случае  той,  в  ласковых  недрах
которых рождаются Никиты-младшие...
   Кофе и впрямь  оказался  отменным.  Пока  Никита  пил  его  -  маленькими
глотками, смакуя и обжигаясь, Мариночка не спускала с  него  глаз.  А  потом
произошло и вовсе  неожиданное:  она  присела  перед  Никитой  на  корточки,
по-хозяйски положила руки на колени и посмотрела на него снизу вверх.
   - Хо-орошенький, - нараспев произнесла она. - Твоя жена дура.  Или  сука.
Хотя одно не исключает другого. Кофе сразу же загорчил и застрял  в  глотке:
выходит, Мариночка пронюхала об истории  его  взаимоотношений  с  Ингой.  Не
иначе, как Корабельникоff сам рассказал ей об этом, -  в  жаркой  полуночной
койке, способной развязать любые языки.
   - Ты встретил не ту женщину,  дорогой  мой!  Вот,  если  бы  ты  встретил
меня...
   Нет, она вовсе не соблазняла его, хотя любое слово, слетевшее с  ее  уст,
можно было бы рассматривать как соблазнение, как искушение, -  любое  слово,
любой жест, любую, ничего не значащую фразу. Почему  он  раньше  не  замечал
этого? Или  Мариночке  вовсе  не  хотелось,  чтобы  он  замечал?  Н-да,  Ока
Алексеевич, ты еще наплачешься со своей маленькой женушкой...
   - Будем считать, что я тебя встретил...
   Черт,  неужели  это  произнес   он?   Изменившимся   щетинистым   голосом
похотливого самца? Латинского любовника, по выражению  Нонны  Багратионовны,
будь она неладна... Внутренне ужасаясь, Никита скосил  глаз  на  собственный
пах, в котором наблюдалось теперь едва заметное шевеление. А ведь  Мариночка
не сделала ничего такого, чтобы  спровоцировать  этот  процесс  -  столь  же
приятный, сколь и неконтролируемый.
   А если бы сделала?
   Черт, черт, черт... Сколько он не спал с женщинами? Вернее, сколько он не
спал  со  своей  собственной   женой?   С   тех   самых   пор,   как   погиб
Никита-младший... Нельзя  сказать,  что  у  него  не  возникало  желания,  -
возникало... Робко маячило на горизонте, выглядывало из-за угла,  и  тут  же
стыдливо уходило. Да, именно так. Оно выглядело порочным, недостойным -  как
обворовывание склепа, как танцы на могиле. И вот теперь - пожалуйста...
   - Ну как кофе? - спросила Мариночка.
   - Очень... Хороший...
   Кровь отхлынула от Никитиных висков и через секунду переместилась в  пах,
вместе со всем остальным - печенью, селезенкой и сердцем. И дряблым  умишком
горного архара, чего уж тут скрывать. Не-ет... Нужно делать отсюда  ноги.  И
немедленно...
   - Я старалась. Тебе правда понравилось?  -  спросила  Мариночка  голосом,
каким обычно спрашивают: "Тебе понравилось, как я сделала тебе минет"?
   - Да, - сказал Никита голосом, каким обычно говорят: "Сделай это еще раз,
дорогая".
   - Я рада, - ее руки, до этого легкие и невесомые, отяжелели.  -  Ты  даже
представить себе не можешь, как я рада.
   Впрочем, и сам Никита отяжелел. Он готов был пойти ко дну, ничего другого
не оставалось: Инга  целый  год  держала  его  на  голодном  пайке,  -  его,
здорового мужика тридцати трех лет... Похоронила  заживо,  вырыла  еще  одну
могилу - рядом с могилой Никиты-младшего... Как будто  только  у  них  погиб
ребенок, сын... Как будто это не случается сплошь и рядом... Инга - сволочь,
инквизиторша, давно пора ее  бросить...  Хорошая  мысль  -  бросить...  Инга
сволочь, фригидная дрянь, монашка без четок и креста, а он,  дурак,  до  сих
пор не нашел себе женщину... А мог бы, мог... Ну и  черт  с  ним,  с  нее  и
начну, с Мариночки... Пересплю с этой сытенькой сучкой, от нее не  убудет...
Плевать, что она сучка... Плевать, что она - жена патрона, он  сам  виноват,
старый хрыч... Женился на молоденькой... А впрочем, это его дела...  Это  их
дела... Так что, плевать, плевать, плевать...
   Неизвестно, что произошло бы через пять минут, если бы не Эка.
   Вернее, если бы не взгляд Эки. Никита почувствовал его спиной - холодный,
полный равнодушия и расчетливости взгляд наемного убийцы. Хотя...  Не  таким
уж равнодушным он был. И не таким холодным, судя по тому, как  по  взмокшему
Никитиному позвоночнику застучали капли пота.  В  любом  случае,  наваждение
прошло. И Никита перевел дух. И осторожно снял с коленей Мариночкины руки.
   - Ну-у... Что еще не слава богу, дорогой мой? - надула губы Мариночка.
   - Мне пора...
   - Испугался? - черт, она безошибочно  просчитала  траекторию  и  уперлась
глазами в застывшую глыбу антрацита. - Если хочешь, она уйдет... Эка!...
   В этой последней ее реплике было  что-то  вызывающее,  какой-то  скрытый,
недоступный Никите смысл, и он сразу же почувствовал себя фигурой  на  чужой
шахматной доске, эпизодом в чужой партии.
   - Лучше уж я уйду, - сказал Никита.  Мариночка  расхохоталась,  и  партия
перешла в эндшпиль.
   - А что так? - повела плечами она. И аккуратно  сняла  руки  с  Никитиных
колен. А потом снисходительно похлопала его по щеке.
   Щеку что-то кольнуло,  и,  спустя  секунду,  Никита  сообразил,  что  это
кольцо, болтавшееся на безымянном  пальце.  Дешевое  колечко  со  стекляшкой
вместо камня. Ни в какое сравнение не идущее  с  платиновым  колье,  которое
было подарено на свадьбу  влюбленным  пингвином  Корабельникоffым.  Польское
серебро с дутой пробой, какого навалом в любом сельпо  с  захватывающим  дух
ассортиментом: яблоки, селедка и такое вот серебро... А  ведь  оно  было  на
Мариночке еще тогда, когда Никита впервые увидел ее в "Amazonian Blue". И на
свадьбе  тоже  присутствовало.  Черт  знает  что,  даже   на   романтическое
воспоминание не тянет, слишком уж непрезентабельно... Ни, один влюбленный не
подарит такую дешевку...
   - Значит, уходишь?
   - Пора. Хозяин ждет, - соврал Никита.
   - Ну-ну, передавай ему привет.
   - Обязательно...
   Ни обиды, ни сожаления. Отказавшись  от  столь  заманчивого  предложения,
Никита сразу же перестал представлять для Мариночки интерес.
   ...Он даже не помнил, как оказался на улице. Пыльный  шелест  разомлевшей
на солнце листвы показался ему освежающим гулом прибоя, да и  асфальт  вовсе
не плавился под  ногами:  после  удушающе-страстной  мышеловки,  которую  он
только что покинул, даже Сахара выглядит раем земным.
   Раем, адом...
   Что-то странное происходило в доме, что-то странное... И  это  "странное"
напрямую было связано с искусительницей Мариночкой. Нет, это было бы слишком
просто... Искусительницы вьют гнезда в сердце и в паху, но им и в голову  не
придет влезать в чужие головы и устраивать там генеральную  уборку,  попутно
выкидывая дорогих людей - как никому не нужные, старые вещи.
   Никита тотчас же попытался забыть - и о доме, и о  Мариночке,  но  стоило
ему только вставить ключ в замок зажигания и повернуть его, как казалось  бы
навсегда забытые строчки считалочки всплыли сами собой:

   ...Ибо тот, кто в рот
   Камень сей берет,
   Редкий дар имеет:
   Ворожить умеет...

   Камень... Стекляшка в дешевом серебре  на  безымянном  пальце.  Надо  же,
дерьмо какое!... Нет, никогда... Никогда больше он не переступит порог этого
дома!...

***

   ...Клятва была нарушена в сентябре.
   Двенадцатого, если быть совсем уж точным. В день рождения Инги.  Это  был
второй день рождения Инги без Никиты-младшего. И Никита совершенно  забыл  о
нем. Потом он даже не мог объяснить себе, как это  могло  произойти.  Обычно
они праздновали его только втроем - Инга, Никита и Никита-младший.  Странная
традиция, прижившаяся в их доме вместе с рождением сына, связана с  поездкой
в маленький форт у Кронштадта. До форта они обычно добирались на  стареньком
катере Левитаса. Митенька салютовал святому семейству  выстрелом  пробки  из
бутылки шампанского и  почтительно  убирался  из  дня  рождения.  До  самого
вечера.
   До  самого  вечера  -  только  они   и   островок,   выложенный   красным
потрескавшимся кирпичом. И Залив.
   Ровно пять лет.
   В куртках или в рубашках с коротким рукавом, в зависимости от  погоды;  с
шашлыками,  фотоаппаратом,  с  дурацкими  воздушными  шарами,  с   дурацкими
колпаками,  с  дурацкими  свистульками,  с   дурацкими   играми,   дурацкими
счастливым смехом; с дурацкими свечками  в  дурацком  покупном  торте  -  их
всегда было ровно четырнадцать: всего лишь повод,  чтобы  притянуть  к  себе
Ингу и выдохнуть в мягкие волосы: "Ты у меня совсем девчонка,  совсем...  Ты
всегда будешь девчонкой, сколько бы лет ни прошло..."
   После смерти Никиты-младшего изменилось все. Никто больше не вспоминал  о
форте и о четырнадцати свечах, воткнутых в покупной торт.  Скорее  всего,  и
сам форт перестал существовать, ушел под воду, как ушел под воду  их  сын...
Но Никита помнил, помнил - красные кирпичи,  сине-зеленая  вода  и  ощущение
счастья.
   Он помнил, весь год помнил, а потом забыл.
   Тем более что вычеркнутый из календаря день рождения Инги  заслонил  день
рождения Мариночки. Он тоже пришелся на двенадцатое, кто  бы  мог  подумать.
Никаких легкомысленных свистулек не предполагалось, все было  монументально,
Даже к десятилетнему юбилею компании так не готовились. Если  так  и  дальше
пойдет, то вконец очумевший Корабельникоff вполне может объявить двенадцатое
сентября нерабочим днем, с него станется.
   Все  утро  Никита  просидел  у  Нонны  Багратионовны  в  ожидании  босса.
Секретарша была особенно не в духе и потому бросила  в  кофе  не  три  куска
сахара (как обычно), а четыре. Нина  Багратионовна  с  яростью  выдвигала  и
задвигала  ящики   своего   стола,   рылась   в   немногочисленных   стопках
документации. К тому же в пику  "этой  девке"  облачилась  в  глухое  черное
платье, которое без всякой  натяжки  можно  было  назвать  траурным.  Никита
сильно подозревал, что именно в этом платье она  дефилировала  на  похоронах
собственного мужа, сгоревшего в огне непосильных для него плотских утех.
   - У этой девки день рождения, - заявила она, как только Никита переступил
порог Корабельникоffскогo предбанника.
   - Да? Вот черт...
   Для Никиты новостью стал совсем не факт дня рождения Мариночки,  в  гробу
он видел Мариночку Новостью для него стало то, что он забыл о  дне  рождения
собственной жены. Забыл, и только сейчас вспомнил. Да и то благодаря ехидным
стараниям Корабельникоffской секретарши, никак с Ингой не  связанным.  "Надо
бы что-то подарить Инге", -  пронеслась  в  голове  трусливая,  заискивающая
мысль. Что-то  запоминающееся...  Со  значением...  Что-то,  что  сможет  их
примирить... Немного грустное, но светлое...  Мантую...  Форт  на  Заливе...
Обшарпанный лифт в доме Митеньки Левитаса, эскалатор метро,  неуютный  салон
"девятки", последний ряд в "Колизее", - карту тех мест, где им так  хотелось
заниматься любовью... Но  даже  эта  гипотетическая  карта  была  связана  с
Никитой-младшим. И валялась сейчас, никому не нужная, среди  его  паззлов  и
книжек... Все, все было связано с Никитой-младшим... Но Никиты нет и никогда
больше не будет, и потому мысль о подарке заранее обречена на  провал,  так,
дрянное утешительство, не более.. И все же, все же...
   - Вот черт... Подарок все равно нужен, - вырвалось у Никиты.
   Нонна Багратионовна уставилась на несостоявшегося латинского любовника  с
плохо скрытой ненавистью.
   - И вы туда же, Никита? Ну ладно, все наши сошки с утра подарки  несут...
Шефу, поскольку эта девка вне досягаемости... Даже  предположить  не  могла,
что у нас в компании такое количество подхалимов... Но их еще можно  понять,
карьерные соображения... Но вы-то, вы-то!...
   Подхалимов,  надо  же...  Должно  быть,  Никита  был  единственным,  кому
Корабельникоff  в  открытую  сказал  "Травой  перед  ней  стелись"...   Всем
остальным оказалось достаточно прикрытых начальственных век. И  демонстрации
колье на свадебной вечеринке.
   - Да вы не поняли, Нонна Багратионовна! У моей  жены  сегодня  тоже  день
рождения. Закаменевшее лицо секретарши смягчилось.
   - Вот как? Передайте ей мои поздравления... Надеюсь, вам с женой  повезло
больше, чем Оке Алексеевичу... Надеюсь, что она...
   "Надеюсь, что она не такая дрянь, как Мариночка", - хотела сказать  Нонна
Багратионовна. И не сказала.
   "Что вы! У меня замечательная жена", - хотел сказать Никита. И не сказал.
А  сказал  совсем  другое,  от  чего,  по   здравому   размышлению,   стоило
воздержаться, чтобы не накручивать Нонну еще больше.
   - А вы-то что так переживаете, Нонна Багратионовна?  Из-за  дня  рождения
расстроились?
   - Оставьте... Плевать мне на ее день рождения... В любом  случае  Ока  ей
презент преподнес еще тот!
   - И какой же? - после шикарного свадебного колье  Никиту  не  удивила  бы
даже вилла в Малибу, даже скромный островок на окраине Карибского моря.
   - Улетает. Сегодня ночью. В Мюнхен, представьте себе... Очень вовремя.
   - Неужели срослось?  -  поинтересовался  Никита,  без  всякого,  впрочем,
энтузиазма.
   - Свершилось!...
   Разговоры о Мюнхене шли уже давно. Корабельникоffу  нужны  были  немецкие
инвестиции, переговоры об этом начались  за  год  до  появления  в  компании
Никиты, и вот,  пожалуйста,  все  разрешилось  в  самый  подходящий  момент.
Осененный Мариночкиным днем Ангела.
   О поездке в Мюнхен Никите сообщил  и  сам  Корабельникоff  спустя  четыре
часа, по дороге во Всеволожск, в  загородный  дом,  где  решено  было  пышно
отметить  столь  знаменательное  событие  светским  раутом  с  коктейлем   и
фейерверками. А еще раньше Никита забросил на Пятнадцатую линию целый  ворох
разнокалиберных свертков, оперативно сбившихся в кучу под лозунгом: "ясак от
подчиненных". Для того чтобы  перетащить  их  в  квартиру,  Никите  пришлось
сделать три  ходки.  Между  первой  и  второй  произошло  странное  событие,
которому Никита, впрочем, не придал никакого значения.  Оно  всплыло  потом,
много позже, когда судьбы многих людей сплелись в единый трагический клубок,
да так и задохнулись в этом клубке, во всех этих петлях из  жесткой  шерсти.
Кто знает, что бы произошло, если бы Никита все-таки задержался  в  доме  на
пятнадцать ничего не значащих минут, если бы  он  потянул  за  кончик  нити,
торчащей из клубка. Может быть, и самого клубка бы тогда не возникло?...  Но
он сделал то, что сделал.
   Вернее, не сделал ничего.
   Подъезжая к Пятнадцатой линии, Никита нисколько не волновался.  Мариночка
с Экой уехали во Всеволожск  еще  утром:  во  всяком  случае,  именно  такой
информацией обладала вездесущая Нонна Багратионовна. Да и сам Корабельникоff
подтвердил ее впоследствии, когда ("не  в  службу,  а  в  дружбу")  попросил
Никиту забросить подарки от сплоченного коллектива к себе  на  квартиру.  Не
тащить же их во Всеволожск, в самом деле! А Мариночке будет приятно найти их
завтра...  Или  послезавтра.  Когда  они  вернутся  в  Питер.  "Ага,  и  под
рождественскую елку сложить все это дурно пахнущее  великолепие,  по  носкам
рассовать", - тотчас же  подумал  Никита,  но  от  язвительного  комментария
воздержался.
   Подарков накопилось прилично - слишком много людей хотели  упрочить  свое
положение в компании таким немудреным способом.  Да  и  за  примером  далеко
ходить не надо было. Ушлый начальник  отдела  по  маркетингу  Леня  Васенков
получил место вице-президента только потому,  что  змея-Мариночка  пару  раз
снисходительно повела хвостом в сторону его скабрезных шуточек в узком кругу
посвященных... Никита занес первую, оттягивающую руки партию  в  квартиру  и
сбросил ее в  прихожей.  Проходить  дальше,  в  комнаты,  не  было  никакого
желания,  в  любом  случае,  Мариночка   простит   его   за   свалку   едких
верноподданнических отходов. Вот только...
   Где-то в самой глубине, в недрах гулких Корабельникоffских  апартаментов,
он услышал шорох. И  что-то  отдаленно  напоминающее  торопливые  испуганные
шаги. Несколько секунд Никита стоял, прислушиваясь.
   Ничего.
   Ничего и не могло быть. Тлетворный, бьющий в нос запах порока,  свального
греха, отправился за город вместе с владелицей, до  Никиты  доносились  лишь
слабые его отголоски. С самим Корабельникоffым он расстался  полчаса  назад,
чтобы через полчаса снова встретиться, - их ждал Всеволожск.
   Никого и ничего. Просто показалось.
   Тряхнув головой, Никита отправился за новой партией пакетов. И по  дороге
умудрился выронить один. Ничего страшного не произошло: под плотной  вощеной
бумагой оказалась одинокая  роскошная  орхидея  в  коробочке:  есть  же  еще
романтические души в насквозь пропитанной прагматизмом пивоваренной компании
"Корабельникоff", кто бы мог подумать! Присев на корточки перед  коробочкой,
Никита принялся рассматривать диковинный  цветок.  Он  того  стоил,  честное
слово! Орхидея и вправду была роскошной, не правдоподобно красивой и в то же
время... Пугающей, что ли... Такие цветы никогда не дарят просто так, только
- со значением. Когда хотят сказать чуть больше,  чем  сказано.  Или  -  чем
позволено сказать... Никита и сам обожал такие штучки -  во  времена,  когда
они с Ингой  были  счастливы...  Господи,  разве  эти  времена  существовали
когда-то? Если бы существовали, то этот цветок  непременно  бы  их  украсил.
Крупные лепестки, похожие на застывшие языки белого пламени,  -  ни  единого
изъяна, ни единой червоточинки; на мертвенно-бледной плоти  лепестков  четко
прорисовывались полосы. Так же, как и лепестки, они  были  совершенны.  И  -
одинаковы; аккуратно огибая середину лепестка, они сходились в одной  точке,
у раскрытого, хищного зева. И это придавало растению  сходство  с  животным.
Опасным  животным.  Животным,   которому   наплевать   на   мелочевку   типа
мышей-полевок и без всякого повода впадающих в столбняк сусликов. Ему  нужна
добыча покрупнее. И поотчаяннее.
   Мариночка...
   Вот кто подойдет под это определение. Непременно подойдет.
   Никита даже тихонько рассмеялся - дробным мстительным смешком. Интересно,
кто  отважился  на  такой  дерзкий  подарочек?  И  будет  ли  он  оценен  по
достоинству?  Если  да,   то   кресло   под   шустрягой   Васенковым   может
покачнуться...
   Чертова полосатая орхидея занимала воображение Никиты еще некоторое время
- вплоть до моста лейтенанта Шмидта, где он  на  двадцать  минут  застрял  в
пробке. Потом была пробка у Мариинского, потом  -  у  Обводника.  Следующие,
несколько заторов он преодолел уже в компании  притихшего  и  торжественного
Kopaбeльникoffa.
   Едва  усевшись  в  машину,  Корабельникоff  вытащил  из  кармана  плоскую
коробку, открыл ее и помахал перед носом личного шофера.
   - Ну как? Понравится ей, как думаешь?
   Симпатяга-гарнитурчик,   кольцо    и    сережки,    младшие    компаньоны
приснопамятного платинового колье... Предел мечтаний тонкокостной продавщицы
из ДЛТ, стриптизерши из потнючего ночного клубешника,  начинающей  шлюхи  со
Староневского... Альфа и омега расхожих представлений о шикарной жизни.
   - Еще бы не понравилось, -  пожал  плечами  Никита,  вспомнив  аляповатую
стекляшку  на  безымянном  пальце  Корабельникоffской  жены.  -  Понравится.
Обязательно.
   - Не знаю...
   В  голосе  шефа  прозвучала   никогда   не   слышанная   Никитой   робкая
неуверенность семнадцатилетнего мальчишки,  год  экономившего  на  пирожках,
чтобы купить возлюбленной цацку в ближайшем ювелирном.
   - Да нет... Очень красиво... Она должна оценить...
   - Должна... - вздохнул Kopaбeльникoff. - Да нет... Я до сих пор не  знаю,
что она ценит, а что нет... Я до сих пор не знаю ее... До сих пор.
   Никита  даже  слегка  притормозил.  Давненько  он  не   слыхал   подобных
откровений из уст Корабeльникoffa. Если вообще когда-нибудь слыхал.
   - Вас интересует ее прошлое? - ляпнул он.
   - Прошлое? - Корабельникоff нахмурился.
   - Так трудно выяснить? У  вас  ведь  шикарная  служба  безопасности,  Ока
Алексеевич... Все в ваших руках.
   Пассаж о службе безопасности вырвался из Никиты сам собой, все предыдущие
реплики Корабельникоffа не давали к нему никаких оснований. Хотя клиническая
картина ясна: в анамнезе -  нудный  до  оскомины  и  такой  же  до  оскомины
типичный комплекс порядочного человека, взявшего в жены деятельницу с