Тот  обрадовался,  оживился,   задвигал   ушами,   замахал
хвостом.
     Но лепешки не последовало...
     -- Нет,  хозяин,  мы  были  здесь не вдвоем и не втроем,--
сказал Ходжа Насреддин.--  Разве  ты  не  знаешь,  что,  помимо
видимых существ, мир наполнен еще множеством невидимых, которые
тем не менее понимают человеческую речь?
     -- Невидимые существа? Понимают человеческую речь? Это кто
же такие?  --  усмехнулся Агабек, желая показать своей усмешкой
независимость и смелость ума.
     -- Это  --  души  людей,  погибших  неправедной   смертью,
главным   образом   --   души   повешенных,--   пояснил   Ходжа
Насреддин.--  В  течение  некоторого  времени  перед  тем,  как
предстать на суд Всевышнего, они остаются еще на земле и бродят
в поисках заупокойной молитвы. Они всегда вертятся вокруг живых
и бывают весьма надоедливы, пока живой не догадается помолиться
за  них...  К  тебе,  хозяин, они должны особенно приставать,--
добавил Ходжа Насреддин, как бы мимоходом.
     -- Это почему же -- ко мне? -- насупился Агабек.
     -- Скажи -- в бытность твою  главным  городским  судьей  в
Хорезме  не  приходилось  ли  тебе  приговаривать  кого-либо  к
повешению?
     Эти слова упали на голову  Агабека,  как  хорошая  дубина,
обмотанная тряпьем,-- мягко, но оглушающе. Недоверчивая усмешка
вмиг  исчезла  с  его  лица:  он  боязливо оглянулся в темноту,
которая сразу стала для него живой,  таинственной,  глубокой  и
зловещей.
     -- Приходилось, конечно. По службе...
     -- Вот  видишь!  Но  заказывал  ли  ты,  по  крайней мере,
заупокойные молитвы по этим людям?
     -- Заупокойные  молитвы?..  Такое  дело  было  бы  слишком
разорительно   для   меня.   В  Хорезме  ловят  столько  разных
злоумышленников!
     -- Вот поэтому невидимые к тебе и пристают.
     -- Откуда ты знаешь, что они ко мне пристают?
     -- Потому что они могут быть все-таки  слегка  видимы  для
изощренного  зрения.  Чуть-чуть,  едва  приметно... так, что-то
вроде стеклистых червячков, плавающих в  воздухе.  Я  давно  их
замечал  над  тобою.  Да  ты,  вероятно, и сам их видел не раз,
только не знал -- кто они?
     Так как Агабек был весьма толст  и  грузен,  то,  конечно,
часто видел как бы плавающих перед глазами в воздухе стеклистых
червячков,  особенно  когда  приходилось ему нагибаться и снова
выпрямлять спину.
     -- Да, видел... Но я полагал, что это от излишней крови.
     -- Если бы это происходило от излишней крови, тогда бы они
представлялись тебе красными, ты же видишь их прозрачными,  как
бы бесплотными,-- рассудительно ответил Ходжа Насреддин.
     Против  столь  очевидного  довода  Агабек  ничего  не  мог
возразить.  Слова  Ходжи  Насреддина  тягостно   поразили   его
мясистое воображение.
     Он  закинул голову, чтобы проверить -- точно ли стеклистые
червячки все удалились? Его толстый  загривок  напрягся,  кровь
замедлилась  --  и  он  увидел  их перед собою во множестве. Он
ужаснулся!
     -- Послушай, Узакбай! -- жалобно воскликнул он.-- Вот они,
вот! Они здесь, никуда не исчезли!
     -- Успокойся, ободрись, хозяин! -- сказал Ходжа Насреддин:
слишком пугать Агабека не входило в его расчеты.-- Это  не  те,
другие.  Так,  мелочь.  Те,  опасные,  удалились, эти же вполне
безопасны.
     -- Ну хорошо, а как же дальше? Когда вернутся те, опасные?
Ведь не могу же я  теперь  сидеть,  спасаясь  от  них,  в  этой
хибарке  до  конца своих дней? О Узакбай, о неразумный -- зачем
ты мне сказал? Раньше, когда я не знал...
     -- Ты легко  можешь  от  них  отделаться,  хозяин.  Закажи
здешнему  мулле  поминальные  службы.  На год вперед. И заплати
сразу. Этого хватит с избытком.
     Давая  такой  совет.  Ходжа  Насреддин  преследовал   цель
обновить  из  кармана  Агабека чоракскую мечеть, которая своими
облупившимися стенами, облезшей росписью и гнилыми столбами уже
давно взывала к щедрости прихожан.  Агабек  был  самым  богатым
прихожанином, но и самым скупым,-- его следовало наказать.
     -- Конечно   закажу!   --   воскликнул   он   со   вздохом
облегчения.-- Пусть даже это мне  обойдется  в  тысячу  таньга!
Подумай,  сколь  глубоко сидела преступность в этих людях: даже
после смерти они продолжают свои бесчинства! Но, к сожалению...
     -- К  сожалению,  во  второй  раз  их  повесить  нельзя,--
закончил Ходжа Насреддин.
     -- Не  обязательно  вешать.  Аллах  мог  бы  наказывать их
каким-нибудь другим способом.
     Вот   все,   до   чего   мог   возвыситься   его   убогий,
тю-ремно-палочный   разум,   даже  войдя  в  соприкосновение  ^
таинственным миром, лежащим по ту сторону земного бытия!
     Теперь, когда Агабек был в должной мере подготовлен, Ходжа
Насреддин решил перейти к делу, то есть к  той  главной  тайне,
ради которой они сошлись в эту ночь.
     Тайна  оказалась поистине удивительной, способной привести
в смущение любую мудрость. Она заключалась  в  том,  что  ишак,
стоявший  здесь  же,  в углу,-- на самом деле вовсе не ишак, но
превращенный злыми чарами в ишака наследный  принц  египетский,
единственный   сын   царствующего   ныне   в   Египте   султана
Хуссейна-Али.
     Рассказывая Агабеку все это. Ходжа Насреддин сам удивился,
как ворочается у него язык.
     -- Вот почему я кормлю его абрикосами и белыми  лепешками,
сожалея, что не могу раздобыть в этом глухом селении пищи более
изысканной.  О,  если  бы  я мог подавать ему ежедневно корзину
розовых лепестков, политых нектаром!
     Голова Агабека, и без того затуманенная, пошла  кругом.  В
стеклистых  червячков  он  поверил,  но в это -- поверить он не
мог.
     -- Опомнись, Узакбай,-- какой он  принц!  Самый  настоящий
ишак!
     -- Тс-с-с,  хозяин!  Неужели  нельзя  выразиться иначе? Ну
почему не сказать: "этот четвероногий", или  "этот  хвостатый",
или "этот длинноухий", или, наконец, "этот, покрытый шерстью".
     -- Это   четвероногий,   хвостатый,  длинноухий,  покрытый
шерстью ишак! -- поправился Агабек.
     Ходжа Насреддин поник в изнеможении головой:
     -- Если уж ты не можешь  воздержаться,  хозяин,  то  лучше
молчи.
     -- Молчать?  --  засопел Агабек.-- Мне? В моих собственных
владениях? Из-за какого-то презренного...
     -- Воздержись, хозяин; молю тебя, воздержись!
     -- Ишака! -- неумолимо  закончил  Агабек,  точно  вколотил
тупой гвоздь.
     Минуту длилось молчание.
     Ходжа  Насреддин  снял  халат и, распялив его на тополевых
жердях, отгородил ишачье стойло как бы занавесом:
     -- Теперь нам будет свободнее говорить,  если  только  ты,
хозяин,  немного  умеришь  мощь своего голоса, подобного трубе.
Когда в беседе ты опять дойдешь до этого непристойного слова --
постарайся произносить его шепотом.
     -- Хорошо! -- буркнул Агабек.-- Постараюсь.  Хотя,  говоря
по совести, не понимаю...
     -- Скоро  поймешь.  Ты  удивлен?  Ты не можешь допустить в
свой разум  мысли,  чтобы  под  серой  шкурой  в  длинноухом  и
хвостатом   обличье  скрывался  человек,  да  еще  царственного
звания? Но разве ты никогда не слышал историй о превращениях?
     Здесь  мы  должны  заметить,   что   в   те   времена   по
мусульманскому  миру  ходило множество таких историй; были даже
мудрецы, писавшие толстые книги об этом, а в Багдаде  объявился
некий   Аль-Фарух-ибн-Абдаллах,  уверявший,  что  сам  на  себе
испытал целый ряд превращений: сначала -- в пчелу, затем --  из
пчелы в крокодила, из крокодила -- в тигра, и, наконец, опять в
самого  себя...  Одного  только  превращения никогда не испытал
упомянутый Аль-Фарух:
     из плута в честного человека,-- но это разговор  особый  и
здесь неуместный; вернемся в хибарку.
     -- Слышать   я   слышал,  но  всегда  считал  это  пустыми
выдумками,-- сказал Агабек.
     -- Теперь ты видишь воочию.
     -- А где доказательства? Что в этом,-- он понизил голос,--
в этом ишаке свидетельствует об его царственном происхождении?
     -- А хвост? Белые волосинки в кисточке на самом конце?
     -- Белые волосинки? Это и все? Да я тебе  найду  их  целую
сотню на любом ишаке!
     -- Тише,  тише,  хозяин;  говори  шепотом. Ты хочешь более
несомненных доказательств?
     -- Конечно, хочу! Этот ишак -- принц? Так преврати же  его
на моих глазах в человека или, наоборот, преврати какого-нибудь
человека в ишака. Тогда вот я поверю.
     -- Как раз таким делом я и думаю сегодня заняться: вернуть
ему на  короткое  время его подлинный царственный облик. Что же
касается превращения какого-нибудь человека в ишака,  то,  быть
может, с помощью аллаха удастся и это.
     -- Так начинай: уже полночь.
     -- Да, уже полночь. Я приступаю.
     И  он  приступил.  Зная, что дубленую толстую кожу Агабека
пробрать нелегко, он не жалел ни пыли, ни усердия.  Он  метался
по   хибарке   из  угла  в  угол,  выкрикивая  хриплым  голосом
заклинания, бросался на стены и  отшибался  от  них,  как  мяч,
топотал  ногами,  падал на пол и корчился, дрожа, исходя пеной.
Затем весь потный, запыхавшийся -- принялся за ишака, облив его
для начала волшебным составом, что весьма ишаку не понравилось:
он зафырчал и замотал головой.
     -- Кабахас!  --  придушенным   голосом   вскрикнул   Ходжа
Насреддин,  входя в стойло.-- Суф!.. Чимоза! Дочимоза, каламай,
замнихоз!..
     При этом он из-под рубашки, незаметно для Ага-бека,  сунул
ишаку  под  нос  пахучую, сдобную лепешку, но в пасть не давал.
Этим  нехитрым  способом  он  быстро  довел  ишака  до  полного
исступления:  тот  заревел,  поднял  хвост  и,  брыкаясь, начал
кидаться на жерди.
     -- Цуцугу! Лимчезу!  --  в  последний  раз  возопил  Ходжа
Насреддин и, обливаясь потом, подбежал к Агабеку:
     -- Пойдем,  хозяин!  Теперь пойдем! Никто не должен видеть
чудо превращения. Иначе -- слепота! Неизлечимая, на всю жизнь!
     Он вытеснил Агабека из хибарки,  вышел  и  плотно  прикрыл
дверь:
     -- За мной, хозяин, за мной. Отойдем подальше:
     здесь оставаться опасно!
     Агабек,     слегка     ошеломленный    заклинаниями,    не
сопротивлялся.
     Они свернули на тропинку, что вела к отводному арыку.
     Ходжа Насреддин притворно закашлялся. Ночь ответила криком
перепела,-- это означало: "Я готов!" Все шло, как нужно.
     У водяного  лотка  они  уселись  рядом  на  конец  бревна,
поддерживающего ворот.
     Ходжа Насреддин еще не совсем отдышался после колдовства и
жадно   пил   ночной  свежий  воздух.  Мало-помалу  его  сердце
усмирилось и дыхание выровнялось.
     На Агабека ночная прохлада  тоже  возымела  благодетельное
действие,  разогнав  колдовской чад, сгустившийся в его черепе,
под толстыми костями. Недоверчивый от природы, склонный  видеть
во всех человеческих деяниях преимущественно плутовство, он и в
хибарке верил не очень,-- а здесь, на свежем воздухе, не будучи
более  подавляем  заклинаниями,  окончательно отрезвел. И в его
темной душе начала подниматься злоба,  смешанная  с  досадой,--
что его хотят оставить в дураках.
     Он язвительно засмеялся:
     -- Ну, где же твое чудо, Узакбай?
     -- Еще не свершилось, хозяин. Подождем.
     -- Нечего  и  ждать!  Уже  видно,  что из твоей плутовской
затеи ничего не получится. Ишак останется, как был, ишаком,  но
ты навряд ли останешься хранителем озера.
     Про себя он думал: "Вот замечательный случай выгнать его с
должности,  не  возвращая  залога!  Он хотел одурачить меня, но
одурачил самого себя!"
     Эти коварные мысли Агабека были, разумеется, понятны Ходже
Насреддину, как если бы он их слышал... Он усмехался в душе, но
молчал.
     Перед ними шумела, пенилась вода, с напором устремляясь  в
лоток  и  сотрясая  помост, передававший свою дрожь бревнам, на
которых они сидели.
     Молчание  Ходжи  Насреддина  было   истолковано   Агабеком
по-своему -- на судейский лад:
     -- Или  тебе  нечего  ответить?  Скажи  теперь: какая тебе
нужда  служить  у  меня  за  одну  таньга  в  день,   если   ты
действительно   волшебник?   Своим   волшебством   ты   бы  мог
зарабатывать тысячи. Молчишь? Ты, видно,  забыл,  Узакбай,  что
имеешь  дело  с  бывшим  главным  хорезмским  судьей,  которому
приходилось распутывать обманы куда похитрее!
     В  голосе   Агабека   явственно   обозначилось   поддельно
благородное  негодование, давно уж ему привычное, как, впрочем,
и всем другим неправедным судьям, выносившим свои приговоры  не
по  действительной  вине  преступника,  а  в угоду высшим или к
собственной выгоде; если бы  эти  судьи  не  умели  произвольно
вызывать в себе такого негодования -- то как иначе могли бы они
притворяться  перед  самими собой, что судят искренно и честно,
как могли бы жить в  добром  согласии  со  своей  исхитрившейся
совестью?
     -- Ага,  попался!  --  продолжал Агабек, распаляя себя все
больше и жарче.-- Ты думаешь, я не раскусил  обмана  с  первого
твоего  слова? Нет, раскусил! И видел, что все это -- чистейшее
плутовство. Я хотел только проверить и уличить тебя. И  вот  --
проверил. Теперь ясно:
     ты -- бесстыдный лжец! И твои стеклистые червячки...
     Но  здесь,  на  этом  самом слове, он был схвачен за язык!
Схвачен за язык и приведен к молчанию. И повергнут в ужас!
     Потому  что  благоуханную  тишину  ночи   вдруг   прорезал
невероятный,  нечеловеческий вопль, оледенивший сразу всю кровь
в его жилах.
     Этот вопль исходил из хибарки.
     Ходжа Насреддин опустился на колени:
     -- Благодарю тебя, о всемогущий аллах, за твою  милостивую
помощь!
     Поднявшись, обратился к Агабеку:
     -- Свершилось! Идем, хозяин!

     ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

     То,  что  узрел  Агабек в хибарке, привело его в безмерный
трепет. На  месте  ишака  стоял  человек!  Человек,  в  дорогом
парчовом  халате,  со  множеством  блях и медалей!!! Человек, с
уздечкой на голове!!! Опоясанный драгоценной саблей,  с  эфесом
чистого золота!!!
     Согнувшись  вдвое,  чуть  ли  не ползком. Ходжа На-среддин
приблизился к нему:
     -- О блистательный принц, как я счастлив видеть ваше столь
счастливое сегодня превращение!
     Человек не ответил.  Его  от  головы  до  пяток  сотрясала
крупная  дрожь,  ломали  корчи, как бы в припадке падучей. Зубы
его лязгали, единственный  глаз,  обращенный  к  Агабеку,  дико
вращался,  источая  из  себя пронзительный желтый луч, на губах
клокотала пена.
     Он простер вперед трясущуюся руку, желая  что-то  сказать,
но  вместо  человеческой речи из его уст исторгся оглушительный
ишачий рев.
     Агабек судорожно ухватился за дверь, не помня себя. Он  бы
сейчас  все бросил и убежал, но его ноги подгибались, зыбились,
словно кости в них растаяли.
     Ходжа Насреддин  хлопотал  вокруг  превращенного,  брызгал
волшебным снадобьем.
     Мало-помалу дрожь и корчи, сотрясавшие тело превращенного,
затихли, пена исчезла с губ. Ходжа Насреддин поспешно подал ему
воды.  Он  с  жадностью  выпил,  обливая  подбородок и парчовый
халат. После этого заговорил скрипучим и сварливым  старушечьим
голосом, с привизгом:
     -- О  нерадивый  и  ленивый  раб,  долго  ли еще ты будешь
мучить меня этими временными превращениями? Разве не знаешь ты,
каких страданий стоит мне каждое превращение?
     Ходжа Насреддин только кланялся ниже и ниже:
     -- Да простит сиятельный принц  и  будущий  султан  своего
ничтожного  раба,  но  мне  до  сих  пор не удава-г <,ъ сварить
достаточно сильного волшебного состава.
     -- Это продолжается уже четыре года!
     -- Теперь я разыскал наконец в окрестностях селения траву,
которой  недоставало,  чтобы  мой  состав  обрел  полную  силу.
Теперь, о сиятельный принц, дело завершено и ваше окончательное
превращение произойдет раньше осени -- как только мы прибудем в
Египет, ко двору вашего солнцеподобного родителя, несравненного
и непобедимого султана Хус-сейна-Али.
     -- А  до тех пор я должен пребывать в этой гнусной ишачьей
шкуре7
     -- Здесь  я  бессилен,  о  многомилостивый   принц'   Ваше
окончательное  превращение  может  произойти только в Египте, и
обязательно в присутствии вашего царственного родителя.  Только
его  поцелуй  закрепит  мое  волшебство,  и  после этого вы уже
навсегда останетесь в  присущем  вам  от  рождения  царственном
облике.
     -- Ничего   не   поделаешь,   придется  ждать,--  вздохнул
принц.-- Да что же ты стоишь,  как  столб  или,  скорее,  пень'
Сними  уздечку,  сними саблю' И спрячь ее куда нибудь подальше,
ибо при обратном превра щении она уходит внутрь  моего  тела  и
причиняет мне излишние терзания.
     Ходжа Насреддин снял с него уздечку, отцепил саблю.
     -- Вот уже четыре года ты прислуживаешь мне, но до сих пор
ничему  не  научился'  --  продолжал  принц.-- Ты совершенно не
умеешь себя вести с цар  ственными  особами.  Думаю,  что  тебе
придется  весьма трудно, когда ты вступишь в должность визиря и
главного  хранителя  египетской   казны.   Мой   отец,   султан
Хуссейн-Али,   весьма   требователен   к  придворным  по  части
приличий. Во дворце имеется особая тайная комната для наказания
плетьми визирей и прочих высоких вельмож, виновных в  нарушении
приличий,-- боюсь, как бы тебе не пришлось в ней побывать'
     -- О сиятельный принц'..
     -- Ты  даже  стоять  не  умеешь как следует. Ну кто же так
стоит перед  царственными  особами7  Где  преданность  в  твоих
глазах, мужлан7 Где раболепие в спине, где восторг'
     -- О милостивый принц'.
     -- Не  перебивать'  --  закричал  принц  тонким и вздорным
голосом.-- Не смей перебивать'.. А почему одна лепешка  сегодня
оказалась  пересушенной9  Почему  некоторые  абрикосы оказались
перезревшими, а другие, наоборот, жесткими9  А  где  финики,  о
которых  я  говорил тебе в прошлое свое превращение9 Где они9 Я
желаю фиников -- слышишь  ты,  нерадивый  и  ле  нивый  раб'  Я
отвергаю  все  твои  оправдания' Неужели до сих пор ты не понял
простой истины: если я, наследный  принц  египетский,  возжелал
фиников,  значит,  они должны быть, хотя бы ради этого тебе при
шлось снарядить целый караван в Египет, на мою родину!
     Здесь взгляд вора,-- ибо этот принц был, конечно,  не  кто
иной,  как  наш  старый  знакомый,  одноглазый вор,-- здесь его
взгляд остановился на Агабеке:
     -- А это еще кто? Это что за человек?  Откуда  он  взялся?
Что ему нужно здесь?
     -- Это  --  один из здешних жителей,-- почтительно доложил
Ходжа  Насреддин.--  Он  немало  содействовал  мне  в   поисках
волшебной  травы,  следовательно  --  имеет некоторые косвенные
заслуги перед  сиятельным  принцем.  Почему  и  был  допущен  к
лицезрению...
     -- Имя?  --  обратился  вор к Агабеку, что ни жив ни мертв
стоял на прежнем месте в дверях, держась за притолоку, чтобы не
упасть.
     -- Та...  та...  ба...  ба...   да...   бек,--   залепетал
несчастный одеревеневшим языком.
     -- А?..   Что?..   Не   слышу...  Что?..--  Вор  спрашивал
отрывисто, нетерпеливо, словно  бы  взлаивая,  как  и  подобает
вельможной   особе  в  разговорах  с  ничтожными.--  Татабек?..
Тарабек?
     -- Ца... ва... ка... бек...
     -- Что?.. А?.. Фидабек?.. Магобек?..
     -- Агабек,-- шелковым голосом подсказал Ходжа Насреддин.
     -- Агабек?.. Вот теперь я  слышу  ясно.  Так,  так!  --  с
важностью  сказал  вор.--  Значит, Агабек. Ну что ж, Агабек так
Агабек, пусть будет Агабек... Подойди ближе, не бойся.
     Агабек приблизился и повалился на колени.
     -- Вот, смотри!  --  поучительно  обратился  вор  к  Ходже
Насреддину.--  Этот  человек  хотя и сельский житель, но вполне
искусен в обращении с царственными особами. Посмотри  на  изгиб
его  спины, посмотри на усердие, с которым он, несмотря на свою
полноту, припадает к нашему царственному подножию. А ты?
     -- Да позволит  мне  сиятельный  принц  сказать  несколько
жалких  слов  в  свое  оправдание.  Этот  человек не всегда был
сельским жителем. Еще в недавнем  прошлом  он  занимал  высокие
должности:  конечно, он привык обращаться с высокопоставленными
особами, в то время, как я...
     -- Занимал высокие должности? Это и видн