т вам и каторга! Прямо
чудеса там творят, да  и  только... В самом деле, наша колонизация  приносит
удивительные плоды!
     Этим сановникам из Главного тюремного управления было не понять, почему
губернатор  Сахалина  вскоре  же станет просить, чтобы  прислали хлеба,  ибо
население  голодает. Вот тут бы и показать  им деревенский  стол  с  убогими
закусками  да  вывести  бы  перед  ними  стыдливую  Таньку,  страдавшую ради
"обчества"...
     Русские ученые - вслед за нашими моряками - проделали большую работу по
изучению  богатств  Сахалина,  и  за  рубежом  следили за  их  трудами более
внимательно, нежели мы  думаем. "Черная жемчужина" отражала в  своей глубине
благородно мерцающий отблеск сокровищ, что затаились в недрах острова.
     Судьба сахалинского угля сложилась трагично! Угольные копи Дуэ снабжали
топливом   эскадру   в  Порт-Артуре,  корабли   Сибирской   флотилии,   порт
Владивостока,  паровозы  Уссурийской железной дороги. По своим  превосходным
качествам  сахалинский  уголь  мог  бы  соперничать  с  донбасским,  местами
встречался и  антрацит  - тяжелый, как  самородки золота, почти не пачкавший
рук. Сотни каторжан угробили свою жизнь в штреках копей Дуэ, но уголь год от
года  становился хуже.  В  чем дело? Дело в  подневольном труде,  а  каторге
безразличны его результаты. Потом уголь брался лишь сверху, какой попадется,
а на больших глубинах, где он был высокого качества, выработка прекращалась.
Арестант наломает тонны любой породы,  лишь бы в  конце  дня не миновала его
миска  казенной баланды... Заезжие геологи в ужасе  наблюдали, как на отвалы
из шахты  уголь поступая  пополам с  пустою породой,  которая  способна лишь
забивать  пламя   в  котлах.  Капитаны  кораблей,  бункеруясь  на  Сахалине,
разносили по свету молву о слабом горении  русского угля. Между тем в Японии
знали истинное положение в Дуэ, адмирал Того дальновидно рассуждал:
     -  Наши  японские  угли  не  выдерживают  конкуренции  даже  с  дурными
австралийскими, даже с  китайскими,  а  Сахалин может  дать  уголь  не  хуже
британского  кардифа,  и в  будущем, я  надеюсь,  наш флот должен  ходить на
сахалинских углях. Наконец, сейчас, когда  для  мира  уже назревает проблема
жидкого  топлива,  мы  должны  заранее  подумать об  источниках  сахалинской
нефти...
     Легенды о нефтяных болотах, в которых  увязали олени  и медведи,  давно
блуждали  по  Сахалину,  гиляки  иногда  привозили в  Николаевск  бутылки  с
подозрительной  "керосин-вода".  Лейтенант  русского  флота  Григорий  Зотов
первым  застолбил  нефтеносные участки на севере острова.  Проламывая стенку
казенного равнодушия, он не прочь был, кажется, соперничать с самим Нобелем,
но ему  всюду отказывали в поддержке "по причине  занятости  соответствующих
должностных лиц". Объяснение отказа - прямо как у  Салтыкова-Щедрина ("а  на
дальнейшее сказано:  посмотрим!").  Лейтенант Зотов навестил  Петербург, где
Нобель чересчур настойчиво набивался ему в компаньоны.
     - Без меня  вы разоритесь сами и разорите свою  семью.  Да, нефть сулит
большие прибыли, но прежде она забирает гигантские расходы... Все  равно,  -
пригрозил Нобель, - стоит Сахалину брызнуть первым нефтяным фонтаном, и ваша
нефть сразу же станет моей. Не верите, господин лейтенант?
     - Не запугаете! - обозлился Зотов.  - Я бухаю в нефтяные скважины  свои
личные  средства,  но сахалинскую  нефть не считаю лично  своей, потому что,
верю, со временем она будет принадлежать только русскому народу, только моей
отчизне...
     Еще  недавно,  в  1950-х  годах,  в Москве  проживала  его  дочь -  Зоя
Григорьевна Зотова-Гамильтон; она рассказывала:
     - Отец,  имея  от  моей  матери немалое  приданое, мог бы  жить в  свое
удовольствие, как жили тогда все богатые люди, но он разорил  себя и разорил
нас, осваивая как  раз те места, где сейчас выросли вышки города сахалинских
нефтяников - О х а!
     ..."Черная жемчужина" Сахалина таила роковой блеск.
     В жизни каждого поколения  каторжан выпадает хоть одна амнистия, дающая
им свободу. Коронационные торжества Николая II  в 1896 году избавили Сахалин
от  "помилованных",  которые убрались  на  материк,  а  теперь  каторжане  с
обостренным интересом следили за приростом  в доме Романовых, ибо  появление
наследника  престола  сулило   новую  амнистию.   К  сожалению,  императрица
Александра  Федоровна родила четырех дочерей подряд, и каторга с возмущением
крыла царя на все корки:
     - Да  что он там не может справиться со своей  Аляской? Нетто не  может
поднатужиться, чтобы наследника сварганить? Что же нам? Так  и подыхать тут,
ежели у них одни девки лезут!
     Грамотные  прикидывали "табельные" даты  в  истории  монархии, возлагая
надежды  на  амнистию  никак не ранее  21 февраля  1913  года.  Безграмотные
спрашивали грамотеев:
     - А что будет-то в этот день?
     - Трехсотлетие царствующего дома Романовых.
     - Ну-у... нам не дотянуть. Сдохнем!
     Каторга все-таки дождалась рождения наследника, но это случилось  еще в
том году, когда  сахалинцам было не  до праздников  - даже не до амнистии...
Сахалин подстерегала беда.

1. "САХАЛИН - ЭТО КАРФАГЕН!"

     Аппетиты японских самураев  уже выразил профессор Томидзу, предрекавший
три  войны с  Россией: "В первой войне нам нужно дойти до Байкала, во второй
войне с Россией мы водрузим знамена победы на высотах  Урала, но будет еще и
третья война, когда наша  кавалерия напоит лошадей водою из Волги!"  В самом
низу газетной полосы "Ници-Ници",  среди рекламных объявлений  и  фотографий
популярных  гейш в  траурных рамках, трудно было заметить  зловещий  призыв:
"Вперед  же, пехотинцы  Ниппона, вперед и вы, кавалеристы Страны восходящего
солнца!"
     Переговоры между Токио и Петербургом продолжались, когда в клубе господ
выступил японский банкир Шибузава:
     - Если Россия будет упорствовать в нежелании идти на уступки, если  она
заденет честь нашей страны, тогда даже  мы,  миролюбивые банкиры, не будем в
силах долее сохранять терпение, и все мы выступим с мечом в руках!
     Русская дипломатия  размахивала над  столами  политических  конференций
оливковой ветвью, а русская армия  еще хранила меч в ножнах. Между тем  наши
чересчур удалые аферисты, камергеры и статс-секретари  его величества рубили
лес  в Корее на берегах Ялу, а где лес рубят, там и щепки летят... Положение
осложнялось, и  тут на Дальнем Востоке появилась очень живая, выразительная,
противоречивая  и  отчасти попросту бестолковая фигура  военного министра  -
генерала Куропаткина.
     Если  бы  славу можно было выиграть по  лотерейному билету наверное, их
скупали бы целыми пачками,  не жалея денег: как же, это ведь слава - не фунт
изюму...
     Куропаткин выиграл в "лотерею" все,  что другие люди  добывают  трудом,
мышлением, героизмом, пролитием  крови. Обладая славою  ординарца Скобелева,
умея  понравиться царю, он  быстро поднялся  ввысь.  Мещанин во  дворянстве,
подобно  бойкому журналисту из  провинции, военный  министр,  любил щеголять
хрестоматийными  фразами о том, что Карфаген  должен быть  разрушен,  а мавр
сделал свое  дело,  не забывая  при  случае  помянуть  и гоголевскую  вдову,
которая сама  себя высекла.  Появясь на  Дальнем  Востоке, министр не посмел
уничтожить  лесные концессии  на  реке  Ялу,  форты  Порт-Артура  он  назвал
неприступными твердынями и наметил посещение Сахалина, говоря при этом:
     - А за этот  островной Карфаген волноваться не стоит. Пусть только  кто
попробует сунуться - с нами крестная сила!
     Михаил  Николаевич Ляпишев срочно созвал совещание ближайших советников
- как военных, так  и гражданских, просил усилить  бдительность,  стараться,
чтобы ссыльные не  докучали  высокому  гостю  подачею  прошений лично в руки
министра:
     - Алексей Николаевич славится добрым сердцем, он  человек отзывчивый на
любое страдание, но все-таки не стоит его деловой визит обращать в процедуру
принятия прошений...
     Александровск  охватила предпраздничная суматоха,  каторжане воздвигали
возле  тюрьмы триумфальную арку  с трогательной надписью "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ";
дамы спешно готовили новые туалеты.
     - Михаил Николаевич, а бал... дадите нам бал?
     - Дам,  душеньки, дам! Как же можно оставить вас без бала, если Сахалин
посещает столь значительная персона.
     В лавках Александровска появились рахат-лукум и апельсины;  дамы бегали
в  магазин  примерять  модные  шляпы, офицеры гарнизона  покупали  хрустящие
портупеи, меняли на  погонах поблекшие звездочки на  новенькие  - блестящие.
Постояльцам  тюрем и карцеров было в эти  дни объявлено, что в  честь визита
военного министра Куропаткина будут  варить рис, а не картошку, обещали дать
суп  с  мясом, и все  шесть  тюрем  Сахалина  взволнованно  гудели  голосами
изголодавшихся людей:
     - Почаще бы наезживали к нам... всякие! А то ведь с этой тухлой кеты да
с гнилой картошки уже пухнуть стали...
     Куропаткин прибыл! В его честь был  выстроен почетный караул, Ляпишев -
как военный губернатор  - отдал ему деловой  рапорт, приняв который  министр
соизволил указать:
     - У вас не застегнута пятая пуговица сверху.
     - Извините, я взволнован.
     - Ничего, бывает...
     Военный оркестр сыграл бодрый короткий туш.  Куропаткин обходил шпалеры
войск  гарнизона,  ряды  надзирателей  тюрем  и  солдат   конвойных  команд,
незаметно шепнув адъютанту:
     - Ну и рожи! Словно переодетые каторжники...
     Парадная тройка с  бубенцами  уже  стояла  наготове.  Куропаткин уселся
подле Ляпишева,  любезно козыряя в сторону дам, кричавших ему "ура". Министр
с  удовольствием  обозрел  массивную  фигуру  ямщика,  опоясанную  малиновым
кушаком.
     - Ямщик-то у вас, Михаил Николаевич, какой внушительный. Так и кажется,
что сейчас  лихо гикнет и помчит  нас к  московскому "Яру", чтобы мы до утра
слушали цыганок.
     - Таковым и был на Москве, - отвечал Ляпишев. - Отвозил купцов к "Яру",
а потом шестерых зарезал в Сокольниках.
     - Ай-ай, кто бы мог подумать!
     - Зато большие деньги взял, - дополнил свое пояснение  Ляпишев, отчасти
уже проникнувшись настроениями каторги...
     Вечером  на   улицах  было  устроено  гулянье;  средь  публики  сновали
лотошники,  продавая  орешки  и  кулечки  с  карамелью;  детвора глазела  на
леденцовые  петушки; мужчины  воровато  приценивались к  штучным  папиросам.
Среди  бушлатов   каторжан  и  армяков  ссыльнопоселенцев  резко  выделялись
господа, прилично и модно одетые, все в котелках, при тросточках,  у иных же
напоказ были выпущены на животы цепочки от золотых часов.
     - Наверное, приезжие? - спросил Куропаткин.
     -  Какое  там! - отозвался Ляпишев. - Майданщики  из местных. Отбрякали
свое "браслетами", теперь лавочки содержат, бани  семейные, где своруют, где
приторгуют... Здесь страна парадоксов, и все,  что видите, это как декорация
в балагане.
     Для министра было устроено учение  пожарных.  Сначала  они  зачем-то  с
небывалым  проворством  разломали  соседний  забор,   произвели  маневры   с
приставлением лестниц к стенам домов, прыгали с крыши на крышу, как гимнасты
в цирке,  а в конце  учения дали напор  на шланги. Куропаткин  подивился  их
бодрости:
     - Сразу чувствуются  мастера своего дела!  Где вы,  Михаил  Николаевич,
набрали таких ловких пожарных?
     - Из числа каторжан, осужденных за поджоги... Тут принцип  четкий: если
умеешь поджечь, сумеешь сам и потушить.
     В  саду  губернатора  разместился  хор  сахалинских  каторжан.  Солист,
выступив  вперед,  отличным  голосом исполнил  начало:  Много  за  душу твою
одинокую, Много людей  я  сгубил. Я ль виноват,  что тебя, черноокую, Больше
всей жизни любил.

     Хор убийц и грабителей разом открыл пасти, могучими басами он поддержал
солиста добрым припевом:
     Эх, будешь ходить ты,
     вся золотом шитая,
     спать на парче и меху.
     Эх, буду ходить я,
     вся морда разбитая,
     спать на параше в углу...

     Кажется, военному министру на Сахалине понравилось. Хотя бы потому, что
с  такой  экзотикой он  еще никогда  не  встречался. Ему захотелось  сделать
Ляпишеву приятное, и, он сказал:
     -  Наверное,  даже  Иисус Христос,  будь  он  назначен  губернатором  в
Иерусалиме,  не смог  бы  так  угодить  Пилату,  как  угодили вы  мне  своим
управлением на Сахалине... Хвалю, хвалю!
     Адъютант тут  же достал  карандаш,  сделал запись  в  блокноте.  Теперь
послужной список Ляпишева будет украшен выразительной фразой: "В мае 1903 г.
удостоен похвалы высшего начальства".
     Серьезный  разговор начался между ними, когда все фейерверки погасли, а
улицы  Александровска  опустели, сразу  сделавшись мрачными,  жуткими, почти
зловещими.  Ляпишев, наверное,  был  неплохим юристом,  но  большой профан в
военных  делах. Однако даже он начинал чувствовать, что  назревают  события,
которые сейчас еще трудно предвидеть.  Он сказал Куропаткину, что сооружение
Великого Сибирского пути еще не завершено  до  конца:  эшелоны через  Байкал
переправляются на паромах.
     - Сейчас, как мне говорили, поезд от Челябинска до маньчжурского Ляояна
тащится  двадцать суток. Если японцы и  начнут войну с нами, они постараются
начать ее еще до  того, как мы закончим прокладку круговой Северобайкальской
дороги. Среди офицеров  сахалинского гарнизона поговаривают, что лучше сразу
эвакуировать  войска  из  Маньчжурии,  нежели  залезать в войну,  к  ведению
которой ни армия, ни флот России не готовы.
     -  Мы готовы! -  бодро отвечал Куропаткин. - Да и не посмеет  крохотная
Япония задеть  великую Россию.  Как  и с какими  глазами мы  можем  уйти  из
Маньчжурии,  если  только  на  создание  города  Дальнего  нами  расходовано
девятнадцать миллионов рублей, а ведь строительство еще только начинается...
Покинуть сейчас Маньчжурию -  значит расписаться перед всем миром в слабости
русской армии и русского флота. Я не пророк, - сказал Куропаткин, - но  смею
утверждать, что один наш солдат выстоит  в  бою противу пяти-десяти японских
мозгляков.
     - Дай-то бог, - согласился Михаил Николаевич.
     -  Нежелательные настроения в сахалинском гарнизоне  следует решительно
пресекать,  - наказал Куропаткин. - Если  мы гордимся неприступностью такого
Карфагена,  как Порт-Артур,  то вам-то,  сахалинцам,  чего  бояться? Сахалин
отгорожен морем, он не имеет рокадных дорог, зато одни ваши комары да болота
чего стоят... Да ведь Сахалин - это тот же Карфаген!
     - Однако,  простите,  комары  на  болотах  обороны не построят. В нашем
каторжном  Карфагене, - уныло отвечал  Ляпишсв, -  всего четыре пушки времен
царя Гороха, которые я хоть завтра согласен отправить  в музей. О  пулеметах
мы даже не мечтаем.
     - Михаил Николаевич, - сразу  оживился Куропаткин, - вы  заставили меня
вспомнить ту гоголевскую  вдову, которая сама себя высекла... Как можно даже
помышлять  о нападении японцев на Сахалин, если мы,  случись война, сразу же
свяжем их по  рукам и по ногам удалецким боевым натиском у берегов Японии...
Им ли будет  до  вашего Сахалина,  где каторжники даже без помощи  гарнизона
исколотят их всех своими кандалами!
     На следующий день  разговор  был продолжен. Куропаткин  нехотя коснулся
январских  совещаний  в  верхах,  когда  министры царя  высказались за modus
vivendi -  временное соглашение,  пока  не  выработан долгосрочный  договор.
Дипломаты  при этом указывали,  что все последнее время Япония ведет  себя с
нарочитой  заносчивостью,  почему нам, русским, не следует  раздражать Токио
излишней боевой  бравадой. США и Англия давно  и  очень активно натравливают
японцев  на Россию,  а Россия  - увы! -  остается  пока что  в  политическом
одиночестве. В  сентябре  1903  года  решено вывести  войска  из  китайского
Цицикара, но... -  ...не приведут ли эти  уступки  к потере престижа русской
военной  мощи?  В нашем правительстве,  -  рассказывал Куропаткин, -  немало
людей, искренно желающих войны с Японией. По их мнению, маленькая победа  на
полях Маньчжурии способна предотвратить большую революцию в самой России.
     Михаил Николаевич ответил министру, что в любом  случае он, как военный
губернатор, обязав заранее  озаботиться  обороною  острова  - независимо  от
того, будет война или нет.
     -  Пожалуйста! - согласился Куропаткин. - Согласуйте свои планы обороны
с планами  приамурского генерал-губернатора Линевича и  присылайте  прямо  в
Петербург... мы их немедленно рассмотрим. Поправим,  если  надо. Наконец и -
утвердим!
     - Простите, Алексей Николаевич, - скромно заметил Ляпишев, - но, как бы
ни  был хорош план обороны, он полетит  к чертям, если оборону не подкрепить
людьми и боевой техникой.
     Очевидно, Куропаткину это прискучило:
     - С такими вопросами лучше всего советоваться вам  с Линевичем, который
поделится с вами амурскими резервами...
     Ляпишев  не стал утомлять министра дальнейшими рассуждениями, и вечером
Куропаткин открыл бал в паре с госпожой Слизовой, которая обомлела от такого
внимания.  Музыканты  из  каторжан,  укрытые  от  публики  ширмою,  оглушали
танцевальный зал  клуба тревожными  всплесками старинного вальса; в  воздухе
кружилось  нарядное конфетти, осыпая  оголенные  плечи  кружившихся в  танце
женщин,  взлетали упругие  кольца серпантина, а  в бокалах сахалинской элиты
вспыхивало золотистое шампанское.
     -  Хорошо живете! -  восторгался  Куропаткин. - Вот уж не думал, что на
каторге возможна такая веселая жизнь...
     Он  готовился к отъезду в Японию, мечтая там предаться любимому занятию
-  посидеть  на  берегу  с  удочкой.  Последние  дни пребывания  министра  в
Александровске  были посвящены церковным службам, посещениям казарм и музея.
Как ни пытались местные  власти оградить  министра от подачи прошений на его
имя,  все равно - где бы  он ни появился, за ним постоянно  тянулся  длинный
хвост  людей  с  бумагами  в руках.  Стоило в оцеплении  министра  появиться
лазейке, как в нее моментально  проныривал либо жалобщик, либо индивидуум из
породы вечных  искателей правды.  Вот и сегодня  Куропаткина настиг какой-то
мужичонка, назвавшийся Корнеем Земляковым:

     - Ваше... ваше сяство, окажите  милость. Прошеньице у  меня  до вас. Не
откажите в своем усердии.
     - О чем просишь, братец? - вежливо спросил министр.
     -  Потому как четвертый год маюсь. Все есть, слава богу. Скотинка своя.
Двор поставил. Все  бы  хорошо. Только вот  начальство  до  сих пор  бабу не
выделило для обзаведения.
     Куропаткин пожал плечами:
     - Извини, братец. Я ведь военный министр и в каторжных делах  ничего не
смыслю.  Где  же я  тебе бабу  достану?  Но  поселенец  Земляков  от него не
отставал:
     - Потому как  вы столичными будете, законы всякие изучили. Не обижайте.
Я ведь не то чтобы так. Я ведь свое прошу.
     Куропаткин, чтобы отвязаться, сказал адъютанту:
     - Прими от него бумагу, иначе не отстанет.
     Адъютант взял у Корнея прошение, сложил его вчетверо, сунул  в фуражку,
а фуражку надел на голову:
     - Принято! А теперь будь здоров, не мешай.
     Корней Земляков, обрадованный, ушел. Прошу читателя не удивляться, если
этот Корней станет нашим героем.
     Наступил  день прощания. Куропаткин  покидал Сахалин,  чтобы  навестить
Японию с визитом  вежливости (и на все  время  его визита в японских  школах
запретили распевать антирусские песни, которые  очень нравились детям  своим
красивым мотивом). На прощание военный министр сказал Ляпишеву:
     -  Ваши опасения за судьбу Сахалина напрасны, и  вот почему. Существует
международное  право,   в  одном  из  параграфов  которого   ясно   и  четко
сформулировано:   местности,    употребляемые   для   ссылки   и   наказания
преступников,  не  могут  являться театрами военных  действий,  не  подлежат
вторжению неприятеля и будут застрахованы от всяческих оккупации.
     Тут в Ляпишеве проснулся знающий военный юрист:
     -  Все это было бы очень мило, - сказал  он,  - но только в том случа