есу, окруженные дружинниками, на трофейных лошадях выехали еще двое
- штабс-капитан  Быков, а с ним и Клавдия Челищева, ладно сидевшая в удобном
японском седле. Издали они смотрели на случайную встречу друзей,  и Полынов,
заметив  чужое  внимание, сказал Жохову, что сейчас не  время для  дружеских
излияний:
     - Но поговорить надо! Только без посторонних.
     - И даже без меня? - обидчиво отозвалась Анита.
     - Даже без тебя, - ответил Полынов.
     Жохов придержал за поводья лошадь Быкова и деловито спросил:
     - Какие теперь главные цели отрядов?
     - Не сдаваться! - убежденно ответил Быков.
     Нет,  они  не  сдавались.   Так  и  не  дождавшись  встречи  с  отрядом
Гротто-Слепиковского и  догадываясь,  что Корней Земляков  пропал безвестно,
Валерий  Павлович долго вел людей  на север, придерживаясь берега  моря, где
его дружина питалась чилимами и креветками, партизаны ловили крабов. 9 июля,
за день  до  высадки японцев у Александровска, отряд Быкова уничтожил больше
ста  самураев.  Но  вскоре они узнали от жителей, что  в  Оноре сдался отряд
капитана Владимира  Сомова, потом запропастился в  болотах и  сам губернатор
Лялишев.
     - Друзья! - сказал Быков своей дружине. - Половину Сахалина мы прошли с
боями. Неужели не пройдем и вторую?
     На путях движения быковского отряда японцы оставляли свои обращения. Их
находили  приколотыми к  сучкам высоких деревьев, они сами бросались в глаза
на приметных местах  и возле  бродов через  реки. В  одном из таких посланий
самураи оповестили о капитуляции всего  сахалинского гарнизона, надеясь, что
теперь-то отряд Быкова  поневоле сложит оружие. Но  в ответ на это  патриоты
устроили засаду в устье реки  Отосан,  где  и  перебили  множество самураев.
Тогда адмирал Катаока выслал против них крейсер "Акацуки", который несколько
дней  ползал  вдоль  берегов залива  Терпения, густо осыпая леса  зловредной
шрапнелью, чтобы выявить  неуловимый отряд.  Но  Быков  заранее углубился  в
дебри, признаваясь Клавочке:
     -  Неужели  после  всего  пережитого  в  этой  войне  Академия Генштаба
отвергнет меня по  незнанию иностранных языков, астрономии, геометрии... Это
было бы несправедливо!
     Клавочка оказалась большой педанткой:
     - Вы только, предаетесь мечтаниям об Академии, но еще ни разу не видела
я вас хотя бы с гимназическим учебником.
     -  Нелепость! - отвечал Быков. - Хорош  бы я был  в тайге с учебником в
руках,  изучающим глаголы  прошедшего и будущего  времени. Не обижайтесь, но
вам, наверное, безразлична моя судьба, а я не напрасно ли жду от вас ответа?
     -  Я дам вам ответ,  - сказала Клавочка,  - но сначала вытащите меня из
этих кошмарных лесов. Я хочу домой... к маме!
     И вот - неожиданная встреча с капитаном Жоховым, который не сдался, как
не сдался и  геодезист  Филимонов. Валерий Павлович  почему-то сразу испытал
ревнивое  чувство, ему показалось,  что при  виде  генштабиста глаза девушки
осиялись блеском влюбленности. Беседуя с Жоховым, он мрачно сказал:
     - Теперь я догадываюсь,  почему вы, приехав на Сахалин, спрашивали меня
о Полынове. Но  плохо верится, что вы появились на  острове  - ради  поисков
своего друга.
     - Мне и самому-то не верится!  - отвечал  Жохов, объяснив  Быкову  свое
намерение писать роман о людях каторги. Быков, как и  Филимонов, не  поверил
ему:
     - А что вас влечет в литературу?
     - Желание  попасть в мир подлинной  демократии.  Литература  не  ведает
чинопочитания, не признает  выслуги лет. Никакой  русский писатель не  пишет
ради того, чтобы выслужить пенсию. В  отставке  я  распрощаюсь  с  эполетами
капитана, чтобы стать  рядовым  великой  армии  русских писателей, подлинных
демократов, средь коих нет генералов-классиков, глядящих на мир свысока, нет
и жалких поручиков-журналистов, глядящих на генералов с извечным вопросом:
     "Как вам будет угодно?.."
     - Отныне вы подчиняетесь мне, - принял решение Быков.
     - Как вам будет угодно... - отвечал Жохов.
     Но,  превратив капитана Жохова в своего  подчиненного, штабс-капитан не
забывал о  его  превосходстве  в знаниях,  часто советуясь с ним по вопросам
военным, а Филимонов, как геодезист, подсказывал им  верные решения в выборе
маршрута.  Сообща  они продумали  поход отрядов  дальше на север -  до  мыса
Погиби в самом  узком месте  Татарского  пролива,  который  давно  облюбован
каторжанами  для   своих  побегов  на  материк.  Полынов  демонстративно  не
вмешивался в дела  офицеров. Всегда склонный к наблюдению за людьми, умеющий
замечать то, на что другие не обращают  внимания, он казался  проникновенным
психологом. От его хищного взора не укрылось, что госпожа  - Челищева издали
любуется журналистам  Жоховым, которому  уже  не надобно  сдавать экзамены в
Академию Генштаба, ибо иностранные языки он блистательно изучил еще в лицее,
как изучил их сам Полынов.
     Однажды он даже предупредил Жохова:
     -  Сережа, не  старайся быть  любезен с Клавдией Петровной больше того,
что требует повседневное приличие.
     - Я только вежлив с нею, как мужчина с женщиной.
     - Но женщины иначе судят о вежливости мужчин...
     Полынов завел Аниту в гущу леса, обнял ее:
     - Бедная, ты устала, да?
     - Очень. А ты?
     - Скоро все кончится, - утешил он ее.
     Анита оказалась тоже достаточно проницательной:
     - Ты никак не ожидал встретить Жохова?
     - Это, - ответил Полынов, - такая же роковая случайность, как и выигрыш
на  цифре  "тридцать  шесть",  на  которой рулетка кончается. Наверное,  так
понадобилось судьбе, чтобы Жохов знал обо  мне все до последней точки.  Если
он будет писать роман, он не забудет и меня!
     Оккупируя  Сахалин,  японцы  скрывали от его жителей все,  что касалось
мирных переговоров в Портсмуте, а потому жестокость своих репрессий  они как
бы  оправдывали  "военным  положением",  тогда  как  война  между  Россией и
Японией, по сути дела, уже закончилась; жители русского Сахалина, казнимые и
ограбленные, продолжали  не  знать о  переговорах, не ведали  и того, что за
круглым  столом дипломатии уже возник самый  острейший вопрос - "сахалинский
вопрос"!

12. САХАЛИНСКИЙ ВОПРОС

     Американская пресса изображала Россию  страной дикой и мрачной, русские
рисовались  почти  людоедами, а  Япония  - страной процветающей  культуры  и
демократии;  пока там, в  России,  палачи в красных рубахах отрубали  головы
несчастным "нигилистам", Япония, благоухая  магнолиями и хризантемами, несла
свободу  народам  Китая,  прививала  первые  навыки  цивилизации  угнетенным
корейцам и маньчжурам... Переломить эти прояпонские  настроения  в  США было
нелегко!
     Главою русской делегации на конференции в Портсмуте был назначен Сергей
Юльевич Витте,  который позже получил титул графа,  а  шутники  прозвали его
"граф  Витте-Полусахалинский";  задетый  этою   остротою  за   живое,  Витте
оправдывался;
     - Я  никогда не отдавал японцам  Сахалин в Портсмуте -  это была личная
уступка японцам самого императора!
     Помощником  Витте был  барон  Роман Романович Розен,  русский  посол  в
Вашингтоне. С  японской стороны главным на переговорах являлся барон Комура,
министр  иностранных  дел,  ему  помогал  Такихара,  японский посол  в  США.
Чопорные  и  замкнутые   японцы  не  могли  понравиться  не  в  меру  удалым
американцам,  которые в  любом  деле хотели  бы видеть развлекательное  шоу.
Витте  же  поставил  себе  целью  быть  в   Америке  "демократичнее"  самого
президента Рузвельта. Японцы, воспитанные на патологической скрытности, жили
при  запертых дверях,  никому  на  глаза  не  показываясь,  а  Витте  широко
распахнул   свои  двери,   впуская   к  себе   любителей  автографов,  нищих
прожектеров,   еврейских   миллионеров,  психопаток  дам,  желавших  с   ним
фотографироваться; репортеры  американских газет, жаждущие  сенсаций, ходили
за Витте по пятам:
     -  Скажите,  любите ли вы  свою  жену?.. Как вам нравятся  американские
города?.. Сколько  у вас  денег?.. Впечатляют ли вас американские женщины?..
Сколько  вы  способны выпить водки сразу?..  Какие  комары  злее - наши  или
русские?..
     Витте  отвечал, что без ума от своей  жены, города  США показались  ему
лучше  Самары   или  Сызрани,  денег  у  него  -  кот  наплакал,  американки
превосходны, водки он совсем  не  пьет, а комары  Америки злее и кровожаднее
русских.  Наконец,  Витте,  сойдя  с  поезда,  "демократически"  пожал  руку
машинисту, а репортеры писали, что Витте бросился целовать машиниста взасос,
говоря о том, что свою карьеру начинал тоже с паровозной площадки. Секретарь
русской  миссии  И. Я.  Коростовец отметил в дневнике,  что "эта  легенда  о
поцелуях с машинистом сделала для популярности Витте больше, нежели все наши
дипломатические любезности".  Японцы  просто изнывали  от зависти  к успехам
Витте, не в силах огорошить американцев  постановкою своего шоу, и в один из
дней,  надев черные смокинги,  при черных цилиндрах, держа  черные  зонтики,
отмаршировали в христианскую церковь,  чтобы прослушать обедню и проповедь о
любви  к  ближнему.  Но никакого шоу  из  этого не получилось, зато Такихара
растревожил  публику США признанием, что каждый день  война с Россией стоила
Японии двух миллионов иен:
     -  Всего  же  мы  истратили  на  войну  больше миллиарда  иен  и теперь
потребуем с России миллиарды контрибуций...
     Рузвельт принял Витте и Розена на своей даче; он сказал, что России уже
не отстоять своих прав на Сахалин:
     -  Тем более японцы уже на  Сахалине, а у вас  после  Цусимы нет флота,
чтобы вернуть остров обратно. Если мы, американцы, прочно сидим в Панаме, не
собираясь вылезать оттуда, так и японцы никогда не уберутся с Сахалина.
     - Пример неподходящий, - возразил Розен, - ибо Япония - это не Америка,
а Россия - это вам не захудалая Панама.
     Рузвельт настаивал,  чтобы  Россия  оплатила военные расходы  Японии по
японскому же счету, но Витте довольно-таки грубо ответил президенту США, что
русский народ не собирается "кормить будущие войны" Японии:
     - Мы  можем  вести  переговоры,  учитывая  лишь  те  военные результаты
Японии, каких она в этой войне достигла, но мы не будем уступать Японии в ее
иллюзорных планах...
     Этот  разговор  состоялся 22 июля, а на  следующий же  день обе миссии,
русская и японская, отплыли  в Портсмут по реке Ист-Ривер. Витте и его свита
плыли  на крейсере  "Чатунага" под флагом русского посла  Розена, но стюарды
этого крейсера почему-то были набраны из японцев. Рузвельт ожидал дипломатов
на роскошной собственной яхте, где и представил японскую делегацию.
     -  Господин  Витте,  -  спросил  Рузвельт,  -  не желаете  ли  дружески
позавтракать с господином Комурой?
     Все эти дни стояла  невыносимая жарища, и Комура вежливо  побеседовал с
Витте о погоде. Подали шампанское. Рузвельт  произнес спич  в защиту мира на
земле, но при этом он слишком выразительно смотрел на русских, словно именно
они явились злостными "поджигателями" этой войны...
     Портсмут - курортный городишко с  лесным  пейзажем напоминающим финское
побережье. Разместились в отеле  "Вентворт", где было  мало комфорта, а окна
затянуты  проволочными сетками от обилия комаров. В соседнем  пруду купались
на  диво  тощие  американки  в  черных  чулках  и при  черных  перчатках.  С
неприязнью поглядывая на этих пуританок, Витте сказал Розену:
     -  Если наши  противники  не согласятся на примирение,  Россия способна
вести войну  до  самой последней  крайности,  и мы еще посмотрим, кто дольше
продержится...
     Двадцать  седьмое   июля  -   первый   день   конференции,  посвященный
процедурным  вопросам.  Дипломаты  расселись  за столом, над  ними,  освежая
воздух,  с  визгом  вращались  электрические  пропеллеры.  Комура  уже  взял
напрокат несгораемый  шкаф, чтобы хранить  от  шпионов любую бумажку: японцы
изо всех сил  стремились засекретить от мира переговоры, чтобы сделать тайну
из своих грабительских требований. Витте понял это!
     - А почему  я не вижу здесь  журналистов? - вдруг спросил он японцев. -
Мы  же  собрались  тут не  как разбойники в  пещере, чтобы делить  добычу, и
потому  делегация  России желает вести переговоры  в условиях самой обширной
гласности...
     Призыв к  гласности не  пропал  даром:  пресса  США  стала поддерживать
русских,  а  не  японцев.  На  следующий  день  состоялось  первое   деловое
заседание. Чувствовалось, что японцы  готовят  России такой крепкий удар, от
которого  она  согнется  в дугу и уже  не  выпрямится. В наступившей  тишине
Комура протянул Витте список японских требований из двенадцати пунктов.
     - Японское  правительство,  -  изрек он при этом, - готово сделать все,
чтобы достигнуть мирного соглашения.
     Витте  едва  глянул  на  пункты  требовании,  крайне  унизительных  для
русского народа, и почти равнодушно отложил список в сторону, обещая японцам
изучить все их претензии. Пункт No  5 гласил: "Сахалин и все прилегающие  (к
нему)  острова, все общественные  сооружения и все  имущества  (на Сахалине)
уступаются Японии..." Тошно!
     На этом заседание 28 июля и закрылось.

     Именно   в    этот    день   японцам   удалось   убить   штабс-капитана
Гротто-Слепиковского, когда он со своим отрядом из ста двадцати трех человек
с  боями шел  на  соединение  с  Быковым,  после  чего  отряд  Слепиковского
распался. Японцы не остались равнодушны к его мужеству, они устроили офицеру
торжественные похороны с  отданием воинских  почестей, над раскрытой могилой
грянул салют из  японских  винтовок.  О подвиге  Гротто-Слепиковского вскоре
забыли, и лишь  в наше время его именем  был наречен скалистый мыс Сахалина,
нависающий над вечно шумящим океаном...
     Двадцать девятого июля генерал  Харагучи, невзирая  на то, что в  тайге
еще  гремели  выстрелы  партизан,  объявил  об  окончании  оккупации   всего
Сахалина. Конечно это известие, явно преднамеренное,  явно  согласованное  с
политиками  Токио, резко  усилило позиции Японии  в  "сахалинском  вопросе",
который становился одним из главных вопросов на переговорах в Портсмуте.
     Я думаю: как безумно далеко  от ослепительной Варшавы до мрачного  мыса
Слепиковского! Теперь для  него одного шумит вечный океан - вечный, как сама
Россия, вечный, как Польша...

     Отбиться от японских претензий по всем двенадцати пунктам  было трудно,
в чем-то  заранее решили  уступить,  чтобы отстоять  самое  главное.  Япония
запрашивала  очень  много.  Особенно  болезненным для престижа  России  было
требование самураев о выплате неслыханных контрибуций. Но для нас, читатель,
самым важным в этой главе останется, конечно, "сахалинский вопрос". Понятно,
что  японцы видели в Сахалине не только "туковую" кормушку для своих рисовых
плантаций, но  и  важный стратегический плацдарм, с  которого  всегда  можно
влиять на дальневосточную политику русского кабинета...
     Тридцатого июля  японцы  снова встретились  с  русскими, и  Комура  был
удивлен, что делегация России сразу же отвергла четыре японские претензии, в
том  числе  пункт  No 5  - об  уступке  Сахалина  и  пункт No 9  - о выплате
контрибуций. При  этом Витте держал себя столь надменно, что барон Комура не
выдержал:
     - Ведите себя здесь не как победитель!
     -  В чем  дело?  -  отвечал Витте.  - В этой войне,  меж  нами не  было
победителей,  а значит,  не  было  и побежденных... Да, мы  согласны,  чтобы
Япония, как и  раньше, ловила рыбку у берегов Сахалина,  но уступать Сахалин
Россия не намерена.
     Состоялся острый обмен мнений о контрибуциях.
     - Контрибуции, - веско заметил Розен, - платят лишь побежденные народы,
желающие,  чтобы неприятель  поскорее  убрался  от  них  восвояси.  Даже  на
Парижском    конгрессе,     после     падения    Севастополя,    никто    из
держав-победительниц  не  осмелился требовать  с России  возмещения  военных
убытков.
     Витте  добавил, что  Россия  согласна возместить японские  расходы,  но
только в  тех пределах, какие были сопряжены с содержанием  в Японии русских
военнопленных.

     - Тут мы не  станем спорить! Россия  оплатит все издержки, связанные  с
содержанием и лечением наших пленных.
     Переговоры осложнялись, противники перешли к резкостям. Русская сторона
с издевкой спрашивала японскую:
     - Что, разве в  Токио совсем не осталось денег? В таком случае советуем
вашей армии занять нашу  Москву, тогда, быть может,  вы и  получите  от  нас
контрибуции.
     -  В таком случае, - зло парировал Комура,  - мы бы не просили денег, а
продиктовали бы вам любые условия.
     - Вряд ли!  - смеялся  Витте.  - Наполеон  побывал в Москве, но условия
мира  продиктовала  ему  Россия... в  Париже! Сидя же в  Московском  Кремле,
Наполеон  бог  знает  до  чего  додумался,  но  ему  и  в  голову не  пришло
выпрашивать у России деньжат, чтобы выбраться из войны с Россией...
     Витте распорядился узнать расписание пароходов,  отплывающих  обратно в
Европу. "Дело идет к разрыву! - писали американские газеты. -  Японская лиса
не в силах бороться с русским медведем!" Рузвельт оказался шокирован. Мнение
публики  и   газет  США  склонялось  на  сторону  интересов  России,  а  он,
поддерживая Японию,  мог  оказаться в  политической изоляции. В  переговорах
назревал кризис, а президент слишком дорожил славою  "миротворца". Он сказал
Комуре,  что  "контрибуции"  могут  быть  обидными  для  самолюбия  русского
кабинета:
     -  Впредь  говорите о "возмещении  военных издержек"... Второго августа
началось обсуждение "сахалинского вопроса".  Комура обложил себя баррикадами
документов, в которые постоянно заглядывал, а перед  Витте лежала раскрытая,
пачка папирос, и ничего больше. Комура стал отвоевывать Сахалин.
     - Вы,  - сказал он русским, - по-прежнему  смотрите  на  оккупацию нами
Сахалина как на  насильственный факт, а не как на правовое  решение японской
нации. Потому и прошу вас привести свои доводы в пользу этого мнения.
     - Права русской нации на Сахалин, - отчеканил Розен, - определились еще
в те давние времена, когда Япония никаких прав на Сахалин не заявляла. Между
тем Сахалин  является продолжением материковой  России,  отделенный  от  нее
таким узеньким проливом, который наши беглые каторжане рисковали форсировать
даже на  плотах  из двух бревен.  Для нас  остров Сахалин  остается часовым,
поставленным  возле  дверей  русского  Дальнего  Востока,   вы  же,  японцы,
стараетесь сменить караул у наших дверей, заменив его обязательно японским.
     Комура, заглядывая  в свои бумаги, вдался  в  нудную лекцию по истории,
доказывая, что  японцы давно владели Сахалином, который является дополнением
Японского архипелага.  Затем он сказал,  что - правда! -  Россия  никогда не
делала из Сахалина военной базы для нападения на Японию:
     - Но если бы война началась не  в Маньчжурии, то  вы, русские, могли бы
угрожать нам с берегов Сахалина.
     - Зачем  нам было нападать  на Японию со стороны  Сахалина,  где у  нас
сосредоточены одни тюрьмы да каторга?
     Комура, как ни тужился, исторических прав на Сахалин предъявить не мог.
Свои претензии  на  обладание им он  обосновывал тем,  что остров  уже занят
японскими войсками  -  так стоит ли тут  еще спорить? Витте сказал, что факт
занятия  Сахалина  японскими  войсками  еще не означает, что  Сахалин должен
принадлежать Японии.
     - Вы не доказали исторических притязаний на  Сахалин, вы основываете их
исключительно на силе военного  права! Но  при этом,  -  сказал  Витте, - вы
напрасно желаете опираться на "народные чувства" японцев,  якобы мечтающих о
жизни  на Сахалине. Ваше "народное чувство", - было записано  в протоколе, -
основано  не  на  том,  что  Россия  забрала  что-то  принадлежащие  Японии.
Напротив, - утверждал  Витте, - вы  просто сожалеете, что  Россия раньше вас
освоила Сахалин. И если распространяться  о "народных чувствах", то какие же
чувства  возникнут  в душе каждого русского человека,