четки,  старинные  книги и пошел на базар, на перекресток между
ювелирным  и  мускусным  рядами,  где  намеревался,   изображая
гадальщика, распросить хорошенько женщин.
     А  часом  позже на базарную площадь вышли сотни глашатаев,
призывавших своими криками  всех  мусульман  ко  вниманию.  Они
возгласили  эмирский фирман*. Ходжа Насреддин объявлялся врагом
эмира  и  осквернителем  веры,  жителям   воспрещались   всякие
сношения  с  ним,  а  наипаче  --  укрывательство  его,  за что
виновные будут подвергаться немедленной смерти.  Тому  же,  кто
предаст  его  в  руки  эмирской стражи, обещалась награда в три
тысячи таньга и прочие милости.
     Чайханщики, медники, кузнецы, ткачи,  водоносы,  погонщики
перешептывались:
     -- Ну, эмиру придется ждать долго!
     -- Не таков наш Ходжа Насреддин, чтобы попасться!
     -- И   не   таковы   жители   Благородной   Бухары,  чтобы
польститься на деньги и предать своего Ходжу Насреддина!
     Но ростовщик Джафар, совершавший сегодня обычный поход  по
базару  и  терзавший  своих должников, думал иначе. "Три тысячи
таньга! -- сокрушался он.-- Вчера эти деньги были у меня  почти
что  в кармане! Ходжа Насреддин опять придет к этой девушке, но
я в одиночку не сумею поймать его, если же я скажу кому-нибудь,
то у меня отобьют награду! Нет, я поступлю иначе!"
     Он отправился во дворец.
     Долго стучал он. Ему не открывали. Стражники  не  слышали:
они   оживленно   беседовали,  придумывая  планы  поимки  Ходжи
Насреддина.
     -- О доблестные воины, вы  что,  заснули  там?  --  взывал
отчаянным  голосом ростовщик, гремя железным кольцом, но прошло
много времени, прежде чем раздались шаги,  лязг  засовов  --  и
калитка открылась.
     Арсланбек, выслушав ростовщика, покачал головой:
     -- Почтенный  Джафар,  я  не советую тебе ходить сегодня к
эмиру. Он грозен и мрачен.
     -- У меня  как  раз  есть  отличное  средство  развеселить
его,-- возразил ростовщик.-- О почтенный Арсланбек, оплот трона
и  усмиритель  врагов, дело мое не терпит отлагательства. Пойди
скажи эмиру, что я пришел развеять его печаль.
     Эмир встретил ростовщика сумрачно:
     -- Говори, Джафар. Но если твоя новость не развеселит нас,
ты получишь тут же на месте две сотни палок.

     *  Фирман  --  так  именовался  указ,  который   издавался
правителем в некоторых мусульманских странах.

     -- О  великий  владыка,  затмевающий  блеском  своим  всех
царей,  предшествовавших,   настоящих   и   будущих,--   сказал
ростовщик,--  мне,  ничтожному,  известно,  что  в нашем городе
живет одна девушка, которую смело  назову  перед  лицом  истины
прекраснейшей из всех прекрасных.
     Эмир оживился, поднял голову.
     -- О  повелитель!  --  продолжал осмелевший ростовщик.-- У
меня нет слов, чтобы достойно восхвалить  ее  красоту.  Она  --
высокая  ростом,  прелестная, стройная и соразмерная, с сияющим
лбом и румяным лицом, с глазами, напоминающими глаза газели,  с
бровями,  подобными  тонкому  месяцу! Ее щеки -- как анемоны, и
рот -- как сулейманова печать, и губы ее -- как коралл, и  зубы
-- как  жемчуг, и ^УДЬ -- как мрамор, украшенный двумя вишнями,
и плечи...
     Эмир остановил поток его красноречия:
     -- Если девушка действительно такова, как ты говоришь,  то
она достойна занять место в нашем гареме. Кто она?
     -- Девушка  простого  и незнатного рода, о повелитель. Это
-- дочь одного  горшечника,  ничтожным  именем  которого  я  не
осмелюсь  оскорбить  слух повелителя. Я могу указать ее дом, но
будет ли за это награда преданному рабу эмира?
     Эмир кивнул Бахтияру: к  ногам  ростовщика  упал  кошелек.
Ростовщик схватил его, переменившись в лице от алчности.
     -- Если  она  окажется  достойной  твоих  восхвалений,  ты
получишь еще столько же,-- сказал эмир.
     -- Слава   щедрости   нашего   владыки!   --    воскликнул
ростовщик.--  Но пусть повелитель спешит, ибо мне известно, что
за этой серной охотятся!
     Брови эмира сошлись, глубокая морщина рассекла переносицу:
     -- Кто?
     -- Ходжа Насреддин! -- ответил ростовщик.
     -- Опять Ходжа Насреддин!  И  здесь  Ходжа  Насреддин!  Он
успевает всюду, этот Ходжа Насреддин, а вы,-- и, покачнув трон,
эмир  резко  повернулся  к  визирям,--  вы  всегда опаздываете,
ничего не делаете и подвергаете посрамлению наше  величие.  Эй,
Арс-ланбек!  Чтоб  эта девушка была немедленно доставлена сюда,
во дворец, а если ты не приведешь ее, тебя встретит на обратном
пути палач!
     Не прошло и пяти минут, как из ворот дворца  вышел,  звеня
оружием  и  сверкая  на солнце щитами, большой отряд стражников
под  командой  самого  Ар-сланбека,  прицепившего  к  парчовому
халату золоченую бляху в знак своей силы и власти.
     Сбоку,  прихрамывая  и  гнусно  ковыляя, шел ростовщик; он
поминутно отставал от стражников и нагонял их вприпрыжку. Народ
сторонился, провожал ростовщика  недобрыми  взглядами,  пытаясь
угадать, какое новое злодейство он затеял.

     ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

     Ходжа  Насреддин  только  что  закончил  девятый  по счету
горшок и, поставив его на солнце, взял из  корыта  большой  ком
глины для следующего, десятого горшка.
     В  калитку  вдруг  постучали  -- властно и громко. Соседи,
часто забегавшие к Ниязу, чтобы  занять  луковицу  или  щепотку
перца,  стучали  не  так.  Ходжа Насреддин и Нияз переглянулись
тревожно, а калитка опять загудела под градом  тяжелых  ударов.
На  этот  раз  Ходжа  Насреддин ухом уловил звон железа и меди.
"Стража",-- шепнул он  Ниязу.  "Беги",--  ответил  Нияз.  Ходжа
Насреддин  махнул  через  забор,  а  Нияз  долго  еще возился у
калитки, чтобы дать ему время уйти подальше. Наконец -- откинул
щеколду. В тот же миг из виноградника брызнули во  все  стороны
скворцы. Но у старого Нияза не было крыльев, он не мог улететь.
Он побледнел, задрожал, согнулся в поклоне перед Арсланбеком.
     -- Твоему  дому, горшечник, выпала великая честь,-- сказал
Арсланбек.--  Повелитель  правоверных  и  наместник  аллаха  на
земле,  наш господин и владыка, да продлятся его благословенные
годы, сам великий эмир соизволил вспомнить твое ничтожное  имя!
До  него  дошло,  что в твоем саду растет прекрасная роза, и он
пожелал украсить этой розой свой дворец. Где твоя дочь?
     Седая голова горшечника затряслась, свет померк перед  его
глазами.  Глухо  услышал  он  короткий, словно бы предсмертный,
стон своей дочери, которую стражники вытащили из дома во  двор.
Ноги старика подломились в коленях, он упал на землю вниз лицом
и больше не видел и не слышал уже ничего.
     -- Он  лишился чувств от столь великого счастья,-- пояснил
Арсланбек  своим  стражникам.--  Не  трогайте  его,  пусть   он
очнется,  а  потом  пусть  придет во дворец, чтобы излить перед
эмиром свою безграничную благодарность. Идемте.
     Ходжа Насреддин в это время успел обежать кругом  и  вышел
на  ту  же  улицу  с  другой  стороны. Он притаился за кустами.
Отсюда он видел калитку дома Нияза, двух стражников у калитки и
третьего человека, в котором, присмотревшись, узнал  ростовщика
Джафара.  "Ага,  хромая  собака!  Это,  значит,  ты привел сюда
стражников, чтобы схватить  меня!  --  думал  он,  все  еще  не
догадываясь  об истине.-- Ну, ладно, ищите! Придется вам уйти с
пустыми руками!"
     Нет! Они ушли не с пустыми руками! Похолодевший  от  ужаса
Ходжа   Насреддин   видел,   как  вывели  они  из  калитки  его
возлюбленную.  Она  пыталась  вырваться,  кричала  надломленным
голосом,  стражники держали ее крепко, огородив двойным кольцом
щитов.
     Был июньский полдень -- очень жарко, но  Ходжу  Насреддина
бил озноб, А стражники приближались;
     дорога  шла  мимо  тех кустов, за которыми притаился Ходжа
Насреддин. Рассудок его помутился. Он вытащил   из ножен кривой
нож и припал к земле.  Ареланбек     шел  впереди,  сияя  своей
позолоченной  бляхой"  и ему первому вонзился бы в жирное горло
под бороду"! этот нож. Но вдруг чья-то тяжелая  рука  легла  Ни
плечо  Ходжи  Насреддина,  сильно  придавила  его  К  земле. Он
вздрогнул, отпрянув, занес руку  с  ножом  --"  и  опустил  ее,
увидев знакомое закопченое лицо куэ-неца Юсупа.
     -- Лежи!  --  прошептал  кузнец.--  Лежи и не шевелись. Ты
безумен: их двадцать человек, и все вооруженные, а ты один, и у
тебя нет оружия, ты погибнешь сам и не спасешь ее; лежи, говорю
я тебе!
     Он держал Ходжу Насреддина прижатым к земле  до  тех  пор,
пока  отряд  стражников, сопровождавших Гюльджан, не скрылся за
поворотом дороги.
     -- Зачем, зачем  удержал  ты  меня!  --  воскликнул  Ходжа
Насреддин.-- Разве не лучше было бы мне лежать сейчас мертвым?!
     -- Рука  против  льва  и  кулак  против  меча  --  не дело
разумных,--  сурово  ответил  кузнец.--  Я  следил   за   этими
стражниками   от   самого   базара   и   успел  вовремя,  чтобы
предотвратить твой безрассудный поступок. Не умереть должен  ты
ради  нее,  а  бороться  и спасти ее, что достойнее, хотя много
труднее. И не теряй времени на  горестные  размышления,  иди  и
действуй.  У  них  сабли,  щиты  и копья, но тебя аллах снабдил
могучим оружием -- острым умом и хитростью, в которых  с  тобою
не может сравниться никто.
     Так  он  говорил; слова его были мужественны и тверды, как
то железо, которое ковал он всю свою жизнь.  Дрогнувшее  сердце
Ходжи Насреддина укрепилось, подобно железу, от этих слов.
     -- Спасибо  тебе,  кузнец!  -- сказал он.-- Я не переживал
еще минут тяжелее этих, но недостойно мне впадать в отчаяние. Я
ухожу,  кузнец,  и  обещаю  тебе,  что  своим  оружием  я  буду
действовать доблестно!
     Он  шагнул  из  кустов  на дорогу. В то же время на дорогу
вышел из ближайшего дома ростовщик, который  задержался,  чтобы
напомнить одному из гончаров о сроке уплаты.
     Они  столкнулись  нос к носу. Ростовщик, побледнев, сейчас
же юркнул обратно, захлопнул дверь и заложил ее засовом.
     -- Джафар, горе тебе, о порождение ехидны! -- сказал Ходжа
Насреддин.-- Я все видел, все слышал, все знаю!
     Была минута молчания, потом голос ростовщика ответил:
     -- Вишня не  досталась  шакалу.  Но  она  не  досталась  и
соколу. Вишней завладел лев!
     -- Посмотрим  еще!  --  сказал  Ходжа  Насреддин.--  А ты,
Джафар, запомни мои слова: я вытащил тебя из воды, но, клянусь,
ты будешь утоплен мною в том же самом пруду, тина облепит  твое
гнусное тело, водоросли задушат тебя!
     Не  дожидаясь  ответа,  он  пошел  дальше.  Он миновал дом
Нияза, опасаясь, как бы ростовщик не подглядел и не донес потом
на старика; обогнув улицу и убедившись, что  никто  не  следит.
Ходжа  Насреддин  быстро  пробежал  заросший бурьяном пустырь и
вернулся в дом Нияза через забор.
     Старик лежал ничком на земле.  Рядом  тускло  поблескивала
кучка серебряных денег, оставленных Ар-сланбеком. Старик поднял
навстречу  Ходже  Насреддину  лицо, залитое слезами, измазанное
пылью; губы его искривились, он хотел сказать что-то и  не  мог
сказать, а когда взгляд его упал на платок, оброненный дочерью,
он начал биться седой головой о жесткую землю и рвать бороду.
     Ходже   Насреддину  придалось  немало  повозиться  с  ним;
наконец он усадил его на скамейку.
     -- Слушай, старик! -- сказал он.-- Ты не  одинок  в  своем
горе.  Знаешь  ли  ты, что я любил ее и она меня тоже любила? И
знаешь ли ты, что мы уговорились пожениться  и  я  ждал  только
случая,  когда мне удастся достать много денег и заплатить тебе
богатый выкуп?
     -- Зачем мне выкуп? -- ответил  старик  сквозь  рыдания.--
Разве  я  осмелился  бы  противоречить  хоть  в чем-нибудь моей
голубке? Но поздно говорить об этом, все  погибло,  она  уже  в
гареме,  и  сегодня вечером эмир будет обладать ею!.. О горе, о
позор! -- вскричал он.-- Я пойду во дворец и упаду к его ногам,
буду умолять его, вопить и кричать,  и  если  только  сердце  в
груди его не каменное...
     Пошатываясь, он пошел неверными шагами к калитке.
     -- Остановись!  -- сказал Ходжа Насреддин.-- Ты забыл, что
эмиры устроены совсем иначе, чем остальные люди: у  них  совсем
нет сердца, и бесполезно их умолять. У них можно только отнять,
и я. Ходжа Насреддин,-- ты слышишь, старик! -- отниму Гюль-джан
у него!
     -- Он  могуч,  у  него  тысячи солдат, тысячи стражников и
тысячи шпионов! Что можешь ты сделать против него?
     -- Я не знаю еще, что я сделаю. Но я знаю только одно:  он
не  войдет  к ней сегодня! И он не войдет к ней завтра. И он не
войдет к ней послезавтра! И он никогда не войдет  к  ней  и  не
будет  обладать ею, это такая же истина, как то, что меня зовут
всюду от Бухары до Багдада -- Ходжа  Насреддин!  Уйми  же  свои
слезы,  старик,  не  вопи  над  самым  моим ухом и не мешай мне
думать!
     Ходжа Насреддин думал недолго:
     -- Старик, где у тебя хранятся одежды твоей покойной жены?
     -- Они лежат там, в сундуке. Ходжа  Насреддин  взял  ключ,
вошел  в  дом  и  вскоре вышел оттуда, переодетый женщиной. Его
лицо скрывала  чадра,  густо  сплетенная  из  черного  конского
волоса:
     -- Жди меня, старик, и сам не предпринимай ничего.
     Он  вывел  из хлева своего ишака, оседлал его и покинул на
долгие дни дом Нияза.

     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

     Перед тем как ввести Гюльджан в  дворцовый  сад  к  эмиру,
Арсланбек  вызвал  из  гарема  старух и приказал им подготовить
Гюльджан,  чтобы  эмир-ский  взор  насладился  созерцанием   ее
совершенств.  Старухи  немедля  взялись  за привычное дело: они
вымыли теплой водой заплаканное лицо Гюльджан, переодели  ее  в
легкие  шелка,  насурьмили  ей  брови,  нарумянили щеки, облили
волосы розовым маслом, выкрасили ногти в  красный  цвет.  Затем
вызвали  из  гарема  Его Великое Целомудрие, главного евнуха --
человека,  славившегося  когда-то  своим  распутством  на   всю
Бухару, призванного вследствие своих знаний и опыта на эмирскую
службу,  оскопленного  придворным лекарем и поставленного потом
на  одну  из  самых  высших  должностей  в   государстве.   Его
обязанностью   было   неусыпно  следить  за  ста  шестьюдесятью
эмирскими наложницами, дабы они  всегда  имели  соблазнительный
вид   и   могли  пробуждать  страсть  в  эмире.  Должность  эта
становилась  с  каждым  годом  все  труднее,  потому  что  эмир
пресыщался все больше, а силы его убывали. И главному евнуху не
раз  приходилось  получать  утром  от  своего повелителя вместо
награды десяток  плетей,  что,  впрочем,  не  было  для  евнуха
слишком  мучительным наказанием, ибо он, подготовляя прекрасных
наложниц ко встречам с эмирам,  переносил  каждый  раз  мучения
несравненно  ужаснейшие  и  вполне  сходные с теми, что обещаны
распутникам  в  аду,   где   упомянутые   распутники   осуждены
находиться  все  время среди нагих гурий, будучи сами прикованы
железными цепями к столбам.
     Когда  главный  евнух  увидел   Гюльджан,   то   отступил,
пораженный ее красотой.
     -- Она,  поистине,  прекрасна!  --  воскликнул  он  тонким
голосом.-- Ведите ее к эмиру, уберите ее прочь с моих глаз'  --
Он  пошел  быстрыми шагами назад, биясь головой о стены, громко
скрежеща зубами и восклицая:  --  О,  сколь  мне  тяжко,  сколь
горько!
     -- Это благоприятный признак,-- сказали старухи.-- Значит,
наш повелитель будет доволен.
     Бедную, безмолвную Гюльджан повели во дворцовый сад.
     Эмир встал, подошел к ней, приподнял чадру.
     Все  визири,  сановники  и  мудрецы закрыли глаза рукавами
халатов.
     Эмир долго не мог оторвать взгляда от ее прекрасного лица.
     -- Ростовщик не солгал нам! -- сказал он громко.--  Выдать
ему  награду  втрое  против  обещанного.  Гюльджан  увели. Эмир
заметно повеселел.
     -- Он  развлекся,  он  повеселел.   Соловей   его   сердца
склонился  к  розам  ее лица! -- шептались придворные.-- Завтра
утром он будет еще веселее! Слава аллаху, гроза пронеслась  над
нами, не поразив нас ни громом, ни молнией.
     Придворные  поэты,  осмелев, выступили вперед и поочередно
начали восхвалять эмира, сравнивая в стихах лицо его  с  полной
луной, стан его -- со стройным кипарисом, а царствование его --
с полнолунием. Царь поэтов нашел наконец случай произнести, как
бы в порыве вдохновения, свои стихи, которые со вчерашнего утра
висели на кончике его языка.
     Эмир бросил ему горсть мелких монет. И царь поэтов, ползая
по ковру,  собирал  их,  не забыв приложиться губами к эмирской
туфле.
     Милостиво засмеявшись, эмир сказал:
     -- Нам тоже пришли сейчас в голову стихи:
     Когда  мы  вышли  вечером  в  сад,  То  луна,  устыдившись
ничтожества своего,
     спряталась в тучи,
     И  птицы  все  замолкли,  и  ветер  затих,  А мы стояли --
великий, славный, непобедимый, подобный солнцу и могучий...
     Поэты все попадали на колени, крича: "О великий! Он затмил
самого Рудеги!"* -- а некоторые лежали ничком на ковре, как  бы
в беспамятстве.
     В  зал  вошли  танцовщицы,  за  ними  --  шуты, фокусники,
факиры, и всех эмир вознаградил щедро.
     -- Я  жалею  только,-- сказал он,-- что не могу повелевать
солнцу, иначе я приказал бы ему закатиться сегодня быстрее.
     Придворные отвечали подобострастным смехом.

     * Рудеги (Рудаки, около  860--941)  --  знаменитый  поэт,
родоначальник поэзии на языке фарси.

     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

     Базар гудел и шумел, были  самые  горячие  часы  торговли,
народ  продавал,  покупал и обменивал, а солнце поднималось все
выше, сгоняя людей в  густую,  пахучую  тень  крытых  рядов.  В
круглые  окна  тростниковых  кровель  отвесно падали яркие лучи
полдня, стояли дымнопыльными сквозными столбами,  в  их  сиянии
сверкала  парча,  блестел  шелк  и  мягким  затаенным  пламенем
светился бархат;  всюду  мелькали,  вспыхивая,  чалмы,  халаты,
крашеные бороды; слепила глаза начищенная медь, с нею спорило и
побеждало   ее  своим  чистейшим  блеском  благородное  золото,
рассыпанное перед менялами на кожаных ковриках.
     Ходжа Насреддин остановил ишака у  той  самой  чайханы,  с
помоста  которой  месяц  назад  обратился  к  жителям  Бухары с
призывом спасти от эмирской милости горшечника Нияза. Не  много
времени  прошло  с  тех  пор,  но  Ходжа Насреддин успел крепко
подружиться с  пузатым  чайханщиком  Али,  человеком  прямым  и
честным, которому можно было довериться.
     Улучив минуту. Ходжа Насреддин позвал:
     -- Али!
     Чайханщик  оглянулся,  на  лице его выразилось недоумение:
голос, окликнувший его, был мужским, а  перед  собой  видел  он
женщину.
     -- Это  я,  Али!  --  сказал  Ходжа Насреддин, не поднимая
чадры.-- Ты узнал меня? И ради аллаха не таращи глаза --  разве
ты забыл о шпионах?
     Али,  оглянувшись, провел его в заднюю темную комнату, где
хранились дрова и запасные чайники. Здесь было сыро, прохладно,
шум базара слышался глухо.
     -- Али, возьми моего ишака,--  сказал  Ходжа  Насреддин.--
Корми  его и держи всегда наготове! Он может понадобиться мне в
любую минуту. И никому ни слова не говори обо мне.
     -- Но почему ты переоделся женщиной. Ходжа  Насреддин?  --
спросил   чайханщик,   прикрывая   плотнее   дверь.--  Куда  ты
направился?
     -- Я иду во дворец.
     -- Ты сошел с ума! -- воскликнул  чайханщик.--  Ты  хочешь
сам положить голову прямо в пасть тигру!
     -- Так  нужно,  Али.  Скоро  ты  узнаешь,  почему. И давай
простимся на всякий случай,-- я иду на опасное дело.
     Они крепко обнялись, у доброго чайханщика выступили  слезы
и  покатились  по  круглым  красным  щекам.  Он  проводил Ходжу
Насреддина и, подавляя тяжелые вздохи,  колыхавшие  его  живот,
вышел к своим гостям.
     Тревога   терзала   сердце  чайханщика,  он  был  грустен,
рассеян, гостям приходилось дважды и  трижды  звенеть  крышками
чайников,  напоминая  ему  о  своей  неутоленной жажде. Сердцем
чайханщик был  там,  у  дворца,  вместе  со  своим  неугомонным
другом.
     Стражники не впустили Ходжу Насреддина.
     -- Я  принесла  несравненную амбру, мускус, розовое масло!
-- говорил Ходжа Насреддин,