евочка пришла,  -  спертым  голосом  сказала  она.  -  Моя
любимая девочка... Мое солнышко... Мой котик.. Я так его люблю...  Владичек,
а ты любишь моего котика?
   Владик промычал что-то невнятное, а Динка сразу же  предложила  ему  секс
втроем... Пикантный такой групповичок с дуэтом "Таис". Для столь  радостного
случая можно и в комнаты перебраться, ты не против,  Ренаточка?  Солнышко...
Ко-отик...
   Больше всего мне хотелось стукнуть Динку бутылкой по башке.  И  залетного
Владика - за компанию.  Но  ничего  этого  я  делать  не  стала,  а  вечером
следующего дня позвонил Ленчик и сообщил нам, что Виксан умерла.
   Она умерла от передозировки. И ничего удивительного в этом не  было.  Она
могла умереть в любой из дней, в любой из  семьсот  тридцати  дней,  которые
набежали за два года. Но умерла она только сейчас. Хреновый знак.
   С Ленчиком разговаривала Динка. Протрезвевшая и злая. Она долго молчала в
трубку, а  потом  швырнула  ее  на  рычаг.  И  закусила  губу.  И  принялась
меланхолично копаться в пачке сигарет.
   - Что-нибудь случилось? - спросила я.
   - Случилось. Крысы бегут с тонущего корабля... Сначала Алекс, а теперь...
   Я похолодела. Алекс умер всего три месяца назад.  Наш  тихий  бледнолицый
арт-директор. Он не ездил с нами в последние полгода, просто не мог  -  сил,
чтобы сопротивляться болезни, больше не оставалось. После безнадежного курса
в лучшей клинике, куда его устроил Ленчик, Алекса отпустили домой - умирать.
Он и умирал тихо, в Ленчиковом офисе, у всех на глазах. Тогда еще  офис  был
полон  людей,  телефонных  звонков  и  факсов.  Тогда  еще  в  нем  толклись
журналисты и телевизионщики. Их  было  не  так  много,  как  на  пике  нашей
популярности, но они все же были. И охотно общались с Алексом:  волна  нашей
славы накрыла и его. Но ни журналистов, ни телевизионщиков  я  не  видела  в
упор - я видела только глаза Алекса.
   В них не было ни жалости к самому себе, ни страха перед смертью; в них не
было ничего, кроме желания обмануть судьбу. "Девчонки, я с вами,  а  значит,
ничего не изменилось. Вы помните наши первые гастроли в Сургуте, когда  фаны
снесли милицейский кордон?.. Вы помните окончание  записи  первого  альбома,
когда мы обливали друг друга шампанским, а потом протирали пол свитерами?...
Вы помните нашу поездку в Сосново, когда мы валялись в снегу  и  ржали,  как
ненормальные, и Динка грела руки у  меня  под  курткой?..  И  орала,  что  с
сегодняшнего дня мир принадлежит нам, и требовала занести это в  протокол...
Вы помните?... Вы помните?.. Вы помните?.." Мы не  были  на  его  похоронах,
чертовы гастроли, а по приезде Ленчик даже забыл сообщить нам об этом. А  мы
забыли спросить -  как  там  Алекс?  Смерть  Алекса  всплыла  чуть  позже  -
необязательно, в  каком-то  из  наших  разговоров  с  Ленчиком;  разговоров,
которые все больше походили  на  грызню.  Нынешний  директор  -  откровенный
подонок, накалывает с бабками, вот Алекс никогда себе этого  не  позволял...
Кстати, Ленчик, как там Алекс, что-то давно его не было видно...
   А-а... Алекс... Черт, он ведь умер, девчонки... А я  забыл  вам  сказать,
замотался, сами понимаете. Так что  там  новый  директор?..  И  вот  теперь.
Сначала Алекс, а теперь...
   - Кто? - выдохнула я.
   - Виксан.

***

   .. На кладбище Ленчик  плакал.  Неумелыми,  злыми  слезами.  Народу  было
немного: мы с полупьяной Динкой, которая тотчас  же  начала  строить  глазки
молодому  флегматичному   могильщику;   пара   старых   Виксановых   друзей,
героинщиков со стажем, один вид которых мог вусмерть напугать обывателя.  Ее
последний бойфренд, экзотичный жиголо с узкими  ленивыми  глазами  и  губами
цвета черной смородины, полная  противоположность  белесой  Вике.  Красивый,
черт, такая красота с неба  не  падает,  а  приобретается  в  обменниках  по
льготному валютному курсу. Что ж, Виксан могла себе это  позволить.  Такого,
совсем недешевого, парнишку-экзота. Даже Динка, оторвавшись  от  могильщика,
заметила его глянцевую, с ног сбивающую красоту.
   - Ничего кобелек, - сказала она мне, когда первые комья земли полетели на
гроб Виксана. - Может, замутить с ним?
   - Пошла ты...
   Но пошла я. Я, а не она. Я приблизилась к плачущему  Ленчику  и  тихонько
ухватила его за ремень. И услышала то, что вовсе не предназначалось для моих
ушей.
   - Сука, - шептал Ленчик. - Сука ты, Виксан. Как ты могла так поступить со
мной, сука...

***

   ...Происходит то, что и должно  происходить:  одряхлевший  испанский  дом
потихоньку стирает воспоминания о Виксане и об Алексе, и даже о "Таис".  Мне
кажется, что мы жили в нем всегда,  что  мира  за  его  высокой  оградой  не
существует. А унылые звонки Ленчика - через воскресенье - лишь  подтверждают
эту истину. В какой-то момент они даже  перестают  меня  трогать.  Мне  даже
хочется, чтобы Ленчик не звонил, чтобы мир и вправду перестал  существовать.
Теперь уже окончательно. Меня совершенно не тянет  отправиться  куда-нибудь,
хотя бы просто прогуляться. Можно было бы съездить в Барсу, можно - в Сичес,
говорят, Сичес захлебывается от праздников... Можно было бы наплевать на все
и отправиться в Порт-Авентура,  говорят,  там  полно  аттракционов,  которые
вышибают мозги... В конце концов побережье под боком... Коста-Дорада, земной
рай. А рай бы не помешал.
   Но для рая нужны деньги, а денег у нас нет.
   А даже если бы они и были... Мне не  хочется  выползать  из  безалаберной
норы Пабло-Иманола, я знаю, что увижу, стоит мне только ее покинуть.
   Людей.
   Огромную массу людей, жаждущую развлечений. Я ненавижу людей,  люди  меня
достали. Я устала от них в России, слишком устала, чтобы терпеть их еще и  в
Испании. Если Пабло-Иманол не выгонит нас, если он не спустит на  нас  своих
собак... Что ж, я готова прожить здесь сколь угодно  долго.  Тем  более  что
паспортов у нас нет. Нет ничего, что подтвердило  бы  мое  имя.  Захватанное
журналами и музыкальными каналами, интернетовскими сайтами,  которые  больше
напоминают сливные бачки... Имя, опостылевшее  мне  самой  до  изжоги.  Быть
может, мне удастся забыть его, и изжога пройдет.  И  я  перестану  думать  о
потерянной  славе  и   превращусь   в   дохлое   насекомое   из   библиотеки
Пабло-Иманола. Или в одну из его книг. Хорошо бы...
   Только бы Ангел нас не выгнал! Я готова терпеть и его безразличное "Ола",
и его cool джаз, и его собак, и его полуночный  громкий  трах  с  Динкой,  и
полное отсутствие  воспоминаний  о  русской  жене.  Я  хочу  остаться  здесь
навсегда.
   Навсегда.
   Здесь,  за  оградой,  такой  высокой  и  такой  старой,  что  дом  больше
напоминает ковчег. Вот если бы еще не было Динки... Но Динка есть, и в  этом
мое спасение. И  единственная  надежда.  Пока  существует  эта  безразличная
испепеляющая страсть Ангела и Динки, я имею право находиться  в  доме.  Я  -
всего лишь довесок к ней, бесплатное - приложение. Странно, что она  до  сих
пор не сказала Ангелу, чтобы он выгнал меня, ведь я ее раздражаю,  ведь  она
меня ненавидит... Должно быть, все дело в Ленчике, он  все  еще  звонит  нам
каждое второе воскресенье. Это -  почти  ритуал.  Погребальный.  Каждый  его
звонок заставляет нас с Динкой грызться, собачьи бои, да и только...
   - Кем мы вернемся, кем?... - орет на меня Динка.
   И у меня по-прежнему нет ответа на  этот  вопрос.  И  все  же  я  пытаюсь
ответить - только для того, чтобы не злить ее лишний раз.
   - Какая разница... В конце концов, нам с тобой только восемнадцать...
   - Это не имеет никакого значения...
   - Имеет... Ты же сама говорила... Ты хотела сделать сольную  карьеру,  ты
ведь хотела... Все возможно...
   - Все возможно?! Сольная карьера... Выйти на сцену в одиночестве... Чтобы
все спрашивали, куда же я дела свою половинку? Свое солнышко, своего котика,
без которого я просто жить не могла?...
   - Не говори ерунды,  Диночка...  -  примирительно  блею  я,  от  Динкиных
вспышек у меня стучит кровь в висках.
   - Отчего же? А, впрочем, ты права... Отчего же мне  не  выйти  на  сцену,
отчего мне не записать, мать его, диск... О несчастной любви к какому-нибудь
мужчинке...  Или  ко  всем  мужчинкам  сразу...  Какие  там  у   нас   самые
распространенные рифмы: "Меня - тебя"? "Любовь - кровь"? "Член  -  перемен"?
О,  отличный  сюжет!  "Твой  член   так   жаждет   перемен"!...   Лесбиянка,
возвратившаяся в лоно гетеросексуальной  любви!  Еще  одна  спасенная  душа!
Зрители будут рыдать...
   - Диночка...
   - Думаешь, не будут?
   - Вот увидишь, Ленчик что-нибудь обязательно придумает.
   - Он уже придумал... Два года назад... Будьте вы прокляты... И ты, и твой
Ленчик... Будьте вы прокляты...
   Я все жду, когда она меня  ударит.  Это  случалось  неоднократно,  еще  в
период триумфа "Таис". Тогда Динка легко распускала руки, а я легко мирилась
с этим, папашкина школа. Папашка... папахен... Он по-прежнему квасит, но его
бесконечные запои перешли теперь в  более  цивилизованное  русло,  смоченное
хорошим виски. На водку он теперь и смотреть не может. Я купила ему квартиру
у Ледового дворца,  он  сам  на  этом  настоял:  оставаться  в  старой  было
невозможно, только ленивый не  кидал  в  него  камнем,  -  папаша  бесстыжей
извращенки, эй, что ж ты  так  плохо  воспитал  ее,  папаша?!...  Я  и  сама
выслушивала от него тирады позабористее, пока мои  деньги  не  заткнули  ему
рот. Деньги кого  угодно  сделают  сговорчивым,  папахен  -  не  исключение.
Грязные оскорбления  сменила  приправленная  виски  философия:  "Ну  что  ж,
шалава... прошмандовка... и слова тебе  поперек  не  скажу.  Рыба  ищет  где
глубже, а человек - где лучше... Делай что хочешь..."
   Я все еще жду, когда Динка меня ударит. Но она не делает даже этого.  Она
и пальцем не хочет меня касаться, прошли те времена, когда мы касались  друг
друга. Касаться друг друга, по поводу и без повода - в этом тоже была  фишка
"Таис". Касаться друг друга - в этом тоже было наше прошлое. Которое мы  обе
хотим забыть.
   Динкины вспышки заканчиваются так же внезапно, как и начинаются. И я тешу
себя надеждой, что  когда-нибудь  они  и  вовсе  сойдут  на  нет,  и  Ленчик
перестанет звонить, и не  нужно  будет  готовиться  к  этим  звонкам.  И  мы
останемся в ленивом доме Ангела навсегда.
   А, впрочем, me da lo mismo.
   Мне все равно.
   Это единственное испанское выражение, которое  я  знаю.  Единственное.  Я
произношу его без всякого акцента, оно как будто создано для меня: me da  lo
mismo.
   ...Но я еще не знаю, что в один прекрасный день, за  дешевыми  испанскими
детективчиками в мягких обложках, найдется  фолиант,  более  приличествующий
какому-нибудь старинному университету. Или музею. Но никак не этому грубому,
неотесанному дому. И мне перестанет быть da lo mismo. А фолиант  найдется  и
потащит за собой другой фолиант, который так никогда и не будет создан.
   "Как мы убивали Ленчика" - его примерное название.
   Похожее  на  испанский  детективчик  в  мягкой  обложке.  Оно  вполне  бы
вписалось в другие испанские названия: "Errar el camino" ,  "En  visperas  el  asesinato"  ,
"Conjurado" ... Я не знаю, как это  переводится,  но
потертые картинки на первой  странице  впечатляют:  классическое  красное  и
черное, цвет ночи и убийства, цвет матадора и быка, мы до сих пор не были на
корриде. А мне бы так хотелось посмотреть на нее, хотя Динка уверяет, что  в
корриде нет ничего хорошего. Собачьи бои куда лучше, те самые  собачьи  бои,
на которые изредка ходят Пабло-Иманол и Рико.
   Испанские детективы утешали меня, хотя я не  понимала  в  них  ни  одного
слова. При желании их можно было бы прочесть, времени у  меня  много,  а  от
полумифической     жены     Пабло     остался     внушительных      размеров
испано-русский-русско-испанский  словарь  и  куча  разговорников   поменьше.
Совершенно бестолковых - чтобы понять это, мне достаточно  было  пролистнуть
несколько страниц. "Ноу hablaremos sobre de presios..."  не имеют никакого отношения ни к нам,  ни  к  Ангелу.  А,
впрочем... Цена нашего пребывания здесь - Динкино тело, которое так нравится
Пабло-Иманолу. Разонравится - мы и лишней секунды здесь не останемся. Честно
говоря, я даже удивилась, когда узнала, что Ангел предложил пожить  у  него,
очень великодушно с его стороны. А ведь к тому времени Динка с Ангелом  были
знакомы не больше трех  дней,  и  все  эти  три  дня  Пабло-Иманол  исправно
отирался у нас в гостинице. Он приходил с утра и так же исправно заговаривал
с Динкой на вполне приличном русском.
   Со мной он и слова по-русски не сказал, скотина!
   А когда какая-то сволочь стянула у нас кредитки и паспорта,  он  чуть  не
разнес гостиницу и едва не пришиб портье (клявшегося, что никто  посторонний
номером не интересовался и под сень "Del  Mar"  не  входил,  как  неприятно,
бедные  русские  сеньориты!).  Потом  Ангел  переключился  на   управляющего
(клявшегося, что такой конфуз произошел впервые, а репутация гостиницы... я,
конечно, не смею настаивать... но полицейские... вы понимаете, милые русские
сеньориты?)... С подачи не в меру суетящегося хозяина заявлять в полицию  мы
не стали, а позвонили Ленчику на мобильник, прямо из кабинета. Ленчик обещал
все уладить,  когда  приедет  в  Барсу,  а  пока...  Он  отправит  некоторое
количество денег, чтобы мы могли продержаться до его приезда.
   Деньги он действительно выслал. На имя Пабло-Иманола Нуньеса.
   Этих денег мы не увидели, во всяком случае большей их части.  Зато  Ангел
предложил пожить у него, пока не разрешится ситуация с паспортами.  Ситуация
могла разрешиться одним-единственным способом: Ленчик.
   Ленчик приедет и все устроит. Как устраивал всегда. Нужно только  закрыть
глаза и верить.
   Так в нашей жизни и появился этот дом.  Дом  Пабло-Иманола  Нуньеса.  Дом
Ангела. К  дому  примыкает  маленький  запущенный  сад:  оливки,  апельсины,
несколько крошечных миндальных деревьев. Оливки и  апельсины  нравятся  мне,
миндаль - не очень. Может быть,  потому,  что  Динкины  глаза  все  привычно
называют миндалевидными. А Динку я терпеть не могу. Вернее, раньше не могла.
   А теперь... Теперь - me da lo rnismo.
   И все равно, мне не нравится миндаль.
   А дом Пабло-Иманола нравится. И мне хотелось бы в нем остаться.  Я  люблю
бродить по нему. Я брожу по нему с закрытыми глазами. И - не верю.
   Я не верю ему до конца.
   В нем есть что-то пугающее и притягивающее одновременно. Какая-то  тайна.
Эту тайну невозможно потрогать, пощупать, попробовать на вкус. Я не знаю,  с
чем она связана - со старыми стенами (Динка говорит, что  дому  лет  двести,
никак не меньше); с самим Пабло,  с  его  русской  женой,  с  его  собаками,
которых он иногда стравливает друг с другом на выжженной солнцем площадке  в
глубине сада... Я не знаю.
   Но по дому я могу перемещаться свободно. Дом открыт для меня, он  весь  -
как на ладони. Но я помню, помню, что однажды сказал Ленчик, правда,  совсем
по другому поводу: "Все самые страшные тайны лежат на поверхности".
   Но никаких особых тайн в доме нет. Его комнаты запущены  и  полны  старых
ненужных вещей; они явно  никогда  не  принадлежали  Ангелу.  И  Ангелу  нет
никакого дела до них. Ему есть дело только до собак, саксофона,  ноутбука  с
компьютерными играми... И Динки.
   Он не терпит моего присутствия в своей комнате,  дверь  в  комнату  Пабло
прикрыта, чаще всего - плотно, и я могла бы предположить,  что  это  и  есть
тихая пристань Синей Бороды... Если бы... Если  бы  в  ней  каждую  ночь  не
отрывалась Динка.
   Они с Ангелом трахаются почти без перерыва, с двенадцати до четырех утра,
по ним можно часы сверять. Впрочем, я этим особо не озабочиваюсь,  я  просто
сижу в библиотеке - она находится  как  раз  под  комнатой  Ангела.  Я  даже
приспособилась ночевать тут,  на  старой  кушетке,  хотя  Ангел  великодушно
выделил для меня комнату - самую отдаленную, с отдельным выходом  в  сад:  с
тем расчетом, что мы будем встречаться с ним как можно реже.
   Звуки любви не  мешают  мне,  они  давно  перестали  меня  раздражать.  Я
перевидала столько  случайных  Динкиных  любовников,  что  впору  составлять
донжуанский список. Эта идея не кажется мне такой уж бредовой, учитывая  мою
страсть  все  записывать  и  все  классифицировать.  Она  развилась  во  мне
благодаря Ленчику. Это Ленчику пришла в  голову  идея  сделать  меня  чем-то
вроде интеллектуального божка "Таис". Потому  что  чувственным  божком,  без
сомнения, являлась Динка. Ленчик же подсадил меня  на  умные  книжки.  И  на
цитаты из умных книжек. Ленчик сделал меня другой.
   Вот только Динку он не смог сделать другой. Ничего у него не получилось.
   Динку получилось только сломать. Или она сломалась сама.  Теперь  это  не
имеет никакого значения. Мы обе сломаны.  Вот  только  Динка  еще  сохраняет
подобие жизни и страстей. Мне же остается только пялиться в тексты,  которые
я не понимаю.
   Собачьи бои я тоже не понимаю.
   Настоящих боев я не видела никогда, разве  что  их  бледную  копию  -  на
маленькой площадке в глубине сада. Окно и дверь моей комнаты выходят  именно
на эту сторону, но площадку скрывают деревья, и ее  не  видно.  Зато  хорошо
слышны душные  хрипы  собак.  Иногда  смутное  черно-белое  мелькание  между
деревьями заканчивается жутким предсмертным скулом, и на  следующий  день  в
саду можно найти свежеперекопанные прямоугольники земли.
   Но Рико, любимец Ангела, жив и здоров, он никогда не проигрывает.
   Рико вхож в дом, ему это позволяется, в отличие от других собак.  Я  даже
подозреваю, что, пока не  появилась  Динка,  Рико  жил  в  комнате  хозяина;
возможно, - спал с ним в  одной  кровати.  Но  появилась  страстная  русская
chiquilla , и Рико пришлось потесниться. Вряд ли он простил
это Динке, скорее всего затаил злость: уж слишком он к Динке ластится,  этот
чертов ротвейлер, такое заискивание не может кончиться добром.
   Именно так я думаю, когда не вижу Рико. А когда вижу...
   Вот хрень, лучше бы мне с ним не встречаться, лучше бы никогда не  видеть
его желтых потусторонних глаз. Я могу столкнуться с  ним  на  кухне,  или  в
коридоре, или на лестнице на второй этаж, итог всегда бывает одним и тем же:
Рико начинает скалиться и угрожающе рычать, а я закрываю  глаза  и  жмусь  к
стене. Я жмусь к ней до тех пор, пока жаркое дыхание собаки не  опаляет  мои
колени. Я так и вижу, как Рико вгрызается в них, как  рвет  меня  на  части,
чего еще ожидать от бойцового пса? А ведь я не сделала ему ничего дурного, я
не крала у него хозяина, он мне и даром не нужен. И все же - Рико  ненавидит
меня. Меня, а не Динку.
   Обычная картина. А может, он считает, что мы одно существо, лишь временно
разделенное на две половинки? Просто одна часть существа не боится собаки, а
другая - боится. И пес это чувствует, потому что он - пес.
   До сих пор наши случайные столкновения с  Рико  заканчивались  бескровно.
Рядом с Рико и мной всегда оказываются либо Пабло, либо Динка. Пабло  обычно
что-то говорит ему на испанском, Динка же ничего не говорит,  просто  кладет
руку ему на холку, показывая полное свое превосходство надо  мной  и  полный
контроль за ситуацией. После этого успокаивающего  жеста  Рико  отлипает  от
меня и царственно удаляется, помахивая обрубком хвоста.
   - Прекрати его бояться, - советует мне Динка.
   - Не могу.
   - А-а.. Я совсем забыла. Ты всегда и всего боишься, Рысенок. Тогда просто
посмотри ему в глаза. Собаки этого стесняются...
   - Не могу...
   - Черт, и это тоже я забыла, - она откровенно издевается надо мной. -  Ты
не умеешь смотреть в глаза. Ты привыкла их закрывать... А что, если  меня  в
один прекрасный день не окажется рядом?
   - Быть может, это будет лучший выход для нас для всех..
   - Я подумаю...
   Она отправляется думать в комнату Ангела, а я - в библиотеку, к испанским
книгам, которые даже не стремлюсь  понять.  Я  вытаскиваю  их  по  одной  из
стеллажа напротив окна, все эти детективчики в сальных обложках... И в  одну
и