не  такой уж Ладислав дурак, чтобы зазря рисковать головой -
или, в лучшем случае, задницей. Он прекрасно понимает, что в честном
поединке ему  меня не одолеть, а пустить в ход коварство... нет, это
исключено. Дело  даже не  в том,  что до  того злополучного скандала
трехлетней  давности   мы  были   добрыми  приятелями.  Речь  шла  о
ч е с т и  Дома, а, как известно,  в о п р о с ы   ч е с т и , пусть
и сомнительного свойства, нельзя решить бесчестным путем.
   Я пристегнул  к поясу шпагу в инкрустированных ножнах и подошел к
зеркалу. Я  был уверен, что со мной все в порядке, просто не упустил
случая лишний  раз полюбоваться  собой. Конечно, в самолюбовании мне
далеко до Нарцисса, но, буду откровенен, что-то нарциссовское у меня
есть. Я  бы ни  с кем  не поменялся своей внешностью - уж больно она
мне нравится.  У меня  белокурые с  рыжинкой волосы, большие голубые
глаза,  красивое   лицо  с   типично   пендрагоновскими   безупречно
правильными чертами  и стройная  фигура с идеальными для нормального
мужчины (не  дистрофика и  не  культуриста)  пропорциями.  Даже  мой
невысокий по  пендрагоновским меркам рост - всего-то метр шестьдесят
три - нисколько не портит общей картины. Невесть почему меня считают
опасным сердцеедом,  но, честное  слово, это  не так.  Напротив, моя
беда в  том, что я слишком застенчив с женщинами. Возможно, я и пасу
глазами каждую  встречную  юбку,  загораюсь  при  виде  мало-мальски
симпатичной мордашки... но и только. Да и не очень-то прельщают меня
лавры дяди  Амадиса или кузена Мела. Я уж не говорю об этом придурке
Кевине,   который,    по-моему,   совсем    спятил,   коллекционируя
голубоглазых блондинок. Мне достаточно одной, единственной...
   Где ты сейчас, моя единственная?..
   Выйдя из своих покоев, я обнаружил, что коридор более людный, чем
обычно. Оказывается, минут десять назад, вследствие "мелкого сбоя" в
компьютерной сети,  обслуживающей системы  жизнеобеспечения  дворца,
все стекла  в окнах  этого коридора  (и не  только  этого  коридора)
потеряли свои  затемняющие свойства. Пятеро техников из департамента
бытовой магии  занимались восстановлением  разрушенных  чар;  за  их
работой наблюдала  группа праздношатающихся  бездельников  и  бьющих
баклуши слуг.
   Ослепительно-яркое  белое  солнце  Царства  Света  заглядывало  в
незащищенные окна  и слепило  глаза. В середине лета оно было просто
невыносимым; в  середине лета  весь Солнечный Град вымирал, впадая в
летнюю  спячку.  Чтобы  невзначай  не  помешать  техникам,  я  решил
обойтись  без  колдовских  штучек,  а  просто  надел  весьма  кстати
прихваченные солнцезащитные  очки и  уверенным  шагом  направился  к
ближайшему лифту.
   Дорчгой я думал о том, что мой дед, покойный король Утер, отчасти
был прав,  когда издал  впоследствии отмененный  Амадисом запрет  на
использование компьютеров при дворе и в государственном аппарате. Не
то, чтобы  я был  противником прогресса,  но слишком  уж  часто  эти
штуковины,  по   выражению  Дианы,   "втыкали  рога",   и  винить  в
происшедшем было некого, кроме неуловимых битов и байтов и совсем уж
непонятных "недопустимых  инструкций". Последнее вообще черт-те что.
Если  эти   инструкции  недопустимые,  то  зачем  их,  спрашивается,
допускают?.. Хотя,  возможно, я несу полную чушь. Несмотря на тесную
дружбу с  Дианой, я  мало что смыслю в компьютерах и даже побаиваюсь
их. Тетушка Бренда постоянно журит меня, безалаберного, и приводит в
пример умницу Кевина... Тьфу! Тоже мне пример!
   Присутствующие почтительно  приветствовали меня  и  расступались,
давая мне  пройти.  Мне  это  нравилось.  Я  не  люблю  откровенного
подобострастия и  лизоблюдства, но  почтительность мне по душе. Все-
таки хорошо  быть первым  принцем королевства,  гораздо  лучше,  чем
королем.  У   моего  отца   есть  долг,  есть  обязанности,  навалом
ответственности, а  на  меня  приходится  львиная  доля  почтения  к
королевской власти.  По правде говоря, я не хочу быть королем и вряд
ли им  стану. Мой  отец намерен царствовать не одну сотню лет, а я к
тому времени,  когда он решит отойти от дел, если останусь жив, буду
слишком умен,  чтобы принять  корону. Дядя Амадис стал по-настоящему
счастлив,  лишь   когда  отрекся  от  светской  власти.  Его  пример
назидателен  и  вдохновляет  меня -  как  хорошо  учиться  на  чужих
ошибках! Кроме  того, я  не  прочь  унаследовать  от  Амадиса  титул
верховного жреца. Но это не скоро, в далеком, очень далеком будущем.
А  пока   я  довольствуюсь   положением  первого   принца  со  всеми
проистекающими отсюда  последствиями весьма  приятного  свойства.  К
примеру,  достаточно   мне  намекнуть   любой   приглянувшейся   мне
барышне... Но  нет, вру! Все не так просто. Как-то раз (впрочем, это
было давно, еще во времена моего сопливого отрочества) я, набравшись
смелости, предложил  одной очаровательной  девушке провести  со мной
ночь, но это получилось у меня так грубо и неуклюже, что она решила,
будто я считаю ее шлюхой, и влепила мне пощечину. Наверное, бедняжка
затем  целый   месяц  тряслась,   ожидая   ареста   за   оскорбление
королевского достоинства...
   Возле самого лифта меня окликнул знакомый с детства голос:
   - Эрик, постой!
   Я с  улыбкой обернулся.  Я всегда улыбался при встрече с мамой, у
меня это  получалось непроизвольно,  вне зависимости от того, кстати
было ее  появление или  нет. Сейчас  я предпочел  бы  уклониться  от
встречи с  ней, но  все равно был рад ее видеть. Я всегда рад видеть
мою мать Дану, королеву Света.
   Когда-то ее  звали Бронвен, но тридцать лет назад, выйдя замуж за
моего отца  и короновавшись,  она приняла  имя  Дана.  Почему -  это
совсем другая история. И совсем неинтересная.
   На маминой  родине, Земле  Артура, ее по-прежнему зовут Бронвен -
отчасти по  старой привычке,  а отчасти  затем, чтобы  не  путать  с
другой королевой  Даной, женой  моего дяди  Артура и моей двоюродной
теткой.  Кстати   сказать,  в   этом  совпадении   имен  нет  ничего
случайного. Но опять же - это совсем другая история.
   Говорят, что  раньше мама  была дурнушкой,  но мне с трудом в это
верится.  Вернее,   не  верится  вовсе.  Для  меня  моя  мама  самая
прекрасная женщина  на всем  белом свете - и не только для меня. Я с
детства привык  к тому,  что мужчины смотрят на нее с восхищением, а
женщины - с  нескрываемой завистью.  С легкой  руки дяди Артура маму
частенько  называют   Снежной  Королевой,  с  чем  я  решительно  не
согласен. По  мне, более  нелепого, неподходящего прозвища придумать
нельзя. Всякому  ребенку известно,  что Снежная Королева должна быть
высокомерной, надменной и неприступной; моя же мама напротив - очень
мягкая   и    сердечная   женщина.   Она   дружелюбна,   приветлива,
непосредственна и не стесняется проявлять свои чувства в присутствии
посторонних. Вот  и сейчас  она обняла меня и поцеловала в щеку, как
это делала всегда, будь мы на людях или наедине.
   - Доброе  утро,   сынок, -  ласково  сказала  она. -  Ты  куда-то
спешишь?
   - Не  очень, -   уклончиво  ответил   я,  надеясь,  что  этим  ее
любопытство будет удовлетворено. Однако ошибся.
   - Если не  возражаешь, зайдем ко мне, - предложила мать и тут же,
не сомневаясь в моем согласии, поддела руку под мой локоть и увлекла
меня за собой. - Я переправлю тебя в Тоннель из "ниши".
   - Это было  бы замечательно, -  слегка  сконфуженно  произнес  я,
приноравливаясь к ее энергичной походке.
   Еще бы!  Я постоянно  приставал к родителям с подобной просьбой и
спускался  в   Зал  Перехода,   расположенный  на  глубине  полутора
километров, лишь  в исключительных  случаях, когда  и  отец  и  мать
отсутствовали, либо  были очень  заняты.  Безусловно,  матушка  была
удивлена  тем,   что  я   направился  в   подземелье,  не  поговорив
предварительно с ней. И не просто удивлена, но и озадачена.
   - Сегодня ты  при полном  параде, - как  бы между прочим заметила
она, имея в виду прежде всего мою Грейндал. - Что-то я не слышала ни
о каких торжествах. Или ты собрался на свидание? Решил произвести на
девушку впечатление?
   Я  начал  подозревать,  что  наша  встреча  произошла  отнюдь  не
случайно; и  если это так, то мне оставалось лишь подивиться тому, с
какой невероятной  скоростью распространяются  по дворцу  слухи.  Не
прошло и  десяти минут, как я вышел из своих покоев, а маме, судя по
всему, уже  доложили, что  я куда-то  собрался,  прихватив  с  собой
дедовскую шпагу.
   Вообще-то мама  у меня  молодчина. С  тех пор как мне исполнилось
шестнадцать, она старалась не навязываться с чрезмерной родительской
опекой, вполне  справедливо считая  меня достаточно  взрослым, чтобы
иметь свои  секреты, достаточно самостоятельным, чтобы справляться с
собственными проблемами,  и достаточно  рассудительным, чтобы самому
решать, когда  и к  кому обратиться за помощью и советом. Однако тот
факт, что  я взял  Грейндал и  попытался покинуть  Солнечный Град не
совсем обычным  для  меня  путем -  через  Зал  Перехода -  лишь  бы
избежать разговора  с ней  или отцом, очевидно, встревожил ее, и она
решила выяснить,  что у  меня на  уме. Маминому  чутью можно  только
позавидовать... и подосадовать, что оно так некстати проявилось.
   У меня не было ни малейшего желания лгать, к тому же я не видел в
этом никакого  смысла. Наряду  с острым  чутьем, моя  мама  обладала
чересчур богатым  воображением, будоражить  которое я  не собирался.
Она могла  нафантазировать невесть что, тогда как в действительности
ничего особенного не произошло - за исключением того, что я вел себя
попросту глупо. Поэтому я сказал правду:
   - У меня свидание, но не с девушкой. Ладислав хочет поговорить со
мной.
   Мама не  сбавила шаг  и даже  не повернула  ко  мне  лицо,  но  я
почувствовал, как она напряглась.
   - Он вызвал тебя на дуэль?
   - Пока нет, и не думаю, что вызовет. Во время нашего разговора он
вел себя довольно миролюбиво; правда, был чем-то взволнован. Сказал,
что хочет посоветоваться со мной по очень важному делу.
   - По какому?
   - Понятия не имею. Он даже не намекнул.
   - А ты уверен, что это не ловушка?
   - На все  сто. Я  хорошо знаю  Ладислава, ему  чуждо коварство. К
тому же,  когда я  назначил встречу  в доме  Дианы, он  нисколько не
возражал.
   Шагов десять мы прошли молча.
   - И  все-таки, -   произнесла  мать. -  Что,  если  ваш  разговор
закончится ссорой,  и Ладислав  вызовет тебя  на дуэль?  Раз ты взял
шпагу, то, похоже, не исключаешь такого варианта.
   Я пожал плечами:
   - Все может  быть.  Если  Ладиславу  невтерпеж  разделить  участь
Зорана, что ж, я доставлю ему это сомнительное удовольствие.
   Мама слегка улыбнулась:
   - Ты такой  же самонадеянный,  каким был  Артур в  юности. -  Она
хмыкнула. -  По  крайней  мере,  во  времена  своей  второй  юности.
Впрочем, не думаю, что прежде он был скромнее.
   Это сравнение мне не понравилось. Нельзя сказать, что я испытывал
неприязнь к  дяде Артуру.  Напротив, я  всегда восхищался  им, и мне
было лестно  слышать, что  я чем-то похож на него, - но только не от
мамы. Сплетники  утверждали, что  до замужества  она была любовницей
дяди Артура,  и я  подозревал, что  это правда.  Кое-кто заходил еще
дальше, полагая, что эта связь не прекратилась и после того, как мои
родители поженились;  я очень  боялся, что  это  тоже  правда,  хотя
верить отказывался.  Одно время  меня  мучили  сомнения,  чей  же  в
действительности я  сын, и  только проведя  тайные научные изыскания
(нарушив при  этом целый ряд этических норм), я к превеликому своему
облегчению убедился, что мой отец - Брендон...
   Миновав анфиладу  комнат, мы  вошли в  мамин кабинет,  к которому
примыкала "ниша"  дверь в  большой мир,  открытая только для адептов
Источника. Самостоятельно  воспользоваться ею я не мог, поскольку не
был адептом  и, честно  говоря, не очень стремился им стать, так как
метил в преемники Амадиса. Хотя, в принципе, одно другому не мешало,
исторический прецедент  уже имел  место - мой  прапрадед по  мужской
линии был  королем Света  и верховным  жрецом Митры,  обладая  Силой
Источника.
   - Когда назначена встреча? - спросила мать.
   - Через сорок  минут, - ответил я, взглянув на часы. - Даже через
тридцать пять. Как раз успеваю без лишней спешки.
   - Если  бы   ты  спустился   в  подземелье,   тебе  пришлось   бы
поторопиться, - заметила  она, лишь  констатируя факт,  и  не  стала
развивать свою мысль дальше. - Вот что я подумала, Эрик...
   - Да?
   - Если Ладислав предложит тебе мир, что ты ответишь?
   - А я с ним и не ссорился.
   - Сынок, ты  прекрасно понимаешь,  что я  имею в  виду, - сказала
мама. - Ведь  я вижу,  что ты  до сих  пор любишь  Радку и  никак не
можешь смириться  с ее потерей, но из-за своей непомерной гордыни...
В конце  концов, прошло  уже три  года, страсти улеглись, и никто не
станет говорить, будто ты поддался нажиму.
   Я вздохнул:
   - Увы, мама,  нет. Ты  ошибаешься. Зоран станет говорить, еще как
станет. Уж  он-то зальется  соловьем, такого понапридумывает. А этот
старый хрен... пардон, Володарь, заставит меня унижаться.
   - По-твоему, просить руки унизительно?
   - Нет, но можно не сомневаться, что мое сватовство представят как
публичное покаяние. Я этого не потерплю.
   Теперь уже вздохнула мама:
   - Ты такой  же упрямый,  как... как  и все Пендрагоны. Ты путаешь
гордость с  гордыней, а признать свою неправоту считаешь малодушием,
хотя на самом деле это был бы мужественный поступок.
   Я пожал плечами:
   - Значит, я недостаточно мужественный.
   - Скорее, недостаточно  взрослый. - Мама  наклонила мою  голову и
нежно поцеловала меня в лоб. - Мой ты малыш.
   Еще недавно я обижался, когда матушка называла меня малышом, но в
последнее  время   стал  относиться  к  этому  спокойно -  наверное,
повзрослел. А повзрослев, понял, что для матери дети всегда остаются
детьми, сколько  бы лет им ни было - хоть два, хоть двадцать два (да
хоть и семьдесят восемь). И все же...
   - Мама, - сказал  я. - Мне  надоело быть  единственным ребенком в
семье. Я  уже вырос - пора бы тебе подумать еще об одном малыше. Или
малышке.
   На лицо  матери набежала  тень и тут же исчезла - но недостаточно
быстро, чтобы  ускользнуть от моего внимания. Набравшись смелости, я
наконец решился  задать очень  болезненный для  меня вопрос, который
мучил меня  с тех  самых пор,  как я  начал критически  воспринимать
действительность:
   - Ты не  любишь отца, мама, ведь так? Ты не хочешь от него детей.
А я родился по чистой случайности. Я прав?
   Она отступила  на шаг  и устремила  на меня грустный взгляд своих
прекрасных голубых глаз.
   - Ты  прав   и  не   прав,  Эрик, -   ответила  после  долгого  и
напряженного молчания. -  Мы с  Брендоном любим  друг друга,  хотя с
твоей точки  зрения это трудно назвать любовью. Наш брак - союз двух
товарищей по несчастью и, можешь мне поверить, довольно тесный союз.
   - Однако... - значительно произнес я.
   Мама села  в кресло  и в задумчивости склонила голову, золотистые
локоны упали ей на лоб.
   - Увы, сынок,  сердцу не прикажешь... - Вдруг она резко вздернула
подбородок,  взмахом   руки  отбросила  назад  волосы  и  пристально
посмотрела мне  в глаза. -  Но я  слишком горда, чтобы становиться в
очередь. Надеюсь, ты этому веришь? Я не хочу быть чьей-то второй или
третьей женщиной...  даже Артура. Ему хватает и Даны с Дианой; пусть
они оспаривают его друг у дружки, а я в их игры не играю. Мы с твоим
отцом по-своему  счастливы, и  плевать,  что  наше  счастье  шаткое,
непрочное; главное -  у нас  дружная семья, у нас есть сын, которого
мы любим и которым гордимся. - Мама встала, подошла ко мне, обняла и
положила голову  на мое плечо. - Мы очень любим тебя, Эрик. Ты прав,
мы зачали  тебя по  неосторожности, но  тем сильнее  мы любим  тебя,
нежданного. Ты  наша нечаянная  радость. Мы боялись иметь детей и до
сих пор  боимся. В любой момент наш брак может распасться и тогда...
К счастью, ты уже взрослый и способен понять нас.
   Минуту  или   две  мы   простояли  молча,   затем  мама,  немного
успокоившись, отстранилась от меня и поправила свою прическу.
   - Ладно, сынок,  тебе пора...  Впрочем... - Она  сделала глубокий
вздох. - Давай  расставим  все  точки  над  "i".  Ты  хочешь  знать,
изменяли ли мы с отцом друг другу?
   - Нет, - без  колебаний  ответил  я  и  решительно  направился  к
потайной двери в стене кабинета.
   Я не  лукавил. Я  страшно боялся  услышать правдивый ответ, а тем
более - с именами...



        Глава 3. КЕВИН

Я проснулся в шестом часу утра по корабельному времени. Я понятия не
имел, что  меня разбудило  в такую  рань, но  был твердо уверен, что
Дженнифер тут  ни при чем. Скорее, это чудовища из мрачных закоулков
подсознания вторглись в мой сон и разрушили его. Я крайне редко вижу
кошмары; в большинстве случаев, едва лишь намечается что-то не очень
хорошее, я  моментально  просыпаюсь  и  обычно  не  помню,  что  мне
снилось. Мой  дядя Брендон  считает, что это следствие моей привычки
всячески избегать  неприятностей,  вернее,  убегать  от  них,  сломя
голову. Что  ж, возможно,  он прав.  Хорошо это  или  плохо,  но  за
тридцать пять  лет, прошедших  с момента моего рождения, я умудрился
не нажить  себе ни  одного мало-мальски  серьезного врага...  ну, за
исключением обманутых  мужей, которые  по  моей  милости  обзавелись
такими сомнительными украшениями, как рога...
   Дженнифер спала  безмятежным сном  невинного младенца.  Очевидно,
она не в первый раз изменила мужу и не испытывала по этому поводу ни
малейших угрызений совести. В тусклом свете ночника ее лицо казалось
мне очень знакомым, но я отдавал себе отчет в том, что это лишь игра
моего воображения,  неосознанное стремление  хоть ненадолго обмануть
себя, выдать  желаемое за  действительное. Меня  привлекали  женщины
только определенного  типа - стройные,  чуть худощавые  блондинки  с
голубыми глазами, -  из-за той единственной, которую я всегда хотел,
с тех самых пор, как впервые почувствовал себя мужчиной.
   На  тумбочке   возле  кровати  стояла  пепельница  с  несколькими
окурками,  а  рядом  лежала  начатая  пачка  шикарных  арктурианских
сигарет. Я  взял одну  из них и закурил, хотя прекрасно понимал, что
после этого мне вряд ли удастся заснуть.
   Ну и  черт с ним! Все равно, коль скоро я вспомнил о прошлом, сна
мне не  видать, как  собственных ушей.  Для меня  не было  загадкой,
почему я  стал таким,  какой я  есть, и  все же  думать об этом было
больно. Однако я часто думал бессонными ночами - то ли из врожденной
страсти к  самоистязанию,  то  ли  просто  потому,  что  не  мог  не
думать...
   Моей первой  любовью была  Монгфинд Энгус.  По злой иронии судьбы
(иронии здесь  больше, чем кажется на первый взгляд) она приходилась
мне родной  тетей, но в силу определенных обстоятельств мы оказались
сверстниками. В  детстве нас  связывала тесная дружба, которая затем
переросла в  более глубокое чувство... увы, только с моей стороны. Я
не пошел  по стопам  отца, однако  в этом  не  было  ни  капли  моей
заслуги. Монгфинд  любила Моргана  Фергюсона и стала его женой, а я,
отчаявшись добиться взаимности, принялся искать утешения на стороне.
Именно утешения -  не  любви.  Я  получаю  садистское  удовольствие,
разрушая  чужие   браки;  это   стало  моей  страстью,  своего  рода
болезненной манией.  Кое-кто считает  меня самым  чокнутым  из  всей
нашей ненормальной  семейки; справедливости  ради замечу, что иногда
мне тоже  так  кажется.  Впрочем,  все  сходятся  на  том,  что  мой
з а с к о к  вполне  безобиден и не представляет серьезной опасности
для общества  в целом -  но лишь  для отдельных индивидуумов мужеска
пола, которых  угораздило жениться  на голубоглазых блондинках. Даже
извращенцем меня  трудно назвать -  в конце  концов, многие  мужчины
предпочитают блондинок.  Другое дело,  что они не зациклены, подобно
мне, именно