ом.
   Но пока до этого далеко, и волнующее созерцание женского секса - нашего с
Динкой секса - папикам не грозит.
   Правда, не все  папики  согласны  с  этим  мириться.  Некоторые  особенно
настойчивые предлагают нам это  напрямую.  Опустив  стекла  своих  "Мерсов",
"Лэндкрузеров" и "Лексусов". Теперь  у  служебных  и  не  очень  входов  нас
поджидают именно они. Они, а не  бескорыстно  взмокшие  от  страсти  фанаты.
Фанаты побежали к чертям собачьим в кильватере неверной славы,  оставив  нас
молча глотать непристойные предложения.
   Молча глотать. Возмущаться - себе дороже. И я молча глотаю и боюсь только
одного: чтобы Динка не сорвалась. И не  обложила  "Мерсы",  "Лэндкрузеры"  и
"Лексусы" трехэтажным матом. С нее станется. А папики в  ответ  на  подобные
пассажи  не  обложили  бы  зарвавшихся   лесби   свинцом   из   одомашненных
винчестеров.
   Динка не срывается, до самого конца: всю  свою  злость  она  вымещает  на
Ленчике и на партнерах по сексу. Тех самых, которым и  в  голову  не  придет
безнаказанно хватать ее за задницу.
   ...Ангел тоже не хватает меня за задницу, это было бы слишком примитивно.
К тому же я вовремя поворачиваюсь к нему лицом.
   - Прекрасно выглядишь, - улыбается мне Ангел.
   - Ты тоже, - брякаю я.
   - Как ты?
   - Нормально...
   - Нормально? - Ангелу не очень нравится мой ответ.
   - Я думала о тебе, - леплю я первое, что пришло мне в голову и что  может
хоть как-то утешить трудягу-самца: ночью он действительно старался.
   - Я тоже.
   - И что ты думал?
   - Ты создана для любви...
   Эй, Динка! Где ты?!.. Вот видишь, он сказал это! Он сказал...
   - Спасибо. - Ничего другого в голову мне не приходит. Ничего, кроме этого
дурацкого, пахнущего школьными завтраками "спасибо".
   Ангел смеется, он находит мой ответ трогательным и забавным.  Он  находит
ответ, а потом находит губы. Мои губы. И  снова  я  ощущаю  во  рту  привкус
свалявшейся шерсти...
   - Не хочешь продолжить? - шепчет Ангел мне на ухо.
   Только этого не хватало!..
   - А как же Динка? - Я все-таки не выдерживаю и задаю этот вопрос,  больше
похожий на заряд дробовика. Еще секунда - и Динка падет бездыханной,  а  мне
останется только подойти и поставить босую пятку на ее развороченную грудь.
   - Я люблю вас обеих. Я люблю вас... -  Ангел  щелкает  пальцами,  пытаясь
подобрать нужные слова. - Я люблю вас как одну...  Как  одно...  Так  ты  не
хочешь продолжить?
   Н-да... Все предельно ясно.
   -  Хочу...  Но  не  сейчас...  Мне  нужно  проветриться...  Собраться   с
мыслями...
   - Зачем? - искренне удивляется Ангел.
   - Произошло что-то важное... Ты должен понимать...
   Ангел кивает косматой собачьей головой. Он понимает.
   - Хочешь, сходим куда-нибудь вместе... Выпьем вина...
   Час от часу не легче! Хороша же я буду,  если  притащу  Ангела  на  Риеру
Альту. А если он все-таки увяжется за мной? Что тогда делать с  днем  "X"  и
Динкиным дилетантским, небрежным, но так тщательно разработанным планом?
   - Не думаю, что это хорошая идея... - завожу я свою старую волынку.
   - Только не уговаривай меня отсосать у своего пса. -  Ангел  скалится,  и
непонятно, чего в его улыбке больше - нежности или угрозы.  Очевидно,  Динка
перевела ему мой ночной совет, вот сволочь!..
   - Не буду, - легко соглашаюсь я.
   - Так что? Сходим куда-нибудь?
   - Не сейчас... Мне нужно побыть одной.
   Я  стараюсь  произнести  это  убедительным  тоном  влюбленной  студентки,
влюбленной массажистки, влюбленной учительницы музыки. По классу аккордеона.
И Ангел отступает - аккордеон слишком серьезный инструмент, к тому же он  не
совсем в испанском духе.
   - Я ненадолго, - продолжаю канючить я с самым независимым видом. - И  вот
еще, Ангел... Я хотела тебя попросить... Говорят... говорят, это делает секс
незабываемым.
   - Что именно?
   - Ты понимаешь... Понимаешь, о чем я говорю... Я скашиваю глаза  на  сгиб
локтя: el dopar, что же еще!.. Перехватив мой взгляд (о, этот мой знаменитый
взгляд, один из нескольких знаменитых взглядов, выработанных  фотосессиями),
Ангел улыбается, он все понял. Теперь он искренне мне рад, я это вижу.
   - Нет никаких проблем, девочка... Когда угодно и сколько  угодно.  Это  и
правда делает секс незабываемым... Тебе ведь хочется секса?
   - Очень... Хочу быть с тобой... - Кажется, я перегнула палку.
   - Я тоже. -  Кажется,  он  перегнул  палку.  Динка-Динка,  придется  тебе
куковать в моей комнате с видом на распятие.
   - Тогда, может быть...
   - Не сейчас. - Я набираюсь храбрости и кладу Ангелу пальцы на  ладонь.  -
Дай мне немного времени. Прийти в себя.
   Я жду ответа. Он должен мне ответить, черт возьми!  Он  должен  отпустить
меня, повод и в самом деле уважительный, Динка права.  Он  должен  отпустить
меня, иначе я никогда не попаду на Риеру Альту, а буду вынуждена пить с  ним
"Риоху" в каком-нибудь забитом туристами кафе. Представить  это  чаепитие  в
Мытищах можно без труда: он будет трахать меня шерстяными глазами  -  такими
же шерстяными, как и  язык,  он  будет  касаться  моих  голеней  пяткой  или
растопыренными призывно пальцами ног: уж это ему легко будет сделать,  очень
легко... Он будет брать меня за руку, а мечтать о моей заднице, которую  так
сладко облапать, сладко и примитивно. И он наверняка попытается это  сделать
- на выходе из кафе, но скорее всего - уже на входе... И при таком  раскладе
Риера Альта совсем не светит мне, совсем не светит...
   - Мне нужно побыть одной... - снова говорю я.
   - Как знаешь... - Он отступает.
   Подозрительно легко. А может, совсем не подозрительно?
   А может, все не так? И Ангел - отличный парень, даром, что  язык  у  него
шерстяной.  Отличный  парень,   отличный   любовник,   нельзя   быть   такой
нетерпеливой, нельзя получить все и сразу; пара-тройка  ночей  с  ним,  и  я
узнаю то, что знают все. То, что знает проклятая,  развратная,  непристойная
до кончиков волос, до выводка родинок на левом предплечье Динка.
   Как прекрасна любовь и как упоительно  мужское  тело,  накрывшее  тебя  с
головой.
   И в собачьей шерсти этого тела наконец-то распустятся лепестки  дамасской
сливы и вызреют яблоки сорта Гренни  Смит...  Динка  этот  сорт  терпеть  не
может.
   Вот хрень, я готова остаться. Если Ангел больше ничего не скажет  мне,  я
останусь. Я позволю ему взять себя за руку, я позволю ему ухватить  себя  за
задницу, я позволю ему бросить себя на кровать, я позволю ему раздеть себя и
снова останусь в одних носках...
   И получу то, что получает проклятая, развратная, непристойная до кончиков
волос, до выводка родинок на левом предплечье Динка...  Нет,  носки  все  же
придется снять, так же, как и все подозрения - и с Ленчика, и с Ангела. Наши
приготовления ко дню "X" - не более чем бред. И сам  день  "X",  сегодняшний
дурацкий день, выглядит  бредовым.  Неужели  вся  эта  лавина  была  вызвана
одним-единственным камешком Ленчикова письма?
   Да и было ли письмо?
   И был ли в нем тот смысл, который я увидела?
   Мне нельзя доверять, мне уже давно нельзя доверять, нервы  у  меня  ни  к
черту, ничего другого  и  ожидать  не  приходится,  после  того  как  "Таис"
грохнулся оземь, не удержавшись на своих глиняных лесбийских ножках... Да  и
Динка - невро-тичка почище меня. К  тому  же  -  наркоманка,  к  тому  же  -
нимфоманка... Мало того, что мы вяло собачимся друг  с  другом,  так  еще  и
норовим отгрызть протянутую нам руку  помощи.  И  вцепиться  в  горло  нашим
благодетелям...
   Идиотки.
   - Мне нужно побыть одной... - Вот он, рефрен, достойный идиоток.
   И я в нем неподражаема.
   Ангел тоже неподражаем, он ничего не говорит. Черт возьми,  Ангел  ничего
не говорит. И, когда я уже готова с ним  остаться,  сам  распахивает  передо
мной обтянутую истончившимся кованым железом дверцу в ограде.
   - Я ненадолго. - Мой шепот выглядит просительно:  "Задержи  меня,  Ангел,
задержи... Ну что тебе стоит?"
   Но  Ангел  не  понимает  русского  шепота.  Он  просто  целует   меня   -
по-дневному, по-хозяйски, как будто мы прожили с ним  вместе  тысячу  лет...
Как будто мы просыпались в одной постели с 1287 года,  когда  бестиарий  был
младенцем в люльке, а Ленчик и не думал вырисовываться на горизонте.
   Он целует меня, и через секунду я остаюсь одна.

***

   ...А еще спустя сорок минут я нахожу Риеру Альту. Без всякого труда.
   Гипотетический дом Ангела (если это и вправду его дом) тоже не требует от
меня никаких усилий: многоквартирный, с небрежно подретушированным  фасадом.
И прежде чем войти в него, я долго стою на  противоположной  стороне  улицы,
подбрасывая в руке ключи. И молю только об одном: Господи, сделай так, чтобы
мой визит сюда накрылся медным тазом! Тебе ведь ничего не стоит сделать это,
Господи! Посади у входа консьержа с лицом  святого  Луки  или  консьержку  с
лицом святой Вероники... Вот именно, Лука и Вероника, два  наугад  выбранных
имени из длинного списка имен, на  которые  натаскивала  меня  загероиненная
полиглотка Виксан.
   Я до сих пор его помнила. Список, который позволял мне выглядеть  "томной
интеллектуалкой",  именно  так  она  и  выражалась,  Виксан:  "Будь   томной
интеллектуалкой, нимфеточка моя сладенькая, постарайся удержать все это хотя
бы между ног, башка у тебя все равно дырявая..."
   Кого только не было в этом проклятом списке!
   Изобретатель радио Попов, изобретатель пищевых добавок  Лайонелл  Полинг;
актер Фред Астер  с  его  знаменитыми  ногами,  похожими  на  две  копеечных
зубочистки; Марлен  Дитрих  и  Грета  Гарбо  в  шмотках  унисекс;  рыба  как
раннехристианский символ Иисуса; мускусное  дерево  как  парфюмерный  символ
Giorgio Armani; немецкий экспрессионизм, Лукас Кранах-старший  под  ручку  с
Питером Брейгелем-младшим, рецепт приготовления соуса ткемали,  пара  никому
не нужных Бодхисаттв, пара заученных фраз из  "Лолиты",  певица  Тори  Амос,
иллюзионист Гудини, мотоцикл Харлей-Дэвидсон, Бруклинский мост, старый  хрыч
Тимоти Лири, старая хрычовка Мать Тереза; банка с  томатным  супом  от  Энди
Уорхолла, тиара от папы римского;  педикулезный  режиссеришко  Райнер-Вернер
Фассбиндер, которого Виксан рекомендовала называть не иначе, как Фасбом, это
делает  культуру   ручной;   увертюра   к   "Тангейзеру",   два   анилиновых
мазилы-гомосека Гилберт и Джордж, фильмец  "Ханна  и  ее  сестры",  книжонка
"Иосиф и его братья"... И шикарное "Пошли к черту" на тринадцати языках...
   Но к черту я не пошла, ни на одном из тринадцати, тем более что ни Лукой,
ни Вероникой в доме и не пахло. И это позволило мне  безболезненно  заняться
прочесыванием этажей.
   Квартиру Ангела я нашла  на  четвертом.  Откуда-то  со  двора  доносились
гулкие детские голоса, а здесь царила напряженная тишина.
   Еще раз сверившись с цифрами на обрывке счета, я подошла к двери.
   Господи, сделай так, чтобы ни один из четырех ключей не  подошел!  Марлен
Дитрих, Грета Гарбо, Бруклинский мост,  увертюра  к  "Тангейзеру",  сделайте
это!..
   Именно на последних тактах чертовой  увертюры,  которая  звучала  в  моих
мозгах запиленной граммофонной пластинкой, ключ сработал.
   Третий из связки.
   Он легко провернулся в замке, и дверь открылась. Когда я захлопнула ее за
собой и прислонилась к ней  взмокшим  от  напряжения  затылком,  сердце  мое
бешено колотилось. Но черт возьми! Я решилась,  решилась!  И  это  оказалось
совсем несложным - решиться. Решиться - и попасть  в  другую  жизнь  Ангела.
Всего лишь два поворота ключа, только и всего.  Два  поворота  ключа,  чтобы
убедиться, что она действительно существует...
   Даже если бы я не знала, что это квартира Ангела, я поняла бы это, стоило
только пройтись по ее кромке. В том нашем испанском доме, с Девой  Марией  и
собаками, Ангел  был  всего  лишь  гостем,  таким  же,  как  и  мы.  Гостем,
приехавшим чуть раньше нас и едва  успевшим  распаковать  вещи  и  покормить
псов. А здесь - здесь он хозяин! Квартира пахла кожей Пабло-Иманола Нуньеса,
смотрела на меня шерстяными глазами Пабло-Иманола Нуньеса, разевала джазовую
глотку Пабло-Иманола Нуньеса,  здесь  все  было  ему  впору:  и  пожелтевшие
плакаты ("Original Memphis fives" ,
"Cotton   Pickers",   "Innovations   in    the    Other"    ); и вещи,  сваленные  кое-как,  дорогие  и  деше"Сборщики
хлопка"(англ.)  вые  вперемешку,  и  сотни  аккуратно  сложенных  дисков;  и
звуковые колонки, натыканные по всем углам, и недопитый  выцветший  кофе  на
столе, и незастеленная постель - все напоминало Ангела, все...
   Комнат было всего лишь две -  побольше  и  поменьше.  Та,  что  поменьше,
служила  спальней;  побольше  -  кабинетом,  гостиной  и  кухней.   Типичное
холостяцкое стойло, с налетом романтизма,  способного  очаровать  начинающую
проститутку, - даже запылившееся банджо имелось, правда, без трех струн.
   На банджо была наброшена мягкая широкополая шляпа в духе  джем-сейшена  с
пивом, виски без льда и горячим потным шепотом: "А ну-ка, посвингуй!" И я не
нашла ничего лучше, чем водрузить шляпу себе на макушку.  Но  этот  дурацкий
жест сразу же принес успокоение. Взять меня за рубль двадцать в такой  шляпе
было невозможно.
   Кроме того, шляпа подсказала мне, что делать.
   Вопроса "что делать в квартире Ангела" Динка  старательно  избегала,  так
же, как и задиристого словечка "шмон", ограничиваясь фразой: "Посмотришь  по
обстоятельствам". И еще одной: "Может, удастся узнать, кто  такой  Ангел  на
самом деле". Я могла бы сделать вид, что осмотрела квартиру, - на  это  ушло
бы минут пять, не больше. Я могла бы ее просто осмотреть, и  тогда  пришлось
бы накинуть еще полчаса.
   Но я задержалась надолго.
   Из-за шляпы.
   Шляпа резко сузила поле поиска, она сразу же уткнулась мордой в  стеллаж,
предательница! Стеллаж занимал всю правую стену  в  гостиной-кухне-кабинете,
книг в нем было мало, зато других вещей оказалось в избытке.
   Самых разных, но наверняка принадлежавших Ангелу.
   Болтливых вещей, предательских. Таких же  предательских,  как  вероломная
джазовая шляпа.
   Судя по всему, Ангел давно не появлялся здесь,  ведь  все  это  время  он
проводил с нами. Ангел давно не  появлялся  здесь  со  всем  своим  джазовым
хозяйством - и вещи заскучали. Пара самых настоящих, истыканных ракушечником
амфор на нижней полке, пара венецианских масок, пара деревянных  голландских
башмачищ - кломпов; пара  раковин  Каури  -  нежно-розовых,  с  распяленными
закостеневшими губами, пара нэцке, самых настоящих, а не слепленных  наскоро
из столярного клея  и  рыбьей  требухи...  Запыленная  стеклянная  банка  со
множеством монет, расписанные тонкой тушью  тыквы-горлянки,  большая  пивная
кружка с веером торчащих из нее китайских палочек  для  еды...  Керамическая
птица, откликающаяся на имя Кетцаль (в Виксановом культурологическом  списке
Кетцаль шла под номером 21, прямо перед Лукасом Кранахом-старшим), несколько
обглоданных фигурок языческих  божков  и  -  ритуальных  животных  и  вполне
удачная, не вызывающая никакого чувства  протеста  копия  ацтекского  "Круга
солнца" (номер 24 в списке)... Картину дополняли огрызок  мрамора  и  старая
пишущая машинка... Никакой системы в подборе всего этого добра  не  было,  и
оно выглядело по-туристически необязательным. Должно быть, подобные  вещдоки
дарили Ангелу женщины - в память о проведенных в его объятиях ночах. Я так и
видела их, всех этих небрежно сколоченных голландок, гречанок с  пушком  над
верхней губой, монохромных итальянок, экзотичных рисовых уроженок  китайской
провинции Чжэцзян и засидевшихся в девках швейцарок - проездом из  Акапулько
в Цюрих-Интересно только, кто подарил Ангелу кольцо?.. Я нашла  его  надетым
на  хвост  деревянной  обезьяны.  Обезьянья   морда,   больше   похожая   на
вдохновенное лицо предводителя какой-нибудь тоталитарной секты,  не  внушала
ничего оптимистического, но кольцо на хвосте...  Так,  дешевенькое  колечко,
даже на сувенир не тянуло, но что-то в нем было  такое...  Это  стало  ясно,
стоило только машинально водрузить его  на  палец.  И  пальцу  сразу  же  не
захотелось с ним расставаться. Кольцо было  явно  женским,  далее  скорее  -
детским, только дети способны искренне  радоваться  подобным  стекляшкам.  А
может быть, его и забыла здесь начинающая проститутка, очарованная  джазовым
логовом Ангела?..
   Пока я лениво размышляла  об  этом,  глаза,  предоставленные  сами  себе,
скользили по полкам. Фотографии.
   Фотографии - это уже интереснее. Фотографий было несколько,  заправленных
в простецкие домовитые рамки. Точнее - три. Первые две почти не задели меня.
Ангел и разухабистая компашка в кафе. Ангел и саксофон на коленях - я  нашла
снимок милым, хотя Динка наверняка назвала бы его эротическим. Ангел  держал
саксофон так, как держат в объятьях любимую женщину, нет, он все-таки  душка
- Ангел...
   Вот только третья фотография...
   Перед третьей я простояла долго - как  перед  картиной  в  музее.  И  эта
картина, вернее - графический лист, - имела вполне конкретное название,  как
раз из Виксанового списка: "Сон разума рождает чудовищ". Оригинал  "Сна...",
если мне не изменяла память, болтался где-то между 1797  и  1798  годами.  А
фотке исполнилось четыре, если судить по  старательно  расписанной  таймером
дате, которая выглядывала из рамки: 23.15/ 09/08/9..
   Персонажей на третьей фотке тоже было трое: четырехлетней давности Ангел,
четырехлетней давности русская жена Ангела...
   И Ленчик.
   "Сон разума рождает чудовищ".
   Я ущипнула себя за руку. Нет, я не спала. Не спала, а Ангел, русская жена
Ангела и Ленчик смотрели прямо на  меня.  И  улыбались.  Без  всякой  задней
мысли.
   Ленчик знал Ангела задолго до нас с Динкой;  четыре  года  -  достаточный
срок, чтобы называть кого  бы  то  ни  было  "mio  costoso",  следовательно,
появление Пабло-Иманола Нуньеса в клубе "Пипа" было совсем не случайным.
   Совсем.
   Ленчик просто сдал нас с рук на руки своему "mio  costoso",  да  нет  же,
черт... Он просто сдал нас. И все в его письме  было  правдой,  иначе  зачем
скрывать знакомство? И кто такой Ангел?
   И кто такой Ленчик?
   Нет, не продюсер Леонид  Павловский,  раскрутивший  скандально  известный
дуэт "Таис", а тот, четырехлетней давности Ленчик?.. И  каким  образом  пути
Ангела и Ленчика пересеклись, уж не Ангелова  ли  жена  приложила  к  "этому
руку? Или Ленчик - еще до нашего с ним попсового проекта - копался в  джазе,
как свинья в желудях, и среди этих желудей  нарыл  Ангела?  На  каком-нибудь
полулюбительском  фестивалишке,  где  собираются  подражатели  подражателей,
тыловики, обозники и прочая джазовая шваль... И почему  в  нашей  двухлетней
одиссее с Ленчиком никогда не всплывала  Испания?..  И  почему  она  всплыла
только сейчас?
   Неизвестно, сколько я простояла перед фотографией,  пожирая  ее  глазами.
Ангел - русская жена Ангела - Ленчик. Ленчик - русская жена Ангела -  Ангел.
Вариантов было не так уж много. И все они  смутно  беспокоили  меня.  Почему
Пабло-Иманол Нуньес со снимка был так застенчив со своей  русской  женой  со
снимка? Почему он так целомудренно держался поодаль от нее? И почему  Ленчик
со снимка так по-хозяйски  распоряжался  фотографическими  коленями  русской
жены Ангела? Заросшая голова Ленчика пристроилась  как  раз  в  этом  дивном
месте. А пальцы русской жены Ангела  поглаживали  ухо  Ленчика.  А  Ангел  -
рассеянный испанский собственник Ангел - снисходительно взирал  на  подобное
безобразие.
   Забавно.
   Настолько забавно, что стоит вытащить фотографию из рамки.
   Я вытряхнула снимок раньше, чем успела сообразить, для чего это делаю. И,
как оказалось, не зря. Подпись на обратной стороне  того  стоила.  Ленчикова
подкладка, Ленчикова изнанка, двойное дно, которое никому не пришло в голову
спрятать.
   "8 августа. Мы в гостях у Пабло".
   Мы в гостях у Пабло, ну надо  же!..  Мы  -  это  Ленчик  и  жена  Ангела,
оказавшаяся вовсе не женой Ангела! Зачем, зачем было так подло врать!..
   Я опустилась на пол у