты чуешь силу страха
и поздно  отступать," - огромная голова вампира внезапно очутилась у другого
уха,  а ноги,  обутые  в блестящие бордовые туфли скакали, то по дребезжащим
карнизам подоконников, то по балконным перилам, то просто по стенам, касаясь
их лишь  ребрами  подошв.  Голосок  тянулся  непрерывно,  не  давая  Вене ни
малейшей передышки, чтобы успокоиться и перестать бояться.
     "Дорога твоя станет... скользить... как-будто чья-то кровь. И с  каждой
новой ночью сила страха..