щах бедняков. Даже
вода вдоль заборов журчала робко, словно бы шепотом,-- и, мягко
изгибаясь, без водоворотов и булькания, скользила в  деревянные
желоба, отходившие от главного арыка во дворы, к водоемам.
     Одноглазый  вор  хорошо знал Коканд, но в этом переулке не
был ни разу;  на  всякий  случай  он  запоминал  все  изгибы  и
повороты.  Миновали  старую  мечеть, миновали узенький горбатый
мостик;  за  следующим  поворотом  переулок  прервался;   вдали
виднелось  большое  кладбище,  окаймленное зеленью. Здесь стоял
дом менялы -- как раз напротив маленького водоема,  обсаженного
деревьями.
     Меняла   постучал   железным  кольцом  в  калитку.  Открыл
какой-то старик. "Слуга,-- отметил про  себя  вор.--  Один  или
несколько? Подождем, узнаем".
     Он отошел к водоему, лег в тени, сдвинул тюбетейку на лицо
и прикинулся спящим.
     Лежать  ему пришлось долго. Солнце заметно передвинулось в
небе и теперь посылало свой низкий широкий луч прямо на водоем,
просвечивая вглубь его зеленоватую воду, кишмя кишевшую разными
водяными мошками -- мириадами жизней,  живой  солнечной  пылью,
словно  бы  принесенной  сюда  этим  янтарным лучом из мирового
простора.
     Одноглазый ждал. Терпение было необходимой принадлежностью
его ремесла,-- он умел, когда нужно, вполне  уподобиться  коту,
что сидит порой целую ночь не шевелясь над мышиной лазейкой.
     Он  был  вознагражден за свое терпение: калитка скрипнула,
открылась -- и он увидел менялу. На этот  раз  меняла  был  без
сумки,  но  его  шелковый пояс поверх халата заметно съезжал на
бедра, оттягиваемый с обеих сторон тяжелыми кошельками.
     За спиной менялы в  калитке  мелькнуло  женское  лицо  без
чадры  --  большие  черные  глаза,  густо  на-сурмленные брови,
длинные косы. Вор догадался: прекрасная Арзи-биби, жена менялы.
Вспомнилась  бедная  вдова,  лишившаяся  своих  драгоценностей,
вспомнился  вельможа  и  его  неотразимые,  закрученные усы, на
острых кончиках которых так  и  чудились  нанизанные  десятками
женские пылающие сердца.
     Вор затаил дыхание, прислушиваясь.
     -- Когда  ты  вернешься?  --  сердито спрашивала Арзи-биби
своим густым бархатистым голосом.-- Или мне  опять  в  ожидании
томиться  до  поздней  ночи  и  думать -- не случилось ли что с
тобой?
     -- А что может со мной случиться? -- ответил  меняла.--  Я
иду  к  почтеннейшему  Вахиду  сыграть  в  кости. Прошлый раз я
проиграл ему  триста  семьдесят  таньга  и  хочу  вернуть  свой
убыток.
     -- Значит,  до  ночи!  --  воскликнула она.-- Видит аллах,
твои кости доведут нас до нищенской сумы! Иди, я  уже  привыкла
быть  заброшенной  и  одинокой.  Ни  одного вечера ты не можешь
выбрать для меня, ни одного вечера!
     Из дальнейшего будет видно, что она весь день только о том
и думала,  чтобы   выпроводить   куда-нибудь   своего   нудного
толстяка,--  но  кто бы на его месте осмелился допустить в свой
разум такую догадку, слыша в ее голосе и затаенную ревность,  и
слезы.
     -- Кости,  лошади, базар, а для меня... для меня нет места
в твоем жестоком сердце! -- закончила она с горькой  обидой  --
может  быть, даже и не притворной, ибо женщины умеют убеждать в
искренности своей лжи не только мужчин, но и  самих  себя,  что
придает их коварствам особую силу.
     Она хлопнула калиткой, ушла в дом.
     Меняла  запыхтел,  вытер  платком  лицо и жирный загривок,
беззвучно пошевелил толстыми губами, видимо продолжая  в  своем
воображении разговор с женой,-- потом в сердцах крякнул, махнул
рукой  и  отправился  к Вахиду отыгрывать свои триста семьдесят
таньга.
     Вор за все это время не  пошевелился,  не  прервал  ни  на
секунду притворного храпа,-- но если бы кто-нибудь в эту минуту
нечаянно  заглянул  ему  в  лицо, под тюбетейку, то в испуге, в
изумлении отпрянул бы, восклицая: "Что я вижу! Неужели возможен
в человеческом, а не в дьявольском взгляде такой  пронзительный
желтый  огонь?"  Одноглазый  был  охвачен воровской лихорадкой;
хищные мысли  взблескивали  в  его  уме  беспрерывно,  одна  за
другой,  как июльские горные молнии. Значит -- сумка осталась в
доме! Где она спрятана? Бывает ли дом когда-нибудь пустым, хотя
бы на пять минут?
     Калитка опять открылась. На дорогу вышли двое:
     старый привратник, которого  вор  уже  видел,  и  за  ним,
волоча  ноги,  зевая,  потягиваясь,--  второй  слуга, помоложе,
заспанный и помятый, с китайским расписным кувшинчиком в руках.
     -- А теперь ей понадобились свежие  финики!  --  брюзгливо
сказал  старик,  вытряхивая  на  ладонь  из тыквенной табачницы
изрядную   щепоть   "наса"   --   едкого   дурманящего   зелья,
составленного  из  табака,  извести  и еще каких-то снадобий.--
Иди, говорит, достань где хочешь! -- Он  открыл  рот  и  ловким
броском,  хлопнув  себя ладонью по губам, заложил "нас" глубоко
под язык.-- Шайтан ее задери вместе с финиками; где я должен их
разыскивать? --  Теперь  он  говорил,  как  параличный,  одними
губами, без помощи языка, занятого прижиманием "наса" к нижнему
небу.
     -- А меня послала за индийским шербетом,-- сонным гнусавым
голосом  отозвался  слуга  помоложе,  протирая кулаком запухшие
глаза.-- Уснуть не дают человеку!
     Старик, прицелившись в шмеля на  ветке,  длинно  и  смачно
сплюнул зеленой слюной, но промахнулся:
     шмель улетел.
     -- Знаешь  что,--  предложил  старик,--  посидим  лучше  в
какой-нибудь чайхане, а потом порознь вернемся домой и  скажем,
что не нашли.
     -- Ты посидишь, а я усну часочек! -- обрадовался второй.
     С тем они оба и удалились.
     Не  успел  еще  вор  толком  обдумать  их  речи, как снова
калитка  открылась  и  на  дорогу  выпорхнули  две  молоденькие
служанки с откинутыми чадрами. Они выпорхнули, словно птички из
клетки,  и  сразу начали вертеться, прихорашиваться и щебетать,
стрекотать с непостижимой быстротой, как будто в  их  маленьких
коралловых  ротиках  было  за  жемчужными  зубками не по одному
языку, а по целому десятку! Вор хбтя и морщился  брезгливо,  но
слушал.
     -- Она  просто с ума сошла! -- щебетала первая.-- Она меня
посылает  в  Кизыл-слободу  к  своей  вышивальщице!  Подумаешь,
нельзя подождать до завтра, когда вышивальщица сама придет!
     -- А  меня  --  на Арабскую площадь, к своей кружевнице,--
застрекотала вторая.-- Зачем, не  пойму,  ей  понадобились  так
безотлагательно кружева?
     -- Как зачем? Разве ты забыла о сиятельном Ка-мильбеке?
     Обе  фыркнули, потом звонко, на весь переулок, захохотали,
блестя молодыми глазами.
     -- А  по-моему,  никуда   нам   "не   надо   и   ходить,--
рассудительно сказала первая служанка.-- Здесь неподалеку живет
моя  тетя  --  идем  к  ней  в гости. Поболтаем часок-другой, а
хозяйке скажем потом что-нибудь. Пусть посидит одна.
     -- Пусть поскучает!
     Одна! Это слово прожгло одноглазого вора, как искрой,-- от
макушки до пяток! Одна!.. Если бы удалось  как-нибудь  выманить
ее из дома!
     Голоса служанок затихли в отдалении.
     И вдруг... Вор затаился.
     Калитка опять открылась.
     Да,  это был для вора день удач! Из калитки вышла хозяйка,
Арзи-биби.
     Вор боялся пошевелиться,  боялся  вздохнуть.  Неужели  оно
сбылось -- его затаенное, трепетное желание?
     Арзи-биби  осмотрелась.  Вора не заметила. Опустив плотную
чадру, полностью скрывавшую лицо, заперла калитку  на  замок  и
быстрыми  шагами,  слегка  раскачивая  полные  бедра,  пошла по
дороге, в сторону базара.
     Вор, приподнявшись на локте, излил ей вслед  желтое  пламя
своего единственного глаза.
     Время  пришло!  Дорога  безлюдна, дом пуст. Великий аллах,
всемогущий и милостивый, воистину тебе мы поклоняемся  и  молим
тебя  о  помощи,--  вперед!.. Длинными стелющимися прыжками вор
устремился к забору. О пророк  Магомет,  о  прибежище  веры  --
вперед!..  Секунда,  и вор был уже на заборе. Еще секунда, и он
был во дворе.
     Он прислушался. Ни шума, ни крика. Никто не заметил.

     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

     Все окна дома и дверь по обычаю того времени  выходили  во
двор.  Окна были прикрыты ставнями, запертыми изнутри, на двери
висел замок. Но где во всем тогдашнем мире были замки и засовы,
способные устоять перед этим искуснейшим вором? Нож, блеснувший
в его руке, легко вошел в щель крайней ставни, качнулся  вверх,
вниз, что-то лязгнуло, щелкнуло, и ставня открылась.
     Путь  к  заветной сумке был свободен! Вор перешагнул через
широкий  низкий  подоконник,  закрыл  за   собою   ставню,   но
внутренний  засов  наложил  лишь сверху, чтобы в случае бегства
легко откинуть его. Потом -- осмотрелся.
     Он попал в михмонхану --  комнату  для  приема  гостей.  В
отдушину  под потолком падал прямой сильный луч и ярко, в упор,
отражался на задней стене, врезая в нее пестрое узорчатое пятно
турецкого  ковра.  В  глубоких  стенных  нишах  высились   кипы
атласных  и  шелковых  одеял,  среднюю  маленькую  нишу занимал
кальян, отделанный серебром.
     Вор стремительно обшарил все ниши. Под коврами и  одеялами
сумки  не  оказалось.  Он  бросился  к сундукам. Каждому из них
отдавал не больше двух минут, успевая за  это  время  отпереть,
дорыться  до  самого  дна и снова запереть. Сундуки были набиты
бархатом, атласом, парчой -- но сумки вор не нашел.
     Он метну лея во вторую комнату, в третью... От сундука  --
к  сундуку...  Опять -- шелка, опять -- парча, сафьяны, бархат.
Где же сумка?
     Еще одна комната. Воздух в ней был густо напоен  ароматами
мускуса,   амбры   и   розового   масла,   ниши  --  заставлены
кувшинчиками и ларчиками. От множества мелких вещей  в  комнате
было   тесно,  как  в  птичьем  гнезде;  в  углу  под  шелковым
балдахином стояла низкая широкая  тахта,  над  нею  в  полутьме
тускло светилось серебряное зеркало.
     Вор   догадался:   комната   Арзи-биби.  Начал  шарить  по
ларчикам. О радость! -- в глаза ему блеснуло золото,  вспыхнули
камни.  С  первого взгляда он узнал драгоценности бедной вдовы.
Он возликовал: какая добыча могла быть праведнее?
     На этом бы  ему  и  покончить,  и  уйти,--  но  заманчивое
видение  сумки неотступно стояло перед его мысленным взором. Он
заглянул под тахту, посмотрел за  подушками.  В  углу  напротив
стоял большой глубины сундук. Может быть, в сундуке? Он даже не
заперт...  Вор  откинул крышку. Ничего, только на дне -- рваная
перина. Проклятье! -- где же искать еще? В дымоходах?..  И  он,
конечно, облазил бы дымоходы, остукал стены и все-таки нашел бы
заветную  сумку,--  ведь  не  превращал  же ее меняла, уходя из
дому, в бесплотность? Он бы нашел сумку и овладел ею...
     Со двора донесся лязг замка,  скрип  калитки...  Арзи-биби
вернулась!  Опять  лязгнул  замок  --  совсем близко... Входная
дверь!
     Бежать? Но куда? При  всей  своей  ловкости  вор  не  умел
уходить  сквозь глухие стены. А приготовленное на всякий случай
к побегу окно было далеко, на другой половине дома.
     Сундук -- вот спасение!
     Вор нырнул в сундук, бесшумно опустил  над  собою  тяжелую
крышку и затаился.
     Много  раз  приходилось  ему  отсиживаться  в сундуках, он
привык  относиться  к  ним  с  полным  доверием.  Он  устроился
поудобнее,  вытянул ноги. Ощупал карман,-- драгоценности были с
ним.
     Вздохнув,  он  приготовился   к   длительному   сундучному
сидению.
     Шаги  в  соседней  комнате. Голоса. Дверь открылась. Вошла
хозяйка, прекрасная Арзи-биби, с нею -- мужчина. Вор в  сундуке
скорбно и презрительно усмехнулся: вот они, женщины!
     Но  что  за  странный звон, сопровождающий шаги мужчины?..
Все объяснилось, когда вор узнал негромкий,  но  внятный  голос
вошедшего:  это  был сиятельный вельможа, прекрасный Камильбек,
начальник городской стражи. А звон исходил  от  его  медалей  и
сабли. ,
     -- Как  безжалостно  вы  терзаете  своими  несправедливыми
упреками мое сердце!  --  говорил  Камильбек,  продолжая  ранее
начатый  разговор.--  Еще  и еще раз повторяю: только вам одной
принадлежит вся моя любовь, весь огонь души!
     -- Не  надо  лгать,--  прервала  Арзи-биби;  ее   грудной,
бархатистый  голос  задрожал.--  Будьте  правдивы хотя бы раз в
жизни, на этом нашем последнем свидании.
     -- Последнем?  Но  почему,  о  прекрасная  султанша  моего
сердца?
     -- Вы сами знаете, почему.
     -- Тише, о несравненная Арзи-биби! Могут услышать.
     -- В доме, кроме нас, нет никого.
     -- Вы уверены?
     -- Как   вы  боитесь!  --  засмеялась  она  оскорбительным
смехом.-- Ну  посмотрите  сами!  --  По  комнате  зашуршали  ее
быстрые  шаги.  Визгнули  медные кольца занавески над тахтой.--
Видите-- никого. Можете заглянуть в сундук.
     Вор похолодел.
     -- Загляните еще и в этот кувшинчик,-- выручила его  своей
насмешкой  Арзи-биби.--  Право,  я  предполагала  в  сиятельном
Камильбеке большую смелость. А вы -- как трусливый заяц...
     Уязвленный вельможа прошелся гневными  шагами  из  угла  в
угол по комнате, наполнив ее звоном своих медалей.
     -- Я не труслив, а предусмотрителен. Вы сами знаете, какое
ужасное наказание ожидало бы нас обоих...
     -- Когда  я  люблю,  я  не думаю о наказаниях! -- надменно
ответила Арзи-биби.-- Фархад не страшился опасностей, добиваясь
любви Ширин, а Меджнун не думал о наказаниях, стремясь к  своей
Лейле.  Впрочем, я далека от мысли сравнивать высокочтимого, но
слишком уж осторожного Камильбека с Фархадом или  Меджнуном.  Я
пригласила вас для других разговоров:
     мне нужна правда!
     -- Вот  я  и хочу открыть вам правду. Хочу предупредить об
опасности, грозящей нам обоим...
     Пылкая  Арзи-биби  не  слушала  вельможу.  Слова   горьких
упреков  неудержимо лились из ее уст, и каждое было раскалено в
пламени жгучей ревности:
     -- Я хочу знать, почему раньше вы не думали о наказаниях и
смело приходили  ко  мне,  повинуясь  велениям  сердца?  Почему
теперь  вы  стали  вдруг  так боязливы, что целых две недели --
целых две недели! -- ни разу не  навестили  меня?  Сегодня  мне
пришлось,  позабыв  и  стыд,  и приличия, самой идти за вами на
базар  и  вызывать  вас  через  какую-то   нищую   старуху   из
караульного   помещения.  Скажите  --  почему  вы  стали  вдруг
избегать меня и уклоняться от встреч, которые  раньше  --  если
только  память  не  обманывает  меня  --  были вам как будто бы
приятны? Или, может быть, я в этом ошибаюсь, может быть,  вы  и
раньше только снисходили до меня?.. Вы молчите;
     хорошо,  я  сама  отвечу  за вас. Вы разлюбили меня, и мое
место в изменчивом и жестоком  вашем  сердце  ныне  принадлежит
другой! Вот в чем причина! Нет, не оправдывайтесь, не пытайтесь
лгать: ваши поступки говорят яснее всяких слов!
     -- О несравненная Арзи-биби, как вы ошибаетесь! О цветущая
роза моих  самых сокровенных помыслов, неужели я слеп и не вижу
ваших совершенств, неужели я мог бы  сменить  вас  на  какую-то
другую женщину?
     -- Однако сменили!
     -- Клянусь   честью,  клянусь  прахом  всех  моих  знатных
предков!..
     -- Почему же вы ни разу не пришли? Какая тому причина?
     -- Ваш уважаемый супруг.
     -- Мой супруг?.. Но ведь он был и раньше, однако  это  нам
нисколько не мешало.
     -- Произошли  весьма  важные  перемены.  Помните мою с ним
ссору из-за пропавших коней?
     -- Он что-то мне говорил, но я хотела спать и не  слушала.
Так  неужели,  поссорившись с моим мужем, вы обратили свой гнев
на меня?
     -- Дослушайте до конца. Он подозревает...
     -- Подозревает? Он?..
     -- Да! Он пронюхал о нашей любви. Он следит. Вот почему  я
ни  разу не пришел после этих скачек, хотя мое сердце и рвалось
к вам, как сокол -- в небо!
     -- Не понимаю, при чем здесь кони, скачки и прочие  глупые
забавы моего мужа? Какое имеет к ним касательство наша любовь?
     В  кратких  словах  вельможа  рассказал  о  своей беседе с
гадальщиком в подвале сторожевой башни.
     -- Вы помните, пленительная Арзи-биби,  он  открыл  передо
мною  ваше  лицо? Вы думаете -- спроста? Нет, он испытывал нас.
Мы смотрели друг на друга, охваченные пламенем  страсти,  а  он
следил за каждым нашим движением, считал удары наших сердец!..
     -- Не   может  быть!  --  сказала  Арзи-биби.--  Этот  ваш
гадальщик просто-напросто лжец. Я знаю своего  мужа,  знаю  все
его  хитрости, уловки и помыслы. Чтобы он вздумал тайно следить
за мною? Да если бы он только осмелился!..
     -- Он задумал и осмелился.
     -- Нет и нет! -- Арзи-биби тихонько засмеялась.-- Нет!  Вы
испугались призрака, испугались тени, о Ка-мильбек! -- Голос ее
звучал  нежно,  воркующе:  ревность отхлынула от ее сердца.-- И
ради этого лживого гадальщика вы заставили меня так страдать?
     -- Арзи-биби, но если мы стоим над гибельной пропастью?
     -- Ах нет, мы возлежим в  цветущем  саду  любви!  Садитесь
рядом,  Камильбек,  и  сейчас  я вам докажу всю нелепость ваших
опасений. Садитесь ближе. Ах, да снимите же наконец вашу  саблю
и ваш колючий халат!
     -- Но если вдруг придут?
     -- Никто не придет. Мы -- одни.
     -- А ваш супруг?
     -- Он  пошел играть в кости к ростовщику Вахиду. Это -- до
поздней ночи.
     Вор  услышал  звяканье  пряжек,  жесткое  шуршание  парчи:
вельможа снял халат и саблю. После этого пленительная Арзи-биби
принялась  доказывать  ему  всю  неосновательность его страхов.
Воздержимся от описания этих доказательств,-- скажем лишь,  что
они были разнообразны и длительны.
     Между   тем   жаркая   духота   в  сундуке  сгустилась  до
невозможности. Вор сидел весь в поту; пух и перья липли  к  его
лицу,  лезли  в  нос,  щекотали  в гортани. Пользуясь пылкостью
Арзи-биби, он трижды поднимал крышку и жадно пил свежий воздух.
     Но случая поднять крышку  в  четвертый  раз  ему  пришлось
ждать долго. Он задыхался. При всем своем отвращении к женщинам
он  готов  был выскочить из сундука на помощь вельможе. Не ради
прелестей Арзи-биби, но ради воздуха!
     Наконец!.. Он приоткрыл  сундук.  Воздух,  воздух,  минуты
блаженства!   Он  дышал  полной  грудью,  глубоко  и  свободно,
нисколько не боясь, что его дыхание  будет  услышано.  Какой-то
посторонний звук! Что это? Здесь, в комнате, или -- со двора?
     Да,  этот  звук  шел со двора и нес в себе опустошительную
бурю, грозу!.. Когда вор, опустив крышку,  опять  погрузился  в
темень  и  духоту  и  в  комнате  установилась  тишина,  полная
изнеможенных вздохов, снова брякнуло железное кольцо калитки  и
послышался голос менялы:
     -- Откройте  же  наконец!  Вы  что -- заснули там все? И с
этим голосом в комнату ворвался ветер смятения и пошел  кружить
и вихрить, взметая и ставя
     вверх дном все вокруг.
     Вельможу он сбросил с мягкой тахты на пол и
     пошел гонять по комнате кругами, как зайца.
     -- Муж!   Рахимбай!   --   сдавленным   шепотом  восклицал
вельможа,  мягко  топоча  босыми  пятками  по  каменному  полу,
застланному  коврами.--  Великий  аллах, о прибежище верных! Он
подстерег! Я погиб! Я пропал!
     В эту роковую, страшную минуту он думал и помнил только  о
себе,   заботился  только  о  своем  спасении,  готовый  выдать
Арзи-биби с головой, лишь бы самому как-нибудь уцелеть! Таковы,
за малым исключением, все сластолюбцы.
     Совсем иначе встретила опасность Арзи-биби, проявив  такую
силу  духа,  такую  доблесть,  которые могли бы украсить любого
закаленного в битвах воина. Впрочем, разве не  была  она  самой
доблестной воительницей на бранном поле любви?
     Только   две-три   секунды   понадобилось   ей,  чтобы  от
растерянности перейти к действию.
     Мгновение -- и все следы  любовного  беспорядка  на  тахте
были уничтожены.
     -- Подожди,  не  стучи так громко: у меня нестерпимо болит
голова,-- расслабленным стонущим голосом сказала  она  в  окно,
обращая  эти  слова  к  меняле, бесновавшемуся за калиткой. А к
вельможе -- другие слова, шепотом: -- Не бегайте,  не  шлепайте
пятками   --   слышно.  Ах,  наденьте  же  шаровары,  ведь  это
неприлично -- поймите! Что вы берете --