Тяжко дыша от усилий, матросы подымались на вершину сопки, задержавшись
на  ее  лесистом  склоне. Издали они видели, что японцы не спеша  подошли  к
капитану Полуботко, который  показывал им свою "шпаргалку". Японские офицеры
стали  сравнивать  ее  со  своими картами, затем они смеялись. Вся эта сцена
произвела  на  матросов  ужасное  впечатление. Архип  Макаренко прицелился в
Полуботко, потом опустил винтовку:
     - Патрона жаль! Пошли, братва.
     - А куда?
     - Пошли в лес. Там спросим.
     - У кого спросим? У медведя, что ли?
     - Да уж куда-нибудь выберемся...
     На пятый день пути, оборванные и голодные, они случайно встретили отряд
капитана  Таирова,   тащившегося  в  сторону  бухты  Маука  от  самого  села
Петропавловского... Таиров  не  обрадовался матросам,  только  спросил - где
мичман Максаков?
     - Ушел в Корсаковск и не вернулся.
     - Знаем мы эти фокусы. Он сейчас с японцами шампанское распивает, а вы,
как дураки, по лесам шляетесь...
     Эти подозрения вывели Макаренко из себя.
     -  Не  только  мы  шляемся,  -  ответил  он  Таирову.  -  Вы  шляетесь,
Арцишевский шляется,  а  Полуботко дошлялся до  того, что  в  штаны  наклал,
теперь его самураи от дерьма отмывают.
     - Ты не хами мне! - возмутился Таиров.
     - А что вы мне сделаете?
     - Шлепну наповал, и дело с концом.
     - Да шлепай! Не ты, так японцы шлепнут...
     Обстановка в отряде Таирова была неважная,  и Макаренко  сразу заметил,
что солдаты не доверяют  дружинникам, а дружинники сторонятся солдат. Однако
именно каторжане и поселенцы пригласили матросов к своим кострам, предложили
им каши с мясом. Матросы присыпали кашу своей солью:
     - Соль наша, а каша ваша...
     Крупные чистые звезды всходили над Сахалином. Еще ничего не было решено
в судьбе этих людей, но каждый, засыпая, думал, что смерть ходит на цыпочках
где-то рядом.
     - Корсаковск на проводе, - доложили Ляпишеву.
     - Слава богу! - обрадовался губернатор, беря трубку телефона. - Это вы,
барон Зальца?
     Телефон донес до него едкий смешок Кабаяси:
     --  Добрый  день,  дорогой  Михаил  Николаевич!  Теперь  в  Корсаковске
окружным начальником буду я, и к вам в Александровск скоро приедет управлять
делами Такаси Кумэда, ныне майор славной армии великого японского императора
Муцухито...
     Только  теперь  Ляпишев понял, что Южный Сахалин во  власти  японцев, и
генерал-лейтенант юстиции кричал в трубку:
     -  Мы не признаем  власти  вашего  императора на русской земле!  Я, как
юрист, заявляю, что  Япония  не  имела  никаких  прав  для  нападения.  Ваши
операции против русского  Сахалина - это неправомочное действие, его  нельзя
оправдать  никакими  положениями  военного  трава,  где  сильный   побеждает
слабейшего. Вы, японцы, навязали жителям Сахалина войну именно в тот момент,
когда Токио  само выразило  желание  к миру, а  Россия уже дала  согласие на
ведение мирных  переговоров в американском Портсмуте... Русский народ  этого
преступления не забудет! Он не забудет и никогда не простит.
     - Провод оборван, - доложили Лялишеву.
     В трубке  телефона  давно царила противная тишина:  губернатор приводил
свои доводы в пустоту. Сахалин  перелистывал страницы своей новой  истории -
страницы гордости и позора.

6. УЧИТЕСЬ УМИРАТЬ

     "Сейчас я  живу в  Найбучи  на самом  берегу  Охотского моря,  в заливе
Терпения, и  здесь пока тихо,  а слухи  о всяких японских мерзостях  кажутся
выдумкой  злого  волшебника. Дорогая мамочка, не буду скрывать, что рядом со
мною хороший  и  заботливый человек,  некто  В.  П.  Быков,  он  уже  в чине
штабс-капитана, но давно стремится в  Акад. Ген. шт.,  чтобы ускорилось  его
продвижение по  службе. Он  уже сделал мне  предложение, но я..." - Клавочка
Челищева  писала  письмо матери,  совсем не  уверенная, что  оно  дойдет  от
мерзкого  Найбучи  до  ослепительного Петербурга;  она писала его  в местной
лавке, сидя на мешке с затхлой мукой, среди неряшливых кульков с конфетами и
ящиков с негодными консервами, когда с улицы вдруг громко всхрапнули усталые
кони, скрипнули  расхлябанные рессоры  коляски,  и  знакомый мужской  голос,
когда-то  вкрадчивый,  проникающий  до  глубин  сердца,  а теперь  властный,
произнес:
     -  Вот и все! Кажется, мы достигли сахалинского Монрепо, где наша жизнь
пока в безопасности... Клавдия Петровна вышла на крыльцо лавки.
     - Добрый день, - сказал ей Полынов.
     -  Добра не  жду,  -  ответила  Клавочка,  исподтишка оглядывая  Аниту,
вылезавшую  из  пролетки,  и при  этом  Челищева с чисто  женской неприязнью
заметила,  как  та  похорошела,  как  она выросла,  а  девичья  грудь  резко
обозначилась под ее запыленным платьем. - Я всегда забываю, как вас зовут.
     - Меня? - удивилась Анита, весело смеясь.
     - Нет, не вас, а вашего властелина...
     Полынов пояснил с предельной ясностью:
     -  Сейчас  мне   очень  нравится   изображать  корсаковского  судебного
следователя Ивана Никитича Зяблова...
     Анита поднялась по ступеням крыльца прямо в магазин, откуда послышалось
шуршание раскрываемых ею кульков с конфетами.
     - А вам, сударь, еще не надоело менять фамилии?
     Полынов разнуздывал лошадей, выпрягая их. Он делал это умело, будто всю
жизнь служил в ямщиках.
     - Напротив!  -  отвечал он. -  Каждый раз,  влезая  в  чужую  шкуру,  я
испытываю  некоторое  облегчение,  какое,  наверное,  испытывает  и  гадюка,
выползающая из одряхлевшей кожи...
     Челищева вспомнила о недописанном  письме  к  матери,  где  на середине
оборвана  фраза:  "Он  уже  сделал мне предложение, но я..."  "Какой ужас! -
вдруг подумала  Клавочка.  -  Почему я завидую  этой  девке Аните,  которая,
словно  худая крыса на  помойке,  копается  в  кульках с чужими конфетами...
воровка!"
     -  Скажите  своей мадам  Монтеспан, чтобы  она  не ковырялась  в  чужих
товарах, в этих краях карамель стоит денег.
     Полынов,  держа в руке кнут, ответил, что Анита проголодалась в дороге,
а  за раскрытые кульки с карамелью  он рассчитается  с хозяином лавки. После
чего деловито сказал:
     - Мне повезло! Я проскочил через Владимировку, занятую японцами, только
потому,  что  лошади  в  упряжке барона  Зальца  оказались  очень выносливы.
Наверное, останемся  с вами.  Но прежде хотелось бы повидать  штабс-капитана
Быкова.
     - Для вас он - господин штабс-капитан!
     - А для вас?.. - вопросом ответил Полынов.
     Быков встретил его первым и самым насущным:
     - Но где же отряд Слепиковского?
     -  Затрудняюсь  ответить.  Я  видел его накануне  высадки  японцев, ваш
приятель был  спокоен.  Если его  отряд  отходит от  Чеписан,  то  он  может
следовать только на Хомутовку.
     - Где уже сидят японцы, - уточнил Быков.
     -Да.
     - А куда же пропал сильный отряд Арцишевского?
     -  Не  могу  сказать, ибо я проскочил по  дороге до  Найбучи, наверное,
раньше всех отступающих отрядов.
     Быков сцепил пальцы в замок с такой нервной силищей, что  даже посинели
ногти на пальцах его рук.
     - Я уже не спрашиваю об отряде Таирова, который  может отступить только
к  рыбным промыслам  Маука. Но  чувствую,  что  в наших  позорных  делах  не
обошлось без предательства.
     - Вы догадливы, штабс-капитан, и я даже предвидел это  предательство...
после знакомства с бароном Зальца! Всей душою прильнув  к груди  германского
кайзера, он продался японцам.
     -  Смиримся и с этим, -  раздумчиво  произнес Быков. - Мой  отряд будет
сражаться  до  конца.  Люди хорошие!  Правда, -  сказал  он,  - партизанские
действия  успешны  только там, где  партизан  находит поддержку в населении.
Трудно партизанить в тех местах, где только лес да дикие звери...  Мы охотно
примем вас  в наш отряд, и я даже не  буду слишком придирчив к вашему сугубо
криминальному прошлому.
     - У меня его попросту нету, - засмеялся Полынов. - Я весь целеустремлен
в светлое кристальное будущее.
     - Прекратите!  - раздраженно ответил Быков. - Я перестаю  понимать, где
вы говорите серьезно, а где  превращаетесь в шута. Лучше скажите  по правде:
чем я могу быть полезен?
     - У вас, -  ответил  Полынов,  - имеется  замечательная  "франкотка", с
которой  вы один  на один ходили против уссурийского тигра.  Я могу  сдать в
отряд винтовку  конвойного  образца,  а  вы позволите мне пользоваться вашей
"франкоткой".
     Быкову было жаль расставаться  с оружием  точного  боя, но он  все-таки
выложил  снайперскую "франкотку"  на  стол,  предупредив,  что  после  войны
заберет ее обратно.
     - Обязательно! - Полынов почти любовно подкинул в руке оружие. - За это
я обещаю раздобыть для вашего отряда пять японских винтовок "арисака" и... и
даже пулемет!
     - Где вы их достанете?
     - Это же моя профессия: вскрывать  сейфы банков  и  добывать оружие для
нелегалов.  Впрочем, я прибыл  в Найбучи, кажется, по служебным делам -  как
судебный следователь Зяблов.
     Быков не слишком-то обрадовался этому превращению:
     - Тогда я спрошу: куда же исчез сам Зяблов? - Он... убит. - Кем убит?
     -  Конечно, японцами,  -  равнодушно  пояснил  Полынов. -  Вы же знаете
привычку  Зяблова ходить  в мундире судебного  ведомства. Наверное, японцы и
приняли его за русского офицера...
     Корней Земляков даже прослезился при виде Полынова:
     - Вот повезло... вот радость-то! Ежели и вы с нами, знать, не пропадем.
Вы приносите человекам счастье...
     Полынов  дружески  попросил  парня  проследить за  лошадьми,  чтобы они
отдохнули после бешеной скачки от Корсаковска до Найбучи, с  помощью  Корнея
отыскал жилье для совместного проживания с Анитой. Но однажды, когда Полынов
чересчур  долго  засиделся в  магазине,  беседуя  с лавочником и Челищевой о
метаморфозах  жизни,  Анита  встретила  его  разъяренной  и сразу  от порога
надавала ему хлестких пощечин.

     - За что? - обомлел Полынов.
     -  Не  смей  разговаривать  с чужими! - яростно выпалила Анита. -  Я не
знаю, что сделаю с тобой, если только на моем пути  станет другая женщина...
Ты думаешь, я не поняла твоих слов Слепиковскому, когда вы закармливали меня
мандаринами, растущими на кустах, а не на деревьях?!
     Полынов вяло опустился на лавку и,  потрясенный  внезапным гневом своей
Галатеи, долго не мог припомнить, сколько он заплатил за это сокровище.
     - Ты не помнишь, сколько я дал тогда за тебя?
     - Мало! Я ведь стою гораздо больше...
     Двадцать  седьмого  июня в  отряд  Быкова  влились  потрепанные остатки
отряда  Полуботко,  сдавшегося  японцам,  и  Валерий  Павлович  Быков  решил
выбраться из Найбучи, чтобы проучить самураев:
     - Пора дать бой этой зарвавшейся сволочи...
     Контр-адмирал Катаока был еще молод. Европейская прическа и  пышные усы
делали  его   мало  похожим  на  японца.  Катаока  смело  сражался   у  стен
Порт-Артура, он прошел через огненное горнило Цусимы;  воротник  его мундира
был осыпан звездами, как и его грудь орденами... 27 июня ему доложили, что с
четырех миноносцев сброшены десанты на мыс Крильон и теперь  маяк, светивший
кораблям в проливе Лаперуза, стал японским.
     - Банзай, - сказал  Катаока, глянув на  карту.- Отныне "Крильон"  будет
мигать только по нашему расписанию.
     Катаока  принял  адъютанта  Харагучи  -  майора Такаси  Кумэду, который
выразил беспокойство своего  начальника. Сначала адмирал понял его так,  что
пришло  время бомбардировать  с моря Найбучи, но Кумэда просил его  совсем о
другом:
     - Армии доставил много хлопот отряд Слепиковского.
     - Сколько у него человек?
     -  По  нашим  сведениям,  сто  семьдесят  при  одном  пулемете.  Но,  к
сожалению,  в отряд  Слепиковского стали  сбегаться каторжане и поселенцы, у
него там уже работает  кузница, где снимают с арестантов кандалы, и они  тут
же берутся за оружие. Харагучи просил известить вас, что именно Слепиковский
тормозит наше продвижение к северу Сахалина.
     - Как  может шайка сорвать планы доблестной японской армии? Покажите на
карте место отряда Слепиковского...
     Гротто-Слепиковский отступил в тайгу к озеру Тунайчи, где и окопался. У
него почти не осталось солдат, зато  он принял в отряд множество арестантов,
взломавших  тюрьму,  и,  вооруженные,   они  не   расставались  с  тюремными
кандалами:
     - Ежели их  на руку  намотать  да самурая  по чердаку трахнуть, так тут
столько пыли просыпется...
     Харагучи бросал  в атаки по  четыреста-пятьсот штыков сразу, но  берега
Тунайчи  сделались   неприступным  бастионом,  и  командующий  прославленной
Сендайской  дивизией  боялся  двигаться  к  Найбучи, пока в  тылу  оставался
Слепиковский.  Палец  генерала неопределенно  блуждал по  оперативной карте,
пока не уперся в Хомутовку:

     - Конечно,  этот ретивый поляк,  чтобы соединиться с  другими отрядами,
может оказаться вот здесь, и тогда наши коммуникации будут им  перерезаны...
Что сказал Катаока?
     - Адмирал, -  ответил Кумэда, -  высылает в море крейсера с десантами и
батареями. Но при этом Катаока  много смеялся, что мы застряли еще на выходе
из Корсаковска. - Он больше ничего не сказал? - Катаока сказал, что похороны
Слепиковского  берет на  свой счет  и  даже согласен  оказать  ему  воинские
почести!
     Японские  корабли   обрушили  на  позиции  Слепиковского  огонь   такой
плотности, что от берегов озера отваливались пласты почвы,  плюхаясь в воду.
Все  птицы  разом поднялись  в  небо,  тревожно галдя с высоты  о  том,  что
неизвестная сила нарушила  извечный покой их гнездовий.  Японские десантники
охватывали  отряд с  трех  сторон,  и Слепиковский с трудом оторвал от земли
тяжеленную, гудящую голову.
     - Отходить, - скомандовал он, - убитых не  брать! Нам некогда  отрывать
могилы...
     Он  углубился  в  тайгу, заняв  позицию  в непроходимых дебрях  - между
Хомутовкой и берегом Охотского моря. Кумэда  снова появился перед адмиралом,
докладывая, что дивизия Харагучи не может двигаться дальше, пока ей угрожают
с флангов Быков и Слепиковский. Но теперь  на западе Сахалина блуждает отряд
капитана Таирова, выбирающийся  к поселку Маука, откуда прямая  дорога вдоль
берега выводит к Александровску.
     - Что вы от меня хотите? - спросил Катаока.
     В  отряде  Таирова  насчитывалось  всего  лишь  сто  шестьдесят  восемь
человек, но у страха глаза велики, и Кумэда сказал:
     - У Таирова  больше полутысячи бандитов, мой генерал просит вас послать
для обстрела "Ясима" и "Акицусима". Катаоке льстила эта зависимость армии от
флота.
     - Прошу передать генералу Харагучи мое уважение к его  опыту  и отваге.
Но  скоро моим  крейсерам  понадобится ремонт  машин  от частых  посылок для
помощи армии,  а между тем,  - сказал Катаока,  - моя эскадра должна бы  уже
стоять  на  якорях возле Александровска... Неожиданная  задержка  Сендайской
дивизии срывает оперативные замыслы императорского флота!
     Упрек вежливый, но больно ранящий Харагучи...

     В  изложине гор блеснули  воды  Татарского  пролива; матросы,  поснимав
бескозырки, обрадованно крестились:
     - Ну, выбрались на кудыкало, у моря оживем.
     Возле пристани  Маука качались  четыре  японские шхуны.  Матросы  одним
бравым наскоком захватили их, потом  выгребали  из трюмов свертки солдатских
одеял, бочонки с противным саке, мешки с рисом,
     Пленным  японцам дали кунгас с веслами и парусом,  разрешили  вернуться
домой - в Японию:
     - И скажите там своим, что мы еще не озверели, как  вы, и  голов никому
не рубим... Убирайтесь вон, мясники!
     Изможденный после блуждания по горам и тайге, отряд Таирова отсыпался в
Маука, но  пища была  невкусная - без  соли. Многие  совсем отказывались  от
пресной  еды,  вызывавшей у них отвращение, и потому люди  сильно  ослабели.
Мирная  жизнь была нарушена появлением японских  крейсеров, в одном  из  них
Макаренко выделил знакомый силуэт "Ясима":
     -  Во, гад!  Уж  сколько мы его  с "Новика" лупцевали, а теперь  и сюда
приполз - салазки нам загибать...
     Дымно  разгорелись бараки  рыбных  промыслов,  с веселым треском  пламя
охватило японские  шхуны.  Таиров велел  отойти от берега, скрыться в густой
траве, а крейсера  нарочно били  шрапнелью; потом высадили  десант "японцев,
которые, - вспоминал позже Архип Макаренко, - залпами осыпали траву, надеясь
открыть наше убежище.  Но мы  молчали, так  как, если  бы и вступили в  бой,
крейсер тотчас же расстрелял бы всех нас из  орудий". Дождавшись ночи, отряд
покинул Маука,  снова исчезая для врагов  в дебрях  Сахалина, и после  шести
суток невыносимых трудностей  они вышли к истокам реки Наибы, которая где-то
в тайге заворачивала к востоку прямо к Найбучи.
     - Вот и ладно, - сказал  Таиров, - отсюда по речке выберемся на Быкова,
а там уж сообща решим, что дальше...
     Высланная  вперед  разведка  назад  не  вернулась,  а вскоре  солдаты и
дружинники   обнаружили  поле  недавней  битвы.  С  непривычки  многих  даже
замутило. В самых безобразных позах  валялись разбухшие на солнцепеке  трупы
самураев, возле каждого было рассыпано множество расстрелянных гильз.
     - Идите сюда! - слышалось. - Тут наши лежат...
     Смерть  изуродовала  русских, павших в  смертельном  бою  и  было  лишь
непонятно  - кто они, из  какого отряда,  куда  шли?  Над  мертвецами знойно
гудели тысячи жирных мух вокруг трупов весело резвились  полевые кузнечики и
порхали  бабочки. По Наибе,  отталкиваясь  от берега  шестом, плыл  в  лодке
местный житель, он подтвердил, что здесь был сильный бой.
     - А кто же дрался тут с японцами?
     - Отряд капитана Быкова.
     - Так куда он делся потом?
     - Кажется, ушел к селу Отрадна.
     - Тогда и нам идти на Отрадна, - решил Таиров.
     Матросы, привычные воевать на  небольшом "пятачке"  корабельной палубы,
едва тащили ноги, уже не в силах преодолевать такие расстояния в бездорожье.
Скоро из разведки вернулся прапорщик Хныкин, который крикнул:
     - Назад! Впереди уже японцы.
     - А много ль их там?
     - Чего спрашиваете? На всех нас хватит...
     Таиров повернул отряд обратно по реке Наибе, но уже не вниз, а вверх по
ее  течению, удаляясь от села Отрадна.  На  третий  день  люди услышали  лай
айновских  собак  -  это  двигался  большой  японский  отряд.  Таиров  велел
раскинуться цепью вдоль реки, а сам остался в обозе. Японцы с собаками стали
отступать, заманивая русских в  засаду, но тут прапорщик Хныкин - безвестный
герой  войны! - выкликнул  добровольцев,  они  пошли за  ним на "ура"  и  не
оставили в живых ни одного самурая.

     "После  этого, - рассказывал Архип Макаренко, - затихла стрельба,  и мы
уже радовались,  что  порядочно  перекокошили японцев, а затем  было  решено
перейти на другую сторону Наибы". Однако на переправе случилась беда: японцы
отсекли от Таирова  один  взвод, прижали его к отвесной скале, возле которой
всех и перестреляли.
     Но другой взвод спасался  на  скале,  под  которой  перепрелым  туманом
смердила глубокая пропасть. Самураи теснили русских к самому краю обрыва, но
люди в плен не сдавались.
     - Только не срам! - кричали они. -  Лучше  уж смерть... Расстреляв  все
патроны,  люди выходили на край обрыва и, прощальным взором глянув на чистое
небо,  кидались  вниз. Так  погиб  весь  взвод. С  первого  и  до последнего
человека.  Ни один не сдался... Русское мужество ошеломило врагов. Они долго
стояли оцепенев. Молчали! Потом  японский офицер, пряча в кобуру  револьвер,
подошел  к  обрыву над пропастью и  посмотрел  вниз, где распластались  тела
русских воинов, а меж ними, уже мертвыми, поблескивали стволы ружей и звенья
кандалов.
     - Учитесь умирать, - сказал он своим солдатам.

7. УЧИТЕСЬ ВОЕВАТЬ

     В русской  печати  едва  мелькнуло лаконичное сообщение о страшном бое,
который  дал  штабс-капитан  Быков  японским  захватчикам  между   Еланью  и
Владимировкой. При этом газеты ссылались на телеграмму Ляпишева  от 29 июня,
в которой губернатор Сахалина извещал Линевича,  что отряд Быкова "и