м сказки про белого бычка! Или вы сами не
знаете, что такое каторга?..
     Смертность людей, идущих  по этапу через Сибирь, была столь велика, что
впредь  решили отправлять  партии каторжан морем. Отправка на языке каторжан
называлась "сплавом". На каждый год приходилось два "сплава": весенний - для
преступников мужчин, осенний - для преступниц женщин. Доставка арестантов на
Сахалин  была поручена кораблям  Добровольного  флота  с военными командами,
которые  принимали  свой груз в Одессе... Наверное, тогда-то  и возникла эта
отчаянно-залихватская песня:
     Прощай, моя Одесса,
     веселый карантин.
     Мы завтра уплываем
     на остров Сахалин...



5. МЫ ЗАВТРА УПЛЫВАЕМ...

     Одессу наполнял  тонкий  аромат  апельсинов из Яффы,  жареных каштанов,
завезенных из Сицилии, в саду Форкатти оркестр беспечально наигрывал  мотивы
из   опер   Доницетти.   Приезжие   навещали   французскую   ресторацию   на
Екатерининской улице в доме  Бродских, где за один  рубль каждому  подносили
шесть блюд, чашку турецкого кофе и полбутылки вина.
     С начала весны в  недорогом номере гостиницы "Лондон". поселилась семья
Челищевых,  приехавшая из  Петербурга,  чтобы  проводить молоденькую Клавдию
Петровну на  Сахалин. Мать, убитая горем,  уже не  снимала  черного  платья,
словно несла глубокий траур, она комкала в руке черный кружевной платочек.
     - Не знаю, не пойму,  -  часто  повторяла она.  - Как  можно с юных лет
безжалостно уродовать свою жизнь?
     -  Мамочка, -  ответила ей Клава, розовощекая и  статная девушка.  - ну
стоит ли горевать? Нельзя же ведь жить только для себя. Сейчас, как никогда,
Россия  нуждается в том, чтобы мы, молодые, всюду сеяли  "разумное,  доброе,
вечное".
     _ Так кто же мешал тебе  сеять разумное и доброе  в самой России? Зачем
тебе взбрело в голову ехать на Сахалин?
     -  Ах,  мамочка,  как ты не понимаешь?  Бестужевок в России и без  меня
хватит,  но я решила прийти на  помощь  всем страждущим  Сахалина, где живут
самые несчастные люди...
     Мать раскрыла ридикюль, машинально проверив - не затерялся ли  билет на
пароход "Ярославль", отплывающий завтра утром с партией арестантов. Впрочем,
билет  дочери  был  первого  класса,  а   столоваться  она  будет   в  общей
кают-компании.
     В разговор вмешалась тетка, заметившая сурово:
     - Несчастных полно и в самой России, так  стоит ли отдавать  свои самые
лучшие годы бандитам, ворам и всяким там прохвостам? Об этом ты, кажется, не
подумала...
     Молодой кузен в мундире технолога добавил:
     - Я думаю,  Клавочка, если бы  ты  не  окончила Бестужевские курсы, где
профессоры  на лекциях больше  либеральничали,  проливая  слезу  над  бедным
мужиком,  тебе бы никогда не  пришла  в голову идиотская мысль о Сахалине...
Порядочные люди не знают, как убежать оттуда, а ты едешь добровольно. Зачем?
     К ним в номер заглянул молодой инженер-геолог Оболмасов, который за эти
дни  ожидания парохода сделался как  бы своим человеком в  семье  Челищевых.
Геолог  тоже  отплывал на Сахалин, но  им  управляла  не  бесплатная  лирика
сострадания  к  ближнему  своему,  Оболмасовым   руководила,   как  он   сам
признавался, "осмысленная идея научно-экономического порядка".
     - Сегодня очень  хороший вечер, - сказал Оболмасов.  - И не провести ли
нам его совместно в саду Форкатти?
     Мать поправила на его груди значок Горного института.
     -  Георгий Георгиевич...  милый  Жорж! - взмолилась она. - Я вижу в вас
практичного  и благородного человека. Ради всех святых, проследите  за  моей
Клавочкой, помогите ей.
     Оболмасов поцеловал руку матери,  почти  любовно он обозрел  красоту  и
стать ее дочери.
     - Анна  Павловна, -  отвечал он  с  выспренним пафосом, - положитесь на
меня...  Вы  абсолютно  верно  выявили суть моей натуры, и я всегда останусь
добрым рыцарем  Клавдии  Петровны,  дабы оградить ее прелестную  чистоту ото
всего грязного и позорного, что будет окружать ее на Сахалине.
     С  утра  раннего   в  порту  Одессы  полицейское  оцепление  сдерживало
громадную толпу провожающих - жен,  которые навсегда, теряли мужей, матерей,
которые уже никогда  не  увидят сыновей, невест,  которым суждено  выплакать
глаза по  своим женихам, отсылаемым на сахалинскую каторгу. Сколько тут было
слез, истерик, выкриков, проклятий и заклинаний...
     - Осади... осади назад! - покрикивали  городовые. "Ярославль" уже дымил
у  причала,  иногда постанывая сиреной, словно желая поскорее оторваться  от
берегов.  Наконец,  портовые  ворота  распахнулись,  в  окружении  конвоиров
потянулась  серая,  галдящая,  почти  одноликая толпа  арестантов. Слышалось
надсадное  бряканье кандалов, звон жестяных кружек у поясов, хохот  и  плач,
матерная  брань и  нескромные  прибаутки. Из  толпы  провожающих  вырывались
напутственные вопли:
     - Сашенька, напиши сразу как приедешь!
     - Никола, а ты сахарок не забыл ли?
     - Поклон Юрке Жигалову, если его встретите.
     - Сыночек, ждать буду... не помру без тебя...
     - Осади! Осади назад!.. Я кому. сказал?..
     В этой  громадной  толпе,  что растекалась сейчас по  трапам  и  люкам,
заполняя  корабельные трюмы, были представители многих древнейших профессий:
маравихеры - карманники, мокрушники - убийцы, блиноделы - фальшивомонетчики,
торбохваты -  базарные жулики, хомутники - душители,  костогрызы - неопытные
воришки,  чердачники - похитители белья,  самородки - взломщики  несгораемых
сейфов, сонники - кравшие у спящих пьяниц, лапошники - взяточники, фармазоны
-  продавцы  стекляшек под видом бриллиантов, паханы -  скупщики  краденого,
субчики - альфонсы и сутенеры, скрипушники - воры на вокзалах, маргаритки  -
мужчины-проститутки  и  педерасты, марушники -  карманники по церквам  и  на
кладбищах,  шопенфиллеры  -  грабители  ювелирных  магазинов,  халтурщики  -
ворующие из квартир, где имелся покойник, огольцы  - дачные ворюги, наконец,
в этой толпе были "от  сохи на время" - воистину  несчастные  люди,  невинно
осужденные. А надо всей этой нестройной шатией, над "шпаною" и "кувыркалами"
(мелочью, недостойной внимания), гордо возвышались рецидивисты и  в  а н ы -
повелители  тюрем и каторг слово которых - закон  для всех  и которые готовы
"поишить" любого,  кто  не  исполнит  их каприза. Вокруг  же Иванов, подобно
адъютантам вокруг генералов,  суетились жалкие "поддувалы" -  на все готовые
за пайку  хлеба, всегда  продажные, живущие крохами со стола своих озверелых
суверенов...
     - Шевелись, сволота поганая! - понукали конвоиры.
     Клавдия  Челищева и  Жорж  Оболмасов  стояли в стороне,  среди немногих
пассажиров  "Ярославля", ждущих посадки  после погрузки арестантов, и, когда
толпа каторжан  миновала их, оставляя  после  себя  дурной  запах, Оболмасов
сказал девушке:
     -  Ах, Клавочка! У  меня  определенные цели на Сахалине  потому в  этой
грязной  массе  преступных  натур я  усматриваю  для  себя  лишь  рабов  для
осуществления своих великих целей...
     К пассажирам подошел любезный жандарм:
     - Дамы  и господа, одну  минутку  терпения. Сейчас  доставят еще одного
"самородка", после чего начнется ваша посадка.
     Подкатила коляска,  в  которой  преступник был стиснут  по бокам  двумя
охранниками. На голове "самородка"  расползлась мятая  бескозырка,  бубновый
туз на спине халата был чуть ли не бархатный, а кандалы излучали нестерпимый
блеск,  начищенные, видать,  от  тюремной тоски  - ради пущего арестантского
шика.
     Оболмасов авторитетно пояснил Клавочке:
     -  Кандалы-то  у  него  какие!  Сверкают  - словно бриллианты от  фирмы
"Фаберже"...  Сразу видно особо  опасного преступника. Такой  и родную  мать
придушит.  Сама  природа  озаботилась,  чтобы  начертать  на его лице  следы
жестокости и самых грязных пороков.
     Это было  сказано  по-французски,  и, к удивлению пассажиров,  арестант
живо обернулся. Кратким, но выразительным взором он сначала окинул Челищеву,
затем  приподнял над головой свою бескозырку, отвечая Оболмасову на отличном
французском языке:
     - Вы бездарный физиономист! Исходя из внешности Сократа, Цицерон считал
его  глупейшим женолюбцем. Простите, мсье, но на вашем самодовольном лице  я
свободно прочитываю следы дегенерации. Впрочем, советую  на  досуге почитать
научный трактат "О выражении ощущений", написанный вели...
     Тут конвоиры дали ему тумака по шее:
     - Топай, топай... еще тары-бары  разводит! Арестант спокойно направился
к трапу "Ярославля".
     - Странный человек, правда? - спросила Клавдия.
     - Интеллектуальная тварь, - ответил ей Оболмасов.
     Инженер-геолог был отчасти шокирован  тем  отпором,  который получил от
преступника. Этим арестантом был,  конечно же, наш Полынов, а конфликт между
ними уже определился...
     Черное  море  миновали  спокойно,   в   Константинополе  была   краткая
остановка, чтобы высадить русских мусульман, спешащих на поклонение в Мекку,
после  чего  громадный транспорт Добровольного флота тронулся дальше, а жара
усиливалась...
     Офицеры  транспорта, веселая  и беззаботная молодежь,  явно  радовались
присутствию  в  кают-компании  юной  образованной  женщины, которая окончила
Бестужевские курсы,  а перед  отъездом  на  Сахалин сдала  еще и  экзамен на
фельдшерицу.
     - Мы, - говорили ей мичманы, - высоко ценим "души  прекрасные  порывы".
Поверьте, нам порою бывает  до слез  жаль эту публику, но...  что поделаешь?
Служба есть служба.
     Слева по борту приветливо мелькнули огни богатого Бейрута, потом  долго
стелились  безжизненные  пейзажи  Палестины  и  Синая,  дышать  в этом  зное
становилось все  труднее.  Офицеры советовали  Челищевой одеваться  полегче,
сами же  они, как  англичане, ходили  в  коротких  шортах,  носили пробковые
шлемы.
     - Только бы протащиться Красным морем, а за Аденом станет чуть легче...
Не спрашивайте, что творится  сейчас в  трюмах, если невозможно дышать  даже
под  тентами на  верхней палубе. Но вам,  Клавочка, повезло!  Мы покажем вам
земной рай Коломбо и Сингапура, вы увидите то, что дано видеть не каждому...
     По ночам с  палубы  слышался  надсадный визг железа.  Челищева долго не
понимала, что это значит.  Но однажды,  поднявшись  на  палубу, она  увидела
мертвецов, с которых корабельные  кузнецы  молотами сбивали звонкие браслеты
кандалов. Старший офицер корабля, кавторанг Терентьев, просил ее удалиться:
     - Идите, голубушка, в каюту. Вас это не  должно  касаться. Сегодня лишь
четыре человека, а вчера было еще больше...
     В  помещениях   третьего  класса,  где  резво  бегали  тараканы,  ехали
"добровольно следующие", как  именовались они в  казенных бумагах. Это  были
жены  и  дети  каторжан,  уже  сидевших  по  тюрьмам  Сахалина,   и   теперь
родственники плыли на далекий "Соколиный остров", дабы облегчить их участь в
семейном  кругу.  Закон  гласил: арестант, который обзаведется  на  Сахалине
семьей,   механически   освобождается   от   тюрьмы,   переходя   в   разряд
"вольнопоселенцев".  Вот  они и плыли - среди неряшливых узлов, среди жалких
пожитков, собранных в дорогу..  Одна из баб, укачивая на  коленях  младенца,
горестно рассказывала:
     - Говорила я сваму: не пей ты, не пей, не пей. А он  - все за свое!  Ну
вот и пошел по убивству  в драке-то деревенской. На праздник святого  Николы
Угодника - стакан за стаканом. Дома-то таперича все прахом пошло. Посуды мне
жаль,  уж таки  горшки  были  ладные,  вместях на ярмонке покупали... Нонеча
пишет вот мне:  прости, Агафьюшка, что не  слухал тебя, а коли  не приедешь,
так удавлюсь, и грех на тебя ляжет...
     Молодуха в цветастом  сарафане, явно  деревенская  щеголиха и сластена,
задорно щелкала семечки, взятые ею в дорогу:
     - А мой-то пишет, что корову начальство дало. Коль я приеду, так порося
сулятся дать. Огурцов там этих, репы да селедок - ешь не хочу! Теперь пишет,
что уже полусапожки на московском ранте мне справил... прифасонюсь!
     В кают-компании за обедом - иные разговоры. Сахалинский чиновник Слизов
с некрасивой  женой  по имени  Жоржетта возвращался из отпуска,  рассказывая
весьма откровенно:
     - Будь  он  проклят, Сахалин этот, но...  не  оторваться! Уже засосало.
Опять  же,  посудите  сами, служи  я в  России, на  двадцать  восемь  рублей
жалованья  ноги  протянешь.  А  в Александровске -  деньги  бешеные,  пенсия
приличная.  Положение  в  обществе.  Дров сколько угодно.  Попробуйте нанять
прислугу  в  Москве  - она  с вас три шкуры сдерет,  да  еще обворует. А  на
Сахалине  я  бесплатно  беру из  конторы  пять  каторжан  сразу:  извозчика,
садовника,  водоноса,  дровосека,  кухарку  и...  даже   портного  для  моей
Жоржеточки. И все даром, заметьте! Это ли не жизнь?
     Чиновники нанимались  служить  на  Сахалине, где  с  каждым  пятилетием
службы им  прибавлялось  жалованье, улучшались  удобства жизни.  Развращающе
действовал полуторный оклад и "амурская" надбавка к  жалованью. Но Терентьев
уже шепнул Клавочке:
     -  Не верьте  вы этим  трутням!  Не  в  силах  создать  свою  судьбу  в
нормальных  условиях  материка,  как  они   могут  на   Сахалине   исправить
искалеченные судьбы других  людей? Губернатор Ляпишев сейчас их всех немного
приструнил,  а  раньше такие же  вот Жоржеточки  кухарок и  прачек  насмерть
засекали...
     Оболмасов  среди  пассажиров  держался несколько  загадочно, словно его
ожидала  на Сахалине секретная  миссия, но  Терентьев  все  же  вынудил  его
разговориться, спросив напрямик:
     - А вас-то, юноша, что влечет в каторжные края?
     Оболмасов, отвечая, заметно приосанился:
     - Видите  ли,  господа,  я решил  вырвать  монополию на нефть  у  фирмы
Нобелей, дабы создать  на Сахалине новый Баку! Сколько же еще нам,  русским,
ковыряться с дровишками и закупками кардифа у жмотов  англичан? С появлением
двигателя внутреннего сгорания  человечество перейдет  на жидкое топливо.  И
мы,  геологи,  -  упоенно  говорил  Жорж,   -  сейчас   являемся  передовыми
разведчиками  будущего.   Мы  уже  видим  Россию,   фонтанирующую  нефтяными
скважинами,  и  тогда... К  чему скрывать? - скромно  сказал Оболмасов. -  Я
далеко  не бескорыстен,  как  некоторые  идеалисты. Я желал бы  ворочать  на
Дальнем Востоке  миллионами,  как и Нобели на Кавказе, чтобы мой сахалинский
керосин распалил лампы в избах мужиков - от Амура до самой Вислы...
     С  победным  выражением геолог  глянул на Клавочку Челищеву,  а молодые
мичманы даже похлопали ему в ладоши:
     -  Браво,  брависсимо! Но  комаров на  Сахалине  такая же  толпа, как и
публики перед театром, когда в нем поет Федя Шаляпин...
     С мостика передали доклад вахтенного штурмана:
     - Прямо по курсу открылись огни маяков Порт-Саида...
     Клавочка  рискнула  спуститься  в нижние палубы корабля - под  отсеками
третьего класса, и там ее сразу охватила  противная липкая духота. Матросы с
винтовками  и  сумками для патронов  у  поясов, стоя у  зарешеченной  двери,
твердо сказали:
     - Сюда, барышня, никак нельзя. Мы и сами туда не ходим. Прирежут! А кто
сдох, того мы за ноги через люк вытаскиваем...
     Все было продумано заранее, и в случае бунта каторжан трюмы наполнялись
раскаленным  паром  из корабельных котлов, чтобы люди сварились заживо,  как
бобы в закрытой кастрюле.
     Молодость  чересчур любопытна. Клавдия Челищева впервые плыла на  таком
большом  корабле,  для нее был  соблазнителен этот  мир  железных  и  гулких
лабиринтов,  уводящих в темноту  люков,  возносящих к небесам трапов,  тайна
загадочных коридоров. В носу  "Ярославля"  узенький  коридорчик  завел ее  в
тесный форпик,  огороженный  решеткой.  Часовых здесь не  было,  очень  ярко
светила лампа, а за решеткой сидел человек... тот самый!
     В первый момент девушка даже испугалась:
     - Это вы, сударь? Почему вас держат отдельно?
     - Очевидно, я опаснее других, - ответил Полынов. -  Для таких хищников,
как я, требуется особая изоляция...
     Он приник лицом к прутьям решетки, и Клавочка вдруг обомлела от взгляда
его глаз  -  золотистых, как мед, почти янтарных, а в глубине зрачков иногда
вспыхивали отблески, словно человек давно сгорал изнутри и  не мог догореть.
Полынов спросил:
     - Мадмуазель спешит во Владивосток к жениху?
     - Нет, я плыву только на Сахалин.
     - По какой же статье о наказаниях? - спросил он.
     - По статье совести и гражданского долга.
     - Но такой статьи в собрании имперских законов нет.
     - Но она существует, даже неписаная, в  душе каждого честного человека,
если он желает быть полезен обществу.
     Форпик  размещался  в  самом носу корабля, и  в  нем  было  слышно, как
форштевень сокрушает под собой волны.
     - А вы не задумывались над вопросом, стоит ли наше общество того, чтобы
ему услужали? Вот, например,  я, - высказался Полынов, - неужели вы способны
услужить даже мне?
     - Мне вас очень  жаль,  сударь,  -  искренно  ответила Клавочка. - Если
угодно, я согласна помочь вам. Но... чем?
     -  Я  был  бы чрезвычайно признателен вам, если бы вы  узнали, нет ли в
партии арестантов политических ссыльных.
     - Я сама спрашивала  об этом  господ  офицеров. И если вы  страдаете за
убеждения,  вынуждена   огорчить  вас:  на  "Ярославле"  плывут   одни  лишь
уголовники, а политических нету.
     Полынов кивнул. Челищева улыбнулась ему:
     - Впрочем, могу вас порадовать...  Случайно на этом корабле плывет один
политический, о чем никто не догадывается. Полынов нервно  отпрянул прочь от
решетки: - Кто он? По какому процессу? Русский или поляк?
     - Это я, - вдруг ответила Клавочка...
     Рев сирены заглушил ее  слова: "Ярославль" уже  втягивался  в  обширные
гавани  Порт-Саида,  чтобы  взять угля  и  пресной  воды,  пополнить  запасы
искусственного  льда для кают-компании.  Клавочка  даже не пошла  на  берег,
почти  с ужасом  ощутив,  что  она влюбилась  в  этого  страшного  человека,
сидящего за решеткой форпика...

6. ПРИЕЗЖАЙТЕ - ОСТАНЕТЕСЬ ДОВОЛЬНЫ

     С высокой колонны памятник Фердинанду Лессепсу как бы благословлял всех
плывущих Суэцким каналом.  Но  для каторжан, которые  уже не раз и не  два -
бежали с Сахалина, а теперь вдругорядь  плыли  этой  же дорогой обратно, для
них  Лессепс означал  новые  страдания. Красное море  встретило  "Ярославль"
сухими горячими ветрами, дующими из пустынь  Аравии,  мельчайший раскаленный
песок забивал широкие  сопла  корабельных вентиляторов,  дышать  становилось
труднее, с  лиц  матросов  сползала кожа, а нежные  губы  женщин покрывались
болезненными трещинами. Смертность среди арестантов в трюме сразу усилилась.
     Старший  офицер  Терентьев,  желчный  и  болезненный  человек,  удивлял
Челищеву  контрастами  своей  натуры:  состояние  мягкого  добродушия иногда
сменялось  в нем порывами самой необузданной жестокости.  Напрасно часовые в
трюмах давали тревожные  звонки на вахту мостиков, призывая забрать умерших,
кавторанг не обращал на эти звонки внимания, объясняя так:
     - Здесь район оживленного мореходства, а трупы могут всплыть, привлекая
внимание иностранцев. Пусть уж валяются на своих нарах, пока  не выберемся в
океан... там и покидаем!
     Оболмасов сказал Клавочке за столом:
     - Представляю, какой аромат сейчас в трюмах...
     По давней традиции судов Добровольного  флота, в Красном море  начинали
расковку  кандальных,  потом  до  самого  Цейлона   каторжан  брили  заново.
Рецидивистам  обривали  правую часть головы, а бродягам, не  помнящим своего
родства, - левую. Но в преступном  мире всегда немало причин, чтобы из одной
категории  виноватых  перейти в  другую,  и скоро  все  уголовники ходили  с
головами, выбритыми одинаково - как с правой, так и с левой стороны.
     - Не понимаю, - возмущался Оболмасов за  ужином, - неужели в трюмах  не
было обыска? Откуда у них взялись бритвы?
     - Голь  на  выдумки  хитра,  -  пояснил Терентьев. -  Берется крышка от
жестяного чайника.  Один край  ее  оттачивается  как лезвие. По