реддин не
сомневался нисколько. Он твердо верил,  что  хороших  людей  на
свете  гораздо  больше,  чем  плохих;  ростовщик Джафар и рябой
шпион с их насквозь прогнившими душами --  это  лишь  уродливые
исключения;  он  твердо  верил,  что от природы человеку дается
только хорошее, а все  плохое  в  нем  --  это  чуждая  накипь,
привнесенная    в   человеческую   душу   извне   неправильным,
несправедливо устроенным порядком жизни; он твердо  верил,  что
эмирский кальянщик с турецким золотым каль-  л  яном  в  руках.
очищая в этой благородной  работе  и  души  свои  от  всяческой
скверны...  Тому же, что он, Ходжа Насреддин, думал именно так,
а не иначе, служат  доказательством  многочисленные  истории  о
нем,  на  которых  отпечатался  чекан души его, в том числе эта
книга; и хотя многие из корысти, или же низкой зависти, или  по
злобе  старались  очернить его память, они не достигли успеха в
своем намерении, ибо лжи никогда не дано  восторжествовать  над
правдой.  Память о Ходже Насреддине осталась и впредь останется
благородной и светлой, сохраняющей,  подобно  алмазу,  вечно  и
вопреки  всему  свой  чистый  блеск!  И  до  сих  пор  путники,
останавливаясь перед скромным надгробием в турецком  Ак-Шехире,
вспоминают  добрым словом Ходжу Насреддина, веселого бродягу из
Бухары, и повторяют слова поэта: "Он отдал сердце земле, хотя и
кружился по свету как ветер,-- как  ветер,  который  после  его
смерти разнес по вселенной благоухание цветущих роз его сердца.
Прекрасна  жизнь,  потраченная  на то, чтобы оставить по себе в
мире чекан души своей и обозреть всю красоту мира! "
     Впрочем, некоторые говорят, что под этим надгробием  никто
не  лежит,  что лукавый Ходжа Насреддин нарочно поставил его и,
распустив повсюду  слухи  о  своей  смерти,  отправился  дальше
бродить  по  свету.  Так  ли  было  это, или не так?.. Не будем
строить  бесплодных  догадок;  скажем  только,  что  от   Ходжи
Насреддина можно всего ожидать!

     ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

     Утренние часы пролетели, на смену им пришел душный знойный
день.
     Все было готово к побегу.
     Ходжа Насреддин поднялся к своему пленнику:
     -- Срок   твоего   плена,   мудрейший   Гуссейн   Гус-лия,
окончился. Сегодня ночью  я  покидаю  дворец.  Я  оставлю  твою
комнату незапертой, но с тем условием, что ты выйдешь отсюда не
раньше  чем  через  два  дня. Если же ты нарушишь этот срок, то
случайно можешь застать меня еще во дворце,  и  тогда,  ты  сам
понимаешь,  мне  придется  обвинить  тебя  в  побеге  и предать
палачу. Прощай, Гуссейн Гуслия, мудрец и3 Багдада,  не  поминай
меня  лихом!  Поручаю тебе открыть эмиру истину и назвать перед
ним мое имя. Слушай внимательно -- меня зовут Ходжа Насреддин!
     -- О! -- воскликнул старик, отшатнувшись, и больше  ничего
не мог сказать: так поразило его это имя.
     Скрипнула,   закрываясь,  дверь.  Шаги  Ходжи  На-среддина
затихли внизу. Старик осторожно подошел к  двери,  потрогал  --
она  была отперта. Старик выглянул -- никого. Тогда он поспешно
захлопнул дверь и заложил  изнутри  засов.  "Нет!  --  бормотал
он.--  Лучше  я  просижу  здесь  еще целую неделю, только бы не
связываться с Ходжой Насреддином".
     Вечером, когда уже загорались в позеленевшем  небе  первые
звезды,  Ходжа  Насреддин с глиняным кувшином в руках подошел к
стражникам, охранявшим вход в эмирский гарем.
     Стражники, не заметив  его  приближения,  продолжали  свой
разговор.
     -- Вот  упала  еще  одна  звезда,-- сказал толстый ленивый
стражник, поглотитель сырых яиц.--  Если  они  падают,  как  ты
говоришь, на землю, то почему люди никогда не находят их?
     -- Они   падают,   наверное,   в  море,--  ответил  второй
стражник.
     -- Эй вы, доблестные воины,-- вмешался Ходжа  Насреддин.--
Позовите  сюда главного евнуха, я должен передать ему лекарство
для больной наложницы.
     Пришел главный евнух, благоговейно  обеими  руками  принял
кувшинчик,  в котором не было ничего, кроме мела, растворенного
в простой арычной воде,  выслушал  подробное  наставление,  как
нужно пользоваться этим лекарством, и удалился.
     -- О  мудрейший  Гуссейн Гуслия! -- льстиво сказал толстый
стражник.-- Ты знаешь все на  свете,  мудрость  твоя  не  имеет
пределов!  Скажи  нам,  куда падают звезды с неба и почему люди
никогда не находят их на земле?
     Ходжа Насреддин не мог удержаться, чтобы не подшутить.
     -- А вы разве не знаете? -- сказал он без тени  усмешки.--
Когда  звезды  падают,  то  рассыпаются  на  мелкие  серебряные
монеты, а потом нищие  подбирают  эти  монеты.  Я  даже  знавал
людей, которые обогатились таким образом.
     Стражники   переглянулись.   На   их   лицах  изобразилось
неописуемое удивление.
     Ходжа Насреддин ушел, посмеиваясь над глупыми стражниками.
Он и подумать не мог, как пригодится ему в самом скором времени
эта шутка.
     До полуночи он просидел в своей башне. Но вот все  затихло
и  в  городе  и  во  дворце;  огни потухли. Медлить дальше было
нельзя:  летние  ночи  пролетают  на  быстрых  крыльях.   Ходжа
Насреддин  сошел  вниз  и, крадучись, выбирая затененные места,
направился  к  эмирскому  гарему.  "Стражники,  наверное,   уже
уснули",-- думал он.
     Каково  же  было  его  огорчение, когда, приблизившись, он
услышал тихие голоса стражников.
     -- Вот если бы хоть одна звезда  упала  сюда!  --  говорил
толстый  ленивый  стражник.--  Мы  подобрали бы серебро и сразу
разбогатели.
     -- Знаешь,  я  все-таки  не  верю,  чтобы   звезды   могли
рассыпаться на серебряные монеты,-- ответил второй стражник.
     -- Но  так говорит багдадский мудрец,-- возразил первый.--
Ученость его известна всем, он, конечно, не ошибается.
     "Будьте  вы  прокляты!   --   мысленно   восклицал   Ходжа
Насреддин,  затаившись в тени.-- Ах, зачем только я сказал им о
звездах; теперь они будут спорить  до  утра!  Неужели  придется
отложить побег?"
     Над  Бухарой  в  недосягаемой высоте горели чистым и тихим
светом тысячи звезд: одна маленькая звезда вдруг  оборвалась  и
ринулась   в   стремительный  полет,  рассекая  наискось  небо;
вдогонку за  ней  ринулась  вторая  звезда,  оставив  за  собой
мгновенный,   ослепительный   росчерк.   Была   середина  лета,
приближалось время звездных дождей.
     -- Если бы они рассыпались на серебряные монеты...-- начал
второй стражник.
     Ходжу Насреддина вдруг осенило.  Он  торопливо  достал  из
кармана  кошелек,  туго  набитый  серебром.  Ему пришлось ждать
очень долго, а звезды не падали. Наконец одна  полетела.  Ходжа
Насреддин  бросил монету под ноги стражникам. Серебро зазвенело
на каменных плитах.
     Стражники сначала оцепенели, потом приподнялись,  глядя  в
упор друг на друга.
     -- Ты слышал? -- дрожащим голосом спросил первый.
     -- Слышал,--  ответил  второй,  заикаясь.  Ходжа Насреддин
бросил  еще  монету.  Она  блеснула  в  лунных  лучах.  Ленивый
стражник, коротко вскрикнув, упал животом на нее.
     -- По... поймал? -- спросил немеющим языком второй.
     -- По...  поймал,--  ответил  трясущимися  губами толстяк,
поднимаясь и показывая монету.
     В небе  вдруг  оборвалось  несколько  звезд  сразу.  Ходжа
Насреддин   начал   швырять   серебро   горстями.  Тишина  ночи
наполнилась  тонким,  певучим  звоном.   Стражники,   обезумев,
побросали свои копья и кинулись шарить по земле.
     -- Нашел! -- закричал один хриплым и душным голосом.-- Вот
она!
     Второй  ползал молча и вдруг заурчал, наткнувшись на целую
россыпь монет.
     Ходжа Насреддин подбросил им еще горсть и беспрепятственно
проскользнул в калитку.
     Теперь ему было легко. Мягкие  персидские  ковры  неслышно
принимали шаги. Он помнил все переходы. Евнухи спали...
     Гюльджан   встретила   его  влажным,  горячим  поцелуем  и
приникла к нему, трепеща.
     -- Скорее! -- шептал он.
     Никто не остановил их, только евнух заворочался и застонал
во сне. Ходжа Насреддин, пригнувшись, остановился над  ним.  Но
евнуху  было  еще  рано  умирать:  он  почмокал  губами и опять
захрапел... Слабый лунный свет пробивался  сквозь  разноцветные
стекла.
     У  самой  калитки  Ходжа  Насреддин остановился, выглянул.
Стражники, стоя на четвереньках посреди двора, смотрели в небо,
ждали,   когда   упадет   звезда.   Ходжа   Насреддин,   сильно
размахнувшись,  бросил горсть монет; они упали где-то далеко за
деревьями. Стражники помчались туда. Они обезумели до того, что
ничего уже не видели  перед  собой  и,  шумно  дыша,  судорожно
вскрикивая,   ломились   напрямик,   через   изгородь  колючего
кустарника, оставляя на ветках лохмотья своих штанов и халатов.
     В эту ночь из гарема можно было украсть всех  наложниц,  а
не только одну.
     -- Скорее!  Скорее! -- говорил Ходжа Насреддин, увлекая за
собой  девушку.  Они  подбежали  к  башне,   поднялись.   Ходжа
Насреддин достал из-под постели давно приготовленную веревку.
     -- Здесь  высоко...  Я  боюсь,--  прошептала  Гюльджан. Он
сердито прикрикнул на нее, и она покорилась.
     Ходжа  Насреддин  обвязал  ее  петлей,   вынул   из   окна
выпиленную решетку.
     Гюльджан  села  на  подоконник.  Было  очень  высоко,  она
задрожала. "Вылезай!" -- властно сказал Ходжа Насреддин, слегка
подтолкнув  ее  в  спину.  Она  закрыла  глаза,  скользнула  по
гладкому камню, повисла.
     Она  очнулась  на  земле.  "Беги!  Беги!"  -- услышала она
сверху. Ходжа Насреддин  высунулся  до  пояса  из  окна,  махал
руками, дергал веревку. Гюльджан поспешно отвязалась и побежала
через безлюдную площадь.
     Она  не  знала, что в эту минуту весь дворец был уже объят
тревогой  и  смятением.  Главный   евнух,   воспылавший   после
недавнего  внушения  тростью  необычайным  усердием  к эмирской
службе,  заглянул  среди  ночи  в  комнату  новой  наложницы  и
обнаружил,  что  постель  ее  пуста.  Евнух  кинулся  к  эмиру,
разбудил  его.  Эмир  позвал   Арсланбека.   Арсланбек   поднял
дворцовую стражу, загорелись факелы, зазвенели щиты и копья.
     Послали   за  багдадским  мудрецом.  Эмир  встретил  Ходжу
Насреддина крикливыми жалобами:
     -- Гуссейн Гуслия, до чего же  дошло  распутство  в  нашем
государстве, если мы, великий эмир, не имеем даже в собственном
нашем  дворце  покоя  от  этого  бродяги  Ходжи  Насреддина! Да
слыханное  ли  это  дело,  чтобы  из  эмирского  гарема  украли
наложницу!
     -- О  великий  эмир,--  осмелился вмешаться Бахти-яр.-- Но
может быть, это сделал не Ходжа Насреддин.
     -- А кто же еще? -- закричал эмир.-- Утром  нам  доложили,
что  он вернулся в Бухару, а ночью пропадает наложница, которая
была его  невестой!  Кто  еще  мог  это  сделать,  кроме  Ходжи
Насреддина?!  Ищите  его,  поставьте всюду утроенные караулы,--
он, наверное, не успел  еще  выбраться  из  дворца!  Арсланбек,
запомни: твоя голова подпрыгивает на твоих плечах!
     Начались  поиски.  Стража  обшарила  все уголки во дворце.
Всюду пылали факелы, отбрасывая дрожащее зарево.
     Больше всех усердствовал в поисках сам Ходжа Насреддин. Он
приподнимал ковры, шарил палкой в мраморных бассейнах, кричал и
суетился, заглядывая в чайник, в кувшины и даже в мышиные норы.
     Вернувшись в эмирскую опочивальню, он доложил:
     -- Великий владыка. Ходжа  Насреддин  уже  успел  покинуть
дворец.
     -- Гуссейн   Гуслия!  --  в  гневе  ответил  эмир.--  Твое
легкомыслие удивляет нас. А что, если он где-нибудь  спрятался?
Значит,  он  может  проникнуть  в  нашу опочивальню. Эй, стражу
сюда! Стражу! -- закричал эмир, ужаснувшийся этой мысли.
     За стеной ударила  пушка  --  для  устрашения  неуловимого
Ходжи Насреддина.
     Эмир забился куда-то в угол и кричал оттуда:
     -- Стражу! Стражу!
     Он  не  успокоился  до тех пор, пока Арсланбек не поставил
тридцать стражников  у  дверей  его  опочивальни  и  по  десять
стражников под каждым окном.
     Только тогда эмир вылез из своего угла и сказал жалобно:
     -- Как  ты  думаешь,  Гуссейн Гуслия, не спрятался ли этот
бродяга где-нибудь в нашей опочивальне?
     -- Двери  и  окна  охраняются  стражей,--  ответил   Ходжа
Насреддин.--  Нас в этой комнате только двое. Откуда же взяться
здесь Ходже Насреддину?
     -- Но похищение нашей наложницы не пройдет ему  даром!  --
вскричал  эмир.  Страх  в его душе сменился яростью, пальцы его
судорожно скрючились, словно под ними он чувствовал горло Ходжи
Насреддина.--  О  Гуссейн  Гуслия!  --  продолжал  эмир.--  Нет
предела  нашему  гневу  и  нашему  возмущению! Ведь мы так и не
успели ни разу войти к ней; мысль об этом  переполняет  скорбью
наше  царственное сердце! А виноваты во всем, о Гуссейн Гуслия,
твои звезды; если бы мы могли, отрубили бы всем звездам  головы
за  подобные  злонамеренные  поступки!  Но  на  этот  раз Ходжа
Насреддин не ускользнет безнаказанно! Мы уже отдали  приказание
Арсланбеку!  Тебе,  Гуссейн Гуслия, мы также поручаем приложить
все усердие к поимке бродяги! Запомни, что  от  успеха  в  этом
деле  зависит  твое  назначение  на  должность главного евнуха.
Завтра  ты  должен  покинуть  дворец,  Гуссейн  Гуслия,  и   не
возвращаться обратно без Ходжи Насреддина.
     Щуря лукавые, ясные глаза. Ходжа Насреддин склонился перед
эмиром до земли.

     ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

     До  утра  Ходжа Насреддин рассказывал эмиру о своих планах
поимки Ходжи Насреддина. Планы эти были весьма хитроумны,  эмир
остался доволен.
     Утром,  получив на расходы кошелек золота. Ходжа Насреддин
в последний раз поднялся в башню, уложил в кожаный пояс  деньги
и  огляделся  со  вздохом:  ему  вдруг стало жаль покидать свое
жилище,-- столько одиноких бессонных ночей провел  он  здесь  и
столько  передумал;  он  оставлял в этих угрюмых стенах частицу
своей души.
     Он захлопнул за собой  дверь,  легко  сбежал  по  каменной
крутой лестнице -- навстречу свободе. Опять весь мир был открыт
перед  ним. Дороги, перевалы и горные тропы звали его в дальний
путь, зеленые леса обещали ему приют в тени на мягких  листьях,
реки ждали его, чтобы напоить студеной водой, птицы приготовили
на  радость ему самые лучшие песни,-- он слишком долго пробыл в
своей позолоченной клетке, веселый бродяга Ходжа  Насреддин,  и
мир соскучился без него.
     Но  у  самых ворот прямо в сердце ему был нанесен страшный
удар.
     Он остановился и, побледнев, прижался к стене. В  открытые
ворота  под охраной многочисленных стражников входили вереницей
с опущенными головами и связанными руками его друзья; он увидел
старого горшечника  Нияза,  чайханщика  Али,  кузнеца  Юсупа  и
многих  других; все, с кем он когда-либо встречался, говорил, у
кого просил воды напиться или брал клочок сена для ишака,-- все
были здесь!.. Печальное шествие замыкал Арсланбек.

     Не скоро опомнился Ходжа Насреддин, а когда  опомнился  --
ворота  уже  закрылись  и во дворе никого не было: всех увели в
подземелье. ---Ходжа Насреддин кинулся, искать Арсланбен
     -- Что случилось, почтенный Арсланбек? 01 эти люди?  Какое
преступление совершили они? ^^
     -- Эти  люди -- укрыватели и сообщники про^бийБ того Ходжи
Насреддина! -- ответил с  торжеством  Арсланбек.--  Мои  шпионы
выследили  их,  и  сегодня  же  они  всенародно  будут  преданы
жестокой казни, если не выдадут Ходжу Насреддина. Но ты бледен,
Гуссейн Гуслия! Ты сильно расстроен!..
     -- Еще бы! -- ответил Ходжа Насреддин.--  Значит,  награда
уплывает из моих рук в твои!

     Ходже Насреддину пришлось остаться во дворце. Да разве мог
он поступить иначе, если невинным людям грозила смерть?
     В  полдень  на  площади выстроилось войско, оцепив тройным
кольцом  судейский  помост.  Народ,  оповещенный  глашатаями  о
предстоящих казнях, ждал, безмолвствуя. Раскаленное небо дышало
палящим зноем.
     Открыли  ворота  дворца,  и  в  обычном  порядке  выбежали
сначала глашатаи, за ними -- стража,  вышли  музыканты,  слоны,
свита,  и,  наконец,  выплыли  из ворот эмирские носилки. Народ
распростерся ниц. Носилки поднялись на помост.
     Эмир занял свое место на троне.  Из  ворот  дворца  вывели
осужденных.  Толпа встретила их появление гулом. Родственники и
друзья осужденных стояли в первых рядах, чтобы лучше видеть.
     Палачи хлопотали, готовили топоры, колья, веревки. Сегодня
у палачей был трудный  день:  им  предстояло  умертвить  подряд
шестьдесят человек.
     Старый  Нияз  был  первым  в  этой роковой очереди. Палачи
держали его под руки, справа от него была  виселица,  слева  --
плаха, а прямо перед ним торчал из земли заостренный кол.
     Великий визирь Бахтияр громко и торжественно объявил:
     -- Во  имя  аллаха  милостивого и милосердного! Повелитель
Бухары и солнце вселенной, эмир  бухарский,  взвесив  на  весах
справедливости  прегрешения,  которые  совершили шестьдесят его
подданных   по   укрывательству    богохульника,    возмутителя
спокойствия,  сеятеля  раздоров  и совершителя непристойных дел
Ходжи Насреддина, постановил следующее:

     горшечника  Нияза,  как  главного  укрывателя,   у   1рмго
означенный  бродяга,  именуемый Ходжой На-^цфином, долгое время
скрывался,-- лишить жизни  ЦВМ  отделение  его  головы  от  его
туловища.  ддЧто  же  касается  прочих  преступников, то первым
ивгказанием для них будет лицезрение казни, которая  совершится
над  Ниязом,  дабы  они  трепетали,  ожидая для себя еще худшей
участи.  О  способе  казни  каждого  из  них  будет  возглашено
особо...
     На  площади стояла такая тишина, что каждое слово Бахтияра
отчетливо слышалось в задних рядах.
     -- И  да  будет  всем  ведомо,--  продолжал  он,  возвысив
голос,-- что и впредь со всяким укрывателем

     Ходжи  Насреддина  будет  поступлено  так же, и ни один не
уйдет от руки палача. Если же  кто-либо  из  осужденных  укажет
местопребывание  этого  вора и бездельника, тот не только будет
освобожден от казни,  не  только  станет  обладателем  эмирской
награды  и небесного благословения, но и освободит от наказания
всех прочих. Горшечник Нияз, ты можешь избавить себя  и  других
от казни, если откроешь местопребывание Ходжи Насреддина.
     Нияз  долго  молчал,  не поднимая головы. Вахтияр повторил
свой вопрос.
     Нияз ответил:
     -- Нет, я не  могу  указать  его  местопребывание.  Палачи
потащили  старика  к плахе. Кто-то крикнул в толпе. Старик стал
на колени и, вытянув шею, положил на плаху седую голову.
     В  эту  минуту  Ходжа  Насреддин,  растолкав   придворных,
выступил вперед и стал перед эмиром.
     -- О  повелитель!  --  сказал он громко, так, чтобы слышал
народ.--  Прикажи  остановить  казнь,  я  сейчас  поймаю  Ходжу
Насреддина!
     Эмир  воззрился  на  него  с  удивлением. Народ на площади
зашевелился. Палач, повинуясь знаку эмира, опустил к ногам свой
топор.
     -- О владыка! -- громко сказал Ходжа Насреддин.-- Будет ли
справедливо, чтобы этих мелких укрывателей предали казни, в  то
время  как останется живым самый главный укрыватель, у которого
Ходжа Насреддин жил все последнее время и живет сейчас, который
поил, кормил, награждал его и проявлял о нем всяческую заботу?
     -- Ты  прав,--  сказал  эмир  важно.--  Если  есть   такой
укрыватель,  то  по  справедливости  ему должно отрубить голову
первому. Но укажи нам этого укрывателя, Гуссейн Гуслия.
     По толпе  прошел  сдержанный  ропот;  передние  передавали
задним слова эмира.
     -- Но  если великий эмир не захочет казнить этого главного
укрывателя, если великий эмир оставит его живым, то справедливо
ли будет тогда предавать казни малых  укрывателей?  --  спросил
Ходжа Насреддин.
     Эмир ответил, удивляясь все больше:
     -- Если  мы  не  пожелаем казнить главного укрывателя, то,
конечно,  откажемся  от  казни  мелких  укрывателей.  Но   одно
непонятно нам, Гуссейн Гуслия:
     какие  причины  могут  заставить нас воздержаться от казни
главного укрывателя? Где он? Укажи его  нам,  и  мы  немедленно
отделим его голову от его туловища.
     Ходжа Насреддин о