мел бой,
доведенный  до  штыков,  с противником  в более значительных силах". Сами же
японцы об  этой схватке  хранили  молчание, скрывая свои большие  потери. Но
генералу  Харагучи  становилось  ясно,  что  по  тылам  его армии  совершает
отважный рейд партизанская сила, и она день ото дня делается все опаснее для
них,  для  японцев... Быков  оказался  неуловим! Он  наладил разведку,  умел
обходить опасности, поддерживая  связь  с жителями редких поселений, узнавал
от них о каждом передвижении самураев. Его отряд громил вражеские гарнизоны,
выметал их с позиций; японцы стали бояться дорог и прятались в лесу. В штабе
Харагучи  появилась  растерянность, не  свойственная  победителям,  и  целых
десять дней  подряд японцы не смели  даже  показываться там,  где  появлялся
Быков.  Со  своим отрядом,  с  беженцами,  бродягами  и  ссыльными,  которые
уверовали в себя и в своего командира, они стали хозяевами положения.
     -  Остановка Сендайской дивизии на  Южном Сахалине крайне неприятна,  -
рассуждал   Харагучи  перед   Кумэдой.  -  Против   нас   действуют   отряды
Слепиковского, Таирова  и  Арцишевского,  их надо  уничтожить,  пока  они не
соединились с Быковым.
     Кумэда, опытный разведчик генштаба, сказал:
     - Следует  поторопиться с этим решением!  Вчера мне стало известно, что
губернатор  отправил  на помощь Быкову  отряд гарнизонных войск  во  главе с
капитаном Владимиром Сомовым.
     - Вы его знали? - спросил Харагучи.
     - Да, симпатичный молодой человек.
     - Его надо перехватить еще в Оноре, -  рассудил генерал. - Вы знакомы с
этими краями, вот и ступайте до Онора.
     Кумэда хотел взять с собой собак и... Оболмасова:
     -  Он  уже  проделал  этот  маршрут, а  теперь ему,  как  американскому
гражданину, ничто не грозит от русских.
     - Хорошо, -  согласился  Харагучи,  -  можете  брать  айнов  в качестве
проводников,  забирайте и этого  американца Оболмасова... лишь бы  опередить
Сомова!

     До  отряда  Быкова  вскоре  дошло,  что  полковник  Арцишевский  принял
капитуляцию. Перед тем  как сложить оружие, он целых три дня,  как маклак на
барахолке,  торговался с  самураями, выговаривая для себя условия  плена. Но
часть  его отряда,  похватав оружие, растворилась среди гор  и лесов, почему
Быкову следовало ожидать новое пополнение.
     - Он же полковник... завтра генерал, - переживал Валерий Павлович, сидя
в лесной  халупе.  - Какое он  имел  право  бесчестить свои погоны и  погоны
других?  Я  не  знаю, где Таиров и  о чем  он думает, но  Слепиковского надо
выручать...
     Быков  вызвал  к  себе Корнея  Землякова  и  сказал,  что  верит  в его
смекалку,  верит в  его  выживаемость  среди  кошмарных условий  сахалинских
дебрей.
     - Конечно, Слепиковский не сидит на месте, он желал  бы  выйти к нам. Я
даже не приказываю, а только  прошу:  бери  любую  лошадь  из коляски барона
Зальца и сыщи Слепиковского,  чтобы он знал, куда ему пробиваться,  где  нас
искать... Пусть он сам назначит время и место встречи!
     Все десять  дней передышки японцы забрасывали Быкова своими посланиями.
Иные  письма  начинались  вежливо:  "Мы, япона,  уважай  Вас, доблесна руске
офицерик..." Другие письма  были переполнены угрозами, проклятьями от  имени
японской армии, самураи писали Быкову, что, если его банда не сложит оружие,
они поджарят его на костре... живьем, как кусок мяса! Полынов  застал Быкова
не в самую хорошую минуту его жизни.
     - Вы, кажется, загрустили, штабс-капитан?
     - Задумался.
     - О чем же?
     -  Неужели после войны,  учитывая  мои  сахалинские  заслуги.  Академия
Генерального штаба не примет меня в число своих  слушателей без экзаменов по
иностранным языкам?
     - Не примет, - ответил Полынов. - Там слишком большой  конкурс желающих
обменять  гарнизонную  жизнь   на  блистательное  представительство  русской
военной  мысли. Я бы на вашем месте срочно обвенчался с Клавдией  Петровной,
чтобы она разговаривала с вами только на французском или немецком.
     Темнело. Быков затеплил огарок свечи:
     - К сожалению, нам не до венца. А я,  наверное, не  умею открывать  для
любви сердца женщин.
     - Чепуха! -  возмущенно  ответил Полынов. - Каждый мужчина  должен  сам
открывать для любви сердце любой женщины.
     Горько усмехнулся в  ответ штабс-капитан,  оберегая среди  ладоней, как
цветок, колебания слабого огонька.
     - Научите, как это делается? - спросил он.
     -  Очень просто! Любая женщина  - как несгораемый шкаф еще  неизвестной
системы.  Я  подбираю  к нему отмычки, а потом  ковыряюсь  в  его  потаенных
пружинах.  Раздается  приятное: щелк! -  и дверь сейфа  открывается,  как  и
сердце женщины.
     - Опять шуточки! Вы можете быть откровенны?
     - Конечно.
     - Однажды вы засиделись в  лавке  Найбучи, допоздна  беседуя с Клавдией
Петровной.
     - Не  ревнуйте,  -  ответил  Полынов. - За  эту  беседу ваш  несчастный
Пигмалион уже получил оплеуху от своей Галатеи.
     - Но о чем вы беседовали с Клавочкой?
     Последовал честный ответ Полынова:
     -  Госпожа  Челищева  спрашивала  меня:  стоит  ли ей довериться  вашим
чувствам и принять ли ваше предложение?
     - Что вы ответили ей тогда?
     -  Я сказал,  что вы  принадлежите к  очень  сильным  натурам,  которые
способны перенести  любые удары судьбы, но  вы никогда  не сможете  пережить
своего поражения.
     Лицо Быкова неприятно заострилось,  покрываясь глубокими тенями,  как у
мертвеца. Он загасил свечной огарок.
     - Я вас не понял, - было им сказано.
     - Наверное, меня поняла Клавдия Петровна.
     - И какие же она сделала выводы?
     - Вот об этом вы спросите у нее сами...
     Передышка  в  боях  затянулась.   Полынов   вскоре  навестил  Быкова  с
"франкоткой" в руках; его сопровождала Анита.
     - Вы не будете возражать, если я схожу на разведку к северу, в  сторону
Онора? За меня вы не бойтесь.
     - Я не за вас боюсь, а за вашу спутницу.
     Анита вдруг шагнула между ними.
     - Со мною ему нечего бояться, - гордо заявила она.
     Взявшись за руки, словно дети, они не спеша удалялись в сторону леса, и
Клавдия Петровна сказала Быкову:
     - Не правда ли? Он сделал из девчонки свою собаку.
     -  Да  нет, -  печально  ответил  Быков.  -  Это  скорее  женщина,  уже
осознавшая  свою великую женскую власть  над мужчиной, и мне  порою кажется,
что  Полынов уже  начал ее побаиваться. Я бы  тоже не пожалел  денег,  чтобы
купить такую вот... собаку!
     Клавочку подобное объяснение не устраивало:
     - Успокойтесь! Я вашей собакой никогда не стану...

     После  боя на  реке Наиба  отряд перебрался на  другой берег. Наверное,
капитан Таиров  мог бы и не форсировать реку, он  и  сам  не знал, зачем это
делает,   поступая  иногда  по   соображениям,  очень  далеким  от  тактики.
Сказывались  давняя усталость, постоянный голод, вечные  страдания от гнуса,
краткие  сны на сырой  земле - люди  двигались скорее по  привычке, уже вяло
соображая, зачем и куда бредут, лишь бы не стоять на месте.
     Шум речной воды усыплял, хотелось лечь.
     - Сколько ж можно еще таскаться? - спрашивали матросы.
     - Может, и выйдем на Быкова.
     - А где он, отряд-то евонный?
     - Не просто ж так ведут. Наверное, знают.
     - Откуда им знать-то? Сами плутают...
     Капитан  Таиров   забрался  с  офицерами  на  горушку,  оглядываясь  по
сторонам, и  скоро из цепи охранения послышалась учащенная пальба. Не успели
дружинники опомниться, как японцы открыли по ним огонь со всех сторон сразу.
     - Окружают... окружили! - раздались крики.
     Архип  Макаренко  вспоминал:  "Мы  отбивались всеми  силами,  но  через
полчаса  мы  имели уже много потерь  и стали  ослабевать.  К японцам  же еще
подошли  подкрепления,  так что  их  стало сотни четыре,  если  не  больше".
Матросы в ряд с дружинниками палили из берданок, но  патроны им были  выданы
еще старинные,  начиненные  дымным  порохом,  и  струи  дыма,  плававшие над
травой,  сразу называли  японцам цель - для верных  поражений. Увидев себя в
кольце врагов, люди стали метаться, иные вскакивали, чтобы бежать, но тут же
падали, остальные  ползали возле тел погибших  товарищей, вжимаясь в  землю.
Таиров, по-прежнему стоя на пригорке,  вдруг  стал  размахивать  полотенцем,
крича:
     - Эй, япона... аната! Кончай стрелять...
     В  бое  возникла пауза,  во  время  которой Архип  метнулся  в  заросли
малинника. Через просветы в листве наблюдал, что будет дальше. Он видел, как
японцы  атаковали  горушку,  быстро переколов штыками  пытавшихся бежать,  а
Таирова с офицерами согнали с  пригорка вниз. Наступило затишье, и, кажется,
оно длилось долго.  Макаренко не покидал  своего укрытия,  боясь,  что снова
начнется стрельба. По его  словам, в  траве и по  кустам затаились еще около
сотни русских.  Наконец  откуда-то  из лощины послышался  призывающий  голос
Таирова:
     -  Мои  боевые  друзья! Мне  ли  обманывать  вас?  Я  говорю  вам сущую
правду... Идите сюда! Ко мне. Не бойтесь.
     После  томительных  раздумий  дружинники  поднимались и  шли  на  голос
офицера.  Макаренко  заметил,  что, поверив Таирову,  поднялись  с  земли  и
матросы. Таиров продолжал взывать из лощины, чтобы ничего не боялись,  Чтобы
все без  страха собирались к нему. Наверное, он сумел выманить большую часть
отряда, теперь заодно с ним друзей окликали другие голоса:
     - Ванюшка, здесь японцы веселые! Добрые...
     Макаренко слышал и призывы своих матросов:
     - Архип, не бойся... Архип, иди к нам!
     Потом  над  поляной недавнего  боя  нависла вязкая, гнетущая тишина,  и
Архип  сел под кустом, жадно поедая сочные ягоды малины. Из кустов  выполз к
нему пожилой дружинник.
     - Ты чего? - сначала испугался Архип.
     - Я не поверил. Остался.
     - Я тоже. Ты из каких таких будешь?
     - Я-то? Мы тамбовские.
     - По убивству? За воровство? Али как иначе?
     - Не. Я из "аграрников". Поселенец.
     - Выходит, по науке на Сахалин закатился...
     Дальше они пошли вдвоем, шли  двенадцать верст лесом, пока не выбрались
на луговину с грудами  мертвецов. Это  были дружинники. Средь  них Макаренко
обнаружил и своих  матросов, голоса которых  еще звучали в его ушах: "Архип,
не бойся...  Архип, иди к нам!" Позже он вспоминал: "У всех на глазах убитых
из  тряпок были  сделаны  повязки,  а одежда  и  тела  порезаны  и  исколоты
японскими штыками". Случайно наткнулись и на тело капитана Таирова,  который
"лежал  несколько в стороне от других,  изрубленный на куски,  а рядом с ним
валялся  обезглавленный  труп  прапорщика  Хныкина...  мы  с моим  спутником
горько-горько плакали  над  (телами дружины",  переставшей  существовать.) -
Уйдем отселе, - звал матроса "аграрник".
     Питаясь ягодами и рыбой, которую ловили в Найбе руками, как первобытные
дикари,  они шли  две  недели  подряд, но в  селе Отрадна уже  были  японцы.
Пришлось  миновать село  и  углубиться  в тайгу, где  им встретилась  убогая
деревенька.
     Ну, - радовались, - здесь-то японца нету...
     Староста сказал,  что японцы у них уже побывали:  "Пять  русских, в том
числе  и  фельдшер,  обессиленные  голодом, пришли  и  сдались  японцам,  те
преспокойно связали им  руки,  завязали  глаза и,  выведя их к реке, так  же
спокойно перекололи всех пятерых, трупы бедняг и теперь валяются в яме".
     - Можете оставаться, - закончил рассказ староста.
     - Я... останусь, - решил "аграрник".
     - А я буду искать своих, - ответил Архип.
     Через  несколько дней к бивуаку  отряда  Быкова  выбрался  из  тайги не
человек,  а  какое-то  звероподобное  существо;  это  был  Архип  Макаренко,
заросший седой бородищей, весь облепленный  комарьем, укусов которых он  уже
не замечал.
     -  Все  погибли, -  сказал он.  - Один я остался. А  больше никого. Так
примите меня, люди добрые... сироту!
     Кажется,  он  повредился  в  уме,  его  преследовали кошмары.  Он часто
замирал с открытым ртом, прислушиваясь, как  из чащоб Сахалина его подзывают
к себе голоса мертвецов:
     - Архип, не бойся... Архип, иди к нам!

     Всю ночь из села Отрадна слышались песни.
     - Кто это поет? - спросила Анита.
     - А тебе нравится?
     - Да, красивый мотив.
     -- Это поют  японские солдаты. Они всегда  поют перед дальним  походом,
когда получают много саке. Подождем их  здесь, все равно этой тропы  к Онору
самураям не избежать.
     - А что мы сделаем, когда их увидим?
     -  Пересчитаем  офицеров,  чтобы  по  их  числу  иметь представление  о
количестве  солдат. Узнаем, сколько  телег, есть  ли  у них  пушки, куда они
шагают, - пояснил Полынов.
     Они провели всю ночь на  земле,  накрытые  арестантским бушлатом, а  на
рассвете  Полынов продернул  затвор "франкотки",  досылая  первый  патрон до
места.
     - Анита, проснись. Все саке уже выпито, все красивые песни отзвучали, а
нам пора... споем  свою  песню! Надеюсь, что  ее мотив  ты  запомнишь на всю
жизнь...
     Укрывшись в чаще леса близ дороги, они  дождались приближения батальона
японцев.  Впереди  бежали собаки  айнов,  за ними сытые  австралийские  кони
влекли телегу, за  которой  бодро  шагали солдаты,  пригнувшиеся от  тяжести
походных ранцев. Полынов выставил из кустов дуло винтовки: - Вот он, подлец!
Наконец-то он мне попался.
     - Кто?
     - Оболмасов. А с ним на телеге - Кумэда.
     - Но Оболмасов-то русский?
     - К  сожалению, да. Продажная  тварь. Однажды он  заставил  меня  снять
перед ним шапку, а я сниму ему голову.
     - Так стреляй, чего медлишь, - торопила его Анита.
     - Я могу сделать лишь один выстрел.
     - Почему  только один?  - шепотом  спросила Анита. -  Вон  же  рядом  с
Оболмасовым болтает ногами японский офицер.
     - Второго выстрела нам не дано, - ответил Полынов. -  Ибо за  первым же
выстрелом нас станут разрывать собаки...
     Анита,  затаила  дыхание. Мушка полыновской  "франкотки" долго блуждала
между Такаси Кумэдой  и  Жоржем Оболмасовым:  кому  из них подарить пулю? Но
отвращение  к  сытому  предателю  пересилило  ненависть к  врагу, и  Полынов
уверился в выборе цели:

     - Один Нобель в Баку, а сахалинскому не бывать...
     Грянул выстрел. Оболмасов кулем свалился с телеги.
     - Бежим! - крикнула Анита и, выхватив револьвер,  перестреляла японских
собак, которые с разгневанным лаем я рычанием уже кинулись вслед за ними.
     - Только не отставай, - звал ее Полынов.
     Скоро  они  вернулись в отряд,  и не с пустыми руками. Полынов тащил на
загривке английский пулемет, Анита же  ехала верхом на лохматой маньчжурской
лошади. Девушка не удержалась, чтобы не похвастать Быкову своим трофеем:
     - Как собака! Кусок хлеба брошу - на лету хватает.
     Она  со смехом показала горбушку, и  лошадь, радостно заржав,  оскалила
зубы, готовая схватить хлеб.
     Полынов доложил Быкову, что  батальон  самураев  выдвигается  к  Онору,
чтобы перехватить отряд капитана Сомова на подходе:
     - Вы уверены, что Сомов выдержит этот удар?
     -  Боюсь,  что Володя  не выдержит...  Но  где  же  Корней  Земляков? -
воскликнул  Быков.  -  Почему  не  возвращается?  Если  бы  моя  встреча  со
Слепиковским состоялась,  наши  отряды, объединившись,  еще могли  бы спасти
Александровск!

8. ОГОНЬ С МОРЯ

     Судьба богатого села Владимировка не изгладилась даже памяти поколений,
и престарелые колхозники  уже нового -  советского Сахалина! - со слезами на
глазах вспоминали:
     - Наши отцы и матери  не были ни каторжными, ни ссыльнопоселенными. Они
искали на Сахалине лучшей доли  и  сытости. Когда японцы  пришли, у  нас тут
двести дворов уже  было. Школа  своя была, церковь,  мельница, даже молочная
ферма. Самураи все разорили, все разграбили, подмели дочиста. Вредители они:
где  швейную машинку увидит, ведь  он, гад, по винтикам ее раскрутит; а  все
винтики по улице раскидает. Чтобы  устрашить нас и  заставить русских уйти с
Сахалина, враги весь урожай на корню сожгли, леса вокруг повалили. А  двести
наших,  владимирских, мужиков да баб увели в  падь за озером. Когда отыскали
их, у всех голов не было... Тут мы, которые остались живы, сразу и побежали.
Умирать такой смертью кому охота?..
     Трагедия  острова  определилась. На  гиляцких  лодках,  пешком  или  на
вьючных  лошадях,  неся на  себе детишек, через горы  и непролазные болота в
Александровск стали выбираться беженцы с Южного  Сахалина, и  поначалу никто
не хотел верить их чудовищным рассказам о самурайских зверствах:
     - Они всех убивают.  От них даже малым ребятам нет пощады. И ведь какие
нехристи!  Сначала конфетку  даст,  по головке  погладит, а  потом...  потом
головой  об  стенку.  Мы  все  бросили,   что  наживали,  только  бы  живыми
остаться...
     Беженцы говорили правду. Когда  раньше  в окрестностях Порт-Артура  или
Мукдена  находили тела русских воинов, изувеченных пытками, японцы говорили,
что это дело рук хунхузов китайской императрицы Цыси. Но на Сахалине никогда
не было хунхузов,  теперь жители острова  увидели  подлинный облик  самурая.
Именно здесь,  на русской земле, японцы решили беречь патроны:  военных  или
дружинников, попавших  в плен, они пронзали винтовочными тесаками, а местным
жителям  отрубали   головы  саблями,   как  палачи.  По   словам   ссыльного
политкаторжанина Кукуниана, только в  первые дни  нашествия  они обезглавили
две  тысячи крестьян. Японская  военщина истребляла беззащитных людей, когда
их дипломаты, источая сладчайшие улыбки перед Рузвельтом, рассуждали о своем
стремлении к миру с Россией!
     Генерал-майор юстиции Кушелев сказал Ляпишеву:
     -   Наша  беда,  что   на   Сахалине   никогда   не   было  иностранных
корреспондентов. Если бы они были,  как в  Порт-Артуре или Маньчжурии, тогда
самураи,  боясь международной  гласности, не посмели  бы зверствовать.  Вот,
Михаил Николаевич, почитайте, что пишет наш военный обозреватель Вожин...
     Вожин  писал,  что солдаты "японских  войск перепугали даже иностранных
военных агентов,  сидевших  в японских  штабах. В  европейских  газетах  они
признавали, что  таких солдат в  Европе нет...". А вот что писал он  о нашем
русском  солдате:  "Сыщутся  средь  нас  миллионы,  сильных   не  муштрою  и
фанатизмом, а исключительно сознательной верой в свои идеалы, сильных именно
беззаветной любовью к своей великой Родине!"
     Незадолго до появления беженцев в Александровск пришли два пароходика -
"Тунгус" и "Камчатка", доставившие гарнизону  солонину в бочках и  новенькие
пушечные лафеты.
     - А где же сами пушки? - спрашивали капитанов.
     - Сейчас только лафеты, а пушки потом...
     Капитаны просили  передать  Ляпишеву,  что  следующим  рейсом  прибудет
генерал Флетчер, который и возглавит оборону Сахалина,  так что пусть Михаил
Николаевич не тревожится. Конечно,  никакой генерал  Флетчер не  приехал,  а
Северный  Сахалин остался  при новеньких лафетах без пушек. Если это русская
"безалаберность", то в другие времена ее стали бы называть более конкретно -
"вредительством". Однако  в  гарнизоне  слишком уповали на приезд  Флетчера.
Поправку  в  эти  иллюзии  внес  капитан  Жохов,  авторитетно заявивший, что
генерала с такой фамилией в русской армии попросту не существует.
     -  Нет Флетчера, и не  надо нам  Флетчера, сами управимся! -  убежденно
высказался полковник Семен Болдырев. - Потому как и дураку ясно, что самураи
сюда не  полезут. Они  же  тепло обожают,  солнышко  любят,  их на  Северный
Сахалин и рисинкой не заманишь...
     Постепенно  в  Александровске  успокоились,  уверенные  в  "теплолюбии"
самураев.  Слизов ораторствовал в  клубе, что  вся  эта катавасия началась с
залива Терпения:
     - Им рыбки захотелось! Ловили они там рыбу, ну и  пусть ловят дальше, а
в нашу холодрыгу они не сунутся...
     Такие настроения,  да, бытовали среди чиновников, и сейчас мне, автору,
не найти  им  никакого оправдания.  Тем  более  что  трагедия жителей Южного
Сахалина   грозил