тава Партии пенсионеров. Никиту всегда умиляли  эти  залежи,  он
был просто уверен: стоит хорошенько покопаться в этой куче барахла  -  и  на
свет явятся неизвестные фрагменты давно утерянной Янтарной комнаты. А так же
отбитый  нос  Сфинкса  из  Гизы,   унесенный   в   неизвестном   направлении
наполеоновскими солдатами...
   Интересно, что на этот раз извлечет на свет божий Митенька?
   Пока Никита размышлял  об  этом,  Митенька  вытащил  из  стола  крошечный
прозрачный пакетик и повертел им перед носом приятеля.
   - Ты знаешь, что здесь?
   - Понятия не имею...
   - А ведь это твоя вещица... С Пятнадцатой линии...
   Сколько Никита не вглядывался в содержимое пакетика, он так ничего  и  не
увидел. Пакетик был восхитительно, обворожительно, сногсшибательно пуст.
   -  Оригинальная   вещица,   -   осторожно   заметил   Никита.   -   Очень
оригинальная...
   - Я тоже так подумал... Учитывая место, где она к тебе прицепилась...
   - И где же она ко мне прицепилась? - Никита  все  еще  не  понимал,  куда
клонит Митенька.
   - Я так думаю, что в спальне... Той самой... Где ты нашел второе тело...
   Он наконец-то раскрыл пакетик, Митенька. И,  покопавшись  там  неуклюжими
пальцами, вытащил  самый  обыкновенный  волос.  Светлый  и  длинный,  теперь
понятно, почему он не просматривался в крошечном куске целлофана.
   Митенька повертел волос в руках, расправил его и даже подергал за концы.
   - Узнаешь? - спросил он.
   - Нет.
   - А зря. Его я снял с твоей куртки. А знаешь, что самое интересное?
   - Что?
   - Это ведь искусственный волос.
   - Что значит - искусственный?
   - Искусственный - значит ненастоящий... Волос из  парика,  одним  словом.
Мариночка носила парики?
   - Не знаю, - стушевался Никита. - Вроде нет...  Вроде  у  нее  были  свои
волосы...
   - У нее  были  свои  волосы.  Я  навел  справки.  У  нее  была  роскошная
шевелюра... Густая... почти львиная... И-эх, не мне досталась...
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Ничего. Просто хочу уточнить. Ты ведь в тот вечер нигде больше не  был,
я так понимаю? Кроме этой гребаной Пятнадцатой линии...
   - Нет, - Никита все еще не мог сообразить, к чему клонит Левитас.
   - И знакомых трансвеститов у тебя нет, так?... И плешивых  воздыхательниц
ты к "Прибалтийской" не подвозил...
   - А кто такие трансвеститы?
   Левитас метнул на Никиту полный иронии взгляд.
   - Ладно, проехали... деревня!..  Так  что,  по  всему  выходит,  что  эту
бациллу  ты  подцепил  у   Корабельникова.   А   теперь   смотри...   Марина
Корабельникова была почти натуральной блондинкой... Ее...  уж  не  знаю  как
назвать... подружка... телохранительница... коротко  стриженной  брюнеткой..
Ты у нас тоже... коротко стриженный брюнет... Из трех возможных вариантов ни
один не сработал. Тогда чье же это добро, позволь тебя спросить? А?..

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ДЖАНГО
(продолжение)

   ...Похороны  Марины  Корабельниковой  были  на   удивление   малолюдными.
Респектабельными и сдержанно-аристократическими. Они удивительно шли  такому
же  сдержанному  сентябрьскому  дню:  застенчивое  солнце  сквозь   еще   не
поредевшую листву, застенчивый молодой батюшка с пухом на щеках и  несколько
самых близких Корабельникоffу людей.
   В их число попали и Никита с Нонной Багратионовной.
   Конечно же, стоило только Kopaбeльникoffy приподнять  тяжелые  веки,  как
толпы  соболезнующих  затоптали  бы  все  могилы  в  радиусе  километра,   а
сочувственные  венки  с  сочувственными  лентами  можно  было   бы   грузить
составами, но... Пивной барон так тщательно оберегал свою частную жизнь, что
решил не делать исключений и для частной смерти.
   По странной иронии судьбы, Марину Корабельникову решено  было  похоронить
на Ново-Волковском кладбище. Там же, где чуть больше года назад первые комья
земли упали на маленький гроб Никиты-младшего. Вот и сейчас Никита никак  не
мог сосредоточиться на панихиде: он все думал о том, что его сын тоже здесь,
совсем неподалеку, и они с Kopaбeльникoffым уравнялись теперь и в смерти. Он
не так часто бывал на могиле сына, но раз  в  месяц  обязательно  выбирался:
поменять цветы, прибраться за оградой и просто посидеть,  касаясь  онемевшей
рукой могильного камня. Ни о чем не думая и думая обо всем. Они ни  разу  не
приезжали сюда вместе с Ингой, каждый раз - по отдельности. Это даже  нельзя
было назвать очередностью, просто  и  Никита,  и  Инга  знали,  когда  нужно
приезжать. И лишь однажды они едва не столкнулись у могилы.  В  тот  день  -
ослепительно, медово, жасминово летний; из тех ласковых  дней,  которые  так
любил Никита-младший, - в тот день какая-то неодолимая сила  привела  Никиту
на кладбище. И возле могилы он увидел Ингу. И  не  решился  подойти,  так  и
стоял в отдалении, глядя на жену, с прямой спиной сидящую перед  выбитой  на
черном  граните  надписью:  "Сынуле...  родненькому...  мама"...  Инга  сама
заказывала надгробную плиту - и Никита на этой плите упомянут не был, ничего
страшнее и быть не могло, ведь Никита-младший  любил...  Любил  его,  своего
папку... Ничего страшнее и быть не могло, но Никита смирился и  с  этим.  Он
смирился, он не подошел к Инге в тот ослепительно, медово, жасминово  летний
день. Он уехал тогда (в конторе его ждал Корабельникоff). Он уехал,  а  Инга
осталась. Она сидела там подолгу, не то что в начале, в первые месяцы, когда
все еще не хотела верить в  смерть  Никиты-младшего.  Тогда  она  вообще  не
появлялась у могилы. Должно быть, просто сказала себе: мой сын не мертв, так
что же мне делать на кладбище?  Потом,  когда  пришло  осознание  того,  что
мальчик никогда больше не вернется, и не разбросает игрушки по всей комнате,
и не будет просить "Лего", стоит им только выбраться в ДЛТ...
   Нужно проведать мальчика, обязательно проведать. Когда все  закончится  и
Мариночку опустят в землю.
   Но сбыться всем этим, таким естественным, таким горьким желаниям было  не
суждено. И все потому, что Никита увидел Джанго.
   Джанго, мысль о которой давно смыло волной Мариночкиной смерти.
   И вот теперь,  когда  прилив  сменился  отливом,  ее  снова  выбросило  к
Никитиным  ногам.  Будь  народу  на  похоронах  чуть-чуть  побольше,  Джанго
наверняка   осталась    бы    незамеченной.    Сосредоточься    Никита    на
кopaбeльникoffcкoм горе, Джанго наверняка не попала бы в поле его зрения. Но
народу  было  негусто:  кроме  Никиты  с  секретаршей   -   Джаффаров,   три
джаффаровских мальчика из секьюрити, вице-президент компании Леня  Васенков,
чьим анекдотам Мариночка радовалась как  ребенок.  Была  еще  пара  человек,
Никите   неизвестных:   скорее   всего,   старые,   проверенные    временем,
корабельникоffские друзья - с лицами, далекими от бизнеса. Должно быть,  эти
лица  Корабельникоff  приволок  из  юности,  где  не  было  ни  пивоваренной
компании, ни представительского "Мерседеса", ни ночных рейсов  в  Мюнхен,  а
Мариночка еще и на свет не появилась. С такими лицами хорошо пить  водку  на
кухне, ругать исполнительную и законодательную власть, а в промежутках хором
фальшивить под гитару "Надежды маленький оркестрик под управлением любви".
   Окуджаву Никита не  очень  жаловал:  так  же,  как  не  жаловал  кухонную
самодеятельность; смотреть на Корабельникоffа было нестерпимо, на Джаффарова
- скучно, на джаффаровских мальчиков - еще скучнее, на весельчака Васенкова,
изо всех сил  пытающегося  загнать  скорбь  на  лицо,  -  стыдно.  И  Никита
сосредоточился на Нонне Багратионовне.
   Нонна Багратионовна явилась отдать последний долг покойной  Мариночке  во
всем великолепии поздней зрелости. Никите и в голову не приходило,  что  она
все еще может быть привлекательной. А вот поди ж  ты...  Каждые  пять  минут
Нонна ритуально прикладывала к глазам ритуальный же платочек, при этом грудь
ее высоко вздымалась, а плечи вздрагивали. На месте секретарша не стояла,  а
все время перемещалась; незаметно, целомудренно, отходила на шажок или два -
и снова возвращалась на исходную позицию. Поначалу  смысл  этих  перемещений
был Никите неясен, и только потом он понял: Нонна делает все, чтобы  попасть
в поле зрения Корабельникоffа. Подать, так сказать, товар лицом: вот она  я,
скорбящая, и платочек при мне.
   Да и товар, нужно признать, хоть  и  был  несколько  просрочен,  но  зато
хорошо упакован.
   Строгое черное платье действительно шло ей: скорее всего,  оно  уже  было
опробовано  на  покойничке-муже,  в  свое  время  подло  переметнувшегося  к
молодухе.
   И неизвестно, сколько бы Никита пялился на секретаршу, если бы  из-за  ее
спины, в сентябрьском расфокусе, не показалось бы  такое  же  черное  пятно.
Черное пятно двигалось по дорожке: девушка-брюнетка в черных джинсах, черной
футболке и такой же черной куртке.
   Сердце в груди легонько кольнуло: оно признало  девушку  раньше,  чем  ее
признал сам Никита.
   Джанго.
   Это была Джанго, Никита мог бы с легкой душой  дать  на  отсечение  любую
часть тела: Джанго. Только вот что она делает здесь, на кладбище?
   Джанго с самым независимым видом проследовала мимо похорон. Еще минута  -
и она скроется из виду. Ну и черт с ней, в конце-концов, он здесь по другому
поводу.  Уйти  сейчас   было   бы   верхом   неприличия,   подумал   Никита.
Корабельникоff не простит этого, даже если не заметит. Нет,  никаких  лишних
телодвижений.
   Никаких.
   И все-таки телодвижение последовало: одно-единственное.
   Никита сдвинулся с места, вплотную приблизился к секретарше  и  прошептал
ей на ухо:
   - Мне нужно отлучиться, Нонна Багратионовна. Это срочно. И ненадолго...
   - Нашли время, молодой человек, - таким же шепотом ответила Нонна,  пряча
губы в носовой платок. - Он не простит вам этого. Даже если не заметит...
   И все же Никита решился. И не  потому,  что  вспомнил,  как  вспоминал  о
Джанго, сидя в "Идеальной чашке". Уж слишком часто она попадалась на  глаза,
уж слишком часто прогуливалась по краю Корабельникоffской, а следовательно -
и его собственной жизни. Сначала - в особняке во Всеволожске, а  теперь  вот
здесь, на кладбище. Что она делает здесь? И именно в день похорон Мариночки.
Ведь в наличии имеется масса других дней. А Джанго выбрала именно  этот.  На
совпадение это не тянет. Но тогда ? что?
   ...Он  догнал  ее  в  самом  конце  аллеи.  А  догнав,  несколько  секунд
раздумывал, как бы окликнуть. Собачье "Джанго" прочно застряло в трахее, оно
упиралось всеми четырьмя лапами и никак не хотело выходить. Несколько секунд
Никита смотрел на удаляющуюся прямую  спину  девушки,  а  потом  решился  на
нейтральное и ни к чему не обязывающее междометие.
   - Эй! - крикнул он.
   Получилось громко и навязчиво,  для  какого-нибудь  танцпола  это,  может
быть, и подошло, но для кладбища... Человек, пришедший сюда не просто так, и
не подумает откликнуться на такое развязное "Эй!". Очевидно,  Джанго  пришла
сюда не просто так, она и не подумала откликнуться.
   Никита прибавил ходу, почти побежал, зашел с тыла и уткнулся прямо в лицо
Джанго. Тут и не захочешь, а остановишься.
   И Джанго остановилась. И исподлобья посмотрела на Никиту.  Только  сейчас
он заметил, что пола ее куртки топорщится, и из нее выглядывают растрепанные
головки хризантем.
   - Простите. - Он постарался  максимально  смягчить  предыдущее  "Эй!".  -
Простите... Вы меня узнаете?
   Джанго несколько секунд рассеянно смотрела на него.
   -  Я,  конечно,  понимаю...  Не  самое  лучшее  место  для  встречи...  -
пробормотал Никита. - Но... Вы меня узнаете?
   - Узнаю, - спокойно сказала Джанго.
   - Я как-то подвозил вас... Из Всеволожска.
   - Узнаю, узнаю... - Никаких подвижек на лице.
   - Я - шофер Корабельникова. Я подвозил вас.
   - Я же сказала, что узнала. Что дальше?
   Действительно, что дальше? Поведать почти  незнакомой  девушке  леденящую
историю о смерти другой девушки? Судьбой которой она так живо интересовалась
всего лишь некоторое время назад? Не  самое  хорошее  начало  разговора,  но
ничего другого в голову Никите не пришло.
   - Вы, наверное, уже в курсе... Марина Корабельникова .. м-м... погибла...
Сегодня похороны. Здесь, неподалеку...
   - Да. Я слышала... Какая-то темная история...
   - Да...
   Сейчас она  должна  вцепиться  в  Никиту  мертвой  хваткой,  все  женщины
любопытны, а если дело касается  темных  историй  -  любопытны  вдвойне.  Но
Джанго,  вопреки  ожиданиям,  в  Никиту  не  вцепилась,  напротив,  перевела
рассеянный взгляд на верхушку ближайшего тополя.
   - Вы знали ее?
   - Нет. Лично - нет. Кажется, вы у меня об этом спрашивали. Тогда...
   Кажется, он и вправду спрашивал. И  о  Мариночке,  и  о  Корабельникоffе,
знакома ли она с ними. И уже тогда она ответила ему "нет".
   - Да. Я помню.
   - Мне искренне жаль. Правда.
   Ей искренне жаль. Безучастно, но искренне.  Тема  исчерпана.  Хотя...  Да
простят его обстоятельства и место встречи...
   - Как поживает Толик? - Никита, следуя примеру Джанго, перевел  такой  же
рассеянный взгляд на тот же тополь.
   - Понятия не имею. Мы больше не виделись.
   - Ясненько. - Никита все еще пытался реанимировать умирающий разговор.  -
Вы к кому-то пришли?
   - Да. Извините, мне пора. Вам, я думаю, тоже...
   - Я понимаю...  Да.  Не  самое  уютное  место  для  встречи...  Но...  вы
позволите проводить вас?
   - Не думаю, что это хорошая идея...
   - Я думал о вас...
   Никакого лукавства, он и вправду думал. В разное время - по-разному.  Вот
и сейчас. Что она делает здесь и к кому пришла?..
   - Вот как? И что же вы думали?
   - Ничего  конкретного.  Просто  -  вы  есть.  Вот  и  все.  Я  забыл  вас
поблагодарить тогда... за собаку. Если бы не вы...
   - Кстати, а как поживает он?
   - Кто?
   - Пес.
   - Не знаю. Он пропал.
   - Такие псы не пропадают просто так, - сказала Джанго со знанием дела.
   - Вы разбираетесь...
   - Разбираюсь. Это то немногое, в чем я разбираюсь.
   - Можно я провожу вас?
   Она наконец-то взглянула на Никиту, хвала всевышнему. А он,  оказывается,
не позабыл ее  глаза,  совсем  не  позабыл!  Золотисто-карие,  в  обрамлении
светлых ресниц, удивительное сочетание.
   - Ведь все равно не отвяжетесь. - Джанго позволила себе улыбнуться.
   - Не отвяжусь, - честно признался Никита.
   - Покойной бы это не понравилось. - И снова, как  и  тогда,  по  пути  из
Всеволожска,    в    голосе    Джанго    проскользнули    едва     заметные,
частнособственнические нотки.
   - Думаю, ей было бы все равно. - И здесь он тоже не солгал.
   - Черт с вами... Как хотите...
   Несколько минут они шли молча. Вернее, двигались неспешным ленивым шагом.
Джанго аккуратно вертела головой в разные стороны. Казалось, она  выгуливала
Никиту, как выгуливают пса: без всякой цели. Разговор не клеился совсем, но,
по здравому размышлению, все это легко можно было списать на  место.  И  все
же, все же... Никиту не оставляла невесть откуда взявшаяся мысль, что Джанго
не знает, куда идти. Он слишком  часто  бывал  здесь,  он  знал,  что  такое
приходить к близкому человеку. Не к знакомому, просто знакомому (кладбище  -
не место для случайных встреч, случайных поступков и случайных  променадов),
а именно - к близкому. А потом. Потом Джанго  свернула  на  знакомую  аллею.
Знакомый  Никите  квартал,  знакомую  Никите  тропинку.  Именно  здесь   был
похоронен Никита-младший.
   - Я пришла, - сказала Джанго. Абсолютно равнодушным голосом, как будто он
проводил ее до метро.  Могила,  перед  которой  остановилась  девушка,  была
хорошо знакома Никите: "Ревякин Юрий Юрьевич... Спи спокойно,  дорогой  сын,
брат и муж".
   Ревякин Юрий Юрьевич был типичным бандюхаем с типичной судьбой  шестерки,
битой тузами во время бандитской  разборки.  Впрочем,  гранитная  физиономия
Юрия     Юрьевича     выглядела     довольно     пристойно,      неизвестный
скульптор-монументалист как  мог  польстил  покойному:  никакого  намека  на
криминальное прошлое, такую физию с честью носил бы какой-нибудь бакалавр из
Гарварда. Юрия Юрьевича изредка навещал братец,  такой  же  бандюхай,  и  их
общие с братцем друзья. Друзья, почтительно тряся литыми плечами и такими же
цепями, размазанными по груди, пили на могиле дорогой  коньяк  и  вели  себя
достаточно прилично. С братцем Никите пообщаться так и не удалось, а  вот  с
отцом он любил поговорить на разные, совсем  не  кладбищенские  темы.  Общее
горе быстро сближает людей, от отца-Ревякина он узнал, что Юрий Юрьевич  был
золотым ребенком, затем - золотым парнем, затем -  спутался  с  криминальным
отбросами, "вот вы скажите, Никита, как так? Я с младых ногтей работаю, мать
с младых ногтей работает... А вот ему легких денег захотелось. Захотелось  -
вот и получил"... Отец-Ревякин  на  покойного  Юрия  Юрьевича  по-настоящему
сердился,  вел  бесконечные  брюзгливые   дебаты,   долго   поучая   гранит,
венчающийся крестом. Иногда Никите казалось, что он  не  выдержит  и  насует
кресту отеческих тумаков. Пару раз он видел и вдову покойного: будучи женой,
она, как и положено жене бандюхая, была недалекой смазливицей  с  такими  же
недалекими смазливыми ногами. К раннему вдовству она оказалась неготовой, во
вдовстве она откровенно скучала, а  потом,  чтобы  хоть  как-то  развеселить
себя, переметнулась к  братцу  Юрия  Юрьевича.  Об  этом  и  сообщил  Никите
отец-Ревякин, припечатав новоиспеченных молодоженов эпитетом  "во  засранцы,
а!"...
   Больше ни братец, ни вдовица на могиле Юрия Юрьевича не появлялись.  Зато
теперь здесь появилась Джанго. Но Никита даже не думал об  этом,  не  думал.
Потому  что  отсюда,  от  крепко  скроенной  ограды,  он  видел   и   могилу
Никиты-младшего. Любовно ухоженную, со свежими цветами.  Значит,  Инга  была
здесь совсем недавно...
   Она была здесь совсем недавно, а он...
   Джанго вытащила из-под куртки хризантемы, случайный букет для  случайного
человека - так почему-то подумал Никита. Подумал и сказал:
   - Муж?
   - Муж, - ответила Джанго и по-птичьи наклонила голову.
   - Мои соболезнования. - Голос у Никиты не изменился, ведь соболезнования,
судя по дате на памятнике, запоздали как минимум на год.
   Голос у Никиты не изменился, хотя Джанго лгала. И не  знала,  что  Никита
знает об этой лжи.
   Зачем она солгала?
   В  трех  минутах  ходьбы  от   места   последнего   упокоения   Мариночки
Корабельниковой - зачем она солгала?
   - Все в порядке, - бросила Джанго. - Давно заросло. Давно.
   А вот у Никиты не заросло Совсем  не  заросло.  И  не  зарастет  никогда.
Смотреть отсюда на могилу сына было больно, больно нестерпимо. И он  опустил
голову. И уставился на кроссовки Джанго: просто потому, что  ему  необходимо
было найти точку опоры, за что-то  зацепиться  взглядом.  Шнурок  на  правом
развязался, и как  только  она  до  сих  пор  не  наступила  на  него  и  не
споткнулась? А, может, жаль, что не наступила и не споткнулась, тогда бы  он
обязательно поддержал ее, коснулся локтя, коснулся кожи, она рассмеялась бы,
несмотря на спрятанные под курткой хризантемы...  Конечно,  она  рассмеялась
бы, ведь цветы были предназначены человеку, которого она даже не знала.
   Зачем она солгала?
   А если эти цветы были предназначены совсем другому человеку?..
   И почему она появилась на Ново-Волковском именно сегодня, в день  похорон
Мариночки? Именно сейчас? Эти вопросы все еще мучили  Никиту,  когда  Джанго
поймала его взгляд, устремленный на кроссовки. И тоже заметила развязавшийся
шнурок.
   И нагнулась, чтобы завязать его.
   А когда нагнулась...
   Когда она нагнулась, Никита едва не вздрогнул. Из  свободного  ворота  ее
футболки, не удержавшись под собственной тяжестью, вывалилась цепочка. И так
и осталась на некоторое время выпавшей из  ворота,  посверкивая  на  неярком
сентябрьском солнце. Но дело было не в цепочке.
   А в кольце, которое болталось на цепочке.
   Никита мог бы узнать его из тысяч других. Он  хорошо  помнил  его,  очень
хорошо.
   Это было кольцо Мариночки.
   То самое, она с ним не расставалась, несмотря на