Эта пара сначала постояла у рулетки, внимательно  проследив за тем, как
проигрался  магараджа из Индии, как  расплатился за проигрыш молодой шейх из
пустынь Аравии. Крильон наклонился к Аните и тихонько пропел для нее:
     Не играл бы ты, дружок,
     Не остался б без порток...

     Мадемуазель Жонкьер  с  легким треском сложила веер  и, словно играючи,
коснулась им щеки своего спутника:
     Так и быть! Ставь, если тебе все еще мало...
     Крильон шагнул к столу рулетки, произнеся громко:
     - Ваnко!
     Крупье внимательно оглядел игрока.
     - Рад видеть вас невредимым,  - сказал он.  -  Но в прошлый раз вы были
гораздо моложе.
     - Не спорю.
     - Тогда вы приехали из Женевы, а теперь откуда?
     - Прямо из Гонконга.
     - Снова изволите играть на все?
     - Да. Ставлю, как всегда, на тридцать шесть...
     "Инфернальная"  Анита  Жонкьер, стоя в стороне, с напряженным вниманием
следила  за шариком,  который долго не мог успокоиться в заколдованном круге
рулетки, пока не ударился в номер тридцать шесть. В публике  и среди игроков
возникло беспокойство:
     - Чудеса... Откуда такое везение?
     - Банк  сорван!  - провозгласил крупье. И  тут все услышали  злорадный,
почти  ликующий смех. Это  смеялась Анита, юная  и красивая женщина, которая
под  модной прической  типа  "Клео"  старательно  укрывала  свои  безобразно
оттопыренные  уши.  Крупье взмахнул  широким  траурным  покрывалом, закрывая
рулетку, словно наложил вечный траур на гроб с усопшим покойником.
     -  Иди  за  мной, -  велела Крильону красавица, и,  склонив голову,  он
покорно последовал за  нею, как верный  паж за своей  гордой  и неприступной
королевой.
     Вдруг она обернулась к нему. На языке, для всех не понятном (на русском
языке!), она четко сказала:
     -  Больше ты никогда не  будешь играть. И  вообще отныне ты должен меня
слушаться...  лишь  одну  меня!  Только  меня... Надеюсь,  что повторять  не
придется.
     - Да, моя любовь, - ответил Крильон женщине, которую сам  же и купил по
дешевке на крыльце сахалинского трактира...
     Они  покинули  казино  и  навсегда  растворились  в  этом  неугомонном,
сверкающем мире - в мире нищеты и богатства, в мире  скромности и  подлости,
часто  меняя свои имена и меняя  страны,  названия  отелей и  курортов... Мы
потеряли их!

В ЭПИЛОГЕ - ВОЗВРАЩЕНИЕ СТАРЫХ ДОЛГОВ

     Мне  никогда  не  встречался  на   полках  букинистов  роман  Жохова  о
сахалинской  каторге, и я не  знаю,  какой  же гениальный конец для  него он
придумал. Время слишком безжалостно к людям,  одинаково равнодушное к плохим
и хорошим,  к  талантливым  и бездарным. С  тех пор прошло много-много  лет,
никто  из моих героев  не  уцелел,  и остался теперь один  только  я,  чтобы
сказать то, чего не успели сказать другие.
     Время было тяжкое - лето 1942 года...
     Советский консул в Сиднее просмотрел  австралийские  газеты. Вести были
неутешительны:  от  Воронежа  и  Барвенково  наши войска отжимались  к Волге
"панцирными" дивизиями гитлеровских  генералов - Паулюса  и  Клейста... "Да,
тяжело!" Впрочем, и  на Тихом океане  положение американцев ничуть не лучше,
чем на Восточном фронте. Японская  военщина, совершенствуя  тактику "прыжков
лягушки", быстрыми  десантными бросками перемещалась  с острова на остров, с
атолла на атолл, и теперь возникла прямая угроза беззащитной Австралии.
     Над  Сиднеем пролился оглушительный  ливень. Секретарь доложил консулу,
что его желает видеть королева Семнадцати Атоллов, владеющая русским языком.
     - Я не знаю такого королевства, а  принимать у себя всяких авантюристок
у меня нет ни времени, ни желания.
     Секретарь сказал,  что  королева  произвела на  него впечатление вполне
порядочной женщины; она желает передать в советский Фонд обороны сбережения,
оставшиеся после ее мужа - короля и владельца Семнадцати Атоллов.
     - Что-то я не помню такого государства.
     -  Его  никто  не  знает,  -  ответил секретарь,  -  хотя  группу  этих
живописных атоллов, затерянных в океане, можно отыскать на любой карте мира.
Еще в тридцатые годы на них высадился самозванный  король, объявивший атоллы
своим владением. Он даже издавал там газету, продавая каждый ее экземпляр по
цене  одной сигареты,  и  газета Семнадцати  Атоллов  выходила  под странным
девизом: "Полиция всех стран, разбегайся!"
     Что за анекдот? - удивился консул.
     Никакого анекдота... В этой газете король объективно отражал  события в
нашей стране и на  фронте, печатал  в переводе на английский стихи Симонова,
Твардовского и Суркова.
     - Откуда он черпал все это?
     - На атоллах имелась мощная радиостанция,  способная принимать передачи
из  Москвы, а гимном своего  королевства  он  избрал  нашу популярную песню:
"Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой, выходила..."
     - Можете  не  продолжать, - сказал консул. - Наверное, это какой-нибудь
белоэмигрант,  страдающий приступами  ностальгии? Но  куда  же смотрела Лига
Наций? Почему его там не сцапали?
     -  Пытались! -  объяснил секретарь. -  Я уже выяснил,  что  перед самой
войной  на эти  атоллы  позарилась  Англия, пославшая миноносец  для  ареста
короля  Семнадцати Атоллов, но жители островов дали такой  отпор пришельцам,
что миноносец вернулся в порт Веллингтон, имея немало раненых.
     -  Даже  не  верится, -  сказал  консул.  -  Но  сейчас не такое у  нас
положение, чтобы отказываться от помощи....
     Да! Мы не отказались, и знаменитый Рахманинов давал  концерты в  помощь
героической Красной Армии, в адрес советского  Красного Креста  нескончаемым
потоком  шли  посылки от  эмигрантов, живущих в США, Аргентине или Бразилии,
переводили  деньги украинцы и  духоборы  из Канады,  бедняки слали анонимные
денежные сбережения в  самые трудные для нас дни  1941 года: "Вместе с  вами
плачу кровавыми слезами. Примите от русского - русскому народу в его трудный
час". Среди эмигрантов, разбросанных по всему миру,  от Патагонии до Аляски,
ходили по рукам стихи Георгия Раевского:
     Да, какие б пространства и годы
     До тех пор ни лежали мех нас,
     Мы детьми одного народа Оказались в смертельный час...

     - Хорошо,  - согласился консул, - я приму королеву. Но  в беседе  с нею
как лучше именовать ее?
     Все королевы имеют одинаковый титул: "Ваше Величество".

     Она представилась лишь именем - Анита.
     - Ваше Величество, - приветствовал ее консул, - мне было приятно узнать
о святых порывах вашего благородного сердца.
     Одетая очень скромно, королева держалась с достоинством, и, наверное, в
молодости  она  была  красивою  женщиной,  если бы  ее  не  портили  большие
оттопыренные уши. По-русски  же она говорила чисто, без какого-либо акцента.
Королева просила консула не считать ее белоэмигранткой:
     - Мы  с  мужем  покинули Россию  еще  в пятом году,  когда на  Сахалине
высадились японцы. Сейчас наше королевство уже вошло в сферу боевых действий
на океане, недавно  к  нам заходила поврежденная  американская  подлодка, мы
живем под угрозой захвата атоллов японскими парашютистами.
     - Простите, но как вы оказались на Сахалине?
     -  С  матерью,  которая искала среди  ссыльных  мужа  и, не найдя  его,
продала меня  первому  прохожему, чтобы не умереть от голода...  Купивший же
меня человек и стал королем Семнадцати Атоллов. Незадолго до своей смерти он
просил  не  принимать от  СССР никакой  благодарности, не раз повторяя,  что
возвращает родине старые долги...
     -- О каких долгах идет речь? - спросил ее консул.
     - Я не вникала в эти вопросы, но догадываюсь, что мой  муж когда-то был
близок  к революционным кругам. В эмиграции он внимательно следил  за вашими
успехами,  радуясь им вместе со  мною. Вы  не  думайте, - торопливо добавила
Анита, - что  мы на своих атоллах жили дикарями среди дикарей. Мы выписывали
ваш журнал "СССР на стройке",  иногда до  нас  доходили даже ваш  "Огонек" и
газеты.  Его королевское  величество, мой супруг, очень болезненно переживал
неудачи на русском фронте.  Мне кажется,  это и ускорило его  кончину. Перед
смертью он  говорил, что не может купить для русской армии танковую колонну,
но он обязан помочь родине чем может...
     Анита сказала, что, исполняя волю покойного мужа, она передает  Красной
Армии  большую   партию  драгоценного  на   фронте   пенициллина  и   прочих
медикаментов,  просила принять  в  дар  для  советских детей, осиротевших  в
войне, два контейнера с консервированными соками.
     -- Это не только мой личный  дар отчизне, - сказала Анита, - но  и всех
жителей, населяющих наше королевство.
     - У вас было и население? - удивился консул.
     - А как же!  Мало ли в мире людей, разочарованных в цивилизации, ищущих
покоя от мирской суеты?  Мы принимали всех, - сказала Анита. - Даже тех, кто
скрывался  от  правосудия,  принимали  просто  романтиков,  наконец,  у  нас
находили приют потерпевшие кораблекрушение возле наших атоллов. Мой муж ввел
на островах конституцию, ограничивавшую его королевский абсолютизм, составил
гражданский и уголовный кодекс, в котором была только одна жестокая статья.
     - Смертная казнь? - спросил консул.
     Нет, любое преступление каралось изгнанием...
     Консул  встал  и  от  имени своего  народа поблагодарил женщину  за  те
пожертвования,  которые  она  сделала  ради  общей победы  человечества  над
фашистской  Германией  и  самурайской  Японией.   А  потом,  когда  королева
удалилась из его кабинета, он сказал секретарю:
     Черт знает, какие ситуации преподносит нам жизнь!
     Консул  включил  радиоприемник.  Сидней,   повторял  недавние   сводки.
Слышался голос Черчилля:  "Стремительность японского нападения превзошла все
наши ожидания... Картина весьма мрачная, отчаянное положение, и даже более".
В  эфире резко вибрировал  надломленный голос  Рузвельта,  говорившего,  что
потери в  этой  войне  невероятны, никто  в США не  ожидал  такого  поворота
событий...  Консул крутанул ручку настройки, и Берлин отозвался  ему  лающим
голосом Риббентропа,  вещавшего, что наличие  японских  дивизий на восточных
границах России "облегчает наш труд,  поскольку  Россия,  во всяком  случае,
должна  держать войска в  Восточной Сибири в ожидании  неизбежного японского
нападения!"
     Консул  раздраженно выключил радиоприемник. - Все равно, - сказал он, -
мы обязательно победим...

     Заключив  с  нами  пакт  о  нейтралитете,  Япония  исподтишка  готовила
нападение на СССР по секретному плану "Кантокуэн" - удар  мощной Квантунской
армии со  стороны  Дальнего Востока.  Среди самурайской военщины стало очень
модным  выражение: "Не  опоздать на автобус!" - не  опоздать к разделу мира,
который готовила гитлеровская Германия, союзная Японии.
     Летом  1942 года  они, казалось, были  близки  к  тому,  чтобы  первыми
вскочить в этот политико-стратегический "автобус": вермахт, лязгая железными
сцеплениями гусеничных траков, уже выкатил свои танки на берега Волги.
     Но в Токио  скоро поняли, что дела у немцев складываются совсем не так,
как мечтал о них Гитлер в светлые лунные ночи. От обгорелых руин Сталинграда
вермахт  был отброшен назад, следовательно,  "автобус" ушел по историческому
маршруту без них - без самураев!
     Вынужденные отложить нападение на СССР,  японцы все время войны вредили
нашей стране  где только  могли. Япония  задерживала и топила  наши торговые
корабли,  нарушая  коммуникации  между  Владивостоком   и  портами  Америки;
японский  флот, громыхая  броней и выпуская с подлодок торпеды, запирал  для
нас международные проливы, выводящие в открытый океан.
     И  до  самого конца  войны  с Германией  мы не  могли быть спокойны  за
безопасность  наших дальневосточных рубежей. Япония устраивала  провокации у
наших границ, обстреливала из пушек и пулеметов советскую территорию, она до
самого краха гитлеризма вела шпионаж в пользу Германии.
     В самый канун капитуляции фашизма, 5 апреля 1945 года, Москва заявила о
денонсации (непродлении) пакта о советско-янонском нейтралитете, уже  не раз
нарушенном   заправилами  Токио.   По   всей   Европе   вылавливали  военных
преступников для будущего процесса  в Нюрнберге, а вечером 8 августа того же
года японский посол в  Москве  получил  заявление Советского  правительства,
начинавшееся  словами: "После  разгрома и  капитуляции гитлеровской Германии
Япония  оказалась  единственной великой державой, которая  все  еще стоит за
продолжение войны..." Отправляя это заявление в Токио, посол сказал:
     - Наш автобус сковырнулся в пропасть... Да! Понадобилось всего двадцать
три дня, чтобы Япония  была  разгромлена.  В августе, когда  тысячи японских
солдат  и  офицеров  бросали   свое  опозоренное  оружие   под   ноги  наших
десантников, освободивших Северный Китай  и весь Сахалин, в кабинете консула
снова появилась владычица Семнадцати Атоллов.
     На этот раз Анита выглядела даже торжественно.
     - Ну вот и все! - возвестила она.  -  Можете  меня поздравить: отныне я
уже не  королева...  Год  назад  я  продала свои атоллы  с  плантациями  под
размещение  на  них базы  американских подлодок  и теперь  могу быть гораздо
щедрее, чем раньше.
     Анита  выложила  перед консулом  чек  на большую  сумму  в  долларах  и
сказала, что ее дни, наверное, уже сочтены:
     Какая там Анита? Зовите меня Верой Ивановной...
     Ей было жаль, что муж не дожил до этих дней:
     -  Он  был  бы  счастлив узнать,  что японская колония  Карафуто  снова
сделалась  русским  Сахалином,  а  город  Ото-мари  опять  будет  называться
Корсаковском... Да,  мне известно, - сказала Вера Ивановна,  - что до самого
Дня  Победы  нефть  Северного  Сахалина  заполняла  баки  советских  танков,
дошедших  до Берлина,  сахалинский  уголь  распалил  пламя  котельных  топок
кораблей, высаживавших десанты на причалы  Порт-Артура...  Вы бы знали,  как
мне хочется  плакать! Там,  где отгремели раскаты ваших  пушек,  давно-давно
отзвучали наши  слабые  выстрелы. Мне, сопливой  калужской  девчонке,  и  не
снилась такая  судьба,  какая  выпала  на мою  долю...  Нет,  не стоит  меня
благодарить: это я благодарю свою родину за право называться русской!
     Она ушла, и консул, стоя возле окна, задумчивым взором пронаблюдал, как
эта стареющая женщина навечно затерялась в разноликой уличной толпе...
     Второго сентября Япония подписала акт о капитуляции.
     На  далеком   Сахалине,  ставшем  советским,   снова  ярко  разгорелись
старинные маяки - Крильон и Жонкьер.
     Они освещали путь кораблям, уходящим далеко...
     После этой войны земля Сахалина, не раз омытая нашей кровью, украсилась
памятниками вечной славы - в честь героев, павших за освобождение острова, и
эти памятники неслышно сомкнулись  с памятниками тем,  кто еще раньше сложил
свои головы на этой многострадальной  земле, которая уже никогда  не  станет
для нас каторгой... Неужели мне не удалось найти конец для романа?

СТАРАЯ ИСТОРИЯ С НОВЫМ КОНЦОМ

     ОЧЕВИДНО, с годами человек острее чувствует личную соприкосновенность к
событиям своего бурного века.
     Пятый  класс школы я  заканчивал перед самой войной и тогда  же впервые
прочитал  повесть  Бориса  Лавренева "Стратегическая ошибка" о прорыве летом
1914  года   германских  крейсеров  "Гебен"  и  "Бреслау"   в  Черное  море.
Ограниченный в своих познаниях, я следил лишь за развитием сюжета  и  многое
не понял, но сама фабула повести надолго осталась в сердце.
     Сейчас мою  память снова  тревожат  старые, еще детские  воспоминания о
"стратегической ошибке"  британского  Адмиралтейства, которую лучше  назвать
политической  диверсией.   Сам  хлебнувший  морской  воды  и  многое  заново
переосмысливший, я теперь могу судить о событиях прошлого с гораздо большими
подозрениями...
     Итак, читатель, я  приглашаю тебя в жаркие  дни  лета  1914 года, когда
молодой Уинстон Черчилль занимал в Уайтхолле руководящий пост  первого лорда
британского Адмиралтейства.
     Загадки этой истории возникли за год до начала  войны, Однажды в Афинах
встретились  офицеры  немецких  и  английских  кораблей,  дислоцированных  в
Средиземном  море.  Было  ясно,  что  за столами  банкета  расселись будущие
соперники в борьбе за господство на морях, и тем более подозрительно звучали
доводы англичан, убеждавших немцев не выводить "Гебен" из Средиземного моря.
     -  Когда суп закипает, - намекали они, - хорошая кухарка  не отходит от
горячей плиты.  Если же Германия имеет свои интересы на Ближнем  Востоке, то
вашему "Гебену"  лучше оставаться в этом пекле,  нежели бесцельно  торчать в
Гамбурге...
     Поверх отчета об этой встрече в Афинах рукою кайзера Вильгельма II была
наложена скоропалительная резолюция:
     "Близится возможность раздела Турции, и потому корабль, - имелся в виду
"Гебен", -  на месте абсолютно необходим". Гросс-адмирал Альфред  фон Тирпиц
осмелился возражать императору:
     -  Ваше   величество   следует  советам  англичан,  наших  эвентуальных
противников,  желающих  ослабить   Германию  в  Северном  море,  тогда   как
британская эскадра остается на Мальте, и, случись политический конфликт, она
в два счета разломает "Гебен" заодно с крейсером "Бреслау".
     - Случись конфликт, - задиристо отвечал Вильгельм II, -  и наши "Гебен"
с "Бреслау"  окажутся  нужнее возле  берегов Сирии  или  Египта, наконец, их
появление   возле   Босфора  заставит  очнуться   от  сладкой  дремоты  весь
мусульманский мир...
     "Кайзер, - писал  Тирпиц, -  особенно гордился нашей  средиземноморской
эскадрой, я же весьма сожалел об отсутствии "Гебена" в Северном море".
     Прошел  год.  Нервозный,  иссушающий  июль 1914-го  породил  знаменитый
"июльский  кризис", возникший  после выстрела  в  Сараево,  который  наповал
сразил эрцгерцога Франца  Фердинанда. Мир засыпал в тревоге, ибо в Берлине и
в  Вене  отчетливо, как  никогда,  постукивали  каблуки, генштабистов.  "Все
движется  к катастрофе,  - сообщал  Черчилль  жене. -  Мне это  интересно, я
испытываю подъем и счастье..."
     Италия тогда  примыкала к  союзу с Германией и Австрией.  Но  итальянцы
рассуждали: "Нам до этого эрцгерцога  - словно до тухлой сардинки". Июльские
дни пылали жарой, когда на  рейде  адриатического  порта  Бриндизи  неслышно
появились  две  затаенные тени, невольно пугающие  итальянцев своим  грозным
видом.
     -  Немцы! -  говорили жители.  - Не  хватает  им своей колбасы, так они
притащились за нашими макаронами...
     "Гебен" был линейным крейсером  (почти  линкором), а "Бреслау" считался
крейсером  легким.  Их  якоря  прочно  вцепились  в  грунт.  Командовал  ими
контрадмирал Вильгельм Сушон. В его салоне приятно пахло апельсинами, свежий
ветер шевелил бланком расшифрованной телеграммы с предупреждением о  близкой
войне. Сушон вызвал флагманского механика.
     - Бикфордов шнур подожжен,  - сказал адмирал, - и не сегодня завтра мир
будет  взорван.  А что  делаете  вы?  Почему машины  "Гебена"  едва выжимают
восемнадцать узлов?
     Вопрос  был непрост.  Английская  разведка сработала плохо,  в  Лондоне
продолжали думать, что "Гебен",  лучший  в  мире линейный крейсер,  способен
выдерживать скорость 24-28 узлов. Но флагманский механик,  вздохнув, огорчил
Сушона:
     - Увы, в котлах  потекли  трубки,  и  даже восемнадцать узлов мы выжмем
лишь  на короткой дистанции. Необходим капитальный ремонт, для  чего следует
убраться в гавани рейха.
     -  В уме ли  вы?  -  вспылил  Сушон,  потрясая перед  механиком бланком
радиограммы. - Берлин  полагает,  что  Гибралтар  уже  перекрыт для  нас,  а
британский адмирал Траубридж  держит свои крейсера  на Мальте с машинами "на
подогреве"...
     Механик поклялся Сушону,  что машинная команда "Гебена" не ляжет спать,
пока не заменит в котлах текущие трубки:
     -  Я  понимаю, что  без лишних узлов нам не выдержать гонки с отличными
"ходоками" адмирала Траубриджа...
     Предварительно   погасив   огни,   тяжко  дыша  со