Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
если он на законных
основаниях много лет обладал островом Сахалином?!
Переговоры зашли в тупик. Сахалин нависал над столом Портсмута как
дамоклов меч, и Комура, сильно нервничая, чересчур энергично отряхивал пепел
с папиросы, а Витте в такие моменты закидывал ногу на ногу и крутил ступней,
посверкивая лаковым ботинком. Газеты США писали, что "сахалинский вопрос"
неразрешим; от русских мы чаще всего слышим слова "завтра будет видно", а на
устах японцев - "сиката ганай" ("ничего не поделаешь"). Портсмутский отель
"Вентворт" вдруг содрогнулся от грохота: это японская делегация возвращала
несгораемый шкаф, взятый ею напрокат, а русские дипломаты, как заметили
репортеры, срочно затребовали белье из стирки...
Рузвельт почувствовал, что его политическая карьера дала трещину. Надо
спасаться! Он повидался с Розеном и сказал, что пришло время для его личного
вмешательства в переговоры:
- Я буду сам писать вашему императору... Николай II, отвечая на
телеграммы Витте, помечал: "Сказано же было - ни пяди земли, ни рубля
уплаты..." Но американский посол Мейер стал убеждать его, что японцу
согласны вернуть северную часть Сахалина, а любая затяжка войны вызовет
вторжение японцев в Сибирь. Николай II сначала упорствовал, говоря Мейеру,
что он уже дал "публичное слово" не уступать, но после двух часов бесплодной
болтовни сдался.
- Хорошо,-сказал царь, - к югу от пятидесятой параллели японцы могут
считать себя на Сахалине хозяевами...
Наш академик В. М. Хвостов, крупнейший специалист в области
международного права, писал, что отторжение Сахалина в Токио даже не считали
таким уж обязательным требованием: "Ясно, что если бы царь и его дипломаты
проявляли должную выдержку, то можно было бы Сахалин отстоять!"
Витте велел расплатиться за гостиницу. Комура, испуганный срывом
переговоров, уже соглашался на возвращение России Северного Сахалина, но...
- Но мы Северный Сахалин можем вам продать! На этом он и попался. Витте
использовал промах Комуры и разгласил в печати, что для Японии важнее не
мир, а деньги, из-за которых она и начала эту войну. Американские газеты
поместили карикатуры: японский император дубасил бамбуковой палкой русского
царя, спрашивая: "Сколько ты мне заплатишь, чтобы я тебя отпустил?.."
Симпатии американцев окончательно перешли на русскую сторону. Никто уже не
смел говорить, что Япония начала войну, дабы нести культуру в страны Азии.
"Барон Комура, стоя лицом к лицу с мрачной реальностью войны, продолжение
которой было бы, несомненно, гибельным для Японии, был вынужден уступить", -
писал японский историк Акаги.
Шестнадцатого августа Витте удалился с бароном Комурой для беседы
наедине, после чего появился с улыбкой:
- Господа! Поздравляю - японцы уступили... Витте зачитал японский отказ
о выкупе Северного Сахалина, а Комура признал, что Япония отказывается от
денежного вознаграждения. Из Токио пришло сообщение, что там недовольны
Портсмутским миром и, если Комура вернется, его сразу прикончат... Теперь
американские газеты писали о грядущей "желтой опасности", которая от
пасмурных берегов Японии накатывается, как вал цунами, на всю Азию, на весь
Тихий океан.
Над крышами Портсмута гремели орудийные салюты, звонили колокола
храмов, а на заводах и фабриках США разом застонали гудки. Витте удалился к
себе и сказал секретарю:
- Больше никаких журналистов, никаких фотографов ко мне не допускать! Я
устал ото всей этой болтовни...
"Сахалинский вопрос", не разрешенный в Портсмуте, будет окончательно
разрешен лишь в августе 1945 года!
13. ДО СЕДЫХ ВОЛОС
Неся большие потери, отряд пополнялся за счет местных жителей, искавших
в лесах спасения от японских репрессий. Партизаны продолжали свой рейд - к
мысу Погиби! В глухом урочище на берегу безлюдной Тыми сделали привал ради
отдыха. Здесь Полынов счел нужным напомнить Жохову, чтобы он вел себя
сдержаннее с Челищевой, на что получил ответ:
- Глупо подозревать меня в излишней лирике. Вообще-то я терпеть не могу
идеалисток. Сама великая мать-природа рассудила за верное, чтобы женщинам
быть практичнее нас, идеалистов-мужчин, а не предаваться пустым фантазиям...
Вскоре они нашли время уединиться в лесу, давно желая поговорить по
душам. Присев на поваленное дерево, Полынов и Жохов наблюдали, как на
полянке играют веселые сахалинские зайцы. Жохов сказал, что не забыл
законоведения, которое постиг в Демидовском лицее, и его всегда привлекали
судьбы людей в ненормальных, подневольных условиях:
- Мне интересно узнать и твою историю.
- Я высоко взлетал и низко падал.
Мне пригодится все. Рассказывай...
Полынов вскинул "франкотку", машинально прицелившись в самого веселого
зайца, но стрелять не стал.
- Вспомни, какова была моя юность, какова семья! Наверное, от нужды
пани Гедвига Целиковская, сосланная за участие в виленском восстании, вышла
за ярославского мещанина Придуркина, торговца гробами. Она рыдала от
загубленной жизни, нещадно колотила меня, как будто я виноват в ее женских
несчастиях. Напиваясь, она плакала и пела: "Плыне Висла, плыне по польской
крайне..." Нет, я не хочу вспоминать о ней!
- Не надо. Но отец-то тебя любил.
- Да. Прекрасный столяр. Все мое детство и юность прошли среди гробов,
заготовленных им на продажу. В образцовом гробу я и спал. Мне, - сказал
Полынов, - и доныне иногда снится, как я вылезаю из этого гроба, чтобы не
проспать своего звездного часа. Отцу мечталось вывести меня в люди.
Наверное, ему стоило немалых унижений и взяток, чтобы меня, мещанского
отпрыска, приняли в Демидовский лицей, откуда выходили просвещенные знатоки
права на общем фоне бесправия.
- Понимаю тебя, - согласился Жохов.
- Понять меня может не каждый... Я был в лицее лучшим учеником, а
думаешь, мне было легко? Легко ли было мне, когда вы, дворяне, являлись на
лекции из чиновных и барских квартир, вас подкатывали к лицею холеные
рысаки, а я выкарабкивался по утрам из гроба и, вкусив хлеба с теплым чаем,
бежал по лужам за четыре версты, дрожащий от холода, всего лишь презренный
сын мастера гробовых дел.
- Да, тебе было трудно. Тебя, лучшего лицеиста, обходили наградами,
даже на мраморной доске выпускников лицея не хотели помещать, твою фамилию -
Придуркин, и мне было жаль тебя. Я ведь всегда дарил тебя самой искренней
дружбой.
Полынов положил руку на плечо друга:
- Потому ты и допущен в мой ад... Я покинул лицей, уже оскорбленный,
чувствуя свое превосходство над людьми, оскорблявшими меня. С дипломом
молодого юриста я оказался в селе Павлове на Оке, где и сделался мелким
судебным исполнителем. Я накладывал печати на двери амбаров проворовавшихся
лавочников, описывал имущество бедняков за недоимки, а по ночам глотал книгу
за книгой... читал, читал, читал, читал, читал!
Затем Полынов сказал, что павловские мастера по выделке замков с их
"секретами" создавали такие шедевры, что получали призы даже на
международных промышленных выставках.
- Эти мастера-самородки, порой безграмотные люди, возбудили во мне
случайный интерес к точной механике, и, забыв о своем дипломе юриста, я
пошел к ним на выучку. Наверное, я был способным учеником! Но однажды,
смастерив сложнейший замок, я задумался. Ведь если я способен изготовить
такой замок, значит, я способен его и открыть! Чтобы увериться в себе, я
поехал на выставку в Вену, где на "призовой" площадке, ничем не рискуя, за
полторы минуты вскрыл несгораемый шкаф фирмы "Эвенса", за что и получил
тысячу марок вознаграждения.
Так живи и радуйся! - невольно воскликнул Жохов.
Полынов удивленно посмотрел на него:
- А чему тут радоваться? Я ведь еще со скамьи лицея понял, что при той
системе, какая существует в нашей империи, мне всю жизнь оставаться
презренным мещанином, и тогда я решил перехитрить эту систему, чтобы жить
иначе... Я решил возвысить себя над этим поганым миром, и своего я добился!
- Но честным ли путем? - тихо спросил Жохов.
- Сначала - да. Я поехал в Льеж, где поступил в политехническую школу,
старательно прослушал полный курс точной механики. Я получил не просто
диплом, а - почетный диплом.
- Так живи в свое удовольствие... инженер!
- Именно так и стали называть меня друзья, когда я, подделав себе
документы, из сословия мещан легко перебрался в дворянство. Под новой
фамилией Боднарского завел в Петербурге частную техническую контору, не
брезгуя брать любые заказы, стал жить на широкую ногу. Знание |закона
империи, хорошее владение языками, долгая жизнь да границей - все это
помогало мне проникать в самое высшее общество, и никто ведь из аристократов
не думал, что я выбрался из папенькина гроба, в котором стружки заменяли
перину. Можно сказать, я был уже почти доволен судьбой, но...
Попынов долго молчал, и Жохов напомнил:
- Что же случилось тогда с тобою? Влюбился?
- Нет. Во мне зрело недовольство системой, которая из меня, честного
человека, сделала жулика и прохвоста, живущего на птичьих правах под чужим
именем. К тому времени мое воображение было слишком воспалено чтением
Бакунина и Штирнера, Кропоткина и Махайского, а контрасты жизни убеждали
меня в том, что сильная личность - превыше всего, и такой личности, как я, в
этом мире почти все будет дозволено.
- Но так можно дойти черт знает до чего!
- Верно. Вот я и пришел к тому, что научился презирать сначала законы,
потом людей. Но прежде я был арестован.
- За что?
- Однажды меня навестил неизвестный, который от имени других
неизвестных просил вскрыть одну кассу. Я, конечно, догадался, что эти
"неизвестные" уже известны полиции, но им не хватает знания точной механики.
Мне с самого начала было ясно, что, кроме хлопот, я не получу и рубля, а все
деньги, добытые с кассы, провалятся в подполье какой-то партии...
- И ты?
- Я согласился.
- И попался?
- Сразу. Впрочем, мне удалось бежать, а наши инквизиторы так и не
дознались, что за птица попалась в их клетку. Я сам ушел в подполье, снова
сменив имя, перебрался в Польшу, стал членом активной "боевки", пан Юзеф
Пилсудский не раз прибегал к моим услугам, когда ему нужны были деньги...
Может, он и виноват в том, что я разуверился в идеалах революции, которых не
заметил в человеке, больше других кричавшем о свободе. Скажу честно, что
состоять в "боевке" было трудновато: чуть что не так - и ты мог пропасть на
окраине города...
- Как же ты очутился в разряде уголовных?
- Это случайность. Однажды я долго возился с сейфом, в котором были
замки конструкции Манлихера, и не мог открыть его. Пилсудский взбесился,
обвинив меня чуть ли не в пособничестве жандармам. Тогда я решил: стоит ли
рисковать жизнью ради этого демагога? Не лучше ли найти своим талантам иное
применение? Так вот случилось...
Громко хрустнул валежник. Мужчины обернулись.
Я тебя ищу, - строго произнесла Анита.
Полынов передал "франкотку" капитану Жохову.
- Анита, прости, нам предстоит расстаться.
- Нам? - поразилась Анита.
- Я побываю в Рыковском... без оружия, без тебя.
- Не лезь в это осиное гнездо, - предупредил его Жохов. - Каждый
человек обходит Рыковское стороной, чтобы не остаться без головы. А ты,
кажется, уже потерял ее... Разве ты не знаешь, что в Рыковском штаб самого
Харагучи? Или ты не слыхал, что там творится? Побереги себя и Аниту...
Полынов пояснил: для него пришло время покинуть Сахалин навсегда; как -
он сам еще не знает, но его пути приведут куда угодно, только не к мысу
Погиби.
- Не выдумывай! - возмутился Жохов. - Наверное, ты и в самом деле
желаешь оправдать свою истинную фамилию... Зачем тебе соваться в Рыковское,
если тебе, как дружиннику, будет даровано законное право на свободу по
амнистии царя?
- Я знаю силу закона, но в справедливость закона не верю. Появись я
снова в России, и меня упрячут за решетку. А я уже не могу оставить Аниту...
одну.
- Но ведь оставляешь! - выкрикнула Анита.
- Ты побудешь на попечении капитана Жохова, и вы можете ждать меня три
дня. Только три дня, после чего можете убираться куда вам угодно... хоть под
венец!
Анита, припав к березе, разрыдалась. Жохов решил, что сейчас лучше не
мешать им, и - ушел. Вслед ему, уходящему, Полынов велел вернуть "франкотку"
Быкову.
- Не валяй дурака, - отозвался Жохов.
Полынов сказал Аните, чтобы повторила номер, который он просил ее
помнить. Острым концом сучка Анита, еще плача, выцарапала на стволе березы
загадочный для нее шифр: XVC-23847/A-835.
- У тебя хорошая память, - похвалил ее Полынов. - Если со мною что-либо
случится, ты с этим номером можешь явиться в банк Гонконга, даже не называя
своего имени.
- Зачем?
- Тебе выложат деньги. Большие деньги.
- Мне без тебя и копейки не надо! - ответила Анита. - Не уходи один!
Ведь без меня ты погибнешь...
Полынов зорко огляделся по сторонам:
Не плачь. Я снова ставлю на тридцать шесть, а иначе вообще не стоит
играть... Теперь - прощай!
Из гущи леса Анита услышала его голос: "Ты лейся, песня удалая, лети,
кручина злая, прочь..."
Без меня ты погибнешь!.. - прокричала Анита.
Мутными глазами Глогер наблюдал с веранды, как через площадь Рыковского
шагает человек, который заочно приговорен к смерти, и приговор ведь никто
еще не отменял.
- Входи... Инженер! - сказал он на стук в двери. Полынов никак не
ожидал видеть Глогера в канцелярии японского правления, а Глогер сразу
уловил его замешательство. Очень довольный, он приветливо улыбнулся:
- Как приятно встретить старого приятеля... Так рассказывай: что тебе
надобно от японцев? А что тебе от меня?
Эта приветливая улыбка ввела Полынова в заблуждение. Он сказал, что
самураи уже начали массовую депортацию населения, и ему хотелось бы попасть
на пароход шанхайской линии, чтобы смотаться с острова поскорее.
- Я понимаю свое положение, но ты, Глогер, должен понять и мое.
Обращаюсь к тебе как к товарищу по лодзинской "боевке", мы немало пошумели
тогда, и ты доверял мне. Надеюсь, хоть сейчас-то не станешь казнить меня?
Глогер закрыл на ключ двери, ведущие на площадь.
- А ведь ты меня боишься, - сказал он. - Ты способен только мяукать,
словно котенок, а рычать-то, как тигр, умею один я! - В руке Глогера блеснул
револьвер. - Я не стану убивать тебя. Приговор теперь исполнят другие...
Разом вбежали японские солдаты, заломили Полынову руки. Плоские тесаки
уперлись в спину ему, и он шагнул к смерти:
Сволочь! Ты все-таки победил меня... Теперь я не могу рычать, но и
мяукать на радость тебе не стану...
Глогер самодовольно ответил Полынову:
- Так не всегда же побеждать тебе! Иди и прими смерть, как положено
члену нашей исполнительной "боевки"...
Чувствуя под лопатками колючие острия винтовочных тесаков, Полынов с
трудом сохранял самообладание, но при этом в его голове кружились, подобные
вихрю, всякие варианты освобождения. Кажется, на этот раз ему не
выкрутиться. Самураи - это не бельгийский комиссар дю Шатле, не берлинский
полицай-президиум на Александерплац, наконец, это даже не жандармский
следователь Щелкалов. Покорно он шел, куда велят штыки, и болью отзывались в
сердце пропетые когда-то слова:
Какие речи детские
Она шептала мне
О странах неизведанных,
О дальней стороне...
"Ах, Анита! Почему я тебя не послушался?.." Солдаты во главе с молодым
офицером отвели его на двор Рыковского правления, где свершались ежедневные
казни. Возле забора на коленях уже стояли двое - полицмейстер Маслов,
пойманный в одежде каторжника, и тюремный инспектор Еремеев, который
клонился к земле, близкий к обмороку. Маслов долгим взором вглядывался в
Полынова - узнал его:
- Вам-то, кажется, я не сделал зла.
- Лично мне - никогда, - ответил Полынов.
- Так помолитесь за меня...
- И за меня! За меня тоже, - выкрикнул Еремеев. Это были последние их
слова, и через минуту на земле лежали два обезглавленных тела. Японский
офицер сказал:
- Хзлло! Теперь ваша очередь.
Это неожиданное для японца "хэлло" оказалось спасительной зацепкой.
Полынов шевельнул пальцами связанных рук.
- Господин офицер изволит говорить по-английски?
- О да! Но у вас произношение намного лучше, чем у меня... Вам
приходилось жить в Англии?
- Нет, только в африканском Кейптауне.
- О! Может, вам завязать глаза?
- Не стою ваших забот, - ответил Полынов, лихорадочно отыскивая лазейку
для спасения. Он глянул, как затихло в агонии тело полицмейстера. - Все это
странно! Вы казнили сейчас "шпиона" Маслова и "предателя" Еремеева, которые
никогда не шпионили и никого не предавали. Между тем в личном окружении
вашего генерала Харагучи я знаю подлинного резидента русской разведки...
Кстати, он опытен и опасен для вас!
Спина освободилась от прикосновения штыков.
- Кто же это? - насторожился самурай.
- Вы наивны! - повысил голос Полынов. - Не стану же я болтать с вами о
серьезных делах на этом дворе, где скоро можно играть в футбол отрубленными
головами. Я могу назвать русского шпиона только генералу Харагучи,..
"Анита, милая Анита! Какие речи детские она..."
- Сразу развяжите мне руки, - велел Полынов. Рулетка снова
раскручивалась перед ним, суля сказочный выигрыш - жизнь! Японский офицер
проводил его во внутренние комнаты правления, где за столом - в окружении
адъютантов - сидел сухонький старичок в очках, и Полынов догадался, что этот
кровожадный пигмей и есть генерал Харагучи.
Он с достоинством ему поклонился.
- Переводчик не нужен, - сказал Полынов, - ибо из английских газет я,
знаю, что вы окончили военную академию Берлина, и вам будет приятно освежить
свой немецкий язык.
- Гутен таг, - сказал Харагучи, держа между ног шашку в черных ножнах.
- Я даже удивлен. Где же вы в условиях Сахалина могли читать английские
газеты?
- Мне давал их для чтения барон Зальца.
- Гут, гут, - одобрительно закивал Харагучи. - Мне доложили, что вы
узнали шпиона при моем штабе... кто он? Никаких колебаний. Спокойный ответ:
- Глогер, что торчит у вас на веранде. Я не знаю, что он у вас там
делает, но бед всем вам он еще наделает.
Среди японцев возникло замешательство, адъютант Харагучи куда-то
выбежал и скоро вернулся с бумагами. Генерал вчитался в одну из них,
неуверенно пожав плечами. Потом встал и вплотную подошел, к Полынову,
поблескивая очками:
- Обвинение серьезно. Но я вас выслушаю.
- Глогер - опаснейший русский шпион, который чрезвычайно ловко
притворяется польским националистом и ненавистником России. Под видом
ссыльного он прибыл на Сахалин как раз накануне разрыва отношений между
Петербургом и Токио. Вы сами понимаете, насколько удобна такая маскировка.
Харагучи вернулся и столу, волоча за собой шашку.
- Если сказанное вами правда, то откуда вам это известно? Наконец, кто
может подтвердить ваши подозрения?
- О подозрениях я бы молчал. Я высказываю не подозрения, а сообщаю
точные факты, которые мог бы подтвердить только один человек, недосягаемый
для вас ныне.
- Кто же это?
- Капитан русского генштаба Сергей Жохов, возглавляющий разведку на