юнуть, почти невозможно... Разве что он возьмет солисткой какую-нибудь
овцу  Долли  и  приплюсует  к  ней  двух  гомосеков-эскимосов   в   качестве
бас-гитариста и ударника...
   Динка права... Пошел ты, Ленчик...
   Я уже готова была отключить ноутбук  и  выскользнуть  из  комнаты,  когда
раздался этот сигнал: коротенький призывный звук, похожий  на  зов  рожка  -
Пабло-Иманолу пришла почта.
   Странно, никогда бы не подумала, что Ангел разменивается  на  электронную
почту. Он производил впечатление затворника, ни  с  кем  не  общался,  кроме
Динки и своих псов; во всяком случае, я не видела  рядом  с  ним  ни  одного
человека, даже случайного. Да и ноутбук был для него всего  лишь  полем  для
игры в бесконечные он-лайновые тетрисы, мочиловки  и  бродилки,  Динка  сама
говорила мне об этом, ее раздражала привязанность Ангела  к  игрушкам,  даже
его саксофон раздражал Динку меньше.
   И вот, пожалуйста, электронка!
   Мне не было никакого дела до почты Ангела, никакого... Так же, как  и  до
самого Ангела, это - Динкина территория... А я никогда не  захожу  на  чужую
территорию, разве что - стою на ее границе, вытянув ухо в трубочку... Вот  и
сейчас тоже - не зайду... Ни при  каких  обстоятельствах.  Убаюканная  этими
благородными  мыслями,  я  щелкнула  по  панели  почтовой   программы.   Она
раскрылась, и я, совершенно того  не  желая,  увидела  реквизиты  пришедшего
письма.
   И очень удивилась.
   То есть - поначалу, не очень; по инерции - не очень. И  все  потому,  что
адрес отправителя показался мне знакомым. Черт, он и  был  знакомым,  ничего
нового для меня в нем не было. Ice dragon@yandex.ru
   "Ледяной дракон", у  Ленчика  это  было  всегда  -  страсть  к  цветастым
полувосточным оборотам. "Ice dragon@yandex.ru" - не что иное,  как  почтовый
ящик нашего продюсера, Ленчика, Леонида Павловского.
   Ленчик ни разу не говорил с Пабло-Иманолом, так какого  же  черта  писать
письма? А может, письмо адресовано вовсе не  Ангелу,  а  Динке?  Или  -  нам
обеим... Но ведь Ленчик звонит нам каждое второе воскресенье, и за то время,
что он звонит, он ни разу не поинтересовался электронным адресом Ангела,  он
вообще не упоминал о нем. Разве что в свой первый звонок, еще в  "Del  Mar",
когда выуживал из нас полное имя и фамилию испанца, чтобы отправить  деньги.
А потом... Несколько  вскользь  брошенных  фраз:  "Ну  и  что  это  за  чмо,
девчонки? Вы там смотрите... особенно не куролесьте... И вообще -  держитесь
от испанцев подальше"...
   И вот, пожалуйста...
   Нет... Нет, нет, если  бы  письмо  было  адресовано  нам  обеим...  Я  бы
знала... Динка сказала бы, какой  смысл  это  утаивать?  Тем  более  что  их
отношения с Ленчиком были из рук вон, за все это время  -  пара  односложных
Динкиных фраз по телефону, которые всегда кончались традиционным: "Да  пошел
ты....... Нет, Динка отпадает... Я - тоже.
   Тогда... Тогда остается сам Ангел. Пабло-Иманол Нуньес...
   Интересно, о чем Ленчик мог написать незнакомому человеку?  И  откуда  он
узнал адрес? Сжираемая любопытством, я еще раз бросила  взгляд  на  дверь  и
открыла письмо, проклиная себя за вероломство. Тайна личной переписки должна
быть нерушимой, железобетонной... И все же, все же...
   Письмо и правда было адресовано Ангелу. Кроме того, оно было написано  на
испанском, что и вовсе сбило меня с толку: Ленчик пару раз признавался  нам,
что не  знает  ни  одного  языка,  кроме  ненормативного  русского.  Да  еще
нескольких ругательств на восточноевропейской  отрыжке  романского,  и  даже
одно на суахили.
   К тому же письмо начиналось по-простецки: "Angel, mio costoso..."
   Знать бы еще, что означает "mio costoso"... Далее следовал текст из шести
строчек, разобрать который и подавно не представлялось никакой  возможности.
Да и черт с ним, какая разница, вот только что теперь делать с письмом? Если
Ангел заползет в почту, а он обязательно заползет, - то  сразу  поймет,  что
его корреспонденцию читали. Я еще раз пробежалась  бесполезными  глазами  по
бесполезному письму, раздумывая, грохнуть его к чертовой матери или  нет.  И
даже  предусмотрительно  подвела  стрелку  мыши  к  универсальному  "delete"
. Я хорошо знала это слово, и еще лучше -  понимала.  Мы  с
Динкой теперь тоже "delete"...
   Грохнуть. Поджать хвост и грохнуть. Будто и не было ничего.  Иначе  тупых
разборок с Ангелом не избежать. Мало ли, что ему в голову стукнет...  Никому
бы не понравилось, что читают его корреспонденцию, а уж  мрачному  Ангелу  и
подавно.
   Ангел... Ангел-ангел-ангел... Angel. Asesinato. Asesino. Asesinato.
   Черт, кажется я уже видела это слово!... Вернее, два: они шли  в  связке,
они  дышали  друг  другу  в  затылок,  симпатяги-слова!   Asesinato-asesino.
"Asesinato" на третьей строчке странного Ленчикова письма, a "asesino" -  на
четвертой. Последним в тексте.
   Я видела их обоих. Еще до того, как влезла  в  ноутбук  Пабло-Иманола.  Я
видела и их и не раз, хотя они были безнадежно испанскими.
   Вот только где?
   Ага,  красно-черный  фон  и  несколько...  несколько  мятых  книжонок  из
джентльменского   набора   русской    сеньориты,    девственницы-приживалки,
коротающей время в  старом  испанском  доме.  Красно-черный  фон  детективов
карманного формата. Несколько названий этих детективов начинались  именно  с
"Asesinato".
   Грохнуть письмишко и не заморачиваться!
   Но проклятое "asesinato" и  не  думало  меня  отпускать.  И  я  с  тоской
вспомнила словарь, оставшийся в библиотеке. Конечно, можно отправиться  туда
за словарем, но нет никаких гарантий, что Ангел не вернется в ближайшие пять
минут. Просто - по закону подлости, работающему так  же  безотказно,  как  и
закон всемирного тяготения. А если я удалю письмо, то никогда не узнаю,  что
именно написал Ленчик Ангелу. Опасность  разоблачения,  дурацкого,  детского
разоблачения, была так реальна, что у меня засосало под ложечкой. Но эта  же
опасность подтолкнула меня к действиям:  они  были  несложны,  ведь  и  само
письмо было  недлинным,  -  шесть  строк.  Порывшись  на  заваленном  всякой
всячиной столе Ангела, я выудила обрывок какого-то счета и достала из банки,
стоящей тут же,  у  ноутбука,  карандаш.  И,  высунув  язык  от  напряжения,
переписала послание. Это заняло не так уж много  времени,  несколько  минут.
После чего я удалила Ленчиков  испанский  призыв  Ангелу  и  закрыла  почту.
Хорошая все-таки вещь - электронка. Никаких следов.
   Никаких, можно и убираться.
   Отключив ноутбук, я поднялась с кресла. И тут же рухнула обратно. Ч-черт,
Пабло-Иманолу и впрямь нечего было опасаться  за  сохранность  своей  жалкой
джазово-компьютерно-постельной  требухи.   Никто   не   покусится   на   нее
безнаказанно... Никто, а уж тем  более  такая  бесплотная,  такая  никчемная
личность, как я.
   Прямо передо мной сидел Рико.
   Вошел ли он в комнату, когда я сидела за компьютером или  все  это  время
находился здесь и только теперь обнаружил себя - этого я не знала.  Я  знала
только, что ничего хорошего от пса ждать не приходится. И что мне  не  выйти
отсюда, даже если я хорошенько попрошу его об этом. Даже если  я  хорошенько
попрошу - он не ответит. И все-таки я сделала движение, - и пес  зарычал.  И
тихонько  приблизился  ко  мне,   на   ходу   обнажая   клыки.   Те   самые,
натренированные на шерсти и мясе других собак. Неужели теперь настала и  моя
очередь? Нет Ангела, нет Динки, и он теперь может делать со  мной  все,  что
захочет...
   Все, что захочет.
   Кажется, я на секунду вырубилась, потеряла сознание... А когда нашла  его
- ничего не изменилось, вот только Рико почти вплотную приблизился  ко  мне.
Теперь я видела все, как в самый последний момент, за секунду до смерти, как
же все любят описывать эту чертову секунду.  Плюшевый  нос  пса,  прохладный
далее на вид; блестящую, угрожающе-черную шерсть; слюну,  которая  капала  с
клыков.
   И глаза.
   Глаза смотрели прямо на меня. В упор.  Никакой  пощады.  Рико  больше  не
рычал, но лучше бы он рычал, ей-богу!... Тогда бы я точно знала,  что  он  -
собака, обыкновенная злобная и беспощадная собака, пусть даже и  бойцовая...
Но Рико молчал, тяжелое дыхание, распиравшее его бока, не в счет. Он молчал,
и молчание это было осмысленным, потусторонним. Никакая  это  ,  не  собака,
а...
   - Вот хрень! - громко сказала я. - Не хватало еще...
   Не хватало еще быть  растерзанной  дурацким  псом,  в  дурацком  доме,  в
дурацкой Испании... И это - после всего, что было  у  меня  в  жизни,  после
ошеломляющей славы "Таис", когда нас  с  Динкой  рвали  на  части,  плакали,
забрасывали цветами и проклятьями, что тоже было неплохо, само по  себе.  Во
всяком случае, заставляло кровь играть. Мою не такую уж  густую,  задумчивую
северную кровь. То-то ее будет полно в комнате, когда клыки  Рико  сомкнутся
на моей шее... Или он начнет не с шеи?...
   - Динка...  -  прошептала  я.  -  Диночка...  Забери  ты  этого  урода...
Забери...
   Никто меня не услышит. Никто. Даже Динка. Динка, которая так  легко,  так
спокойно  клала  руку  на  загривок  пса  и  улыбалась   своей   знаменитой,
темно-вишневой, хотя и несколько потускневшей улыбкой... И  говорила...  Что
же она говорила?
   "Прекрати его бояться... Просто посмотри  ему  в  глаза...  Собаки  этого
стесняются..."
   Просто - посмотри ему в глаза. Посмотри...
   Неужели я сделала это? Неужели я посмотрела  Рико  в  глаза?  Невыносимо,
ужасно, пугающе было только в первую секунду. В эти  желтые,  слезящиеся  от
ненависти глаза, невыносимо, ужасно, пугающе было входить  только  в  первую
секунду. Как в ледяную воду. Но стоило в них только войти, как  я  сразу  же
поняла, на что похож их желто-восковой цвет.
   Пергамент. Пергаментные листы, из которых  состоял  мой  "De  bestiis  et
aliis rebus". Казалось, Рико выпрыгнул прямj оттуда, из девятнадцатой  главы
бестиария, "canis". Эту главу я знала вдоль и поперек, и миниатюру к  ней  -
тоже. Три пса, сидящие у ворот средневекового города.  Четвертый  выглядывал
из-за бойницы. Этот четвертый и был Рико...
   - Quocienscumque peccator... - тихо произнесла я. Просто потому, что  мне
давно хотелось произнести эти слова вслух. "Quocienscumque...",  а  потом  -
еще несколько слов, следующих за  этими,  непонятными  мне,  словами.  Я  не
знала, что это - молитва или заклинание. Но  молитва,  или  заклинание,  или
заговор, или крестное знамение - они сработали.
   Сработали!
   И Рико прикрыл веки. И отступил от меня,  поджав  обрубок  хвоста.  И  не
просто отступил, он рухнул, упал на бок, и я легко переступила  через  него,
как через никому не нужную и уж точно не опасную шкуру. Я переступила  через
него и выскользнула из комнаты. И только теперь поняла, до чего  испугалась:
Внутренности слиплись и намертво  приклеились  к  позвоночнику.  Позвоночник
тоже вел себя не лучше он вибрировал и исходил потом,  пот  проступил  и  на
висках, ничего себе - испытаньице, не для  слабонервных  сеньорит,  ха-ха...
Ха-ха, я  сбежала,  а  вернее  сползла,  по  лестнице  и  толкнула  дверь  в
библиотеку. Так и есть, все мои испанские детективчики лежали там, где им  и
положено было лежать) прикрывая своими тщедушными тельцами бестиарий.  Целая
стопка  глупейших  текстов.  Так  и  есть,  самая  верхняя  книга  в  стопке
начиналась с "Asesinato"; под заглавием в три слова  было  нарисовано  тело,
лежащее в луже крови. Вернее, только контуры  тела,  черные.  А  кровь  была
красной,  как  и   положено.   Точно   такой   же   красной   была   обложка
испано-русского-русско-испанского словаря. Asesinato я нашла сразу же -  так
же, как и asesino.
   Слова и здесь следовали друг за другом, иначе и  быть  не  могло.  Первое
переводилось как "Убийство". Второе - как "убийца". Кто бы мог  подумать,  а
как нежно они звучат, прямо как китайские колокольчики, подвешенные на ветру
- у нас с Динкой в нашей  квартире  с  видом  на  Большую  Неву  тоже  висят
колокольчики.
   Черт... При чем здесь колокольчики? И при чем здесь убийство? Что  такого
мог написать Ленчик испанцу, с которым даже не был знаком?...  Или  был?  Мы
познакомились с Ангелом в "Пипе",  совершенно  случайно,  но  в  "Пипу"  нас
привел Ленчик. И совсем не случайно... Он рекомендовал ее как  самый  лучший
клуб, в котором можно на славу оттянуться.
   Да уж... Оттянулись. На славу.
   Ленчик давно сидит в России, он и носа сюда не кажет, бросил нас с легким
сердцем, отделывается обещаниями, звонит раз в две недели... А в промежутках
собирается запустить новый  проект  и  пишет  письма  некоему  Пабло-Иманолу
Нуньесу, о существовании которого узнал только от нас. Вот  хрень.  И  зачем
нужно прошивать письма  такими  очаровательными  словами  как  "убийство"  и
"убийца"? И что это может означать? Или все дело в собаке?  Собака  напугала
меня, а в таком состоянии любая ботва в башку полезет. Собака едва  меня  не
убила, но какое это имеет  отношение  к  Ленчикову  "asesinato"?..  Мысли  в
голове путались, мне слишком дорого дался поединок с  пергаментными  глазами
Рико. Ч-черт... Вот именно, черт.  Может,  не  так  страшен  черт,  как  его
малютки, как любила говорить покойная Виксан. Стоит только  перевести  шесть
строк, скопированные мной на обрывок счета, - и все сразу прояснится, и весь
смешной и невинный смысл послания выползет наружу...
   Но переводить откровения Ленчика у меня не было никаких  сил.  Во  всяком
случае - сейчас. Потом, позже, "asesino" подождет, он всегда ждет, он  умеет
ждать, он  все  делает  грамотно,  это  только  дилетантки  Тельма  и  Луиза
срывались, палили в белый свет как в копеечку... Тельма  и  Луиза,  Динка  и
Ренатка... Не получилось из нас Тельмы и Луизы, не прав оказался  Ленчик.  В
пропасть мы рухнули, это точно. Вот только за руки взяться забыли...

***

   ...Динка по-прежнему сидела в саду, прямо на земле, поджав под себя  ноги
по-турецки. Это была любимая ее поза. Она смотрела  прямо  перед  собой,  на
собачью площадку, хотя ни псов, ни Ангела там уже не было. Скорее  всего  он
ушел - завести собак и вымыть их после тренировки, больше похожей на бойню.
   Я тихонько присела рядом. Рядом, но  чуть  в  стороне:  отсюда,  с  моего
места, с нагретой земли,  был  хорошо  виден  отросший  Динкин  затылок.  Но
прикоснуться к нему, обнять его мне больше не хотелось.
   - Mio costoso, - тихонько сказала я.
   Динка неожиданно вздрогнула. И повернулась ко мне. Но - не сразу. И глаза
у нее... Глаза у нее вдруг на секунду стали  такими  же,  как  тогда,  после
нашего первого выступления  в  "Питбуле",  когда  она  прижалась  ко  мне  и
сказала: "Неужели это мы? Мы - "Таис"?... Ты веришь в это, Ренатка?"...
   - Что? Что ты сказала?
   - Mio costoso... Как это переводится?
   - А-а... Зачем тебе?
   - Просто... ты ведь знаешь испанский...
   - Моя дорогая... Мой дорогой...
   Произнеся это, Динка снова отвернулась.
   Вот  оно  что!  "Ангел,  мой  дорогой..."  Совсем  неплохо   для   письма
незнакомому человеку. Совсем неплохо. Мой дорогой... Убийца... Убийство... Я
с трудом отвела глаза от Динкиного затылка. И повернула голову. В  отдалении
сидел Рико. И смотрел на меня пергаментными глазами,  в  которых  больше  не
было угрозы.
   - Mio costoso... Рико... - я подмигнула псу.
   Девятнадцатой по счету миниатюре в моем бестиарии...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ДЖАНГО

Сентябрь 200... года

   ...Известие об  убийстве  жены  главы  пивной  компании  "Корабельникоff"
попало в телевизионные репортажи и на страницы  прессы  в  сильно  урезанном
виде. И вполне щадящем. Никаких намеков на тело в ванной, никаких намеков на
двусмысленно обнаженную телохранительницу, найденную в супружеской  постели.
При мартини и мандаринах. Совсем избежать огласки не удалось  -  уж  слишком
масштабной  была   фигура   Корабельникоffа,   и   выразить   соболезнования
несчастному  вдовцу  поспешили  такие  же  масштабные  личности.  При  таких
масштабах сообщение о смерти  Мариночки  выглядело  неоправданно  куцым:  "В
собственной  квартире  застрелена  жена  известного  бизнесмена.   Следствие
склоняется к бытовой версии происшедшего". Подобным комментарием  отделалась
"Телевизионная  служба  безопасности".  Комментарий  перепечатали  несколько
городских газет, после чего историю благополучно замяли. Во  всяком  случае,
больше она ни в одном из изданий не всплывала.  И  грязное  белье  семейства
Корабельникоffых никто особо не полоскал.
   За столь благополучный (если вообще можно было назвать его благополучным)
исход Корабельникоff должен был благодарить Джаффарова. Хоть здесь начальник
службы безопасности оказался на высоте, оперативно надавил на нужные  рычаги
в нужных ведомствах - тех самых, в которых проработал большую  часть  жизни.
Собственно, именно Джаффаров и обнаружил тела обеих женщин. В ту же  ночь  и
почти в то же самое время, когда Никита заседал у Левитаса со своим скорбным
рассказом о трупах на Пятнадцатой линии.
   Корабельникоff позвонил жене, как только приземлился в аэропорту Мюнхена.
Мариночкин мобильный молчал,  и  Ока  Алексеевич  метнулся  во  Всеволожский
особняк, где ему сообщили, что молодая хозяйка вместе  с  телохранительницей
уехала в город. Пятнадцатая линия,  как  и  следовало  ожидать,  тоже  ничем
Корабельникоffа не порадовала, оставалась надежда на Эку, но и Эка по мобиле
не  ответила.  Последний  звонок  Корабельникoff  сделал  уже  Джаффарову  и
попросил его разыскать легкомысленную женушку... Нет,  это  не  прихоть,  не
яростный порыв ревнивца-мужа, у которого руки коротки, но все же, все  же...
Джаффаров откликнулся сразу же и начал прямо с Пятнадцатой линии.
   И ею же и закончил.
   Дурацких Никитиных комплексов в Джаффарове и не ночевало, к  тому  же  он
много  лет  занимался   оперативно-следственной   работой.   И   моментально
сообразил,  что  к  чему.  Впрочем,  тут  любой  бы  сообразил:   уж   очень
красноречивым был труп, плавающий в ванной. И другой - в постели. Звонить  в
милицию Джаффаров не стал, а сразу же вышел на руководство ГУВД, в котором у
него  имелась  пара-тройка  влиятельных  друзей.  Им  же  он  и  сообщил   о
неприятностях  с  женой  Корабельникoffa  и  попросил  прислать  оперативную
группу. Без особой помпы и слива информации в алчущую криминальных  сенсаций
прессу. Деликатность Джаффарова  спасла  реноме  Корабельникoffa,  поскольку
картина  преступления  вырисовывалась  довольно  пикантная.  Вслух  это   не
проговаривалось, но и без того было ясно, что между Мариной  Корабельниковой
и  ее  грузинкой-телохранительницей  существовали  отношения,   далекие   от
служебных. И даже просто дружеских.
   Все это всплыло позже, много позже,  когда  оперы  прошерстили  небольшую
квартирку  бодигарда  у  метро  "Академическая"   и   обнаружили   несколько
видеокассет весьма фривольного содержания. А проще говоря, то, что  в  среде
известного рода профессионалов  проходило  под  кодовым  названием  "веселые
картинки". Эка  и  Мариночка  напропалую  занимались  любовью.  Прямо  перед
камерой.  Неизвестно,  узнал  ли  Kopaбeльникoff  о  существовании   кассет,
просматривал ли он их, - или его самолюбие  пощадили.  Или  сам  не  захотел
травить себя подобными,  не  очень  приятными  для  околпаченного  рогоносца
вещами. Зато эти незабываемые кадры лицезрел Митенька  Левитас,  которому  в
свою очередь их показал старший опер  убойного  Калинкин.  Именно  Калинкин,
сослуживец и приятель Левитаса, занимался делом покойной Корабельниковой.
   Никита пару раз видел Калинкина у Митеньки  и  даже  выпивал  с  ним,  но
особого впечатления  на  Никиту  Калинкин  не  произвел.  Никите  вообще  не
нравился подобный  тип  мужиков:  с  наглыми,  навыкате,  глазами;  наглыми,
навыкате, мышцами; наглым, навыкате, пахом. Все  разговоры  таких  деятелей,
как           правило,           вертятся           вокруг           одного:
какой-я-зашибись-хороший-трахальщик-бабы-ко-мне-в-очередь-стоят.    Калинкин
был одним из вариан