что   отклеить   пальцы   от   бестиария   не
представляется никакой возможности. Чтобы  совсем  уж  не  выглядеть  жалким
воришкой, Никита утешил себя следующим соображением: нужно показать  фолиант
специалисту который на подобных книженциях собаку съел.
   В поле зрения Никиты Чинякова подобный специалист имелся: секретарша шефа
Нонна Багратионовна. Конечно, вовсе не обязательно показывать ей саму книгу,
уж  больно  впечатлительна,  уж  больно   помешана   на   своем   страдающем
плоскостопием Средневековье, того гляди кондратий схватит. А вот шепнуть  ей
на ухо о "DE BESTIIS ЕТ ALIIS REBUS" и аккуратно намекнуть на год издания  -
самое то.
   И Никита несколько раз повторил про себя название книги, и это  доставило
ему странное, ни с чем не  сравнимое  удовольствие.  Такое  же  удовольствие
вызывали в нем записи Ньюпортского джазового фестиваля 1958 года "Prima Bara
Dubla" в интерпретации баритон-саксофонов Гарри Карни и... пальцы Джанго  на
его щеке...
   Нет, пожалуй, ощущение от пальцев Джанго на его щеке  немного  по-другому
называются...
   Переждав мысль о Джанго с закрытыми глазами, Никита принялся  соображать,
куда же ему приткнуть бестиарий, пока "мерс" не выехал за  ворота  особняка.
Безопасного места для такого рода издания не существует в принципе, даже  на
тайник за Пикассо надежды никакой, не говоря уж о продуваемом всеми  ветрами
представительском автомобиле с бронированными стеклами. Больше всего  Никите
хотелось сейчас  рвануть  из  особняка,  но  оставался  еще  должок  в  виде
коллекции холодного оружия, совы и сервиза. И брошенная на  произвол  судьбы
белошвейка Маша, а уехать, не попрощавшись  с  ней,  -  похоже  на  низость.
Втайне Никита ненавидел такой тип субтильных  безоружных  дамочек:  даже  не
пропустить их в дверь первыми, даже не уступить им очередь в  кассе  поездов
дальнего следования, даже не подкурить им сигарету - уже выглядело низостью.
   Пока Никита устраивал бестиарий под передним пассажирским сиденьем, дождь
почти прошел. Выйдя из машины, он старательно щелкнул центральным  замком  и
весь короткий путь до двери оглядывался на "мерс". И, уже взявшись за  ручку
двери,   вдруг   подумал:   "А   вдруг    бестиарий    принадлежит    самому
Kopaбeльникoffy?"
   Вот тогда это действительно будет низостью  -  самой  настоящей.  Укусить
руку, которая тебя кормила, предать человека, отношениями с которым  ты  так
дорожил, наплевать на все еще  открытый  финал  черно-белой  "Касабланки"...
Нет, на такое Никита не способен.
   Надо же, дерьмо какое!
   Черт возьми, книга не может принадлежать Корабельникоffу: хотя бы потому,
что и тайник ему не принадлежит. Тайник - бывшая вотчина бывшего  охранника.
Да и не станет  отчаянный  и  бесстрашный  Корабельникоff  устраивать  такие
подметные схроны. Не станет простукивать стены в цивильной кухне,  для  него
больше всего подошла бы ячейка в банке, лучше всего - в зарубежном, со всеми
возможными степенями защиты. И потом - газовый платок...
   Только сейчас Никита вдруг отчетливо вспомнил, где видел его. Вернее - на
ком.
   Кислотная тканюшка принадлежала Мариночке. Вот кому.
   Именно в  этом  платке  с  расплывчато-латиноамериканским  геометрическим
узором он впервые увидел ее в недоброй памяти  "Amazonian  Blue",  именно  в
этом. В ту самую секунду, когда влюбленный  Корабельникоff  разливал  глупое
вино по глупым бокалам, Мариночка грациозным движением сместила платок с шеи
на плечи.
   Мариночка, Мариночка...
   Значит, ты все-таки пронюхала про порнотайничок, или  Толян  сам  показал
его тебе за умеренную плату. А может и сам приплатил, чтобы незаметно и  без
скандала исчезнуть, оставив тебе в наследство нишу в стене...
   Когда Никита  вернулся  на  кухню,  Маша  уже  колдовала  над  несчастной
магнитолой с торопливым  приглушенным  неистовством  миссионерки.  Если  так
пойдет и дальше, она будет снабжать кассетами  всех  желающих,  и  не  очень
желающих, и совсем не желающих, еще один вариант  бесцеремонно  ломящихся  в
двери и умы сектантов с их "Сторожевой башней" и "Голосом верующего"...
   - Я сейчас запишу вам "Таис", - не поворачивая  головы,  сказала  она.  -
Много времени это не займет... Странно, что вы не слышали о нем раньше...
   - Не то что раньше, - вообще никогда не слышал... Вы  простите  мне  этот
пробел в музыкальном образовании?
   - Что вы... Только "Таис" - это ведь была не только музыка... Это...  Это
было больше, чем музыка. Это был взгляд на мир...
   - И что же потом... Что же потом случилось с этим взглядом на мир?
   Никита спросил об этом  из  праздного  любопытства,  не  более.  Но  Маша
отнеслась к его вопросу с пугающей серьезностью:
   - Не знаю... Просто его не стало в какой-то момент. Не стало и все.
   - Что значит "не стало"?  Они  распались,  что  ли?  Ну,  так  это  часто
бывает...
   - Нет, они не распались... Они не могли  распасться...  Это  было  бы  не
правильно, это было бы нечестно, это было бы предательством...
   В  голосе  ничем  не   примечательной   Маши   вдруг   проскочили   такие
религиозно-экстатические нотки, что Никита стушевался.
   - Ну... Я пойду пока... Хозяйские вещи соберу...
   - Вы знаете, где они? - сразу же сбавила обороты Маша.
   - Представляю. Примерно.
   Насчет месторасположения вещей  в  пространстве  имелась  соответствующая
запись: коллекция холодного оружия находилась  в  кабинете  Корабельникоffа,
фарфор и сова - в комнате Мариночки. Оба помещения  располагались  в  правом
крыле третьего этажа, теперь  закрытого.  К  ним  примыкала  и  их  общая  с
Kopaбeльникoffым спальня.  Крыло  босс  обезопасил  сразу  же  после  смерти
Мариночки: должно быть, Оке Алексеевичу не хотелось, чтобы по  нему  шлялись
посторонние: теперь, когда в  комнатах  не  было  слышно  дыхания  человека,
которого он так любил. Но Никита посторонним не был, и потому  получил  ключ
вместе с листком из ежедневника.
   Никита и раньше поднимался в кабинет хозяина, так до конца  и  необжитой.
Тогда его удивляло упорное нежелание Kopaбeльникoffa хоть в чем-то  проявить
индивидуальность: безликий офис, только и всего. Ничего  утепляющего  сюжет,
ничего, что могло бы сказать о Корабельникоffе больше, чем  нужно.  В  свете
этого магистрального  направления  ножи  выглядели  неожиданным  прорывом  в
личность шефа, и в то же время казались ложным следом. Ножи и фарфор (Никита
помнил чертову сову  еще  по  Пятнадцатой  линии),  очень  мужское  и  очень
женское, расхожие символы, не более,  ничего  личного.  Коллекция  оказалась
небольшой, всего-то и было, что три вневременных, изящно сработанных ножа  с
ручками под орлиный коготь, рысью лапу и сайгачье копыто, эсэсовский  кинжал
с полустертой надписью "Die Spinne"  и  короткий  самурайский  меч.  Никита,
никогда не питавший страсти к оружию, без всякого почтения забросил  ножи  в
сумку, туда же была  отправлена  монументальная  сова.  А  вот  с  сервизом,
извлеченным из  Мариночкиной  комнаты  (уставленной  засохшими  в  память  о
последнем дне рождения цветами), пришлось повозиться: саксонский фарфор  был
так тонок и хрупок на вид, что Никита даже прикасаться к  нему  побоялся.  И
призвал на помощь Машу: уж кто-кто, а деликатная девушка сможет справиться с
сервизной напастью.
   - Как думаете, транспортировке он подлежит? - спросил  Никита,  кивая  на
сервиз.
   - Не знаю, - честно призналась Маша. - Я бы не рискнула.
   А Никита вдруг подумал, что судьба иногда выбрасывает странные коленца  -
касается ли это людей или вещей - один  черт.  Вот  и  нежный,  как  рисовая
бумага,  саксонский   фарфор,   готовый   треснуть   от   одного   неловкого
прикосновения, - вот  и  он  благополучно  пережил  здоровую,  полную  жизни
Мариночку, вот и он. И неизвестно, кого еще переживет...
   - Может завернуть его в бумагу? Вы как думаете, Никита?
   - Хорошая мысль...
   Соблюдая все меры предосторожности, они перенесли сервиз  на  кухню,  где
Маша принялась довольно  ловко  упаковывать  чашки,  блюдца,  чайник  и  два
молочника. Тут же нашлась и пустая коробка из-под корабельникоffского пива.
   - Надо бы еще и ткань какую-нибудь... Вообще было бы идеально...
   - Валяйте в ткань.
   Маша беспомощно осмотрела кухню: кроме  небольшого  вафельного  полотенца
над мойкой не было ничего, что могло бы утешить привередливый сервиз.
   - Не во что завернуть... надо же... Я пойду, поищу что-нибудь...
   - Посмотрите в подсобках, -  напутствовал  девушку  Никита.  -  Наверняка
что-нибудь найдется... Ненужное. Пара полотенец или что-то еще...
   - Да-да, не волнуйтесь... - девушку как ветром выдуло из кухни.
   Ненужное... Все в этом доме было  теперь  ненужным,  бессмысленным,  даже
вещи. И вещам было совершенно  наплевать,  чьи  руки  их  касаются.  Особняк
всегда был  нейтрален,  в  отличие  от  пропитанной  Мариночкиными  запахами
квартиры на Пятнадцатой, она не успела приручить его. И  слава  богу,  иначе
память о Мариночке пришлось бы выковыривать отсюда довольно  продолжительное
время: заклеивать новыми обоями, застилать  новыми  полами,  забивать  новой
сантехникой  и  завешивать  новыми  драпировками  в   стиле   разнузданного,
лишенного всякой совести  и  приличий  модерна  -  именно  его  Мариночка  и
исповедовала по большому счету...
   Сухой  щелчок  вывел   Никиту   из   необязательных   раздумий:   кассета
закончилась.
   А Маша, не появилась ни через пять  минут,  ни  -  через  десять.  Спустя
пятнадцать Никита начал волноваться, а еще через три отправился на поиски.

***

   ...Он нашел девушку там, где вовсе  не  ожидал  найти:  ни  в  нескольких
подсобках, набитых техническим тряпьем, ни в одной из трех  разбросанных  по
дому ванных, нет. Он нашел Машу в правом крыле третьего этажа - того самого,
который, не в меру озаботившись судьбой проклятого сервиза, позабыл закрыть.
   В комнате покойной Мариночки.
   Робкое существо, сама деликатность, сама невинность, она сидела  на  полу
перед двумя хищно распахнутыми чемоданами с вещами покойной хозяйки и...
   Принюхивалась.
   Принюхивалась, Никита мог бы в этом поклясться, хотя слово было не совсем
точным. Маша почти медитировала,  держа  в  руках  почти  невесомые  женские
тряпки: она подносила их к лицу  и  снова  отстраняла,  и  снова  подносила.
Ноздри  девушки  вибрировали,  на  щеках  гулял  румянец,  как  у  мародера,
застолбившего золотую жилу на месте крушения пассажирского поезда. Да она  и
выглядела мародеркой, которая дорвалась до чужой, никогда не  принадлежавшей
ей жизни, надо же, дерьмо какое!.. Никита вдруг почувствовал глухую  досаду,
как будто увидел что-то непристойное. А разве сам  он  был  более  пристоен,
укладывая под пассажирское сиденье бестиарий? Хороша пара, гусь  да  гагара,
прости Господи, глаза бы не смотрели...
   - Эй! - он сказал это чуть громче, чем следовало, больше досадуя на себя,
чем на юную стервятницу. - Маша?..
   Девушка вздрогнула и,  как  в  замедленной  съемке,  повернула  голову  в
сторону Никиты.  Голова  ее  вдруг  неестественно  дернулась,  а  на  глазах
проступили крупные детские слезы. Никита даже стушевался,  он  ожидал  любой
другой реакции. Любой другой, только не этой.
   - Вы что здесь делаете? - все же спросил он.
   - Это не то, что вы думаете... Не то... - прошептала Маша.
   - Да ничего я не думаю.
   - Не то... Не то... Я не хотела... - вот они и  пролились,  первые  тихие
слезы, слегка увядшие слезы, так похожие на все мертвые  цветы  Мариночкиной
комнаты сразу.
   Они были  такими  искренними,  такими  неподдельными,  что  Никита  сразу
усовестился. Да что там, он и сам готов был заплакать вместе с  Машей.  Черт
его дернул подняться, дурака...
   - Будет вам...
   - Нет... Вы, наверное, думаете, что я... Но это не то... Совсем не то...
   - Успокойтесь...
   - Я просто... Не могла удержаться... Не могла.
   - Успокойтесь.
   - Не могла, не могла, не могла...
   Слушать этот отчаянный лепет было так невыносимо,  что  Никита  осторожно
присел на корточки перед девушкой и совершенно неосознанно, тыльной стороной
ладони, снял пару слезинок с ее лица.
   - Все в порядке... Все в порядке, девочка...
   -  Да  нет...  Правда...  Никогда  себе  такого  не  позволяю...  Вы   не
подумайте...
   - Я вам верю, - пролепетал Никита, чувствуя себя последней сволочью.
   - Мне жаль, что она умерла...
   Очевидно, это относилось к покойной,  чьи  вещи  теперь  так  и  липли  к
Машиным  рукам:  развратные  узкобедрые  платьишка,  непристойные   юбчонки,
провокационные топики.
   - Всем жаль, - соврал Никита. - Но что же тут поделаешь...
   - Вы не понимаете... Мне по-настоящему жаль... Если бы я знала,  что  это
произойдет...
   - То что бы было?
   - Вы были хорошо с ней знакомы?
   - Я?
   Никита на секунду  задумался.  Достаточно...  Достаточно,  чтобы  чертова
соблазнительница  Мариночка  вызывала  в  нем   стойкий   рвотный   рефлекс,
перемежающийся с подлючей непрошеной эрекцией, и такая фигня случилась с ним
как-то во время внепланового кофепития на Пятнадцатой.
   - Ну... Более-менее... А что?
   - А вы знаете, кто она?
   - Жена босса... Кто же еще?
   - Нет... Вы знаете, кем она была на самом деле?
   Голос Маши неожиданно поднялся почти до ультразвука, а потом рухнул  вниз
с такой оглушительной силой, что у Никиты сразу же заломило в затылке.
   - И кем же она была на самом деле? Любая  правда  о  Мариночке  не  будет
выглядеть чудовищно, кем бы она ни была.
   - А вы даже не подозревали?
   - О чем я должен был подозревать?
   - Но ведь... Ведь она одна из "Таис"...
   От неожиданности Никита присвистнул: у похотливой Мариночки, оказывается,
было не только бурное прошлое (в чем он ни секунды не сомневался),  но  и  в
прошлом этом имелся даже статус поп-звезды (что на  секунду  привело  его  в
замешательство). Если, конечно, принять на веру слова этой  экзальтированной
девицы.
   - Одна из "Таис"?
   - Ну да... Та группа, которая так вам  понравилась.  Она  была  одной  из
"Таис"... Я сразу ее узнала, еще когда меня позвал Алеша... Обслуживать день
рождения, - Маша всхлипнула. - Я сразу ее узнала... Вернее, не сразу...  она
изменилась, конечно... Очень... Столько лет прошло... Но это она - она...
   - Вы... Вы так переживаете, как будто лично знали ее... - сказал  Никита.
- Как будто были близкими подругами...
   И тут же пожалел о сказанном: и без того тонкая, чувствительная  к  любой
интонации, кожа девушки истончилась еще больше, волосы на лбу увлажнились, а
на щеки взошли красные пятна.
   - Нет... Нет, конечно... Просто я когда-то работала у них... На  сайте...
Недолго, совсем недолго... Письма фанатам и все такое... У них был свой сайт
в Интернете... Я и видела их всего лишь один раз. Они были... Они были такие
замечательные.
   - И что же с ними все-таки произошло, такими замечательными?..
   Уж наверняка ничего хорошего, если Мариночка сидела в кабаке  на  третьих
ролях,   -   особо   не   высовываясь   и   довольствуясь    песнюшками    с
латиноамериканским акцентом. Уж наверняка  ничего  хорошего,  если  даже  не
стала окучивать мужа с его деньжатами на предмет начала сольной карьеры... А
ведь могла бы, могла. Слава никого так просто не  отпустит,  даже  если  это
забытая слава. И надежда на еще один шанс всегда будет  маячить  у  тебя  за
спиной... Странно, что Мариночка им не воспользовалась. Это шло вразрез с ее
характером и темпераментом, с ее врожденной способностью флиртовать  даже  с
крышкой унитаза... И в этом флирте всегда добиваться своего. Почти всегда...
   - Это была она, она... И голос... Голос очень похож...
   - Вы уверены?
   - Да...
   Интересное кино. Хотя и выдержанное в жанре  дешевой  мелодрамы:  забытая
богом  тинейджерская  звезда,  подвизающаяся  в  таком  же   забытом   богом
ресторанчике. И пригревший ее  богатенький  Буратино.  И  испанская  cancion
 на бис,  с  самым  что  ни  на  есть  банальным  содержанием:
никакого вызова, никакого эпатажа.
   Нет, что-то здесь не так.
   - Вы уверены? - снова переспросил Никита.
   - Да... Только у нее почему-то оказалось совсем другое имя...
   - Другое?
   - Да... А когда  я  увидела  ее  впервые,  здесь...  Я  назвала  ее  тем,
старым... - И она вздрогнула... Наверное, не хотела ничего вспоминать...

***

   ...Другое имя.
   Мысль о другом имени Мариночки не давала Никите покоя всю обратную дорогу
из Всеволожска. Она была такой навязчивой,  что  даже  заслонила  собой  все
крамольные мысли о краже старинного бестиария.  Она  болталась  в  Никитином
мозгу на кольце, - так же, как  и  кассета,  которую  ему  все-таки  всучила
фанатка-тихушница Маша.
   Вконец замордованный прошлым  покойной  Мариночки,  он  вернулся  в  офис
патрона и прямо с порога,  все  еще  держа  в  руках  сумку  с  приветом  от
Всеволожского особняка, брякнул:
   - Я могу воспользоваться вашим Интернетом?
   Нонна Багратионовна несколько удивилась такому  эксцентрическому  желанию
личного шофера Корабельникоffа, но влезть в сеть все же разрешила.
   Полтора часа поисков не принесли сколько-нибудь ощутимых  результатов,  -
несмотря на то что Никита  пробил  все  поисковые  системы  от  "Апорта"  до
"Яндекса". И все же несколько ссылок обнаружилось: дискография, включавшая в
себя всего лишь три диска; небольшая биографическая  справка  об  участницах
проекта - Дине Агеевой и Ренате Кибардиной, сейчас им и вправду должно  было
быть около 24 - 25. Пара интервью весьма скандального содержания, - и все.
   Если начало проекта еще можно было как-то  отследить,  то  его  финал  не
просматривался вовсе. Он как  будто  перестал  существовать,  растворился  в
воздухе, пошел кругами по воде. Наиболее полную информацию Никита получил на
одном из гей-сайтов, в рубрике с весьма  сакраментальным  названием  "НАШИ".
Статья была довольно  пространной,  относилась,  скорее  всего,  ко  времени
расцвета "Таис" и называлась так же сакраментально: "Любовники в заснеженном
саду". Кроме обычного тематического  бреда,  слащавых  панегириков  в  адрес
создателей  "Таис"  и  трусливых  проклятий  в  адрес  гомофобов,  в  статье
содержались поражающие  своей  ценностью  сведения:  одна  из  девочек  была
длинноволосой  блондинкой,  другая  -  коротко   стриженной   брюнеткой,   -
универсальная, легко входящая в пазы конструкция; обе вызывали  неподдельный
восторг своей открытой  чувственностью  (при  этом  чувственность  подросших
Лолит сладострастно обсасывалась) и являли собой классический пример  удачно
раскрученного коммерческого проекта. Кроме  того,  подметный  автор  выражал
уверенность в том, что "Таис" внесет свою лепту  в  бескомпромиссную  борьбу
сексменыпинств за  свои  права.  К  этой  же  статье  прилагалась  не  очень
качественная фотография,  которая  на  несколько  минут  повергла  Никиту  в
ступор. На фотографии - если верить подписи - был изображен сам дуэт  вместе
с  продюсером.  Продюсер  выглядел   откровенным   прохиндеем,   вооруженным
задиристой шкиперской бороденкой. А девочки...
   Девочки. Да.
   Если с Мариночки снять шелуху последних семи  лет...  Если  снять...  Она
вполне могла бы заменить на снимке блондинку.  А  вот  брюнеткой?  Брюнеткой
могла быть Джанго.
   Легко. Легко-легко-легко.
   От этой мысли Никиту бросило в испарину. А потом он почувствовал  ярость.
Ярость  от  недостатка  информации.  Даже  сеть,  эта  помойка,  в  которой,
хорошенько порывшись, можно найти все что угодно,  -  даже  сеть  опрокинула
его. Но одно ясно - ясно несомненно... Мариночка, кем  бы  она  ни  была,  и
Джанго, кем бы она ни была - связаны.  Связаны  кольцом,  перекочевавшим  от
Мариночки к Джанго, связаны визитами Джанго: сначала в особняк на Горной,  а
затем - на кладбище. Ведь Джанго не случайно появилась там  в  день  похорон
жены Kopaбeльникoffa, совсем не случайно. Случайным был выбор совсем  другой
могилы, хотя ей была нужна именно эта - Мариночкина...
   Но...
   Не проще ли спросить об этом