олна отступила и сознание начало медленно возвращаться к нему  -
вернулись неуверенность и робость. Черт возьми, она поцеловала его... Джанго
поцеловала его всего лишь в каких-нибудь жалких пятнадцати метрах от  своего
парня (мужа? любовника?). А то и того меньше...
   И Никита отстранился.
   - Что-то не так? - спросила Джанго, не открывая глаз.
   - Нет... Но ваш... твой парень...
   - А что - мой парень?
   - Твой парень... Ты ведь его любишь?
   - Разве я говорила тебе об этом?
   - Говорила...
   - Я... - и она  рассмеялась  с  крепко  сжатыми  ресницами.  -  Я  просто
сказала, что люблю человека, который любит джаз... Ты ведь любишь джаз?
   - Я? - Никита даже растерялся от такого  по-детски  простого  объяснения,
снимающего с Джанго все обязательства. - В общем... Да... разбираюсь...
   - Значит, разбираешься... Хорошо... Классический джаз горяч, мейнстрим  -
теплый...  А  то,  что  иногда  случается  с  джазом   сейчас...   Наверное,
прохладно... Cool. - Ее руки уже  скользили  по  рубашке  Никиты,  осторожно
расстегивали пуговицы. - Что ты выбираешь?
   Ее руки и были прохладными, и Никита сказал, следуя ее рукам:
   - Cool... Cool...
   - Я так и знала... Я не могла ошибиться...
   И она снова нашла губы Никиты, а  потом...  Потом  торжественно-прохладно
ввела войска и овладела крепостью его тела... Впервые за долгое время Никита
позабыл обо всем: об Инге, о Корабельникоffе, о Мариночке и  о  своей  жизни
тоже. И о том, что эту жизнь медленно разрушало.
   Он слишком давно не был с женщиной, слишком давно. И поэтому  любовь  его
была осторожной, нежной, действительно прохладной. Cool.
   Зато страсти Джанго хватило бы на двоих, на десятерых. Он  смяла  Никиту,
снесла, приковала к себе, чтобы никогда больше не выпустить на волю. Ему  не
вырваться, не вырваться, он  влип,  мертво  влип  в  эту  странную  девушку,
которую наверняка придется делить и с Даней, и с  Даниным  саксофоном,  и  с
целым Big Band Jazz, и с бойцовыми псами,  с  чертом,  с  дьяволом...  С  ее
тайнами, а тайны были, Никита ни секунды в этом не  сомневался.  Вот  только
хватит ли у него сил, хватит ли мужества узнать о них?..
   Хорошо, что пол деревянный и теплый, а  не  каменный,  не  кафельный,  не
холодный. Хотя... Совершенно все  равно,  где  любить  ее:  на  простынях  с
розовыми лепестками, на заднем сиденье машины, в песке  у  кромки  моря  или
здесь, на полу, на сваленных в кучу махровых халатах,  один  из  которых  уж
точно принадлежит Дане...
   Совершенно все равно, где любить... Только бы любить...
   Джанго наконец оторвалась от него, опустошенного любовью  до  предела.  И
положила голову ему на грудь.  И  только  сейчас  он  почувствовал  странное
покалывание кожи. В одной точке, как раз там, где расходились ребра. Неужели
это сердце, упавшее в живот, так и не  захотело  подняться?  Но  покалывание
было довольно ощутимым, и спустя секунду он понял, что это.
   Кольцо.
   Кольцо на цепочке, которую Джанго так и не сняла.
   В голове Никиты еще плавал туман, но ему  хватило  сил  подтянуть  Джанго
повыше, и, поцеловав ее во влажную  от  любви  макушку,  аккуратно  вытащить
кольцо. И самым непринужденным тоном спросить:
   - Что это?
   - Тебе мешает? - Джанго оперлась локтями на предплечье Никиты и заглянула
ему в глаза.
   - Нет... То есть - чуть-чуть. Кольнуло.
   - Извини.
   - Ничего... Странное кольцо...
   - Ты думаешь?
   А что тут было думать? Теперь Никита получил возможность рассмотреть  его
поближе и даже аккуратно  взять  в  руку.  Если  у  него  еще  и  оставались
сомнения, то  теперь  они  исчезли:  вытертое  серебришко,  камень,  никакой
ценности не представляющий, - это была  вещь  Мариночки.  Только  она  могла
носить такую откровенную туфту в комплекте с мужниной  платиной.  Да  еще  с
таким непередаваемым изяществом. Она - да еще Джанго.
   - А почему странное?
   - Не знаю... Выглядит не очень...
   Кольцо и вправду ютилось на затейливой  витой  цепочке  с  видом  бедного
родственника. Оно вступало  в  категорическое  противоречие  со  свеженьким,
холеным серебром. Так что вопрос  Никиты  был  вполне  уместным.  Во  всяком
случае, легко объяснимым.
   - Не очень, ты полагаешь? - Никакой обиды, никакой угрозы в ее словах  не
было, разве что губы стали чуть жестче, а скулы - чуть суше.
   - А, в общем... Это, наверное, дорого как память... Я прав?
   - Прав... Ты прав... Это кольцо из прошлого, - сказала она,  хотя  вопрос
Никиты вовсе не требовал никакого ответа.
   - Когда-нибудь ты мне расскажешь?
   - Когда-нибудь?  Когда-нибудь  -  расскажу.  -  Джанго  улыбнулась  такой
недвусмысленной улыбкой, что Никита сразу же понял: не расскажет никогда.
   - Мне бы хотелось знать о тебе все...
   Почему бы и нет? Это вовсе не звучит фальшиво, учитывая, что тела их  все
еще распяты друг на друге, руки сплетены, а волосы спутаны.
   - Все? Никто не может знать всего.
   - Я хотел бы...
   - Разве я давала повод?
   Ну вот, кажется, начались игры в независимость. Хотя  ничего  другого  от
хозяйки бойцовых собак  и  канареечного  рогатого  любовника  и  ожидать  не
приходится. Милое сочетание канарейки и рогоносца,  гибрид  -  будь  здоров,
стихоплет Филипп Танский был бы доволен.
   - Мне бы хотелось знать о тебе все.
   -  А  мне  -  наоборот...  И  знаешь,  есть  вещи,  в  которые  лучше  не
заглядывать... - Она снова  обезоруживающе  улыбнулась.  И  снова  глаза  ее
остались неподвижными. - Вот ты... ты часто заглядываешь в свое прошлое?
   - Мне просто не дают о нем забыть. Вот и все...
   - Она?  -  Проявив  недюжинную  проницательность,  Джанго  коснулась  его
обручального кольца.
   - И она тоже. - Врать ему не хотелось. Он был  слишком  измотан  любовью,
чтобы врать.
   - Бедняжка. - Джанго потрепала его по волосам и тихонько отвела  от  края
пропасти, в которой, среди  зарослей  "Honeysuckle  rose"  и  можжевельника,
валялось ее прошлое.
   - Да нет, все в порядке... Я не жалуюсь.
   - Я понимаю...
   - И давно у тебя это кольцо? - Никита все еще не мог успокоиться.
   Чертово кольцо портило ему всю картину,  всю  отчетность,  все  сводки  с
любовного фронта. Если бы не оно, Никита пошел бы за Джанго куда угодно,  он
утонул  бы  в  ней,  но  колечко  держало  его  на  плаву,  как  обглоданный
спасательный круг из пенопласта.
   - Это имеет какое-то значение?
   - Я просто спросил.
   - Давно. Очень давно. Я же говорю тебе - это кольцо из прошлой жизни.  Не
очень счастливой, но я об этом почти забыла.
   - А зачем тогда носишь?
   - Привычка. Люди приходят и уходят, а привычки остаются.
   Она  хотела  добавить  что-то  еще,  но  этим  грустным  планам  помешало
тихонькое поскуливание мобильника. Звонили Джанго, Никитин сотовый остался в
машине, и он по этому поводу нисколько не заморачивался.
   Джанго нехотя отлепилась от Никиты, не глядя протянула  руку  к  карманам
джинсов. И также не глядя достала телефон.
   - Да... Да, я знаю... Да... Рико... Почему  переносится?...  Черт...  Ну,
хорошо. Ладно... Чувствую, мне самой скоро придется этим заняться. Вплотную.
Больше, чем в прошлый раз? Ставят уже сейчас? Хорошо. Поняла.
   Отключившись, Джанго снова прижалась к Никите и принялась  наматывать  на
палец кончики его волос.
   - Что-то случилось? - забеспокоился Никита.
   - Ничего, кроме того, что... А-а.. Ладно. Хочешь посмотреть собачьи бои?
   - Собачьи бои? - Никита озадачился. -  Собачьи  бои...  А  разве  это  не
запрещено?
   - Ты мне нравишься, безумно. - Джанго потерлась носом о Никитины ключицы.
- Ты абсолютно не мой человек, но нравишься мне безумно...
   - Даже невзирая на то, что я - не твой человек...
   - Всегда нужно ломать стереотипы...  Так  ты  хочешь  посмотреть  собачьи
бои?
   Если бы Никитин язык шевельнулся и просипел "нет", Никита вырвал  бы  его
без всякого сожаления - вместе с трахеей и пищеводом.
   - Хочу...
   - Вот и отлично.
   - Так ты занимаешься собачьими боями? - Никита даже покраснел  от  такого
тяжелого, пахнущего шерстью вида деятельности.
   - Скажем, я в них участвую...
   Понятно. Что-то такое он предполагал; уж слишком экзотичной была  Джанго.
И представить ее в роли секретарши в офисе или менеджера по продажам палочек
для ушей было совсем невозможно.
   - Я бы хотел посмотреть, - тихо сказал Никита, целуя девушку в висок.
   - На бои можно подсесть, как на иглу. И на философию боев...
   - Я бы хотел посмотреть...
   - Конечно... - Она скользнула рукой по груди Никиты  и  осторожно  начала
спускаться к животу. Но добраться до главного, сокровенного так и не успела:
снова запищал  телефон.  В  этот  раз  беседа  была  короче  и  ограничилась
несколькими репликами.
   - Что? - спросила она у неведомого собеседника. - Что?!!
   Этот звонок напугал Джанго, ничего не боящуюся  Джанго.  Джанго,  которая
легко укрощала собак. Но сейчас она  не  смогла  укротить  даже  собственное
лицо: оно побелело еще побольше, а вместе с ним побелели губы и крылья носа.
   И даже в неподвижных, золотисто-карих глазах мелькнули хорошо  скрываемая
слабость и беспомощность. Ей так и не удалось  взять  себя  в  руки,  но  ее
хватило на то, чтобы  еще  раз  повторить  кому-то  абсолютно  бессмысленный
вопрос:
   - Что?!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ДИНКА

Сентябрь 199.. года

   "...Дом больше не кажется мне безопасным.
   Ничего не изменилось, но дом больше не кажется мне безопасным. В нем  нет
места, где можно было бы укрыться от собственных мыслей и от  шести  строчек
Ленчикова письма. Неполных шести строчек.
   Все эти дни  я  раздумываю  над  ними  и  чем  больше  думаю,  тем  менее
фантастическими они мне кажутся. Я еще не показывала перевод Динке, я еще не
сказала ей ни слова о письме.  Мой  перевод  не  очень  хорош  и  совсем  не
литературен, предлоги  и  склонения  спотыкаются  друг  о  друга,  но  смысл
совершенно ясен, и...
   Вот хрень... Я готова с ним согласиться.
   Хотя и не  совсем  понимаю,  зачем  это  нужно  Ленчику.  Нет,  кое-какие
мыслишки по этому поводу мелькают у меня в голове.
   "Красота замысла, - шепчут мне эти мыслишки, растопленные  в  полуденном,
совсем не сентябрьском зное, - стоит только оценить красоту замысла, как уже
ничто не покажется невозможным".
   Ничто не покажется невозможным.
   Этому научили меня Ленчик с Виксаном. Этим фразам, которые  я  заучивала,
зазубривала перед чертовыми  пресс-конференциями,  а  потом  повторяла,  как
попка, с поучительной миной на лице, с грустными глазами и  все  понимающими
ресницами (Виксан, Виксан учила меня делать соответствующую физиономию!).
   "Стоит только  оценить  красоту  замысла,  как  уже  ничто  не  покажется
невозможным. Потому что красота - и есть невозможность".
   Или:
   "Чувства разлиты в воздухе, назвать их - значит убить".
   Или:
   "Я не буду говорить о любви. Любовь - это всегда постфактум"...
   Господи,   сколько   же   этих    проклятых    заготовок    я    налепила
придуркам-журналюгам! И сколько  книжек  перетаскала  в  сумке,  тех  самых,
которые ни разу не открыла и вряд ли открою... Какой-то,  мать  его,  Пруст,
какой-то, мать его, Фриш, какая-то, мать ее, Симона де Бовуар...  Надо  было
сильно постараться, чтобы  написать  всю  эту  бодягу,  а  потом  издать  ее
отвратительно-мелким шрифтом... Но главное - не  забыть  последовательность,
учил меня Ленчик: Пруст - Фриш - Симона де  Вовуар.  Главное,  ни  в  чем  и
никогда не забывать последовательность... С Прустом  и  Фришем  легко,  одна
гласная в слове, в ударениях не запутаешься.
   И я не путалась.
   Я потрясала воображение. Своим меланхолическим  интеллектом.  Динка  тоже
потрясала воображение. Своей отвязанностью. Но нам  не  помогло  ни  то,  ни
другое.
   "Таис" почти сдох.
   Он обездвижен, парализован, так что, может быть,  Ленчик  не  так  уж  не
прав? Днем я пытаюсь  убедить  себя  в  этом.  И  почти  убеждаю.  Но  когда
наступает ночь...
   Когда наступает ночь, я говорю себе: это нечестно.
   Это нечестно.
   Листок с переводом надежно спрятан в бестиарии. С ним происходят странные
вещи: он прячется между страницами, он всплывает в самых разных местах,  под
самыми разными миниатюрами. Под самыми разными, но именно под теми,  которые
напоминают мне Ленчика, Динку, покойную Виксан, покойного Алекса и даже меня
саму.
   Чаще всего я нахожу  листок  под  Сциталисом.  Сциталис  и  есть  Ленчик,
красота узоров на его чешуе нестерпима, и поэтому он никогда не охотится. Он
ждет, когда жертва приблизится сама, завороженная этой красотой. Ленчик тоже
не делает лишних телодвижений. Он ждет, когда жертвы приблизятся. Когда  они
сами положат голову на плаху.
   Ай, молодца! - сказала бы Динка.
   Но я все еще раздумываю - показать ей текст письма  или  нет.  И  пока  я
раздумываю, Ленчик перебегает от Сциталиса к Гипналу, а потом -  к  Сепсу  и
Дипсе, а потом - к Амфисбене: ко всем змеям бестиария. Но суть от  этого  не
меняется.
   Ленчик остается змеей. Каждой по очереди.
   Ползучим гадом.
   Как он мог так поступить с нами? Как он мог?.. Но... В любом случае,  мне
не жалко ни Динку, ни себя, мне жалко бестиарий.  И  деревья  в  этом  чужом
испанском саду - оливковые и апельсиновые. А миндаль я все равно не люблю...
   Кроме того, у меня внезапно начались напряги с Пабло-Иманолом.
   Или это у Динки начались напряги с Пабло-Иманолом?  В  любом  случае,  их
секс уже не так громок, не так демонстративен. А несколько ночей  назад  они
даже ругались. Я тешу себя надеждой... я хочу тешить себя надеждой, что  мне
это только показалось.
   И я тешу себя надеждой, что он  ничего  не  знает  о  моем  рейде  в  его
гребаный электронный ящик. Ну, конечно же, он  ничего  не  знает,  иначе  бы
давно принял меры.
   Но никаких мер он не принимает, просто смотрит на меня гораздо чаще,  чем
раньше (раньше он вообще меня не замечал), - смотрит и улыбается. Я улыбаюсь
ему в ответ хорошо заученной, хорошо поставленной  улыбкой  с  обложек  всех
журналов. Моя улыбка нежна и застенчива,  в  противовес  Динкиной  улыбке  -
открытой и дерзкой.
   Да, так и есть. Наверное, Динка начала дерзить,  проявлять  свой  поганый
характер: первый признак того, что она хочет расстаться с очередным  парнем.
Она расстается с парнями легко - как чистит  зубы,  как  выбирает  волосы  с
расчески. Если парень очень нравится ей - есть шанс, что  она  будет  с  ним
дольше контрольных двух недель. Если не очень -  просто  хочется  переспать,
ощутить власть славы над простыми смертными - все может  ограничиться  одним
разом. Одним банальным пересыпом. Но Пабло-Иманол побил все рекорды.
   Этому есть несколько объяснений, простых и не очень.
   Первое простое - наркотики. Неизвестно, где Ангел  достает  их  -  но  он
достает. Динка не впадает от них в клинч, скорее - в тупую созерцательность.
Кроме того, наркотики делают ее нимфоманкой. Ей всегда нравилось трахаться -
она сама мне об этом говорила, - а сейчас она просто с цепи  сорвалась.  Но,
похоже, Пабло-Иманола это устраивает, он и сам  не  дурак  перепихнуться.  К
тому же Динка совершенно непристойна в трахе,  я  помню  это  еще  по  нашей
питерской квартире с видом на Большую Неву. Я помню эти  звуки,  помню  мат,
которым она всегда поливает партнера. Она готова  унизить  его  даже  тогда,
когда он доставляет ей удовольствие.
   Просто садомазохизм какой-то...
   Но я помню и другой мат, никому не адресованный, ни к кому не относящийся
- когда она бурно и тупо кончает. Она делает это демонстративно. Я  не  могу
отвязаться от этой мысли, которая окопалась в  моем  мозгу  около  двух  лет
назад  и  все  это  время  только  укрепляла  бруствера,   расширяла   линию
коммуникаций и подвозила боеприпасы... Мысль и в самом  деле  проста:  Динка
все делает демонстративно.
   Даже занимается любовью.
   Это  не  кажется  мне  таким  уж  удивительным,  просто  Динка  взяла  на
вооружение еще один старый тезис Ленчика:  "Все  на  продажу".  Нужно  уметь
продаваться и нужно получать  за  это  по  максимуму.  Нужно  не  стесняться
продаваться, и тогда ты получишь за это даже больше, чем по максимуму.
   Странное  дело,  ненавидя  Ленчика,  Динка  напропалую   пользуется   его
принципами. Я отношусь к Ленчику терпимо и даже с известной долей нежности -
и тоже пользуюсь его принципами.
   Напропалую.
   Просто Динка взяла на вооружение одни Ленчиковы принципы, а я  -  другие.
Мы растащили нашего продюсера на цитаты.
   Но и это нам не помогло.
   А может, это были не те цитаты?..
   Второе простое объяснение - у нас по-прежнему нет денег. "А  росо  dinero
роса salud" ,  -  скрежещет  зубами
Динка, не на шутку пристрастившаяся к испанскому.  Ленчик  не  высылает  нам
денег. Кормит обещаниями, что скоро приедет. И потом, говорит он  в  трубку,
неужели у вас все кончилось? Ведь в первый раз я выслал достаточно...
   Я не знаю, сколько выслал Ленчик в первый (и единственный) раз. Все  наши
деньги осели у Пабло-Иманола. Ну и черт с ними. Мы живем  как  растения,  во
всяком случае я (если я когда-нибудь и начну размножаться, то  исключительно
почкованием), а зачем растениям деньги? Им и так хорошо...
   А третье - сам Ангел. Должно быть, он, действительно хорош в постели,  он
неутомим в постели, он может укротить Динку. Или наоборот  -  сам  оказаться
укрощенным. Одно из двух: за первое голосуют собаки, его бойцовые собаки. За
второе - джаз, его мягкий cool джаз. Динке нравится его  джаз,  я  знаю  это
точно.
   Она устала от попсятины.
   От нашей с ней попсятины, которой мы промышляли два года. Джаз  -  совсем
другое. Джаз прохладный, и Динка иногда так внимательно  слушает  его,  даже
какой-нибудь проходной "Рэг  кленового  листа"  -  так  настороженно  и  так
внимательно,  что  Ангел  называет  ее  "bobby  soxers"  .  У  нас  самих  были  целые  вагоны  этих  "bobby  soxers",   этих
дураков-тинейджеров, девочек-фанаток, рыдающих, бьющихся в экстазе,  тянущих
к нам свои руки на каждом выступлении... Они подгоняли  себя  под  нас,  они
стриглись под нас и красили волосы под нас; под  нас  они  заводили  тяжелые
ботинки и к чертовой матери  выбрасывали  лифчики,  они  становились  нашими
двойниками, а потом присылали свои фотки: "Похожа, правда, Диночка?  Похожа,
правда,   Ренаточка?   Боже,   девчонки...   Я   люблю   вас,   люблю   вас,
лю-ю-ю-ю-ю-юблю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю..." Некоторые и правда были похожи,  очень
похожи, но Ленчик запретил нам самим отвечать на эти письма. А когда с пяток
таких идиоток чуть не  покончили  с  собой  (их  едва  успели  откачать),  а
одна-таки покончила - и слухи об этом разнесло журналистское шакалье...  Вот
тогда    Ленчик    и    нанял    Машку     Слепцову,     девочку-припевочку,
одиннадцатиклассницу-отличницу  мами-папину  гордость,  тайком   с   потными
ладонями убивавшуюся по нашим запретным песенкам. Он подцепил ее на  форуме,
на нашем официальном форуме, где Машка проводила довольно много времени.  Ее
постинги были  не  такими  тупыми,  как  все  остальные,  во  всяком  случае
открывать тему "ОНИ ЛЕСБИЯНКИ ИЛИ НЕТ" ей и в голову не приходило. А вот изо
дня в день внушать неграмотным, очумевшим от  запретного  плода  малолеткам,
что правильно писать "лесби", а не "лезби" и никак не "лисби", и  тем  более
не "лизби" - это она умела. Кроме того, Машка отличалась хорошим слогом, это
Ленчика и зацепило. Мы виделись с  ней  мельком,  пару  раз,  не  больше,  в
клубешнике, под коктейль со старой Ленчиковой фишкой: "Выжмите сок  из  двух
бутылок виски..." Всю ночь Машка просидела в уголке, глядя на нас  безумными
округлившимися глазами. Она была совсем никакая, Машка,  коротко  стриженая,
как Динка, светловолосая, как я, да какое нам было до нее дело?..  Она  была
никем, а мы были всем... Это потом Ленчик сказал, что она  отвечает  фанатам
вместо  нас:  коротенькие,  в  две  строчки,  послания:  "Спасибо,  спасибо,
спасибо-имярек". И даже получает пятьсот баксов в месяц за  такую  непыльную
рабо