тенку.
   Должно быть, у нее неплохо получалось, пока "Таис" снимал пенки со славы.
Но потом, когда колени у него  подогнулись,  Машка  скрылась  в  неизвестном
направлении...
   И девочки-фанатки, хреновы "bobby  soxers",  им  больше  и  в  голову  не
приходило пилить вены тупой бритвой "Спутник". И пачками жрать  амобарбитал,
бутабарбитал, пентобарбитал и таблетки от кашля с кодеином...
   ...После "простого" шло "сложное",  но  на  сложное  у  меня  не  хватало
клепки, как выражался Ленчик. Сложным был и сам  Ангел  (когда-то  простой);
вернее, Ангел стал сложным с некоторых пор. С одной ночи,  с  огрызка  ночи,
когда он спустился ко мне в библиотеку.
   Бестиария он не увидел, я успела запихнуть его под кушетку  и  прикрыться
русско-испанским  разговорником,  который  всегда  держала  поблизости:  для
отвода глаз.
   Но глаза я не отвела,  а  просто  закрыла  -  когда  дверь  в  библиотеку
тихонько скрипнула;  я  закрыла  их  и  притворилась  спящей.  По-настоящему
притворилась, даже щелок не оставила.
   Долгое время в библиотеке царила тишина, нарушаемая  лишь  его  дыханием,
вкрадчивым дыханием, больше похожим на шаги кошки. Это вкрадчивое дыхание  и
сбило меня с толку и заставило  затаить  свое  собственное.  Никогда  раньше
Ангел не спускался в библиотеку, во всяком случае ? ночью, ночь безраздельно
принадлежала Динке. Только  Динке  и  больше  никому.  И  их  "джиззу",  так
по-новоорлеански именовал трах Пабло-Иманол.
   - Es una репа, - негромко произнес он. Негромко и весело.
   Интересно, что означает это "Es una репа" ? Может  быть,  он
обсуждает со  своей  татуировкой  мои  сбившиеся  волосы,  отросшие  волосы,
потерявшие форму волосы?
   Или... или что-то еще?
   Нет, я не боялась, я совсем не боялась его Я не  испугалась  даже  тогда,
когда он присел на краешек кушетки вкрадчиво  и  осторожно.  Я  бы  даже  не
почувствовала этого, если бы не запах. Запах его тела. Вернее,  это  был  не
совсем его запах.
   Это был отголосок запаха Динки. Его эхо.
   Его испанское эхо.
   Вот хрень, от него и вправду пахло Динкой! Но не той, которая трепала мне
нервы по  поводу  и  без  повода,  не  той,  которая  цапалась  с  Ленчиком,
собачилась с Виксаном и доставала секьюрити и журналюг. Совсем не той.
   Это был запах нежной, притихшей Динки. Той  самой,  которая  обняла  меня
после нашего первого триумфа  в  "Питбуле",  прижалась  ко  мне  и  сказала:
"Неужели это мы? Мы - "Таис"?.. Ты веришь в это, Ренатка? "
   Пока я с закрытыми глазами раздумывала над этим, Ангел легонько  коснулся
моих волос. И снова повторил.
   - Es una репа...
   Нет, глупо держать глаза закрытыми, когда над  тобой  склонился  взрослый
тридцатилетний мужик. Особенно  девственнице,  девственница  по  определению
должна спать вполглаза и видеть угрозу собственной безопасности даже в ручке
полотера.
   Пора, пора просыпаться.
   Я  неопределенно  вздохнула  и  открыла   глаза.   Не   знаю,   насколько
правдоподобным получилось мое внезапное пробуждение, но Ангел  улыбнулся.  И
татуировка на его шее тоже улыбнулась  мне.  Сейчас  он  скажет  "Ола",  как
говорил всегда.
   Но "Ола" я так и не дождалась.
   Он молчал и улыбался.
   Я тоже улыбалась, хотя это противоречило  амплуа  пугливой  девственницы,
выскочить из которого мне до сих пор не удалось.
   - Это правда?  -  спросил  Ангел.  На  совсем  неплохом  русском,  совсем
неплохом, слегка смягченном ночью.
   - Что?
   - Что ты.. - Он щелкнул пальцами. - Девственница?...
   Слово "девственница" было произнесено им на испанском, но  я  поняла  его
суть по иронически раздувшимся ноздрям Ангела.
   - Это тебе Динка сказала?.. Динка, кто же еще! Я даже знала, как она  это
сказала: с ехидным смешком,  после  очередного  оргазма  и  перед  очередным
поцелуем - просто взяла и сплюнула, как сплевывают семечки, прямо на пол,  в
первом ряду дешевого кинотеатришки, на сеансе для пенсионеров...
   - Это тебе Динка сказала?
   - Нет... Просто... El olor... Запах...
   Скажите пожалуйста, какое трогательное единение! Он также чувствовал  мой
запах, как и я чувствовала его. Или это просто ночь?..
   - Запах? И чем же я пахну?
   - Ничем... У тебя его нет... Только девственницы ничем не пахнут...
   Он улыбнулся, а я даже не нашлась, что ответить. Я не знала, смеяться мне
или плакать. Никто никогда не оскорблял меня так изысканно и так смертельно.
   Даже Динка.
   - Пошел ты, - неожиданно для себя огрызнулась  я.  Со  старыми  Динкиными
интонациями, пацанскими и дерзкими.
   - Не хочешь быть со мной? - Улыбку с лица Ангела  как  ветром  сдуло.  Он
смотрел на меня серьезно, очень серьезно. И его татуировка смотрела на  меня
серьезно, и его щетина, и его подбородок. - Тебе понравится. Обещаю...
   Почему бы и нет, черт возьми? Почему бы и нет?.. Избавиться наконец-то от
родового проклятия, от епитимьи,  наложенной  на  меня  Ленчиком,  от  пояса
верности лесбийскому дуэту "Таис";  от  собственных  комплексов,  от  робкой
мастурбации под душем, когда в  голову  не  лезло  ничего,  кроме  голозадой
картины Дейнеки "Будущие летчики"...
   Избавиться от этого раз и навсегда.
   А заодно и наставить рога Динке,  втоптать  ее  в  грязь,  увести  парня,
занять ее кровать,  а  саму  Динку  переселить  в  мою  постылую  комнату  с
распятием. Или в собачьи вольеры...
   Почему бы и нет?
   Я еще раз внимательно посмотрела на Ангела. Не  то  чтобы  он  сгорал  от
нетерпения, ожидая от меня ответа, совсем напротив.  Пабло-Иманол,  судя  по
всему, был не совсем  правильным  испанцем.  Испанцем,  слегка  подпорченным
нью-йоркским  джазом,  чикагским  джазом  и   риффами    Канзас-Сити...
   Пабло-Иманол меланхолично подмигнул мне. И полез в задний карман джинсов.
   Уж не за презервативами ли?
   Или испанцы не пользуются презервативами,  предпочитая  живую,  ничем  не
защищенную плоть?..
   Но никакие презервативы на свет  божий  извлечены  не  были.  Вместо  них
появился портсигар. Ангел неторопливо раскрыл его и вытащил самокрутку.
   - Не хочешь? - вежливо осведомился он. - Отличная марихуана.
   - Нет. Я не курю.
   - Брось. - Он щелкнул зажигалкой, глубоко затянулся, выпустил сладковатый
дым и снова вопросительно уставился на меня.
   - Нет. Я не люблю траву.
   - Значит, не любишь... Ты не любишь заниматься любовью, ты не  любишь  el
dopar ... А что же ты любишь?..
   Вот хрень. Оказывается, я давно ждала этого вопроса. Я давно  его  ждала,
чтобы сказать себе, что влюблена в проклятый благословенный "De  bestiis  et
aliis rebus".
   В сто двадцать три миниатюры, тисненые опавшим  за  века  золотом,  такие
теплые, такие живые, так много нашептавшие мне на  ухо...  Только  к  ним  я
могла возвращаться, как в дом, только с ними  мне  не  было  скучно  и  было
покойно. Только в них я открывала все новые и  новые  грани,  как  открывают
родинки и шрамы на теле любимых людей. Черт...
   Извращение.
   Черт. Извращение почище скандального "Таис". И  сказать  об  этом  никому
нельзя. И сочувствующих не найдешь...
   - Мне нравится твой саксофон...
   - А я... Я тебе не нравлюсь?
   - Да. Ты тоже мне нравишься...
   - Esta bien hecho... Вот и отлично...
   Если сейчас он приблизит ко мне свои обрамленные щетиной  губы,  придется
треснуть его по башке  русско-испанским  разговорником.  Конечно,  бестиарий
выглядит куда внушительнее, чем легкий, как  перо,  "RUSO-ESPANOL",  и  удар
получился бы ощутимым, но продавать  бестиарий  мне  нельзя,  ни  при  каком
раскладе...
   - Можно тебя поцеловать? - Ангел  выпустил  дым  прямо  мне  в  лицо.  Не
очень-то вежливо с его стороны, не очень-то вежливо.
   - Не думаю, что это хорошая идея...
   - А мне она кажется вполне сносной.
   - А мне - нет...
   Интересно, сколько мы будем препираться прежде, чем Ангел решит, что пора
переходить к более радикальным действиям?.. Но  он  по-прежнему  курит  свою
марихуану и лениво разглядывает меня, ощупывает меня, снимает  с  меня  кожу
как какую-нибудь прогорклую кружевную комбинацию. Настоящий джазмен,  нехотя
торчащий на игле, как и все его великие, спрятанные в недрах саксофона...
   - Может быть, нам попробовать втроем? - спрашивает он.
   - Втроем?
   - Ну да...
   Эта идея, такая простая, что  на  нее  и  обижаться  грех,  застает  меня
врасплох. Заявленьице, м-да... Как раз в духе Динкиных акробатических этюдов
на кухонных столах.
   - Сам придумал или Динка надоумила? - не очень-то вежливо осведомляюсь я.
   - Зачем? Это просто... предложение... не думаю, что она будет возражать.
   - Она, может, и нет... А я...
   - А ты?
   - Отсоси у своего пса. - Чертова Динка, два года не прошли даром,  теперь
я понимаю это. Динка и Динкины штучки,  которые  я  всегда  так  ненавидела,
въелись в меня, как соль в ладони.
   - Отсоси? - Ангел напрягается. - Что это значит?
   - Отсоси - это значит отсоси. Сделай ему минет...
   Проклятие.
   - Что значит "минет"?
   Очевидно,  русская   жена   Пабло-Иманола   была   приличным   человеком,
ненормативную лексику не использовала, предпочитая дешевым матам  цитаты  из
пионерских речевок и Афанасия Афанасьевича Фета.
   - Ладно, проехали, - примирительно говорю я. - Забудь.
   - Ты так и не ответила.
   - Разве? Я не буду с вами спать. Спите друг с другом...
   Но  он  все-таки  меня  поцеловал.  Стоило  мне   на   секунду   ослабить
бдительность и закашляться от  дыма,  который  Ангел  с  завидным  упорством
выпускал мне в лицо. А перед этим довольно ощутимо прошелся по нам с Динкой.
   - Вы очень странные русские...
   - Да? Что, совсем не похожи на твою русскую жену?
   Сейчас-то он и выскажется.
   - Похожи... Я всегда общался с сумасшедшими... Сумасшедшими  русскими.  С
сумасшедшими русскими chiquillas ...
   - Ну, значит, тогда пора перестать удивляться...
   - Я не удивляюсь. Я понимаю...
   - Что понимаешь?
   - Что по-другому не получится...
   Похоже, он обкурился. Похоже, это не первый его  косячок,  вытащенный  из
портсигара. Или его русский  недостаточно  хорош,  чтобы  доносить  до  меня
странный смысл наспех сколоченных фраз. Но продираться к смыслу у  меня  нет
никакого желания. И-ех... Ангел-Ангел...  Mio  costoso...  Hе  пошел  бы  ты
отсюда, Господи, прости...
   - Вы маленькие сучки, - наконец говорит он. Без всякой, впрочем, злобы. И
даже с симпатией. - Похотливые маленькие сучки...
   Ого, "похотливые маленькие  сучки"  -  довольно  сложное  лингвистическое
построение, как раз в духе нашего сайта в Интернете, на  пике  славы,  тогда
нас только ленивый не пинал... И все  боготворили...  "Похотливые  маленькие
сучки" - один из эпитетов, намертво приставших к "Таис".  Значит,  его  жена
потчевала Ангела не только А. А Фетом. Значит, Ангел периодически  наставлял
ей рога с "похотливыми маленькими сучками". Такими, как Динка, -  страстными
и  беспечными,  созданными  для  бесконечного   джиз-за.   Для   бесконечных
импровизаций на тему джиз-за. "Похотливые маленькие сучки"  даже  заставляют
меня улыбнуться.
   - Разве я давала повод? - Я ловлю себя на том, что мне  нравится  дерзить
Ангелу. Хотя он в любой момент может безнаказанно съездить мне по роже.
   Глаза  Ангела  вдруг   приближаются   ко   мне,   зависают   надо   мной,
останавливаются на уровне переносицы, отчего у меня сразу начинает ломить  в
висках. Пожалуй, не только Ленчик  похож  на  Сциталиса.  Полку  нестерпимых
ползучих гадов прибыло.
   - Ты? Еще больше, чем она...
   - Чем она? - непослушными губами шепчу я.
   - Чем она... - Ангел поднимает глаза к потолку, что скорее  всего  должно
означать спящую (спящую ли?) в его кровати Динку.
   А потом снова переводит взгляд на меня: так они и скользят, его глаза, то
приближаясь, то удаляясь, раскачиваясь, как  качели,  героин  с  кокаином  в
обнимку,  "red  rum",  Динка  как-то  пробовала  и  сказала  мне,  что   это
офигительно впирает, - еще пара таких раскачиваний, и они сомнут меня. "Я  -
еще больше, чем она". Чтобы  ляпнуть  это,  нужно  иметь  достаточно  веские
основания. Нужно знать о моих тайных страстях.  Не  правильных  страстях.  А
что, если Ангел пронюхал о моих играх с  бестиарием?  Что,  если  он  вообще
пронюхал о бестиарии?
   Или всегда знал о нем?
   Я закрываю глаза, и  в  этот  самый  момент  Паб-ло-Иманол  целует  меня.
Терпкими и плывущими от травы губами.
   Это - мой первый поцелуй.
   Первый поцелуй.
   Почти первый.
   Но он так же бесполезен, так же не нужен, как и  слюнявый  поцелуй  давно
забытого одноклассника Стана - двухлетней давности.
   Губы Ангела не волнуют меня нисколько. Они  тычутся  в  мои  собственные,
деревянные, запертые на  висячий  замок  губы.  Ничего  тебе  не  обломится,
дружок.
   Ничего.
   - Сучка, - шепчут его губы моим губам.
   Мне все равно. Мне тотально все равно. Мне настолько  все  равно,  что  я
даже не отстраняюсь. Даже если он  сейчас  начнет  раздевать  меня,  снимать
футболку и джинсы, даже тогда я не пошевелюсь.  Ангел  не  вызывает  у  меня
никаких чувств. Даже голозадые  осовиахимовцы  с  картины  Дейнеки  "Будущие
летчики", этот смутный объект моей мастурбации, - даже они вдохновляли  меня
больше.
   - Сучка. - Теперь в ход пошли руки,  они,  как  змеи  (Сциталис?  Гипнал?
Амфисбена?), заползли ко мне под  футболку.  И  легли  на  груди.  Такие  же
деревянные, как и губы, такие же холодные.
   Мне все равно. Me da lo mismo.
   - Сучка, сучка, сучка... - Ангел больше не останавливается, его  железные
пальцы сжимают мне соски. Вот хрень, неужели женщинам приятно, когда им  вот
так сжимают соски? Неужели именно это и призвано вызывать желание?..
   Ангел шепчет это свое слово не останавливаясь, пока оно не набирает  силу
и не начинает отскакивать от стен библиотеки, от узких окон, от тяжелых и не
очень книжных переплетов. Оно заполняет все  пространство,  оно  уже  готово
распахнуть дверь и пойти гулять по дому, когда...
   Когда сталкивается на пороге с точно таким же словом. Почти таким же.
   - Ах вы, суки!..
   Динка. Ну, конечно же, Динка!
   Руки Ангела сразу же становятся безвольными, отпускают мою грудь.  А  сам
Ангел отпускает меня.
   Отстраняется.
   Теперь мне хорошо виден дверной проем. И голая Динка.
   Голая Динка стоит в дверях и с презрением рассматривает нас, одетых.
   - Ах вы, суки! - еще раз повторяет она и добавляет какую-то длинную фразу
на испанском. Фразы я не понимаю, но суть ее весьма прозрачна.
   Ангел отвечает  ей  другой  фразой,  не  менее  длинной,  потом  начинает
смеяться, потом - поднимается с кушетки и идет к двери.
   К Динке.
   Он даже пытается приобнять ее, но Динка сердито отстраняется. А потом  он
скрывается в коридоре, и мы остаемся одни. Я  -  на  кушетке,  в  джинсах  и
задранной футболке. Динка - в дверном проеме, голая. Я рассматриваю ее тело.
Ее тело, которое я  видела  столько  раз.  И  которому  столько  раз  втайне
завидовала. Мое собственное - не хуже, совсем  не  хуже.  А  грудь  у  меня,
пожалуй, побольше и получше и так же вызывающе стоит. И мой плоский живот  -
всего лишь отражение ее живота, но...
   Ее тело гораздо живее, чем мое.
   Ее тело знает, что такое страсть. Пусть случайная,  пусть  ненадолго.  От
того, что страсть случайна,  она  не  перестает  быть  страстью.  Неужели  я
никогда не узнаю, что такое страсть? Неужели меня так никто и  не  разбудит?
Неужели мое тело,  которое  так  хотели,  так  желали,  так  жаждали  тысячи
дурацких поклонников, - неужели мое тело так и останется запертым на замок?
   Я смотрю на Динку не отрываясь, и мне хочется,  мне  смертельно  хочется,
чтобы меня любили так же, как ее, чтобы меня ласкали так же, как ее, и чтобы
мое тело отвечало.
   Отвечало, отвечало...
   Оно готово ответить уже сейчас, внизу живота возникает теплая  волна,  не
жалкая, не застенчивая, какая бывает у меня в  свальном  грехе  с  "Будущими
летчиками", нет... Настоящая, яростная,  сметающая  все,  что  только  можно
смести, тайфун, цунами...
   Вот хрень...
   Почему, почему ураган не прошел чуть раньше, когда руки Ангела легли  мне
на грудь? Почему?
   Ангел... Mio costoso...
   "А мое тело никто не разбудит, - думаю я, не в силах  отвести  взгляд  от
Динки, - мое тело никто не разбудит,  если  все,  что  написано  Ленчиком  в
письме, - серьезно. Просто нечего будет будить. Нечего и некому".
   - Ну ты и... - Динка  разражается  потоком  отборных  ругательств,  самым
невинным из которых можно считать коронное папахеновское "прошман-довка".
   - Диночка... Мне нужно поговорить с тобой, Диночка...
   - Поговорить? - Динка смеется хриплым, полусонным смехом. - Поговорить? О
чем поговорить, Ры-ысенок? Все, что могла, ты уже сказала.
   - Нет. Это серьезно.
   - Серьезно?
   Стоит ей произнести это, как  наверху  раздаются  совсем  уж  несерьезные
саксофонные "Порнокартинки для веселой  компашки  с  музыкой".  Ангел  часто
играет эту вещь, особенно когда бывает в приподнятом настроении,  в  хорошем
расположении духа.
   Услышав "Компашку...", Динка морщится.
   -  Мне  нужно  поговорить  с  тобой,  Диночка...  Только  прикрой  дверь,
пожалуйста... Это очень важно... Очень. Это касается Ленчика.
   - Эта тварь меня не волнует, - говорит Динка, но дверь все же прикрывает.
   - Иди сюда. Мне нужно тебе сказать...
   - Если ты насчет этого подонка...
   - Насчет нас с тобой...
   Господи, зачем я только произнесла  это?  Она  ненавидит  это  "мы",  она
ненавидит это "нас с тобой" еще  со  времен  славы  "Таис".  И  мои  призывы
вызовут  только  раздражение.  И  она  повернется  и  уйдет...  Но,  вопреки
ожиданиям, Динка не уходит. Напротив,  решительно  приближается  к  кушетке,
решительно садится на ее край и решительно забрасывает ногу на ногу.
   И смотрит на меня.
   - Ну?
   - Ты ведь хорошо знаешь Ангела?
   - Совсем не знаю. Какая разница .. Ты что, хочешь навести у меня справки,
так ли он хорош в постели?
   - Нет...
   - Он хорош. Все испанцы хороши...
   - Господи... Я совсем не то... Совсем не то хотела сказать... Ты  знаешь,
что он переписывается с Ленчиком?
   - С Ленчиком? - Динка приподнимает левую бровь.  Видно,  это  для  нее  -
полная неожиданность. - Что значит - "переписывается"?
   - По электронной почте.
   - Откуда такие сведения?
   - Я сама видела письмо.
   - Ты лазила в его ноутбук? Ну ты даешь... И когда только успела?
   - Успела...
   - Я тут было тоже сунулась...  Так  он  мне  чуть  башку  не  отвинтил...
Скажите пожалуйста. Подожди...
   Динка пытается сосредоточиться, а  я  смотрю  на  сгиб  ее  локтя,  нежно
истыканный инъекциями, - если так и дальше  будет  продолжаться,  он  станет
светло-фиолетовым, потом - темно-фиолетовым, а потом Динка умрет.
   - Подожди... Я не поняла... Что значит - "переписывается"? Они ведь  даже
незнакомы.. Ангел сам просил меня рассказать о Ленчике... Сам..
   - Зачем ты это делаешь, Диночка... Зачем? Она перехватывает  мой  взгляд,
брошенный на локоть, и весело, безнадежно-весело скалится.
   -   С   поучениями   будешь   выступать    в    молельном    доме...    У
баптистов-пятидесятников.... И вообще .. Что за пургу ты несешь?
   - Это не пурга, Диночка. Я сама видела письмо...  С  Ленчикова  почтового
ящика. Оно начиналось "Angel, mio costoso"...
   - Вот фигня какая... Этого не может быть...
   - Но это правда... Я не вру, Диночка... Помнишь, я еще спрашивала у тебя,
что такое "mio costoso", помнишь?
   - Хорошо. И где письмо?
   - Я его грохнула.
   - Что значит - грохнула?
   - Уничтожила... Я же его прочитала... И Ангел обязательно бы  узнал,  что
кто-то читал почту, если бы я не грохнула письмо...
   - И что за письмо?
   - Оно было на испанском... Теперь Динка поднимает правую бровь, а потом -
обе вместе.
   - Ну, ты уж совсем с  катушек  спрыгнула  от  воздержания...  Нужно  было
позволить Ангелу тебя трахнуть... Ну что за чушь ты несешь? Ты же  прекрасно
знаешь, что Ленчик не рубит фишку в языках...
   - Я тоже... Я тоже так ду