чем... Просто так.
   И я снова робко улыбнулась Динке. "Просто так" - это  было  самое  точное
слово. Я принесла кольцо просто так и просто так свалила  его  на  Динку,  и
Динке это не понравилось,  и  она  нашла  самый  радикальный  способ,  самый
лучший.
   Просто так.
   - Ты его убила?
   - Да ну... Они сами хотели убить нас, разве не помнишь? Черт... Этот  вой
достал, в натуре...
   - И что мы теперь будем делать?
   - С собакой?
   - Да нет... С Ангелом...
   - А что с ним  теперь  можно  делать?  -  В  Динкиных  глазах  загорелись
сумасшедшие золотистые искорки. - Все, что мы могли, мы уже сделали.
   - А что теперь будет с нами, Диночка?
   - Не знаю... Давай не сейчас... Давай потом...
   Динка коснулась моей щеки тыльной  стороны  ладони,  "ничего  не  говори,
ничего не говори, Рысенок, скажи только - ты со мной?".
   - Я с тобой, - прошептала я, сразу же забыв про два года унижений. - Я  с
тобой...
   И снова у меня начали слипаться глаза, вот хрень.
   Сонные прогулки по сонному льду. Но теперь я точно  знала,  кто  покоится
подо льдом - Ангел с кровавым пятном на груди.  Мне  совсем  не  жалко  его,
совсем не жалко, Динка права, они ведь тоже хотели  убить  нас...  Они  ведь
тоже хотели... И поэтому мне не жалко Ангела.
   Не жалко, не жалко. Плохо выскобленный пол - не лучшее место для сна,  но
глаза слипаются, вот  хрень...  Да  и  плевать,  плевать,  бороться  с  этим
невозможно - проще наплевать... Но не эта мысль  была  последней,  последним
было прикосновение Динки. Динки, устроившейся у меня за  спиной  и  обнявшей
меня, и уткнувшейся лицом в мой затылок...

***

   ...Я проснулась оттого, что Динка смотрела на меня. Да и проснулась ли? И
сколько спала?
   Рико устал подвывать и ломиться в  двери,  так  что  воцарившуюся  тишину
можно было назвать почти полной. Все мои сердца тоже успокоились,  пришли  в
равновесие,  обнялись  в  диафрагме  и   затихли.   И   лишь   одно   мешало
сосредоточиться на тишине и на Динке: неумолчное, едва слышное тиканье.
   Часы Ангела, как же я сразу не сообразила?
   Странно, почему при жизни они не доставали меня, почему при жизни я их не
замечала?..
   - Ты поможешь мне? - спросила Динка.
   - Конечно, - не раздумывая ответила я. - А что нужно делать?
   - Спрятать тело.
   Спрятать тело - означало спрятать Ангела. Спрятать тело  Ангела.  Который
еще совсем недавно был жив, а теперь с ним случилось  то,  что  случается  с
целлулоидными  второстепенными  героями  боевиков.  Он  мертв  и  никому  не
интересен, и зрители забудут о нем через минуту,  это  только  мы  с  Динкой
обречены волочиться дальше на правах главных героев.
   На правах Тельмы и Луизы.
   Динка протягивала мне руку, перед тем как  рухнуть  в  пропасть,  .и  мне
ничего не оставалось, как ухватиться  за  нее...  Ведь  я  тоже,  я  тоже...
Неизвестно, как бы все  обернулось,  если  бы  не  это  проклятое  кольцо...
Возможно, Ленчику удалось бы объяснить нам, перевести все в шутку, и  они  с
Ангелом посмеялись бы над малолетними идиотками, а потом уже  посмеялись  бы
мы - все вместе, а потом отправились бы в "Пипу" - все вчетвером... И гоняли
бы бильярдные шары, и слушали  бы  джаз,  и  Ленчик  вдувал  бы  нам  в  уши
концепцию возрожденного "Таис"...
   - Мы должны спрятать тело, - повторила Динка.
   - Каким образом?
   - Есть идея.. Мы зароем его в саду. Голос у нее был что надо, как раз для
боевика. Или  для  триллера.  Или  для  детектива  -  все  происходящее  так
напоминает киношку с последнего ряда, что можно просто с ума сойти...
   - Что значит - зароем?
   - Выкопаем яму и зароем. Не будь идиоткой...  Или  ты  хочешь,  чтобы  он
здесь валялся?
   - Ничего я не хочу... Ничего... А чем мы будем  копать  яму?  Пилкой  для
ногтей, что ли? Или ложками из буфета?
   - В оранжерее есть лопаты... Я видела. Мы выкопаем яму и  зароем  его.  А
землю утрамбуем. Никто не найдет его. Никто...
   Если не найдут его, то найдут нас. Обязательно.  Но  думать  об  этом  не
хотелось. Может быть, Динка права, и удастся  зарыть  не  только  проклятого
Пабло-Иманола Нуньеса, но и все эти дурацкие, не ко времени лезущие в голову
мысли...
   Я поднялась с пола и, не оглядываясь на Динку, направилась к двери.
   - Ты куда? - бросила она мне в спину.
   - За лопатами. Ты же сама этого хотела...

***

   ...Вырыть яму оказалось делом довольно трудоемким. Для  Ангеловой  могилы
Динка выбрала самое удачное место в саду: позади собачьей площадки,  у  двух
сросшихся кронами миндальных деревьев. Нет, я совсем не напрасно  не  любила
миндаль. Совсем не напрасно.
   Через полчаса тупой изнуряющей работы у меня начали ныть руки и спина,  а
еще через полчаса я натерла  на  ладонях  кровавые  мозоли.  С  Динкой  дело
обстояло не лучше: она постоянно путалась в переплетенных  тонких  корешках,
постоянно натыкалась  на  какие-то  мелкие  и  крупные  камни  и  с  руганью
вышвыривала их из ямы. Пару раз она задела меня черенком, пару раз  обозвала
овцой, пару раз наступила мне на ногу. Глубину в полтора метра она посчитала
достаточной и, достигнув ее, уселась на мягкую, жирную,  затоптанную  нашими
пятками землю. Я последовала ее примеру.
   Отсюда, со дна импровизированной могилы Ангела, было хорошо видно  слегка
побледневшее, но все еще ночное небо  с  крупными  слезящимися  звездами.  И
умиротворяюще пахло черноземом. Чернозему не было никакого  дела  до  нас  с
Динкой и до того человека, которого мы опустим сюда. Ему  не  было  дела  до
дуэта "Таис", до Ленчика, до нашей прошлой славы и нынешнего отчаяния.
   Кристально-чистого и слезящегося - почти как звезды над головой.
   Я перетерла в пальцах комок земли и уставилась на некрепкую стенку ямы  -
по бледным ниткам корешков ползали мелкие  насекомые:  в  другое  время  они
вызвали бы у меня отвращение, но сейчас я осталась к ним равнодушной.
   - Надо быстрее перетащить его сюда. Пока не рассвело, - сказала Динка, не
трогаясь с места.
   - Да, - ответила я, не трогаясь с места.
   - Он, наверное, тяжелый...
   - Тебе виднее. -  Время  для  шпилек  было  не  самым  подходящим,  но  и
удержаться я не смогла.
   - Ты тоже отметилась. - Динка совсем не злилась на меня.
   - Как это произошло?
   - Что - как?
   - Как ты... Как ты убила его?
   - Молча... Черт... Я сама не знаю... Я  просто  сидела  с  этим  дурацким
пистолетом... А потом пришел он... И понеслось... Я успела  только  опустить
его под кровать,  пистолет...  А  потом  он  начал  орать  на  меня...  Руки
распускать... Он ударил меня...  Свалил  на  пол...  Мне  ничего  не  стоило
дотянуться... Он так орал... Он так надоел мне... Я просто хотела, чтобы  он
заткнулся. Просто - заткнулся и больше ничего...
   - И больше ничего, - как эхо повторила я.
   - Я, наверное, с самого начала сняла пушку с  предохранителя...  А  потом
только и оставалось, что нажать на курок... Я попала ему в  грудь...  Трудно
было не попасть... Я не хотела, но он так орал... Он  хотел  убить  нас,  ты
помнишь?..
   - Я помню...
   - А если он хотел убить нас... Хотя мы ничего ему не сделали... Ничего...
Значит, он вполне мог убить и меня. А потом и тебя... Никакой разницы... Это
была просто... - Динка щелкнула пальцами, подбирая точное слово. - Это  была
просто...
   - Самооборона, - подсказала я.
   - Вот именно! Самооборона! - обрадовалась Динка.
   И даже поцеловала меня в перепачканную землей щеку. И все стало  на  свои
места. Конечно же, это была самооборона. Только так и должна была  поступить
Динка. Только так. Только так можно было противостоять парню, который плотно
подсадил на иглу  ее  и  уже  подбирался  ко  мне.  Только  так  можно  было
противостоять парню, который хотел загнать нам в вены  смертельную  дозу  el
dopar... И  он  сделал  бы  это  -  рано  или  поздно,  вот  только  мы  его
опередили...
   - Пойдем, - мягко сказала я Динке. - Пойдем, перетащим его сюда. Пока  не
рассвело.

***

   ...Ангел оказался тяжелым. Очень тяжелым.
   Как будто мы тащили не его одного, при жизни тонкого и поджарого, а  весь
его мертвый запиленный джаз - всех этих Томасов Уоллеров  "Фэтсов"   и Германов "Вуди" .  И  все  их
мертвые запиленные инструменты. Поначалу Динка ухватилась за ноги Ангела,  а
я приподняла его под руки. Но от близости кровавого пятна меня мутило, и  мы
с Динкой поменялись местами.
   Самым  трудным  оказалось  спуститься  по  лестнице;   болтающиеся   руки
Пабло-Иманола задевали ступеньки,  и  костяшки  пальцев  издавали  при  этом
странный чарующий звук:  как  будто  Ангел  напоследок  решил  развлечь  нас
кастаньетами.
   И Рико, притихший на время, снова захрипел  и  снова  стал  бросаться  на
дверь.
   Преодолев лестницу, мы уселись на нижней ступеньке - передохнуть.
   - Как думаешь, когда ему надоест выть? - спросила я у Динки, глядя в лицо
Ангела.  Прижизненная  ярость  незаметно  соскользнула  с   него   и   черты
разгладились. Они не задавали вопросов "Зачем?", они  не  задавали  вопросов
"Почему?", они были спокойными и просветленными, только и всего.
   Таким же просветленным было лицо Виксан, тогда, на похоронах.
   - Как думаешь, когда?
   - Не знаю... Будет выть, пока не сдохнет... Как  хозяин...  Он  ведь  все
чувствует... пес...
   - Ты думаешь?
   - А ты - нет? Если его выпустить - он нам  глотки  перегрызет.  Пусть  уж
воет...
   - А если кто-нибудь услышит?
   - Ну, если до сих пор ничего не услышали... - неуверенно начала Динка.  -
Стены здесь толстые... Сад... До сих пор нас никто не беспокоил...
   - А если побеспокоят?..
   - Может быть... пристрелить его?
   - Ты рискнешь? - Мысль заткнуть  собаку  уже  всплывала  в  моей  голове.
Правда, не такая радикальная. - Рискнешь пристрелить бойцовую собаку?
   - Давай сначала с Ангелом разберемся, -  поморщилась  Динка.  -  А  потом
решим, что делать с собакой... Вернее - с собаками... Рико здесь не один...
   Динка вовремя напомнила мне о псах в оранжерее, очень вовремя. Она права,
черт возьми: сначала нужно избавиться от Ангела, псы подождут.

***

   ...Мы сбросили Пабло-Иманола Нуньеса в приготовленную для  него  яму  без
всякого почтения - как мешок с гнилой картошкой.  И  ударился  он  о  мягкую
землю с тем же звуком.
   - Зарывай, - сквозь зубы бросила мне Динка. - Чем быстрее это  сделаем  -
тем лучше.
   Но что-то мешало мне взяться за лопату  -  и  этим  что-то  было  тиканье
Ангеловых часов. Почти неслышные в доме, почти неслышные в  сумрачном  саду,
они вдруг снова завладели мной, они долбились в барабанные  перепонки  почти
так же настойчиво, как Рико в закрытую на щеколду дверь кладовки.
   И это громкое тиканье сводило меня с ума.
   - Не стой как дура! - Динка снова прикрикнула на  меня.  -  Я  что,  одна
должна корячиться?!..
   - Да... Конечно... Сейчас...
   Но даже когда могила была  зарыта  и  хорошо  утрамбована  -  даже  тогда
тиканье никуда не ушло, оно переместилось  в  мозг  и  теперь  терзало  его,
громко и беспощадно. Может быть, из-за этого я и не услышала еще один звук -
звук бьющегося стекла.
   Это Рико,  устав  бороться  с  дубовой  дверью,  разнес  одинокое  оконце
кладовки.
   Впрочем, я узнала об этом позже. Чуть позже.
   А сейчас...
   Сейчас Рико несся прямо на нас. С окровавленной пеной на морде, с  иглами
вздыбленной шерсти, сквозь которую сверкало стекло - он несся прямо на нас.
   Прямо на меня.
   Я не знала, что происходит с Динкой и где сейчас она - у меня  просто  не
было сил обернуться. И не было сил стоять на ногах: и потому  я  опустилась,
свалилась, рухнула на разрыхленную землю, не отрывая взгляда от пса.
   Еще несколько секунд - и он  окажется  рядом  со  мной.  Надо  мной.  Еще
несколько секунд - и он вцепится мне в горло...
   Рико оказался рядом со мной еще раньше. Рядом со мной. Надо мной.  В  его
шерсти блестело подсвеченное кровью электричество, в  его  глазах  светилась
подсвеченная кровью ненависть, в  его  клыках  мерцала  подсвеченная  кровью
смерть.
   Моя смерть.
   Ненадолго же мне придется пережить моего первого мужчину, вот хрень...
   Впрочем, мне было уже все равно. Рико подмял меня под  себя,  сейчас  его
клыки сомкнутся на моей шее, и...
   "Quocienscumque peccator...", - тихо,  очень  тихо  произнесла  я  начало
молитвы из бестиария. Просто потому, что никакой другой не знала, а  умирать
не  причастившись  не  может  позволить  себе  даже  скандальный,  проклятый
добропорядочными христианами дуэт "Таис".
   "Quocienscumque peccator".
   "Каждый раз, когда грешник хочет понравиться Творцу..."
   Я не ждала пощады от Рико, это была  всего  лишь  молитва,  украденная  у
бестиария, да и молитва ли? Я не ждала пощады от  Рико,  но  Рико  отступил.
Отступили клыки, отступили глаза, отступила вздыбленная шерсть.
   Он отступил - но недалеко. Он улегся рядом со мной, тихонько  поскуливая.
И я запустила руку в его короткую и сразу же успокоившуюся шерсть. И открыла
глаза. И посмотрела на бледно-сиреневое небо.
   Ночь кончилась.

***

   ...Ночь кончилась.
   И в неясном свете  приближающегося  утра  Ангел  перестает  существовать.
Становится вровень с несколькими уже подсохшими на солнце,  неотличимыми  от
ландшафта могилами своих собак. Даже тиканье его наручных часов меня  больше
не беспокоит. Пройдет пара дней, может быть, меньше,  -  и  следы  нашего  с
Динкой преступления сотрутся окончательно.
   Скорей бы.
   Забыть обо всем и никогда - не вспоминать.
   Но не вспоминать не получится - Динка все еще рядом. Так же, как и Рико.
   Динка и Рико плетутся за мной, когда  я  иду  к  дому.  Они  держатся  на
почтительном расстоянии от меня: метрах в трех, не дальше и не ближе.  Этого
достаточно, чтобы нести за мной воображаемый шлейф.
   Я больше не овца.
   Я укротила бойцового пса, куда более свирепого,  чем  четверка  canis  из
бестиария, и уже поэтому я больше не овца. Я первой захожу в дом и сажусь на
ступеньки лестницы. А перед тем, как сесть, краем  глаза  замечаю  кровь  на
ступеньках третьей, пятой и восьмой, - она так и не смогла удержаться в чаше
груди Ангела,  пролилась.  Бесформенные  пятна,  суть  которых  ясна  только
посвященным. На моих руках - такие же пятна,  об  этом  говорит  мне  Динка,
остановившаяся у двери, на почтительном расстоянии от меня: метрах  в  трех,
не дальше и не ближе.
   - Ну у тебя и видок, Рысенок!..
   Видок и правда тот еще, ведь я - зеркальное ее  отражение:  перепачканное
землей лицо, перепачканные землей колени, черные ногти и следы крови.
   - У тебя не лучше, - улыбаюсь я.
   Вот хрень, я улыбаюсь! Самое время, самое место...
   Самое время и самое место. Я улыбаюсь, Динка улыбается, потом мы начинаем
робко смеяться, потом - откровенно ржать. Мы ржем и не  можем  остановиться:
до взмокших волос, до взмокших ресниц, до взмокших затылков.
   - Мы не можем оставаться такими пачкулями, - сквозь смех говорит Динка.
   - Не можем, - сквозь смех говорю я. - Это нам не идет.
   - Совсем не идет...
   - Пачкуля, блин... - Мой смех прямо на глазах превращается в гомерический
хохот.
   - Ага-ага, - вторит мне Динка. - Ах ты, гадкий, ах ты, грязный,  неумытый
поросенок... В ванную и немедленно, ди-ивчонка!..
   - Ага-ага... В ванную... Ди-ивчонка, - вторю Динке я.
   Мы отправляемся в ванную с растрескавшимся зеркалом, в  которое  даже  не
смотрим: нам вполне хватает друг друга.  И  вдвоем  забираемся  в  такое  же
растрескавшееся эмалированное корыто, не  дождавшись,  пока  оно  наполнится
хотя бы на четверть. И сидя в ванне, друг  против  друга,  мы  не  перестаем
ржать. С чисто вымытыми физиономиями, чисто вымытыми руками, чисто  вымытыми
коленями. Динка обдает меня водой, я не остаюсь в долгу, и капли прилипают к
ее лицу, которое я знаю до последней  черточки,  до  последней  ресницы,  до
последней крошечной родинки на правой скуле.  Или  я  совсем  не  знаю  его?
Теперь, после смерти Ангела, оно неуловимо изменилось. Оно менялось все  эти
короткие часы, и как только я проглядела?
   Еще  никогда  Динкины  глаза  не  блестели  таким  нестерпимым  бархатным
блеском, еще никогда ее темно-вишневые губы  не  были  так  совершенны,  еще
никогда ее ноздри так упоительно не раздувались Иногда мне удается упереться
пятками в ее икры, и по всему моему телу пробегает  странная  дрожь,  и  мне
хочется смеяться, и плакать, и аккуратно, стараясь не  испачкаться,  вскрыть
себе вены, и напиться в хлам, и орать что-то нечленораздельное...
   И я ору.
   Знакомые слова из нашего первого хита "Запретная любовь".
   Динка подхватывает их, и мы с размаху  преодолеваем  все  два  куплета  и
дважды  повторяем  припев,   после   которого   должен   следовать   пассаж,
нашпигованный скрипками, а затем... Затем мы должны  поцеловаться.  Как  это
обычно и бывало на концертах.
   Сейчас - сейчас совсем  другое  дело.  И  нет  никаких  скрипок  в  нашей
нынешней, нырнувшей под воду аранжировке, и голоса звучат a capella, но  это
так восхитительно... Так восхитительно, как не было никогда. Слышали бы  нас
наши  фанаты,  так  беззастенчиво  нас  предавшие;  слышали   бы   все   эти
журналистские твари, которые растягали нас на цитаты к порнофильмам; слышали
бы покойные Виксан с Алексом...
   Слышал бы нас Ленчик...
   Если бы он  только  слышал  -  никакой  концепции  и  придумывать  бы  не
пришлось. Динкина упругая грудь - концептуальна. Вспухшие, похожие на клюкву
в  снегу,  соски  -  концептуальны.  Лезущая  в   глаза   темная   челка   -
концептуальна... Концептуальны  ключицы  и  плоский,  скрытый  водой  живот,
опустить взгляд ниже я почему-то боюсь... Может быть, потому,  что  я  -  ее
зеркальное отражение...
   - Что ты сделала с Рико? - спрашивает Динка.
   - Я его и пальцем не трогала, - улыбаюсь я.
   - Почему он ходит за тобой как привязанный? Что ты с ним сделала?
   - Сказать?
   - Скажи... Плизз... Ну, Рысеночек...
   - Не сейчас...
   - А когда?
   - Не сейчас... Когда-нибудь...
   - Ты все-таки сволочь, Рысенок,  -  говорит  Динка,  без  всякой  злости.
Совсем напротив, ее голос ласкает меня, нежно касается лба,  нежно  касается
щек, и губы у меня начинают стремительно пересыхать... Как странно, в воде у
меня вдруг пересыхают губы...
   - Я? Сволочь? - Мне с трудом удается отлепить сухой язык от сухого неба.
   - Конечно. Любимица Ленчика... Терпеть тебя не могу...
   - А я вообще... Тебя ненавижу.
   Мы смеемся в унисон, а потом, перебивая друг друга,  начинаем  вспоминать
забавные истории из жизни "Таис", кто бы мог подумать, что за  два  года  их
накопилось такое  количество...  Не  продохнуть.  В  большинстве  своем  это
гастрольные  хохмы,  в  которых   фигурируют   придурки-фаны,   придурки   -
члены-команды, придурки-журналюги и прочие  участники  тараканьих  бегов  на
приз "Таис". Когда запас хохм иссяает и вода в ванной остывает, мы, все  так
же смеясь, выскакиваем из нее и, даже не  вытершись,  наперегонки  бежим  по
лестнице. Наверх.
   Оставляя за собой цепочку мокрых следов.
   У самой дверь в комнату, куда уже ворвалась Динка,  я  останавливаюсь.  И
оглядываюсь назад. Кто-то из нас (я? Динка?)  попал  мокрой  босой  ногой  в
кровь Ангела и размазал и без того стертое пятно.
   И плевать. Плевать. Ангела больше нет. Есть дом Ангела, есть пес  Ангела,
улегшийся у перил, есть мы с Динкой, а Ангела больше нет. И никогда не было.
Проще думать, что его не было никогда. Никогда Эта вязкая мысль  успокаивает
меня, и я влетаю в комнату и тут же получаю подушкой по башке  -  от  Динки"
она все еще не может уняться. Спустя секунду подушка летит в голову уже  ей,
и мы снова истерически смеемся. Смеемся и не можем остановиться.
   Спустя двадцать минут, устав швырять в меня  подушкой,  Динка  падает  на
кровать. Я вытягиваюсь рядом с ней. Так  мы  и  засыпаем,  голые,  ничем  не
прикрытые и - примирившиеся.
   Чтобы проснуться в день, в котором мы убьем Ленчика.

***

   ...Я не знала, сколько было  на  часах  надежно  с