это  моя  чадра...  Вот
они,  вот -- надевайте! Ах, да не тем концом -- переверните! --
Опять в окно, мужу: -- Сейчас, сейчас;
     куда-то  задевались  туфли,  не  могу  найти.--   Шепотом,
вельможе:  --  Прячьтесь  в  сундук!  Скорее!  Через  полчаса я
выпровожу его! -- В окно, мужу: -- Иду, иду! Великий аллах,  ни
минуты покоя в этом доме!..
     Вельможа с побелевшими от страха глазами, ничего не видя и
не соображая, полез в сундук:
     -- Здесь что-то мягкое.
     -- Это перина. Лезьте!
     Он  погрузился  в  жаркую,  душную глубину. Крышка над ним
опустилась.
     Арзи-биби вышла из комнаты.
     Вельможа  засопел,  заворочался  в   сундуке.   Он   сидел
скрючившись,   уткнув  подбородок  в  колени,  как  младенец  в
материнском чреве. Что-то мягкое мешало ему  вытянуть  ноги  --
верно, сбившаяся в комок перина.
     Он  спиной уперся в стенку сундука, ногами -- в это мягкое
и надавил.
     И вдруг сундучная темнота ожила.
     -- Тише,  почтенный!  --  услышал  он  близкий  негодующий
шепот.-- Тише, вы продавите мне живот!
     Какими   словами  передать  ужас  вельможи?  Он  отпрянул,
подпрыгнул, глухо стукнулся головою о крышку.
     -- А?.. Что?.. Это кто?.. А?..-- судорожно вскрикивал  он,
вконец  обезумев  и  тыча  в темноту перед собой растопыренными
пальцами.
     -- Тише,-- повторил тот же таинственный шепот.--  Куда  вы
суете свой палец -- мне прямо в ухо!
     Кто-то невидимый схватил вельможу за руки, цепко сжал их в
запястьях.
     -- А?..Что?..--  вскрикивал вельможа, лязгая зубами, дрожа
и вырываясь.-- Это кто?.. А?.. Это кто?..
     -- Ни слова! Ни звука! Уже идут.  Не  бойтесь,  сиятельный
Камильбек,-- от меня вам не будет вреда.
     Замутившийся разум вельможи не воспринимал ничего.
     Последовал сильный удар невидимым кулаком в лоб.
     -- Молчи,-- иначе, клянусь аллахом, я пущу в дело нож!
     Вельможа затаился, не шевелясь и даже не дыша.
     В комнату вошли меняла и Арзи-биби:
     -- Как хорошо, что сегодня ты вернулся рано.
     -- Вахида не оказалось дома. Какие-то срочные дела.
     Меняла  уселся  на  сундук,  придавив крышку своим толстым
задом.
     Теперь к вельможе и вору не  проходило  ни  одной  струйки
воздуха.
     -- Я  совсем  больна,-- простонала Арзи-биби.-- Если бы ты
позвал ко мне лекаря Сайдуллу. Его дом совсем недалеко, в  двух
минутах ходьбы.
     -- А где же все наши слуги?
     -- Я  отпустила  их.  Они так надоели мне своей болтовней.
Хотела немного поспать. Одна, в тишине...
     -- А тут -- я некстати,-- благодушно усмехнулся  меняла.--
Ты  крепко  уснула:  я  никак  не  мог добудиться. Пойду позову
лекаря.
     Он встал, направился уже к двери, но в эту  самую  секунду
злосчастный   вельможа,  не  привыкший  к  сундучным  сидениям,
пошевелился.
     Вор изо всей силы яростно сжал его руки.
     Поздно: купец услышал.
     -- Какой-то шум?
     -- Мыши,-- небрежно  отозвалась  Арзи-биби.  Поистине,  со
своим  самообладанием она была рождена для дворцов, заговоров и
тайной борьбы, а вовсе
     не для тесного дома менялы!
     -- Кстати,  ты  слышала  новость!  --  продолжал   меняла,
остановившись в дверях.-- Помнишь Нигма-туллу, торговца ножами?
Ну,  толстый, рыжий, что торгует неподалеку от главной базарной
мечети. Так вот, вчера он застал у своей  жены...  кого  бы  ты
думала?  Главного  мираба  из  управления  городских  арыков  и
водоемов!
     -- Чужого мужчину! -- с ужасом воскликнула Арзи-биби.
     -- Дело дойдет, надо полагать, до самого хана. Не  завидую
мирабу.
     -- Так ему и надо за распутство!
     -- А  изменница  подвергнется  наказанию  плетьми. Пятьсот
плетей -- ни больше ни меньше.
     -- Еще мало! Таких жен следует жечь на кострах или бросать
в кипящие котлы!
     -- Ты уж слишком, Арзи-биби! Ей хватило бы и сотни плетей.
Нигматулла теперь и сам не рад, что поднял такой шум. Он жалеет
жену и всячески старается ее выручить, но уже поздно.
     -- Жалеть подобную тварь!
     -- А по-моему,-- на всякий случай меняла понизил  голос,--
по-моему,  власти  вообще  не  должны  были  бы  вмешиваться  в
домашние дела...
     Вор в сундуке почувствовал под своими руками,  сжатыми  на
запястьях  вельможи,  мгновенную судорогу -- отблеск внутренней
вспышки, порыва схватить вольнодумца! Даже здесь, в сундуке, на
краю собственной гибели, этот доблестный охранитель  устоев  не
мог до конца подавить в себе хватательного рвения.
     -- Если   бы   ты  когда-нибудь  изменила  мне,--  шутливо
продолжал меняла,-- то все-таки я не хотел  бы  видеть  тебя  в
руках  палачей. Бедный Нигматулла!.. Опять шорох. И как будто в
сундуке?
     -- Это не в сундуке -- под полом. Опять мыши.
     -- Надо завести кота. Может быть, найдется у лекаря лишний
кот -- тогда я принесу.  Не  вставай,  не  надо:  я  сам  запру
калитку снаружи, чтобы не беспокоить тебя, когда вернусь.
     И   вдруг  он  запнулся,  словно  подавившись  собственным
языком.
     Что-то произошло. Но что -- вор из сундука понять не мог.
     Снова послышался голос менялы --- хриплый, глухой, на этот
раз далекий от всякого благодушия:
     -- Откуда здесь этот парчовый халат? Эта золотая сабля?
     Сердце вора дрогнуло, дыхание прервалось. О глупцы! Забыть
халат, забыть саблю! На самом виду!..
     А над сундуком начиналась буря.
     -- Это?.. Это?..-- лепетала Арзи-биби и  ничего  не  могла
сказать:  удар  был  слишком внезапным. Даже она, бестрепетная,
смутилась и, могучая, пошатнулась!
     -- Да, это! Именно это! -- наседал купец; голос у него был
горячечный, с визгом.
     -- Это -- подарок. Я приготовила тебе подарок...
     -- Подарок? Мне? Сабля?  Парчовый  халат  с  медалями?  Ты
лжешь! -- загремел меняла.-- Говори, чей это халат, чья сабля?
     -- Да твои, твои! -- пыталась отговориться Арзи-биби.-- Не
кричи же так -- услышат соседи.
     -- Пусть!  Пусть  они слышат! -- вопил меняла.-- Пусть они
знают!  Я  вижу,  что  распутство  проникло  не  только  в  дом
Нигматуллы!  Кто  здесь  был  без  меня?  Ага,  ты  молчишь!  О
презренная распутница, о дочь шайтана! Кто? Говори -- кто?
     Арзи-биби молчала, обезоруженная и подавленная.
     Вельможа в  сундуке  от  ужаса  лишился  чувств  и  мягкой
безжизненной грудой навалился на вора.
     Да  и  сам  вор  --  на  что  уж  был  привычен  ко всяким
испытаниям!  --  тоже  поддался  гибельному  страху.  Пропал!..
Сейчас  меняла  позовет людей, начнет обшаривать дом. Подземная
тюрьма, пытки, палач, виселица!.. Погиб!
     -- Кто? -- душно и  хрипло  надрывался  меняла,  топоча  в
исступлении ногами.-- Говори!..
     Подавленный  страхом,  смятением,  вор мысленно из сундука
воззвал к Ходже Насреддину: спаси, пусть совершится чудо!
     И оно совершилось!  Спасительная  догадка  --  яркая,  как
молния, тонкая и острая, как игла, мелькнула в его замутившейся
голове.  Это  была  не  его  догадка,-- она прилетела к нему со
стороны; вор сначала даже не очень ясно понял  ее  и,  конечно,
сам  никогда  бы  не  смог  претворить ее в действие. Но в одно
время с догадкой ему передалась могучая сила.
     Все, что произошло потом, все слова и действия  вора  были
не его словами и действиями, а исходили от этой неведомой силы.
Повинуясь  ей,  вор  --  как  бы в полусне, сам не понимая, что
делает,-- поднял крышку сундука и  в  облаке  взлетевшего  пуха
предстал перед онемевшим купцом и его супругой.
     Арзи-биби  коротко  вскрикнула  и  задохнулась, смертельно
побелев. Живыми на ее лице остались только глаза  --  огромные,
недвижные,   черные...   Еще   бы!  --  она  прятала  в  сундук
пленительного Камиль-бека, а вылез какой-то одноглазый  урод  с
широкой  плоской  рожей,  способный  привести  в омерзение даже
самого демона Сахра!
     Таинственная, действующая со стороны сила  заставила  вора
выйти  из  сундука,  захлопнуть  за  собой  крышку,  после чего
уложила ему на язык следующие слова:
     -- Арзи-биби, все открылось! Мы с вами  не  должны  больше
обманывать  вашего столь достойного супруга. Нам остается одно:
раскаяться и униженно молить его о прощении.
     Меняла подпрыгнул, задрожал и заскрипел зубами. Арзи-биби,
прижавшись к стене, лепетала:
     -- Кто это?.. Кто это?..
     -- Кто? -- хрипел купец.-- Ты не знаешь -- кто?
     -- Клянусь, я никогда его не видела! Никогда!.. Сегодня...
вот сейчас -- первый раз в жизни!
     А  вору  не  нужно  было  подыскивать  убедительных  слов,
похожих на правду,-- они выговаривались сами:
     -- Когда  я  услышал,  как  ласково,  как нежно ваш супруг
беседует с вами, сердце мое наполнилось раскаянием и стыдом...
     -- Он  лжет!  --  кричала  Арзи-биби.--  Не  верь  ему!  Я
никогда, никогда его не видела до этой минуты!
     -- Развратница! -- шипел, содрогаясь, меняла.-- Изменница!
Обманывать   своего   благодетеля,  который  взял  тебя  нищую!
Обманывать его! И с кем? С такой гнусной рожей, с таким уродом!
Да ты посмотри на него, посмотри: чем он лучше меня?
     -- У женщин бывают часто весьма странные и  даже  порочные
склонности,-- ханженским голосом вставил вор.
     Арзи-биби   в  ответ  могла  только  простонать.  Она  уже
оправилась от первого потрясения, уже все поняла: она кипела от
гнева, сжигая вора в пепел раскаленными молниями  своих  черных
глаз!  Но  была  связана, бессильна, принуждена к молчанию. Ибо
там, в сундуке, был второй.
     -- Он лжет!
     И опять она задохнулась.
     -- Не  запирайтесь,  Арзи-биби,--  сказал  вор.--   Только
чистосердечное  признание  может  спасти  нас.  Не  сами  ли вы
сегодня увлекли меня в этот дом, сказав, что ваш супруг до ночи
удалился к ростовщику Вахиду с  целью  отыграть  в  кости  свой
проигрыш -- триста семьдесят таньга?
     -- Ты  даже  это  разболтала ему! -- возопил купец, рванув
себя за бороду.-- Даже это!
     Таинственная сила продолжала действовать, подсказывая вору
нужные слова:
     -- Клянусь никогда больше не переступать порога этого дома
и никогда не наполнять моих глаз видом  этой  женщины,  которая
действительно прекрасна телом, но черна душой, как это явствует
из  ее  бесстыдного  запирательства.  Мое  сердце  с презрением
отвращается от нее -- я удаляюсь...
     Медленными  шагами,  опустив   голову,   как   бы   вконец
подавленный раскаянием и скорбью, он вышел из комнаты.
     За его спиной творилось неописуемое.
     -- Нет!  Нет!  Я не знаю его! Никогда! Никогда! -- кричала
вся в слезах Арзи-биби.
     -- Лжешь! -- гремел супруг.-- Лжешь,  презренная!  Он  сам
изобличил тебя!
     Вслед  вору  полетела,  гремя  и  звеня,  сабля, за нею --
парчовый халат.
     -- Возьми -- слышишь ты, осквернитель чужих опочивален!  И
чтобы  я  тебя  не видел больше! Об этом вора дважды просить не
пришлось. Как только он  выскочил  из  калитки  в  переулок  --
таинственная  сила  оставила  его. Но теперь ему вполне хватало
своей, которую он и приложил к ногам -- всю, без  остатка!  Как
он  бежал,  как  мчался! Воздух свистел в его ушах, собственная
тень едва успевала за ним. В одно мгновение он пересек  пустырь
и очутился на кладбище,-- здесь он залег в пыльном чертополохе,
между старых могил.
     А  в  доме  купца  буря  понемногу затихала. Обессилевший,
обмякший купец, со взъерошенной бородой, испестренной пухом,  в
съехавшей набок чалме, сидел на сундуке и горестно восклицал:
     -- А  я  тебе всегда верил, я так тебе верил!.. Он стиснул
руками голову и замотал ею,  раскачиваясь  и  глухо  стеная  от
нестерпимой боли в душе. Последняя вспышка гнева бросила его на
середину
     комнаты. Дико вращая глазами, терзая себя за бороду,
     он возопил:
     -- И  с  кем?  С кем? Да где ты его нашла -- такую поганую
рожу!
     Этот вопль души исчерпал все силы до дна.  Больше  он  уже
ничего не говорил,-- ни слова.
     Какое наказание мог он избрать для своей ветреной супруги?
Выдать палачам? Для этого он слишком любил ее, кроме того -- не
хотел огласки и бесчестья. Наказать ее плетью самолично? Он мог
бы это  сделать,  пользуясь  тем,  что  в  доме  -- никого, но:
"ударивший женщину -- достоин презрения!" -- он это помнил.
     Тогда он решил запереть  ее  дома  и  лишить  всех  знаков
своего  благоволения.  С  мрачным  и  непреклонным видом, шумно
сопя, он снял со стены серебряное зеркало, содрал ковер,  затем
оголил ниши, забрав кувшинчики, ларчики и прочую мелочь.
     Он разорил тахту, оставив на ней только одну подушку.
     Комната сразу стала угрюмой, как бы нежилой.
     Арзи-биби,  забившись в угол, огромными недвижными глазами
следила за мстительными действиями супруга.
     Он обвел взглядом потолок, стены. Что бы еще содрать? Ага,
шелковый  балдахин  над  тахтою!  Он  содрал   и   балдахин   и
присоединил к остальному отобранному.
     Образовалась  большая  куча  разнообразных вещей. Куда это
все девать? Взгляд купца упал на сундук -- вот самое подходящее
место!
     Арзи-биби похолодела, предвидя новую бурю.
     ...Только могучее  перо  Низами  или  Фердоуси*  могло  бы
достойно  описать все последующее! Вконец обезумевший в сундуке
от страха, от жары  и  духоты,  вельможа,  видя,  что  до  него
все-таки  добрались,  впал в полное неистовство, исступление! С
дикими глухими воплями, подобными уханью ночного  филина,  весь
мокрый  и  облепленный  пухом,  он  выскочил из сундука, ударил
купца в живот, укусил за  палец  и,  ни  с  чем  решительно  не
сообразуясь, ринулся в окно, дробя китайские цветные стекла.
     Калитка  была  открыта  --  он  ее  не увидел. Бросился на
забор. Сорвался. Бросился опять. Завыл. Грузно  перевалился  на
ту сторону забора, упал на дорогу, вымазался еще и в пыли -- и,
вскочив,  ничего не видя перед собою, устремился куда-то... все
равно куда, только подальше!
     На этом, однако, его  злоключения  не  кончились.  Гонимый
страхом,  он  бросился  на  кладбище.  Случай привел его к тому
самому надгробию, где затаился вор. Задыхаясь и хрипя, с бешено
колотящимся сердцем,  готовым  лопнуть,  вельможа  повалился  в
бурьян,  в  двух  шагах  от  вора,  по другую сторону каменного
надгробия. Немного отдышавшись,-- отважился выглянуть.

     * Фердоуси (Фирдоуси, около 940--1020 или 1030) -- великий
поэт, сочинявший свои произведения на языке фарси.

     Всемилостивый  аллах!  --  прямо   на   него,   дружелюбно
ухмыляясь  и подмигивая желтым глазом, смотрела широкая плоская
рожа -- совсем незнакомая!
     Но шепот, который он услышал, был  ему  знаком,--  о,  как
знаком был ему этот шепот!
     -- Ну  что  там,  в доме? У меня ваша сабля и ваши медали,
почтеннейший. Можете взять. А  халат  я  оставляю  себе  --  на
память.
     Какая  уж  тут  сабля,  какие медали! Судорожно вскрикнув,
вельможа вскочил и быстрее лани помчался  в  глубину  кладбища,
прыгая  через могилы, ломясь напрямик сквозь колючий терновник.
Тщетно вор махал ему вслед  руками  в  знак  своих  миролюбивых
намерений,--  вельможа  не  остановился, не оглянулся и исчез в
кладбищенских зарослях.
     Как только вельможа вырвался  из  сундука  и  благополучно
скрылся,  цепи,  вынуждавшие Арзи-биби к молчанию, порвались, и
она со всем пылом ринулась в нападение.
     -- Старый дурак! -- пронзительно закричала  она.--  Старый
толстый  дурак,  что  ты  пристаешь  ко  мне  со своею дурацкою
ревностью и порочишь меня как последнюю из потаскушек! Посмотри
лучше, где твоя сумка! Неужели ты все еще  не  понял,  что  это
были  воры,  воры,  забравшиеся  в  дом, пока я спала! Где твоя
сумка?
     Упоминание о сумке мгновенно отрезвило купца. Он кинулся в
соседнюю комнату, к тайнику. Арзи-биби устремилась к ларчику, в
котором хранились ее драгоценности.
     Сумка оказалась на месте, а драгоценностей не было.
     Справедливость слов Арзи-биби  о  ворах  подтвердилась,  а
следовательно,   подтвердилась   и  полная  невиновность  ее  в
нарушении супружеского долга.
     Драгоценности  пропади  очень  кстати:  в  душе  она  тихо
радовалась   этой  пропаже,  нисколько  не  сомневаясь,  что  в
ближайшее время заставит менялу сторицей возместить ей убытки.
     О  дальнейшем  говорить  много  не  приходится:   конечно,
Арзи-биби  горько  плакала,  вздрагивая  плечами  и всхлипывая;
конечно, меняла, полный раскаяния, униженно вымаливал прощение;
конечно, он расставлял по местам ларчики и  кувшинчики,  лазил,
обливаясь  потом,  по  стене,  подвешивая  балдахин  и прибивая
ковер,  и  кончил  тем,  что  полностью   признал   неоспоримое
превосходство  своей  супруги  над  собою,  равно как и великое
счастье  быть  ее  рабом,--  признание,  хотя  и   принятое   с
благосклонностью,  но  все  же  не предотвратившее для ревнивца
позорного изгнания на другую половину дома из этих благоуханных
покоев непорочности.
     Наступила ночь, взошла луна и бледно озарила своим сиянием
Коканд, затихший базар, дом купца, озарила спящую Арзи-биби, ее
мраморно-прекрасное лицо, полное голубиной чистоты, а в дальней
комнате озарила бодрствующего менялу, терзаемого  раскаянием  и
жалостью.  Время  от  времени  он  подкрадывался  на цыпочках к
заветной келье и с умиленным лицом,  со  слезинками  в  уголках
глаз,  прислушивался  к  легкому  ровному  дыханию  за  дверью,
неслышно  целовал  воздух  и,  покачивая  головой,   сокрушенно
вздыхая, возвращался к себе...
     А  далеко  за  городом,  на пустынной дороге, луна озаряла
одинокую фигуру вора. С драгоценностями в кармане,  с  парчовым
халатом  и  саблей,  уложенными  в мешок, он спешил в горы, где
ждал его Ходжа Насреддин.

     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

     Тайна! Ходжа Насреддин знал  могучую  притягательную  силу
этого  слова;  расчет  оправдался: теперь Агабек был ежедневным
гостем в хибарке.
     -- Рано, хозяин; потерпи  еще  несколько  дней,--  говорил
Ходжа Насреддин в ответ на его назойливые
     приставания.
     Агабек ворчал, досадовал, но покорялся. Разговор переходил
на другие предметы, с виду
     как будто не имевшие касательства к тайне, но в
     действительности направленные все туда же, хотя и
     по косвенным, окольным путям.
     -- Значит,  до  службы  в  Герате  ты много ездил по миру,
Узакбай. Что ты искал?
     -- Познания. Ключа к тайнам мира.
     -- Тебе приходилось, по твоим словам, бывать  и  в  Мекке.
Почему же ты не носишь зеленой чалмы?
     -- Я  не имею права на это, ибо по крайней занятости своей
не выбрал времени, чтобы совершить вокруг черного  камня  Каабы
все необходимые обряды.
     -- Ты был так занят? Чем?
     -- Поисками одной древней книги.
     -- Ты нашел ее?
     -- Да, нашел.
     -- О чем в ней говорилось?
     -- Не  спрашивай,  хозяин!  О  великий  делах  -- о злых и
добрых чарах.
     -- Так ты чернокнижник?
     -- Нет,-- наоборот. Моя цель -- развеять некие злые  чары,
а не создавать их.
     -- Какие же это чары, скажи?
     -- Рано, хозяин; потерпи еще несколько дней.
     Круг    вопросов    повторялся   сызнова,   с   небольшими
изменениями.  Конечно,  Ходжа  Насреддин  не  стал  бы  тратить
времени  попусту,  если бы не усматривал в них пользы для себя.
Он изучал Агабека по его же вопросам,-- здесь уместно вспомнить
старинную поговорку: "Дурак сеет слова без разбора,  но  урожай
достается мудрому".
     Внимательнейшим  образом Ходжа Насреддин изучил все изгибы
в природе Агабека, следил за всеми его мельчайшими  обмолвками,
порывами,  движениями,  стремясь  найти  ключ  к его внутренней
скрытой сущности. Он как бы извлекал душу Агабека  на  свет  из
жирного  тела,  как извлекают со дна водоема утопленника, чтобы
рассмотреть и опознать его; сначала вода темна  и  непроглядна,
но  вот  багор  зацепил,  потянул,  вода  всколыхнулась, что-то
смутно забелело  в  глубине;  еще  усилие,--  и  тело  начинает
всплывать, обозначаться в тусклой воде и, наконец, показывается
на  поверхности,  пугая  собравшихся  темной  синевой  мертвого
вздутого лица... Своей уродливостью и  мертвенной  глухотой  ко