глазах потемнело от обиды:
     - Так на какие  же теперь  шиши выберусь  я отселе?  Неужто и до смерти
сахалинить, не сповидав родины?..
     Проездом  из Рыковского к  нему заглянул местный  исправник,  на пороге
избы долго соскребал грязь со своих сапожищ.
     - Дунька-то твоя, знаешь ли, где ныне?
     - Иде?
     - На  хуторе  в Пришибаловке, где иваны всякие жительствуют. Как  хошь,
Корней! Я туда не езжу,  ножика под  ребро кому получать  охота?  Езжай сам,
ежели тебе жизнь не дорога...
     Пришибаловка (хутор  из  трех бесхозных  дворов)  лежала в  стороне  от
дорог,  там  никогда  не  пахали, не  сеяли,  а жили  припеваючи. Это глухое
урочище облюбовали  всякие  громилы, уже  отбывшие "кандальные"  сроки,  там
находили приют и  беглые,  потому  в  эту "малину"  начальство  без конвоя с
оружием даже  не заглядывало. Корней стукотнул в окошко крайней избы, но там
шла игра, слышались полупьяные голоса бандитов:
     - Ставлю дюга хруст.
     - Попугая тебе под хвост... Вандера!
     - Сколько в мешке?
     - Два шила и одна синька.
     -  Пошли  в  стирку.  - И  банк  был  сорван... От  уголовного  жаргона
картежников Корнея аж замутило: вспомнил  он, как  жил под нарами, а над ним
"несли в стирку" (то есть в игру) деньги  бандиты. Но  тут выскочил из  избы
один из игроков и стал мочиться прямо с крыльца.
     - Ты кто? - спросил он, вдруг заметив Корнея.
     - Жена моя у вас. Дуняшка Брыкина.
     - Кого там еще принесло? - послышалось из избы.
     - Да тут деревенский  "дядя сарай" приперся. Гляди-ка, муж какой верный
сыскался - за Дунькой своей пришкандыбал.
     -  Пусть заявится,  -  последовал чей-то  приказ. Ударом  кулака по шее
Корней был сопровожден в избу, где невольно заробел перед грозным  синклитом
Иванов, наводивших ужас на всю округу грабежами и поножовщиной. Здесь сидели
сам Иван Балда, Селиван Кромешный и Тимоха Раздрай.
     - Ну? - сказали они. - Теперь дыши в нашу сторону...
     - Сказали,  что  Евдокия  Брыкина, сожительница  моя, от начальника мне
даденная, у вас гуляет. Вот и приехал...
     Иваны переглянулись,  а Кромешный лениво  перебирал  колоду карт. Ворот
его  рубахи  был  с   вышивкой,  свидетельствующей  о  высоком  положении  в
преступном мире.  Он слегка  двинул плечом, сбрасывая с себя армяк, и одежду
тут же подхватили верные "поддувалы" - Гнида, Шпиган и Бельмас.
     - Дунька здесь,  -  сказал Кромешный.  - Вчера  похорил ее,  а  сегодня
спустил в штос Балде, вот с него и спрашивай.
     Раскинули карты, и Балда подвинулся на лавке.
     - Чего тебя, дурака,  обижать? - сказал  он  Корнею.  - Садись  рядком,
может, и пофартит тебе - тады забирай свою лярву,  я за кошелек ее держаться
не стану... Ежели не веришь,  так эвон отодвинь занавеску - тамотко красотка
твоя валяется.
     Корней отодвинул ситцевую занавеску, увидел измятую постель, на которой
дрыхла  его  ненаглядная.  Было  видно,  что  тут  без водки  и  марафета не
обошлось. Громадный синяк под глазом Дуняшки отливал дивным перламутром.
     - Все равно, - заявил Корней, - какая б она ни была, а  мне ее  дали, и
потому забираю от вас... Я как знал, что добра не будет, потому и приехал за
ней с телегой на лошади.
     Сказал он так  и понял, что не будет у него ни телеги, ни лошади. Так и
случилось: Гнида, Шпиган и  Бельмас избили его безо всякой жалости, обшарили
все карманы, даже поясок отняли и выставили прочь с хутора, пригрозив:
     -  Если еще разок припишешься, пришьем  сразу. Скажи спасибо, что живым
выпустили тебя... "сарая" безмозглого! Всю обратную дорогу убивался Корней:
     - Господи, и отколе такая  сволота берется? Я ли не для нее старался? Я
ли не  голубил ее? Ведь, бывалоча сам  не съем, а все в нее пихаю...  На что
мне наказанье такое?
     Он еще не знал, что впереди его ждет беда пострашнее.
     Правила  хорошего  тона  (старых  времен!) не допускали,  чтобы мужчина
целовал  руку девушке,  но  не  возбранялось лишь намекнуть на поцелуй, едва
донеся девичью руку до своих губ. Штабс-капитан Быков именно так и поступил,
навестив   Клавочку  Челищеву  в  типографии,  где  она  держала  корректуру
официальных бумаг сахалинского губернаторства. Валерий Павлович был  сегодня
в белом кителе, он поднес девушке белую розу.
     - Какая прелесть! - восхитилась Клавочка. - И откуда вы достали розу на
Сахалине, где за любым ветром всегда следуют холодные проливные дожди?
     И хотя голос ее звучал радостью,  штабс-капитан  заметил, что  Клавочка
чем-то расстроена, даже подавлена.
     - Вы  сами видите, - призналась  она, - вместо  того, чтобы нести людям
свет добра и помощи страдальцам, я теперь осуждена вылавливать, словно блох,
опечатки в служебных бумагах. Наверное, моя бедная мамочка недаром так много
плакала в Одессе, провожая меня в эти каторжные края...
     Валерий Павлович краем глаза глянул в типографские оттиски, выхватив из
их текста главную суть: оборона Сахалина, в случае  высадки  японцев, должна
иметь  лишь  два  опорных  узла  -  возле  Александровска  (на  севере) и  у
Корсаковска (на юге).
     - Клавдия Петровна, - сказал он, - это же секретные документы... Почему
они  валяются вот так, поверх стола любой заходи с улицы и  читай их сколько
угодно. Неужели никто не внушил вам опасений за сохранение тайны?
     - Нет, никто, - ответила Челищева.
     "Ну, конечно! Что взять с наивной бестужевки?.."
     - Простите, а  кому же поручено забирать оттиски приказов из типографии
и относить их в канцелярию губернатора?
     - За ними приходит писарь... Сперанский!
     Быков заложил ладонь за тугой ремень портупеи.
     - Странные порядки! - недоверчиво  хмыкнул он. ~ Ведь эти  вот  наметки
будущего  плана обороны Сахалина не имеют цены... Кабаяси заплатил бы за них
чистым золотом.
     - Неужели это так серьезно? - удивилась девушка.
     -  А как  вы  думали? Когда японцы  кричат: "Корея - для корейцев",  за
этими словами звучит иное: "Корея - для японцев!" Но одной Кореей самураи не
ограничат свои аппетиты.
     - Неужели правда, что будет война?
     - Вот этого я не знаю, - ответил Быков.
     Челищева вышла проводить его на крыльцо типографии. Штабс-капитан отдал
ей честь, но задержался. Он сказал:
     -  Чувствую,  что  ваше  терпение истощилось, и  признаюсь:  мне  будет
нелегко пережить,  если  вы  уплывете  на  "Ярославле" обратно,  а  я больше
никогда не увижу вас.
     Челищева закрыла губы белою розой.
     - Не надо об этом... - попросила она.
     - Надо! - четко  произнес офицер. - Я ведь  вижу, что вы одиноки здесь,
как и я. Но у меня есть хотя бы казарма  с солдатами, а вас окружают мертвые
души...  чиновников да  каторжан. Я  не осмелюсь торопить вас с  ответом, но
все-таки примите мое предложение. Мне думается, - добавил Быков, - мы  могли
бы стать хорошей супружеской парой... Вы молчите?
     -  Я почему-то  так  и  думала,  что  это  будете вы... Именно от вас я
ожидала  этих  слов,  и  я  услышала их. Я  тронута вашим вниманием и  вашим
предложением. Но стоит  ли мне сразу давать ответ? И нужно ли вам настаивать
на моем ответе?
     Он ушел, Клавочка  вернулась  в свою  конторку,  закрылась  изнутри  на
крючок,  чтобы не  слышать  шума  типографских  машин,  и  здесь,  сидя  над
приказами Ляпишева, она дала волю слезам...
     Сознательно спаивая  сахалинцев,  спекулируя пресловутыми "записками" о
выдаче спирта, чиновники при этом жестоко карали самогоноварение,  с которым
всегда  связано что-то темное,  что-то преступное. Лето было уже в  разгаре,
когда   в  таежном  распадке,   что   называется  Мокрущим,  неподалеку   от
Александровска, три матерых бандита  - Кромешный, Балда  и Раздрай -  решили
нагнать для себя  побольше самогона. Далекие от знания  физики и химии,  они
приспособили  для  выгонки  "первача"  громадный  бидон,  похищенный  ими  с
электростанции  города.  Нелюдимая  тайга надежно  укрывала  их ухищрения от
людских  взоров. Преступники  вели  себя  в  лесу  совершенно  свободно,  не
догадываясь,. что за ними  - через плотную сетку накомарника -  давно следят
острые,  безжалостные  глаза  человека  с   винтовкой.  Уверенные  в  полной
безнаказанности,  бандиты  прихватили  с  собой  и Дуньку Брыкину,  которая,
подобно кухарке возле плиты, больше всех  суетилась над  бидоном, в  котором
бурлила закваска вонючего пойла.
     - Первач! - возвестила баба. - Давай кружку.
     Затвор винтовки, продернутый  уверенной  рукой,  уже  дослал  до  места
первый  патрон. Мушка прицела  сначала нащупала  кадык на  запрокинутой  шее
Кромешного,  алчно  глотавшего  из  кружки,  потом  нащупала  сердце второго
бандита.
     - Балда, - слышалось  от бидона, - сосай,  милок...  Грянул выстрел,  и
Балда  сунулся головой  в  пламя  костра, его  волосы ярко вспыхнули. Дунька
Брыкина в  растерянности  застыла  с  кружкой в  руке,  но тут рухнул Тимоха
Раздрай.
     - Ы! Ы!.Ы! - выстанывал Кромешный, получив свою пулю.
     Из  трубки  еще  вытекал  самогон,  и  баба,  не  сразу  уразумев,  что
произошло, стала  хлебать  "первач".  Наконец и  до  нее дошло,  что  смерть
неизбежна - надо спасаться.
     - Люди добры-ые-е!.. - завопила она.
     Вот  тогда   Полынов  встал  во  весь  рост  и  откинул  с  лица  сетку
накомарника.  Три бандита  валялись мертвыми,  а женщина  с  криками убегала
вдоль таежной тропы. Полынов вскинул  винтовку  в одной руке, словно это был
пистолет,  и последний  выстрел  гулко расколол  тишину лесной  долины.  под
ногами  Полынова  громко  похрустывал  пересохший валежник.  Запах  алкоголя
всегда был  несносен ему, но  Полынов все же дождался, когда  бидон с бурдою
отработал  наружу весь спирт. Затем,  сорвав крышку с бидона, он как следует
промыл его в ближайшем ручье.
     Темнело. Где-то близко прокричала сова.
     Взвалив  на себя бидон, в  котором плескалась  самогонка, Полынов долго
пробирался через кочкарник, преодолевая болото, пока  не выбрался  на опушку
леса,  откуда  уже  виднелись  желтые  огни  деревенских  оков.  На  рельсах
"дековильки", среди разбросанных дровяных плашек, стояла вагонетка-дрезина с
ручным управлением.  Полынов  укрепил на  дне  вагонетки бидон с самогонкой,
замотал оружие в  тряпье. А  сверху  набросал дров  и как  следует  разогнал
дрезину, чтобы она набрала скорость,  потом вспрыгнул в нее на ходу и взялся
за  рычаг, работая изо  всех сил. Рельсы  пошли  под уклон, дрезина  мчалась
стремительно.  Мимо  неслись  штабеля дров,  мелькали кусты  и  коряги пней,
хибары  сторожей и огородников. Наконец в вечерних сумерках  сверкнули  огни
Александровска, и Полынов нажал тормоз...
     Условный стук разбудил трактирщика Недомясова.
     - Ты? - спросил он, вглядываясь в черное окно.
     - Открывай... да помоги. Тяжело.
     Вдвоем они втащили бидон с самогонкой.
     - Ох, попутаешь ты меня, - перепугался Недомясов.
     - Заткнись! У нас в России, слава богу, все очень дешево, только деньги
у нас дорогие... Клади пятьсот!
     - Грабитель ты мой, - завздыхал Недомясов.
     - Давай, кулацкая харя. И не притворяйся  бедненьким. Ты с этого бидона
четыре раза по пятьсот сдернешь. Ну? Живо.
     Пахом Недомясов отсчитал ему деньги.
     -  Лучше  б я с тобой и не связывался. Тоже не дурак, понимаю, что  тут
первач такой пошел - пополам с кровью.
     -  Молчи! Да будь сам умнее. Этот самогон попридержи в подвале, пока не
утихнет.  Деньгу  зашибить  всегда успеешь. Полынов  неторопливо  пересчитал
деньги:
     - Все правильно! Но с тебя еще стакан молока...

4. БЕРЕГИТЕ ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА

     Пробуждение  было  ужасным.  За окном  чуть светало, а над  Оболмасовым
возвышался  с  громадным ножом  в руке каторжанин  Степан, недавно нанятый в
услужение по  личной  рекомендации  господина  Слизова. И  не было  на груди
"кирасира" шестого тома "Великой  реформы", чтобы загородиться  спереди, как
не было и романа Шеллера-Михайлова, чтобы укрыться от ножа сзади.
     - Побойся бога! - тонко проверещал Оболмасов.
     - А чего мне его бояться? - сурово отвечал  старый душегуб, придвигаясь
к изголовью молодого человека.
     Жорж забился в угол постели, тянул на себя подушки:
     - Ты что задумал, окаянный? Ведь я жить хочу!
     - Вестимо дело! Кто ж из нас жить не хочет!
     - Пожалей меня, Степанушка, брось ножик.
     - Эва, чего захотели! - отвечал Степан, испытав остроту лезвия на своем
ногте. -  Без ножа в  нашем  деле рази  можно?  Вот  и  решил спросить  вашу
милость: как резать-то мне?
     - Степаша, миленький, не надо резать!
     - Вот те  новость! - удивился  Степан. - Да как же. не резать, ежели на
сковородке  все  не уместится? Вот и  пришел спросить. Коли  желательно  вам
рыбки жареной, тады...
     Оболмасов с облегчением отбросил подушки:
     - Фу-ты, нечистая сила! Нельзя же так людей пугать. Чего ты подкрался с
ножом на цыпочках, будто злодей?
     - Да не злодей я. Насчет рыбки зашел справиться.
     - Иди ты к черту! Делай как знаешь...
     Утренний  сон,  самый  сладостный,  был  прерван; приходилось  начинать
деловой  день.  Впрочем,  никто не принуждал его добывать  хлеб  в поте лица
своего, а  ранний  визит  Такаси Кумэды сулил приятное получение  очередного
жалованья.  Оболмасов накинул  шелковый  халат, подаренный  ему  Кабаяси,  с
показным равнодушием он принял конверт с деньгами.
     -  Я так издергал нервы  среди  этих мерзавцев и  негодяев,  что теперь
нуждаюсь в  обществе вежливых людей. Надеюсь, господин консул помнит  о моем
желании отдохнуть в Нагасаки?
     Кумэда  ответил,  что  отдых на  даче  в  Нагасаки  ему  обеспечен,  но
предстоит провести еще одну экспедицию на Сахалине.
     - Желательно начать ее от истоков реки Поронай, которая впадает в залив
Терпения... Вы готовы ли в путь?
     Оболмасов разложил на столе карту Сахалина:
     - Странно! Вы опять отвлекаете меня от главной цели. Не лучше ли искать
нефть  там,  где ее  залежи уже  доказаны  прежними  экспедициями? Для этого
совсем  необязательно  страдать  от  комаров,  в  кошмарной  долине Пороная.
Впрочем, -  торопливо добавил  геолог, заметив в лице Кумэды недовольство, -
я, конечно, не настаиваю на своем маршруте, но...
     -  Но,  -  подхватил Кутмэда,  - экспедиция должна иметь  чисто научное
значение. На этот раз  с вами будет наш ботаник, который сравнит достоинства
сахалинского  бамбука  с  японским.  От  берегов  залива  Терпения  советуем
спуститься далее  к  югу  Сахалина,  закончив маршрут в  заливе Анива.  А  в
Корсаковске  вы  погостите  в доме нашего  консула,  после чего отплывете  в
Нагасаки.
     Жорж Оболмасов неожиданно призадумался:
     -  Все  это   очень  хорошо,  но  позвольте  спросить   вас:  насколько
справедливы слухи о войне с вами?
     - С  нами?  -  удивился Кумэда  смеясь.  -  Но ваш  министр  Куропаткин
оказался  смелее, и в Японии, если верить  газетам, он каждое утро  сидит на
берегу  с удочкой.  О какой же войне может идти  речь? Правда,  - согласился
Кумэда, -  дипломаты  в  Токио нервничают,  но только  потому,  что  излишне
взволнованы политики Петербурга. Такова  уж их профессия... Подумайте  сами:
если  бы нам  угрожала война с Россией, разве стали бы мы приглашать в гости
Куропаткина?  Разве  стали бы  показывать ему  свои корабли  и  дивизии,  не
скрывая  от  высокого  гостя всех  недостатков  в  нашем вооружении?  Да ваш
Куропаткин и сам видит, что Япония слишком дорожит дружбою  своего  великого
соседа... Пересчитайте деньги!  -  этой деловой  фразой Такаси  Кумэда резко
закончил свой пышный монолог о миролюбии самураев.
     - Что  вы? -  ответил  Оболмасов,  - Я  ведь вам  верю... Он пересчитал
деньги,  когда  Кумэда удалился,  после  чего  прошелся по  комнате,  весело
пританцовывая:
     - Шик-блеск, тра-ля-ля... тра-ля-ля!
     Фенечка вошла в кабинет Ляпишева, с нарочитым старанием начиная сметать
пыль даже там, где ее никогда не было.
     - Небось слыхали? - последовал  поток свежайшей  информации. -  Кабаяси
опять из Корсаковска приехал, наверное, в  этот раз откроют японский магазин
для наших дурочек.
     - Не мешай, - поморщился Ляпишев, продолжая писать.
     - А я  и не  мешаю, только разговариваю. Полицмейстер Маслов с  утра из
города  выехал...  Говорят, в  Мокрущем  распадке  сразу  четыре  трупешника
обнаружили. С ними и баба какая-то была.
     - Ты разве не видишь, что я занят?
     Фенечка недовольно взмахнула тряпкой.
     - Новость! Можно подумать, что я без дела сижу...
     Памятуя о  советах министра Куропаткина, губернатор  все последние  дни
трудился   над   планами  обороны  Сахалина,   согласовывая   их  с  мнением
приамурского генерал-губернатора Линевича, который квартировал в Хабаровске.
Наверное,  только теперь Михаил Николаевич в полной  мере осознал, что  его,
генерал-лейтенанта  юстиции,  могут  с  почтением  выслушивать  следователи,
прокуроры и тюремщики,  но среди офицеров  гарнизона он воинского авторитета
не имеет.
     - В этих военных вопросах не с кем даже посоветоваться, -  жаловался он
Бунте. - О войне еще мыслят офицеры от поручика до штабс-капитана, а те, что
достигли чина  полковника, считают, что  главное в их жизни сделано,  скоро,
глядишь, и  на пенсию,  так  пусть  за них думают генералы... Но какой  же я
генерал? Помилуйте. Самому-то смешно, как подумаю...
     Телеграфный  кабель от Сахалина стелился по дну моря, он  тянулся через
таежные  дебри до  Николаевска  и  Хабаровска, откуда все  тревоги  Дальнего
Востока  вызванивали в  проводах  небывалое  напряжение,  о  котором еще  не
подозревала Россия, по-прежнему белившая в избах  печи, качавшая в колыбелях
младенцев,  возносившая  свадебные  венцы над  прическами стыдливых  невест,
громыхавшая броней крейсеров  и  дверями тюремных  казематов.  Но  здесь,  в
гиблой сахалинской юдоли,  чадившей  дымом лесных пожаров, иногда было очень
трудно распознать гибкие маневры дипломатов Петербурга; губернатору казались
насущнее, роднее и ближе лишь его местнические интересы.
     - Ну что там стряслось? - спросил Ляпишев полицмейстера  Маслова, когда
тот появился в его кабинете.
     Маслов доложил,  что  трое Иванов, убитых  в  Мокрущем  распадке,  были
поражены  пулями  винтовочного  калибра  именно  в тот момент,  когда варили
самогон. Их  убийца,  очевидно,  человек  небывало  хладнокровный,  даже  не
стрелял, пока не заметил, что из аппарата стал вытекать "первач":
     -  Тут  он  и  уложил всех  трех, нисколько  не  утруждая  самого  себя
процессом  изготовления этого  смердящего пойла. Все убиты, кажется, из  той
самой винтовки, что в прошлую осень была похищена неизвестным  при нападении
на конвоира.
     - Час от часу не легче! Имена убитых выяснили?
     -  Судебный следователь Подорога уже  произвел опознание. Это оказались
известные рецидивисты с хутора Пришибаловка, родства своего, как водится, не
помнящие, но  по суду они проходили под кличками Иван Балда, Тимоха Раздрай,
а третий остался не опознан... Стоит ли жалеть об этой нечисти?
     - Но ведь с ними была и женщина?
     -  Ее опознали  сразу:  это  марафетная  проститутка  Евдокия  Брыкина,
осужденная  за  давний хипес,  которую  прямо с  трапа "Ярославля"  подобрал
горный инженер Оболмасов, она обворовала его с ног до головы,  после чего ее
передали в сожительницы к ссыльнопоселенцу Корнею Землякову.
     -  Это дело  следует раскрутить, - велел Ляпишев. - Ибо в  преступлении
замешана винтовка нашего конвоира.
     - Не  волнуйтесь, -  утешил полицмейстер.  -  Следователь  Подорога уже
выехал, чтобы арестовать убийцу.
     - И на кого же пало подозрение?
     - Да на того же поселенца Корнея Землякова...  Ясно, что  тут  ревность
взыграла  - из-за Дуньки  Брыкиной  он  уложил всех наповал да  еще бидон  с
самогонкой прихватил!
     Маслов,  усталый с дороги, проследовал  в канцелярию, где набулькал  из
графина  стакан воды  и  жадно выпил  до  дна.  При его появлении  никак  не
осмелился  сиде