прятанного  под  землей
Ангела, когда в доме появился Ленчик. По солнцу, стоящему  почти  в  зените,
можно было предположить, что сейчас часов двенадцать,  никак  не  меньше.  К
этому времени мы с  Динкой  были  одеты  и  сосредоточены:  от  предутренней
шизофренической  веселости  не  осталось  и  следа.   Мы   ни   о   чем   не
договаривались, глупо договариваться, когда и так все  ясно:  мы  -  заодно.
Чтобы ни случилось.
   Мы - соучастницы.
   "Соучастницы" звучит впечатляюще, не менее впечатляюще, чем  "любовницы",
которыми мы никогда не были  Не  менее  впечатляюще,  чем  "нимфетки-лесби",
которыми мы никогда не были... Мы уже не нимфетки, а лесби после семнадцати,
по меланхоличному выражению Виксан, могут интересовать только друг друга.
   Я успела покормить Рико, а Динка - ширнуться своим разлюбезным  героином,
отчего глаза ее сразу же опрокинулись, а на лицо змеей вползла  улыбка.  Эта
улыбка так расстроила  меня,  что  я  выскользнула  из  дома  под  предлогом
кормежки других собак - только бы не видеть ее. Перед тем как войти в старую
оранжерею, служившую теперь пристанищем для псов, я несколько минут постояла
возле могилы Ангела. Я не хотела делать этого, черт возьми,  не  хотела,  но
свежий прямоугольник земли притягивал меня.
   И он же делал ситуацию безнадежной. Абсолютно безнадежной.
   Спрятать уши не удастся, сказала я себе. Не  удастся,  тут  и  к  гадалке
ходить не надо, потому что из любой колоды Таро тебе выпадет всего лишь одна
карта: палач.
   Часы Ангела больше не ломились без спросу ко мне  в  виски,  и  это  было
единственным   утешением   неутешительного   утра.   Солнечного,    резкого,
наполненного такими же резкими тенями  от  крон  деревьев  -  и  все  равно:
неутешительного... От прямоугольника в земле так  тянуло  смертью,  что  мне
пришлось даже зажать нос. Если здесь появится, мать ее, полиция ("Bienvenido
sea, senoras!" )  -  нам  не  отвертеться.  Уж
слишком назойлива свежая земля у оливковых деревьев,  уж  слишком  явственно
бросается в глаза... Неизвестно, сколько бы еще я простояла под  сплетенными
ветвями миндальных деревьев, если бы не жаркое дыхание за спиной. И, еще  не
повернув головы, я знала, чье это дыхание.
   Рико.
   Рико  сидел  позади  меня,  вывалив  язык.  Никакого  волнения,  никакого
беспокойства. Задним числом я даже пожалела Ангела, преданного  всеми,  даже
собственной собакой. В сущности, он был неплохим парнем, Ангел. Его сакс был
симпатягой. Меланхоличным, когда нужно. Когда нужно - ненавязчивым.  Был  бы
расклад  другим,  мы  даже  могли  бы  выступать  вместе:  "Таис"  и  Ангел,
чувственные звуки саксофона  дополнили  бы  наши  голоса,  смягчили  скрытую
непристойность текстов и лобовые аранжировки...
   И почему только Ленчик решил использовать Ангела не по назначению?
   А-а, кой черт! Он всех и всегда использовал не по назначению. Нас - в том
числе.
   - Пойдем, Рико, - бросила я, вдоволь насмотревшись на могилу.
   И пошла в сторону старой оранжереи. И Рико послушно затрусил за мной. Уже
держась за ручку двери, я вдруг поймала  себя  на  странной  мысли:  почему,
когда Динка снесла Ангелу диафрагму,  и  потом,  когда  мы  зарывали  его  в
саду... Почему, когда Рико бился в двери кладовой, -  все  остальные  собаки
молчали?  Ведь  никто  не  шептал  им  в  уши   сладостное   "Quocienscumque
peccator...", как любимцу Ангела. Или собаки также не принадлежали ему,  как
и этот дом? Или они были частью реквизита из совсем другой пьесы?
   Впрочем, об этом, как и о многом другом, я никогда не узнаю. Как не узнаю
по имени всех собак.
   ...В оранжерее царил полумрак, особенно ощутимый после яркого солнца. Мне
даже пришлось постоять у входа, чтобы глаза привыкли к нему.  Спустя  минуту
начали постепенно проступать контуры окружающих меня  предметов,  и  дыхание
собак, и перспектива самой оранжереи. Это действительно была оранжерея, хотя
снаружи  она   казалась   самой   обыкновенной   хозяйственной   постройкой,
прилепившейся к  дому.  Дальнее  крыло  оранжереи,  расположенное  метрах  в
двадцати от меня, было освещено падающими  отвесно  солнечными  лучами,  там
даже просматривалась кое-какая растительность,  запущенная  и  полуживая.  А
здесь, у двери, рядом с садовым  инструментом,  стояло  несколько  мешков  с
кормом и средней величины пластиковая бочка, наполненная водой.  Не  слишком
разнообразный рацион, что и говорить.
   Странно только, что здесь всегда подванивало сырым мясом.
   Стоило  мне  только  войти  в  оранжерею,  как  собаки  заволновались   и
заскулили. Они не выказывали никаких признаков агрессивности, но  все  же  я
решила подстраховаться: на всякий  случай.  Оглянувшись  на  Рико,  громким,
слегка дрожащим голосом я произнесла: "Каждый раз,  когда  грешник  пытается
понравиться Творцу..."
   Каждый раз, когда грешник пытается  понравиться  Творцу,  он  кормит  его
собак...
   Вот хрень, импровизации в духе любимых покойным Ангелом джазменов.
   Задав корму стреноженным "Quocienscumque peccator..." псам, я отправилась
вглубь оранжереи. Здесь я еще не была.
   И тем удивительнее то, что я нашла там, - в чуть влажноватой глубине, под
прошивающими застекленный участок потолка солнечными лучами.
   Орхидеи.
   Орхидеи заставили меня присесть на  корточки  и  замереть  в  восхищении.
Такого я не видела никогда, хотя цветы  нам  с  Динкой  за  нашу  двухлетнюю
сценическую карьеру дарили самые разные от пошлых гвоздик и навязших в зубах
роз до вполне  респектабельных  цикламенов.  Среди  всего  этого  цветочного
семяизвержения попадались и орхидеи, но такие я  видела  впервые:  огромные,
хищные, тигрового окраса  Они  казались  скорее  животными,  чем  растениями
Благородными животными. Грациозными животными. Животными редкой  породы.  Их
набралось с десяток, может, чуть больше, а самым странным было то,  что  они
вообще росли. За оранжереей никто не следил,  коню  понятно,  вся  остальная
растительность пожухла и семимильными  шагами  приближалась  к  естественной
смерти. Орхидеи же были полны решимости держаться до последнего,  они  вовсе
не собирались умирать Они были потрясающе живыми.
   Такими же живыми, как Динка...
   Вот хрень! Почему я вдруг подумала о Динке? Потому что она была такой  же
грациозной и хищной? Потому что она - такой же редкой породы?
   Потому что... потому что... потому  что  она  гвоздем  засела  у  меня  в
голове, поселилась под кожей, где влажно и темно и где  все  обещает  вечную
жизнь?.. Орхидеи тоже обещали вечную жизнь, и поэтому я сделала  то,  что  и
должна была сделать со строптивыми, оставленными без присмотра цветами  -  я
сорвала сразу пяток и, прижав их к груди, направилась к выходу из оранжереи.
   Но вернуться в дом я не успела.
   Во всяком случае - одна.
   Рико, до этого спокойно меня сопровождавший, неожиданно разволновался: он
выскочил из сарайчика-оранжереи, едва не разнеся полуприкрытую дверь. Сквозь
нее мне хорошо была видна часть дорожки, ведущей от ворот к дому. Именно  по
ней сейчас несся Рико.
   И именно по ней шел сейчас Ленчик.
   Рико бросился к нему, как к родному, он даже пару раз подпрыгнул, пытаясь
лизнуть Ленчика в нос. Ленчик потрепал его по загривку, с ума  сойти,  какая
радостная встреча! Если до этой минуты у меня оставались какие-то  сомнения,
то теперь они  рассеялись  напрочь.  Для  никогда  раньше  на  встречавшихся
человека и собаки... Бойцовой собаки... Встреча была слишком бурной. Слишком
радостной. И слишком недвусмысленной. Настолько  недвусмысленной,  что  пора
появиться на сцене. Интересно, как на это отреагирует наш продюсер?
   Несмотря на то что у меня был временной люфт  как  минимум  в  минуту,  к
встрече с Ленчиком я оказалась не готовой. Совсем не готовой.
   Ленчик тоже был не готов увидеть меня.
   Я поняла это сразу. Мы слишком много времени провели вместе;  так  много,
что прочесть лицо Ленчика мне не составило особого труда: крупный шрифт  для
дальнозорких, даже с окулистом консультироваться не надо.
   Гамма  чувств,  отразившаяся  на  лице  нашего  продюсера,  была   весьма
примечательной:  поначалу  он  удивился,  потом   -   испугался,   испугался
смертельно; потом, совладав  с  собой,  быстренько  выкинул  на  поверхность
только что  выстиранный  и  потому  особенно  ослепительный  флаг  ничем  не
замутненной радости.
   - Рысенок! Привет, Рысенок! - Он распахнул  руки  для  объятий,  и  лямка
рюкзака на его плече предательски соскользнула.
   - Привет, Ленчик. - Моя радость могла бы посоперничать с его радостью.
   Вот хрень! Я и вправду была рада. Настолько, что похищенным  из  собачьей
оранжереи орхидеям сразу же нашлось применение. Я всучила их Ленчику - жеста
глупее и придумать было невозможно.  Глупее  был  только  Рико,  отирающийся
около Ленчиковых ног.
   - Держи. Это тебе, - ляпнула я. - Цветочки.
   - Э-э... Юмористка... - пробормотал Ленчик. -  Привет-привет!..  Сто  лет
тебя не видел!
   - А я - двести!
   Мы обнялись и расцеловались: губы у Ленчика оказались холодными как  лед,
а куцая бороденка вздыбилась.
   - Ну, как вы здесь? - спросил Ленчик преувеличенно бодрым тоном.
   - Нормален. - Скопировать его тон не составило особого труда.
   - А-а...
   - А Динка в доме...
   - А-а...
   - С хозяином. - Я  на  голубом  глазу  воспользовалась  слегка  протухшей
правдой вчерашнего дня. - А ты как нас нашел?
   - Ну-у... Это было несложно... Вы же сами дали мне адрес...
   - Да? - Я испытующе посмотрела на Ленчика.
   - Не помните?
   - Что-то припоминаю. - Лихое  вранье,  ничего  не  скажешь.  Самое  время
посадить Ленчика на измену. - Странно на тебя собака реагирует...
   - Странно? - сразу же взволновался Ленчик. - Почему странно?
   - Радуется так, как будто вы знакомы.
   - Да?..
   Отрицать очевидное было глупо: Рико по-прежнему не  отходил  от  Ленчика,
предательски виляя обрубком хвоста.
   - Точно. - Я не могла отказать себе  в  удовольствии  загнать  Ленчика  в
угол.
   Может быть, впервые за время нашего двухлетнего знакомства. И  впервые  я
увидела ничем не прикрытую растерянность на его лице. И рабскую  зависимость
от меня: "Не надо, Рысенок, умоляю тебя...  Не  надо.  Не  копай  глубоко...
Давай поговорим о другом, давай поговорим о чем угодно,  хочешь  -  о  новой
концепции, хочешь - о втором дыхании "Таис"... Или... черт с тобой... о том,
какое я  чмо,  заставил  вас  торчать  в  чужой  стране  без  денег,  кормил
обещаниями... Давай поговорим об этом, только оставь  в  покое  собаку...  И
меня в ее контексте..."
   Именно эти мысли толклись в Ленчиковых глазах, в то время  как  надменный
фотомодельный рот изрыгнул покровительственное:
   - Не говори глупостей, Рысенок. Я его впервые вижу, этого пса.
   - Проехали, - сжалилась наконец я.
   - Нет, правда... А он у вас всегда такой дружелюбный?
   - Да вовсе он не дружелюбный... На всех кидается без разбору... А  вот  к
тебе почему-то... Того... Сразу проникся...
   - Может быть, встретил родственную душу? - Ленчик  засмеялся  и  приобнял
меня, и жест этот был искренним. - Чертовски рад тебе, девочка...
   - Может быть. - Я  прильнула  к  Ленчику  с  не  меньшей  искренностью  в
расслабленном позвоночнике. - Ты ведь у нас тоже волкодав...
   - Побойся бога, Рысенок. - Теперь, когда узкое место было общими усилиями
преодолено, к Ленчику вернулась его обычная  самоуверенность.  -  Я  -  сама
нежность. Сама кротость.
   - Ага. Ты белый и пушистый. Это мы - черные  и  гладкошерстные.  А  ты  -
белый и пушистый...
   - Расскажете мне, как вы жили?
   - Обязательно. У нас много перемен...
   - Перемен?  Каких  перемен?  -  Рука  Ленчика,  лежащая  на  моем  плече,
непроизвольно сжала его.
   - Узнаешь, - туманно пообещала я.
   - Весь в нетерпении...

***

   ...Нетерпения у Ленчика несколько поубавилось, когда мы вошли  в  дом.  И
увидели Динку.
   Динка сидела на лестнице - на той же ступеньке, на которой сегодня  ночью
сидела я; так же широко расставив босые ноги. Почему я никогда не  замечала,
что пальцы ее ног такой красивой, такой совершенной формы?  Детские  розовые
пальцы, именно детские, несмотря на Динкину вопиющую взрослость, несмотря на
всех ее любовников, несмотря на гнусный характер  рано  созревшей  стервы...
Кой черт, да и не могла я это заметить,  не  могла  я  это  знать:  униформа
"Таис" - тяжелые ботинки, униформа Динки  -  мужские  тела,  которые  всегда
скрывали ее от меня...
   И, в отличие от глупой и кроткой овцы, умная и  строптивая  не  бросилась
Ленчику на шею, совсем напротив: она вообще никак не отреагировала на  него:
как будто Ленчик все это время тусил с нами и вышел из дому лишь ненадолго -
почистить летний нужник. Так что извиваться и ползать на брюхе будет  именно
он - он, а не Динка.
   Как обычно.
   - Приветики! - загнусил Ленчик.
   - Ага. - Это было верхом наглости даже для  Динки:  все-таки  мы  слишком
долго не виделись с нашим  сумасшедшим  продюсером.  Можно  было  и  задницу
приподнять по такому экстраординарному случаю.
   - Ты как всегда лаконична. - Ленчику все же удалось найти верный тон:  не
сразу, но удалось.
   - Краткость - сестра таланта.
   - Краткость - сестра хамства. Ты в своем репертуаре.
   - Угу. В другой раз будем встречать тебя хлебом-солью. Если ты,  конечно,
заранее предупредишь о приезде.
   - Не было возможности, прости...
   - Конечно.
   Динка явно издевалась над ним, и Ленчик не мог этого не  чувствовать.  Но
если раньше она издевалась просто так, то теперь в  ее  отстраненных  фразах
был скрытый подтекст, угрожающий смысл: не  заметить  его  было  невозможно.
Интересно, насколько хватит Ленчика? То, что он появился именно сегодня, то,
что он уложился вовремя и четко проследовал маршрутом  Эль-Прат  -  Ангелова
могила, говорило лишь об одном: мы убили Ангела не напрасно.
   Мы не ошиблись.
   А вот Ленчик - ошибся.
   Ошибся, когда сунулся сюда, не услышав от Ангела никакого ответа. Он и не
мог услышать, ведь еще утром мы отрубили  телефон.  Но  почему  он  приехал?
Понадеялся на Ангела? Понадеялся на себя? Совсем сбросил нас со счетов?..
   Это ты зря, дорогуша.
   Это ты зря.
   Стоя за спиной Ленчика, я улыбнулась Динке.  И  Динка  улыбнулась  мне  в
ответ: со вчерашних посиделок -  сначала  в  свежевырытой  яме,  а  потом  в
остывающей ванной - мы понимали друг друга с  полувзгляда.  И  с  полужеста:
именно полужеста мне и хватило, чтобы запереть входную дверь на торчащий  из
замка ключ. И спрятать его в заднем кармане джинсов.
   А Ленчик был так сосредоточен на Динке, что даже не заметил этого.
   - Ну, как вы здесь? -  преувеличенно  бодрым  тоном  спросил  он,  забыв,
впрочем, добавить свое коронное "твари живородящие".
   - Еще не подохли. - Подтекст в Динкиной  фразе  так  и  просился  наружу.
Интересно, справится она с искушением или нет?
   - Я... вижу... Выглядите неплохо.
   - Ожидал худшего?
   - Нет... Но...
   - А мы взяли и не подохли, mio costoso!..
   Вот хрень! Она  все-таки  не  справилась  с  искушением.  Я  бы  тоже  не
справилась. Никто не  справился  бы...  Жаль  только,  что  эпохальное  "mio
costoso" произнесла она. Она,  а  не  я.  С  другой  стороны,  именно  Динка
пристрелила Ангела. Ей и карты в руки.
   - Чего? - опешил Ленчик. Вернее, Ленчикова  спина,  за  которой  болтался
рюкзак. Я видела, как мелко затряслись его лямки.
   - Мой дорогой, - с оттягом перевела Динка. - Мы тут испанский изучали  на
досуге. Правда, Ренатка?
   - Правда, - подтвердила я.
   - Удачно, как я посмотрю... Изучали... - выдавил из себя Ленчик.
   - Ты даже не представляешь себе, насколько. Правда, Ренатка?
   - Правда, - снова подтвердила я.
   - А... где хозяин? - Ленчик попытался перевести разговор  в  другую,  как
ему казалось - безопасную - плоскость. И старательно избегал  имени  Ангела.
Ангела, mio costoso...
   - А зачем тебе хозяин? Ты ведь к нам приехал, правда?
   - Правда...
   - Чтобы забрать нас отсюда, - вклинилась я. - Правда?..
   - Правда... Так где хозяин?
   - Вышел, наверное, - нагло предположила Динка. - К своим собакам. А  что?
Ленчик обернулся ко мне.
   - А ты говорила, что он в доме, Рысенок...
   - Разве? - удивилась я, самым что ни на есть развязным Динкиным тоном.  -
Разве я такое говорила?
   - Говорила...
   - Не припомню... Хотя все может быть...
   - Вы чего, девчонки?
   Он обращался к нам обеим, но смотрел только  на  меня:  неловко  повернув
голову, как птица из-под крыла.  Конечно  же,  ведь  я  была  Рысенком,  его
Рысенком, никогда ему не перечившим, верным, как самая  последняя  дворняга.
Рысенком, который был всем ему обязан, который и возник только  потому,  что
Ленчик захотел этого. Пожелал. Как иначе, ведь он, только он один копался  в
моей черепной коробке как в банке с консервированными персиками, он добавлял
к персикам груши и айву по вкусу. И ваниль,  и  корицу,  и  душистый  перец,
чтобы пойло не выглядело чересчур уж слащавым.
   Я не могла его предать по определению.
   Не могла.
   - Хочешь кофе? - спросила я. Нейтральная фраза, никого не  предающая.  По
определению.
   - Хочу, -  обрадовался  Ленчик.  -  Сегодня  всю  ночь  не  спал...  Плюс
перелет... Устал, как собака. Не мешало бы взбодриться. Да.
   И, не дожидаясь ни сочувствия, ни  понимания  с  моей  стороны,  а  также
подколок со стороны Динки, двинулся в сторону кухни. Я направилась  было  за
ним, когда нас догнал Динкин насмешливый комментарий.
   - А ты неплохо ориентируешься в доме, Ленчик.
   Ленчик остановился, как будто  ему  в  спину  запустили  куском  лежалого
навоза.
   - То есть?
   - Знаешь, где кухня... И вправду знаешь?
   - Ничего я не знаю... Да что с тобой, в самом  деле!  -  Ленчик  даже  не
удосужился обернуться.
   - Действительно, Дин... Что  ты  к  нему  пристала...  -  заступилась  за
Ленчика я, верный Рысет-нок.
   - Не думал, что так встретимся...
   - Кто бы сомневался, что не думал! - Динку было не унять.
   - Идем, Ленчик... Кухня по коридору, первая дверь налево.  Я  сварю  тебе
кофе... И не обращай на нее внимания, ты же знаешь Динку...
   ...Но самым неприятным для Ленчика было не то, что он знал  Динку.  Самым
неприятным было то, что он совсем не знал меня. Он даже не подозревал,  даже
представить себе не мог, насколько он не знает меня нынешнюю.
   Меня нынешнюю, которая  небрежно  бросила  тигровые  орхидеи  в  погнутый
медный таз для варки  варенья  (хоть  на  что-то  он  сгодился,  бедолага!),
небрежно вывалила в турку остатки кофе из пачки и залила его горячей  водой.
Пока я вертелась у плиты, Ленчик уселся  на  стуле,  бросил  ноги  на  плохо
выскобленный деревянный стол, а худосочный рюкзак прижал  к  животу.  Он  не
выказывал никакого желания с ним расставаться.
   - Что происходит, Рысенок? - спросил у меня он.
   - Ничего, - солгала я. - Все в порядке.
   - Что с ней?
   - Ты Динку имеешь в виду? Не с той ноги встала. Ты же знаешь ее паскудный
характер.
   - И как ты только с ней уживаешься?
   - Как обычно. То есть - никак. Друг другу пока в глотку не вцепились -  и
слава богу. - Я сосредоточилась на кофе, не хватало еще, чтобы он сбежал.  -
Какие новости?
   - За этим я и приехал. Все в порядке... Паспорта так и не нашлись?
   - Ты издеваешься? Как они могли найтись?
   - Ладно, эту проблему я  решу...  Завтра...  Нет,  сегодня  же  двинем  в
посольство... А потом - работать... Каникулы кончились, Рысенок.
   - Ты привез концепцию? - равнодушно спросила я.
   - Не только. Были трабблз... С финансами, с крышей...
   - Какой крышей?
   - Неважно... Это мои дела... Не забивай этим свою хорошенькую головку.
   Очень своевременный совет, особенно если учесть, что  голова  моя  и  без
того забита всяким дерьмом,  начиная  от  дерьмового  Виксанового  списка  и
заканчивая дерьмовой смертью Пабло-Иманола Нуньеса по кличке Ангел.
   - Но теперь все в порядке? - Кофе в турке стал закипать, и  я  приподняла
ее над огнем.
   -