анная русскими буквами, была готова. А еще через две минуты
я покинула квартиру Ангела.
   А еще через десять, в самом конце Риеры Альты, я  обнаружила  у  себя  на
пальце дешевенькое кольцо, которое машинально прихватила.  И  забыла  снять,
вот хрень. Случайно ли?.. Вот вопрос...

***

   - ...И ты предлагаешь, чтобы я это перевела? - зло спросила у меня Динка.
- Муть, которую  ты  настрочила?  Могу  тебя  обрадовать:  переводу  это  не
подлежит.
   Вот уже полчаса мы сидели в саду, на излюбленном  Динкином  месте  -  под
оливковым деревцем у собачьей площадки. Я смотрела на Динкины колени, слегка
припорошенные сухой пылью; Динкины острые колени, так хорошо изученные  мной
за два года.  Я  смотрела  на  Динкины  колени  и  чувствовала  себя  полным
ничтожеством. Самое время застрелиться  из  пистолета,  унесенного  с  Риеры
Альты.
   - Но, может быть... Может быть, есть какой-то выход, а?
   - Никакого. Я ничего не понимаю. Господи, мне самой  нужно  было  поехать
туда.
   - Что ж не поехала? - Я все-таки нашла в себе силы огрызнуться.
   -  Ладно...  Давай  попробуем  так.  Читай  мне  эту  галиматью  вслух...
Попытаемся разобраться еще раз...
   Динка прикрыла глаза, задрала подбородок  вверх  и  уперлась  ладонями  в
колени. Теперь она  больше  всего  напомнила  медитирующего  мальчика-будду,
который не знает еще, что он - Будда. Странные, неясные и  мучительные,  как
заноза в пятке, мысли о Динке давно преследовали меня. А здесь, в запущенном
испанском  саду,  предоставленные  сами   себе,   они   становились   просто
невыносимыми. Я по-прежнему тихо ненавидела ее -  за  взбалмошный  нрав,  за
похотливую всеядность, за разнузданный жертвенный  пах,  готовый  принять  в
себя  каких  угодно  паломников...  Но  еще  больше   -   за   ее   громкую,
демонстративную ненависть ко мне. И еще? Еще...
   За рабскую от нее зависимость. Эта зависимость была  иной,  чем  светлая,
ничем не замутненная зависимость от бестиария. При всей  необузданности  его
персонажей я научилась кормить их с руки, я  приручила  их:  даже  мантикора
подчинилась мне, дружелюбно оскалив три ряда окровавленных зубов и  выплюнув
по этому знаменательному случаю ошметки чьей-то средневековой  руки...  Даже
мантикора, не говоря уже об обитателях побезобиднее. Обо всех этих unicornis
, talpa , vultur ...
   А Динку... Приручить Динку не представлялось возможным. Не представлялось
возможным сломить ее ненависть, еще в самом начале  "Таис"  я  пыталась  это
сделать, но все мои попытки так ни к чему и  не  привели.  Перечить  Ленчику
было опасно, перечить Виксан - бессмысленно, перечить  Алексу  -  невыносимо
скучно. Я - совсем другое дело. Со мной можно не  стесняться  в  выражениях,
меня можно втаптывать в грязь, блондинистую любимицу продюсера,  безмозглого
Рысенка с экстерьером овцы. И Динка отрывалась на мне по полной, она яростно
мстила за псевдолесбийскую  ересь  псевдолесбийского  дуэта;  она,  кондовая
натуралка, которую  заставили  жить  по  странным  законам.  Ненавистным  ей
законам. Разве можно было  вдохновиться  моими  немощными  блеклыми  губами,
когда   ее   ждали   совсем   другие   губы:   жесткие,   терпкие,    хорошо
заасфальтированные, укатанные, утрамбованные - мужские.
   Да и меня саму... Разве  меня  саму  могли  вдохновить  Динкины  губы?  С
привкусом  запретных  песенок,  запретных  удовольствий,  запретных  жестов,
запретных запахов... Губы, такие живые для всех и такие мертвые для  меня...
Безнадежно  мертвые,  как  раздавленная  на  трассе  бродячая  собака,   как
раздавленный в  песке  морской  конек,  как  раздавленное  у  самого  берега
желеобразное тело медузы...
   Вот и сейчас...
   Вот и сейчас я смотрела на ее чертовы  шевелящиеся  губы  цвета  давленой
вишни - и ненавидела Динку. Ненавидела, ненавидела,  ненавидела  -  сильнее,
чем когда либо. От этого острого приступа ненависти - такого же острого, как
и Динкины колени, - у меня заложило уши и перехватило горло. Пришить бы  эти
губы  из  пистолета  Пабло-Иманола  Нуньеса!  Пришить  бы,  даром  что  я  и
стрелять-то толком не умею и не  стреляла  никогда,  все  равно  -  пришить.
Пришить без всякой жалости. А потом смотреть, как они теряют блеск и влагу -
пусть на это уйдет вся оставшаяся жизнь, но я увижу  их  жалкий,  засиженный
мухами каркас, никому не интересное о них  воспоминание...  И  только  тогда
успокоюсь.
   Навсегда.
   - Ну фиг л и ты молчишь, Ры-ысенок? - вывел меня из транса Динкин  голос.
- Давай, читай, что ты там наваяла!
   И я,  засунув  подальше  ненависть,  принялась  читать  свои  собственные
заметки на полях. Мне пришлось прочесть написанное раз  десять,  прежде  чем
Динка, сплюнув и кашлянув, вынесла свой вердикт.
   - Уже кое-что... С самого начала нужно было так сделать.
   - Кое-что - это что? - робко поинтересовалась я.
   - Это его третье сообщение. Наш обожаемый  продюсер  прилетает  завтра  в
девять тридцать утра...  Приедет  прямо  сюда,  заморачиваться  с  городской
квартирой не стоит... И...
   Динка повернула ко мне голову, и я поразилась выражению ее  лица.  Ничего
человеческого в нем не было. Вернее,  в  нем  не  было  ничего,  что  делало
человека  живым.  За  какие-то   десять   минут   Динка   умудрилась   стать
пергаментной, высушенной столетиями страницей из бестиария. И я...  Я  сразу
же почувствовала к ней такую нежность, что сердце у  меня  рухнуло  прямо  в
живот. И его накрыло волной, и этой же  волной  снова  вынесло  наверх,  под
сверкающую сферу легких.
   - Ты чего? - удивилась Динка. - Чего это ты так на меня уставилась?
   - А ты?
   - А что я?.. Будешь слушать финал? Очень интересный, между прочим.
   - Давай финал...
   - Надеюсь, что к завтрашнему утру. все будет сделано.
   - Что сделано? - не поняла я.
   - Все.
   - Что - все?
   - Не будь идиоткой, Рысенок. Вспомни его первое письмо. Ты  же  сама  его
переводила. Все - это все... Все  то,  о  чем  они  договорились...  Козлы..
Неужели не понимаешь?

   "Ангел, дорогой мой!
   Куда ты пропал, я не могу с тобой  связаться.  Надеюсь,  все  в  порядке.
Сегодня я ее закончил, поставил последнюю точку. Это не убийство, это  всего
лишь самоубийство двух сумасшедших, никто ничего не  заподозрит.  Главное  -
доза. Не мне тебя учить. Хотя с Р. придется повозиться. Предсмертную записку
я привезу. Убийца - они сами. Перезвоню тебе на Риера Альта, не позднее  12,
сообщу рейс. Л."

   Чертовы строчки из Ленчикова электронного письма сами собой всплыли перед
моими глазами,  их  не  смогли  заслонить  даже  Динкины  губы,  моментально
сменившие темно-вишневый цвет на нежно-абрикосовый... Их не смогло заслонить
даже ее пергаментное лицо, на которое вышли попастись все звери бестиария..
   - Ну? Теперь поняла? - спросила у меня Динка.
   "Это не убийство, это всего лишь  самоубийство  двух  сумасшедших,  никто
ничего  не  заподозрит".  "Надеюсь,  что  к  завтрашнему  утру   все   будет
сделано..."
   Все будет сделано. Я молчала.
   - Теперь поняла? - Динке не терпелось получить ответ от притихшей овцы.
   И она его получила. Не сразу, но получила.
   - Поняла. И что теперь будет?
   - А ничего не будет.
   Динка широко улыбнулась, и волшебных  зверей  из  "De  bestiis  et  aliis
rebus" как ветром сдуло с ее лица. И  благородный  пергамент  уступил  место
живой, хотя и несколько потрепанной в постельных баталиях коже... Ах, Динка,
Динка... Зачем, зачем... Твоя физиономия образца 1287 года смотрелась  не  в
пример романтичнее...
   - Ничего?
   - Конечно, ничего. Ведь наш испанский  любовник  не  в  курсе  Ленчиковых
ближайших планов. Так что ничего не  будет.  Самоубийство  двух  сумасшедших
переносится на неопределенный срок.
   - А что будет? - снова упрямо повторила я.
   - Не знаю. Для начала нужно дождаться Ленчика. Это как минимум.
   - А как максимум?
   - Как максимум - потолковать с ним.
   - Интересно, каким образом ты собираешься толковать с ним?
   Я хотела добавить "каким образом ты собираешься  толковать  с  человеком,
который так недвусмысленно хотел тебя замочить", но целомудренно промолчала.
   - Каким образом?
   - Каким? - Динка сверкнула влажными зубами.
   - Да. Каким. Каким образом ты собираешься справиться с двумя мужиками?
   Обычный Динкин способ не пройдет, коню понятно...
   - Ну-у... Хотя бы при помощи этой твоей пушки. Пушка кого угодно  сделает
кротким. И разговорчивым... Очень хотелось бы посмотреть на их гнусные морды
сквозь прицел... А тебе не хотелось бы?
   - Мне - нет.
   - Нисколько в этом не сомневаюсь...
   - А может,  просто  обратимся  в  полицию?  -  пришла  ко  мне  в  голову
неожиданно светлая мысль. - Есть же  здесь  полиция...  Просто  обратимся  в
полицию - и все...
   - Н-да... - Динка посмотрела на меня с сожалением, как на  тяжелобольную.
- Так кто из нас клиническая дура?
   - Кто?
   - Ты!
   - Я? Это почему же?..
   - С чем ты собираешься идти в эту самую полицию?
   - С... - открыла было рот я.
   И  тотчас  замолчала.  Действительно,  с  чем?  С  копией   переведенного
электронного  письма,  которого   больше   не   существует?   И   непонятно,
существовало ли вообще. С написанной русскими буквами стенограммой короткого
сообщения на автоответчике? Но в нем нет ничего криминального.
   Какой-то русский прилетает по гостевой-или-какой-то-там-еще визе к своему
барселонскому приятелю... Исключительно  для  того,  чтобы  лицезреть  собор
Святого семейства архитектора Гауди. Исключительно для того, чтобы пошляться
по Готическому кварталу, ай-ай Barri Gotic... Исключительно для того,  чтобы
поковырять в носу на площади  Сан-Жаумэ...  Исключительно  для  того,  чтобы
впереться на фуникулере на гору Монтжуик...  Ничего  криминального,  senoras
,  ничего  криминального!..  Легче  всего   отмазаться   от
несовершенного преступления.  И  мы  же  будем  выглядеть  идиотками.  Двумя
русскими идиотками, двумя сумасшедшими, каковыми мы, впрочем, и являемся...
   - Ну что, не передумала идти в полицию?
   - Передумала... Ты права... Это смешно.
   - Это не смешно, - заверила меня Динка. - Смешно будет  завтра,  когда  я
начну разбираться с этим ублюдком...
   - С которым из них? - вяло поинтересовалась я.
   - С Ленчиком. Испанца оставляю тебе. Так уж и  быть...  Возьмешь  его  на
поруки?
   Она откровенно издевалась надо мной, Динка.  Издевалась,  как  издевалась
всегда. А я не находила слов, чтобы противостоять ей. Так  было  всегда  она
издевалась, а я не находила слов. То есть находила, но уже потом, когда  они
были не нужны.  Моя  голова  была  плотно  заставлена  этими  не  сказанными
вовремя, а потому бесполезными словами. Мне оставалось только бродить  среди
них, изредка пугаясь их скрытых под  белыми,  невостребованными  простынями,
очертаний.
   - Ладно тебе... - примирительно сказала я. - Вот только...
   - Что - только?
   -  Не   нравится   мне   все   это...   Может,   просто   свалим   отсюда
подобру-поздорову, а? Пусть разбираются друг с другом... Какое нам до  этого
дело?
   - Ну уж нет... Так просто я это не оставлю... Ты, конечно, можешь уйти, я
тебя задерживать не буду... Да и...
   - Что - и? - Я всегда чутко  реагировала  на  все  Динкины  презрительные
недомолвки. Отреагировала и сейчас.
   - Ты мне мешаешь, если честно.  Будешь  ныть  и  под  ногами  путаться...
Уходи. Уходи, уходи, уходи... Попытайся уйти. Уйти.
   Уйти, уйти, уйти...
   Я  ухватилась  за  эту  мысль,  как  утопающий  хватается  за  соломинку.
Действительно, почему бы мне не уйти отсюда? Ничто меня здесь не держит,  ни
по чему я не буду тосковать долгими зимними вечерами в квартире с  видом  на
Большую Неву... Ведь не по Ангелу тосковать же, в  самом  деле,  хоть  он  и
первый мой мужчина. Не по Рико, хотя он и первая моя бойцовая  собака...  Не
по испанскому дому, хотя он и первый мой испанский дом... Ничто  меня  здесь
не  держит,  замки  раскурочены,  ворота  распахнуты  настежь,  улица  легко
просматривается сквозь плющ и вьюнок... Да и  Ангел  не  сразу  заметит  мое
исчезновение...
   Но  уйти  -  означало  оставить  Динку  одну.  Оставить  Динку   одну   в
сомнительной стае кобелей - двуногих и  четвероногих.  А  против  Ленчиковых
лукавых фотомодельных губ ни  один  пистолет  не  устоит.  И  любой  выстрел
расцветет холостым конским каштаном...
   Уйти - означало оставить  одну  себя,  бедную  забитую  экс-звезду  дуэта
"Таис". И лишиться, пусть даже на время, этой моей ненависти к Динке.  Такой
же коротко постриженной, как и сама Динка, такой же живой, как она.
   Живой.
   Да. Именно ненависть к ней делала меня живой.
   Да.
   Именно эта чертова ненависть, беспощадная  и  бесполезная,  как  дурацкая
фраза "тренируйся на кошках". Не слава, не оголтелое  обожание  фанатов,  не
жгучее любопытство журналистов, не джентльменский  список  Виксан,  не,  не,
не... Ничто не могло сравниться с этой ненавистью...
   Ничто.
   Ай-ай, заблудиться бы в этой ненависти, как в узких улочках Barri  Gotic,
- и умереть в ней. Восхитительно живой...
   - Уходи, - еще раз повторила Динка, и в ее голосе мне послышалась грусть.
   Темно-вишневая грусть темно-вишневого поцелуя в "Питбуле" - того  самого,
единственно искреннего, незабытого, совсем незабытого. Поцелуя,  который  на
секунду сделал нас одним существом. "Неужели это мы, Ренатка?.."
   - Я не уйду, - твердо сказала я. Насколько могла - твердо. - Я останусь с
тобой...
   - Только этого не хватало, - поморщилась Динка. - Что за пафос, в натуре?
Засунь его себе в жопу, может, полегчает.
   - Засунула, - улыбнулась я. - Полегчало.
   - Ладно, - улыбнулась  Динка.  -  Только  уговор:  не  рыдать,  не  рвать
волосы... сама знаешь где... и под ногами не путаться. Обещаешь?
   - Обещаю...

***

   ...Трофеи, принесенные мной с Риеры Альты, были  поделены  нами  поровну.
Или почти поровну. Динке достался пистолет, мне - все остальное.  Фотография
"Мы в гостях у Пабло", на которой Динка даже внимание акцентировать не стала
и "скорее всего договор", который и вправду оказался  договором  -  на  съем
дома  в  Ронда-Литорал,  того  самого,  в   котором   мы   столько   времени
околачивались. Дом был снят на имя Пабло-Иманола Нуньеса за два дня до того,
как наш с Ленчиком самолет приземлился в  барселонском  аэропорту  Эль-Прат,
еще одно, совсем неудивительно совпадение, еще одно звено в цепи,  на  одном
конце которого болтался Ленчик, а на другом - Ангел. Теперь я  нисколько  не
сомневалась, что дом этот был приготовлен специально  для  нас  и  весь  его
антураж был подогнан под нас - от девы  Марии  на  кухонном  подоконнике  до
собак в вольерах. Кончать в таком антураже  с  собой,  под  присмотром  всех
мыслимых католических святых ? милое  дело.  А  единственной  правдой  этого
лживого дома был сам Ангел, его псы и его саксофон.
   И больше ничего.
   Даже распятие в моей комнате гроша ломаного не стоило. Даже оно.
   Недаром все это время мне казалось, что  дом  отторгает  Ангела,  что  он
никогда не принадлежал ему, пожалуй, с эпитетом "лживый" я погорячилась. Все
наоборот,  все  совсем  наоборот.  Дом  был  обычным,   разве   что   слегка
заброшенным. А лживым оказался Ангел. С самого начала.
   Но, странное дело, даже несмотря на открывшуюся истину, Ангел не  вызывал
во мне никакой неприязни. Совсем напротив, я чувствовала  к  нему  симпатию.
Во-первых, он мой  первый  мужчина.  Во-вторых  -  он  мой  первый  мужчина.
В-третьих - он  мой  первый  мужчина.  Продолжать  можно  до  бесконечности,
привкус собачатины во рту не станет от этого меньше.
   Этот привкус усилился к вечеру, вернее, к ночи, когда Ангел вернулся.
   Вместе с Рико.
   От Динки я знала, что вторая половина дня ушла у Ангела на  собачьи  бои,
именно поэтому мы болтали в саду в полной безопасности. Никто не надзирал за
нами, никто за нами не следил, а  дружелюбно  раскрытые  ворота  держали  на
привязи крепче, чем запоры, амбарные замки и цепочки. Ангел вернулся  именно
тогда, когда все было решено, и  мы  с  Динкой,  чтобы  не  вызывать  лишних
подозрений, разбрелись по комнатам.
   Динка зависла в их с Ангелом спальне, а  я,  как  обычно,  отправилась  в
библиотеку.
   Там он меня и нашел.
   Ближе  к  полуночи.  Лежащей   под   пледом   и   тупо   уставившейся   в
русско-испанский разговорник.
   - Ну, как ты? - спросил у меня Ангел. Дружелюбный,  как  ворота,  которые
никогда не поздно запереть на засов.
   - Нормально, - не отрывая взгляда от стойкого  идиоматического  выражения
"Cuando  recibiremos  la  respuesta  definitiva?"  , сказала я. - А ты?
   - Сегодня хороший день, - осклабился Ангел. - Рико выиграл.
   Рико выиграл, а ты проиграл, Ангел. Ты проиграл при любом раскладе.  Хотя
должны были проиграть мы. При любом раскладе. При любом... Сегодня и вправду
хороший день. Я улыбнулась этой немудреной мысли, Ангел же отнес  улыбку  на
свой счет.
   - Прогулка пошла на пользу?
   - Конечно... Mio costoso, - не удержалась я. Мне давно  хотелось  назвать
Ангела именно так, как называл его Ленчик. Но  случай  предоставился  только
сейчас.
   Произнеся это, я снова уткнулась в разговорник, краем глаза  наблюдая  за
Ангелом. Интересно, как он отреагирует? В  моем  собственном  сознании  "mio
costoso" было плотно увязано с Ленчиком.  Интересно,  насколько  плотно  оно
увязано с самим Ангелом?
   Нинасколько, вот хрень.
   Ни один мускул не дрогнул на лице Ангела, впрочем, ангелам и не  положено
расстраиваться по пустякам, будь  то  порез  опасной  бритвой  или  случайно
оброненная фраза с совсем не случайным подтекстом.
   - Mio costoso?
   - Ну да... Вот, изучаю разговорник. Красивый язык,  такой  нежный...  Мне
нравится твой язык, Ангел...
   - Правда? - Ангел снова улыбнулся, распялил  губы  и  по-собачьи  вывалил
наружу язык. - Правда, нравится?
   - Очень.
   - А мне - твой...
   Это было не что иное, как приглашение  к  постели:  такой  привычной  для
Ангела и такой непривычной для меня. Приглашение к постели, в которой Ангел,
как и все ангелы, был бесподобен. Он был бесподобен, а я была  никакой,  так
что разломанного в честь Благовещения граната ожидать  не  приходится.  Хотя
то, что мы с Динкой живы, уже  -  благая  весть.  Жаль  только,  что  нельзя
сообщить об этом Ангелу.
   То-то бы он удивился!..
   - А мне - твой, девочка!.. Ну-ка, давай его сюда.
   Шутки... Шутки-шутки... Шутки пьяного Мишутки. Гонки пьяного Артемки, как
сказала бы Динка. Любовные глупости, которые должны восхищать, но от которых
с души воротит. По крайней мере меня. Нет, Ангел,  подарка  в  честь  потери
девственности ты от меня не дождешься. Ни птицы Кетцаль, ни  раковин  Каури,
ни даже тыквы-горлянки, расписанной срамными  картинками  из  "Камасутры"...
Пока я лениво размышляла об этом, язык Ангела вплотную  приблизился  к  моим
губам и раздвинул их.
   И завладел моим собственным языком.
   И я тотчас же поняла, что ко вкусу собачьей шерсти добавилось что-то еще.
Что-то еще, привнесенное извне, но такое же острое. Кровь? Пыльный  брезент?
Болотный осот? Забившиеся в раны насекомые?..
   Только этого не хватало!
   Еще секунда, и мне в глотку польется кровь  Ангела,  и  на  зубах  осядет
брезентовая пыль,  и  острые  пики  осота  полоснут  по  небу,  а  на  языке
пристроится богомол... Вот хрень!..
   Кажется, я отстранилась, и Ангел удивленно посмотрел на меня.
   - Что-то не так, девочка?
   - Все так, - солгала я. - Просто...
   - Что просто?
   - Я не в настроении... - Более куцего оправдания и придумать невозможно.
   - Не в настроении? - удивился Ангел.
   Слегка отстранившись от тела испанца,  я  обвела  взглядом  библиотеку  и
увидела Рико. Пес стоял у самой двери и смотрел на меня  сумрачными  желтыми
глазами.
   - Рико, - тотчас же нашлась я. - Чего это он уставился?
   - Рико молодец, - улыбнулся Ангел. - Сегодня он выиграл...
   - Поздравляю... Вот только...
   - Ты хочешь, чтобы он ушел?...
   - Да...