рашивали дворцовых банщиков о  состоянии  почтенных
телес  начальника,--  если  сведения  были  зловещими,  то  все
жители, обитавшие близ дворца, прятались по домам и без крайней
необходимости не выходили никуда до следующего банного дня. Так
вот, этот самый приводящий в трепет начальник стоял в  стороне;
его голова, увенчанная чалмой, торчала на длинной и тонкой шее,
как  на  шесте  (многие  жители Стамбула затаенно вздохнули бы,
услышав такое сравнение!).
     Все  шло  очень  хорошо,  ничто не омрачало праздника и не
предвещало беды. Никто и  не  заметил  дворцового  надзирателя,
который,  привычно  и  ловко  проскользнув  между  придворными,
подошел к  начальнику  стражи,  что-то  шепнул  ему.  Начальник
вздрогнул,  переменился в лице и торопливыми шагами вышел вслед
за  надзирателем.  Через  минуту  он  вернулся  --  бледный,  с
трясущимися   губами.  Расталкивая  придворных,  он  подошел  к
султану и в поклоне сломался перед ним пополам:

     *   Блистательная  Порта  --  одно  из  принятых  ранее  в
европейских дипломатических документах, в  литературе  название
Османской  империи  (Турция  во  главе  с султаном).

     -- О великий повелитель!..
     -- Что там еще? -- недовольно спросил султан.-- Неужели ты
даже в  такой  день не можешь удержать при себе свои палочные и
тюремные новости? Ну, говори скорей!
     -- О сиятельный и великий султан, язык мой отказывается...
     Султан  встревожился,  сдвинул  брови.  Начальник   стражи
полушепотом закончил:
     -- Он -- в Стамбуле!
     -- Кто?  --  глухо спросил султан, хотя сразу понял, о ком
идет речь.
     -- Ходжа Насреддин!
     Начальник стражи тихо  произнес  это  имя,  но  придворные
имеют чуткий слух; по всему саду зашелестело:
     -- Ходжа  Насреддин! Он -- в Стамбуле!.. Ходжа Насреддин в
Стамбуле!
     -- Откуда ты знаешь? --  спросил  султан;  голос  его  был
хриплым.--  Кто  сказал  тебе?  Возможно  ли это, если мы имеем
письмо эмира бухарского, в котором он своим царственным  словом
заверяет нас, что Ходжа Насреддин больше не пребывает в живых.
     Начальник  стражи подал знак дворцовому надзирателю, и тот
подвел к султану какого-то человека с плоским  носом  на  рябом
лице, с желтыми беспокойными глазами.
     -- О  повелитель!  --  пояснил  начальник  стражи.--  Этот
человек долго служил шпионом  при  дворце  эмира  бухарского  и
очень   хорошо  знает  Ходжу  Насреддина.  Потом  этот  человек
переехал в Стамбул, и я взял его на должность шпиона, в каковой
должности он состоит и сейчас.
     -- Ты видел его? -- перебил султан, обращаясь к  шпиону.--
Ты видел собственными глазами? Шпион ответил утвердительно.
     -- Но ты, может быть, обознался?
     Шпион  ответил  отрицательно. Нет, он не мог обознаться. И
рядом с Ходжой Насреддином  ехала  какая-то  женщина  на  белом
ишаке.
     -- Почему  же  ты  не  схватил  его  сразу?  -- воскликнул
султан.-- Почему ты не предал его в руки стражников?
     -- О сиятельный повелитель! -- ответил шпион и  повалился,
дрожа,  на  колени.--  В  Бухаре  я  попал однажды в руки Ходжи
Насреддина, и если бы не милость аллаха, то не ушел бы от  него
живым.  И  когда  я  сегодня  увидел его на улицах Стамбула, то
зрение мое помутилось от страха, а когда я очнулся, то  он  уже
исчез.
     -- Таковы  твои  шпионы!  --  воскликнул  султан,  блеснув
глазами на согнувшегося начальника стражи.--  Один  только  вид
преступника приводит их в трепет!
     Он  оттолкнул ногой рябого шпиона и удалился в свои покои,
сопровождаемый длинной цепью черных рабов.
     Визири, сановники, поэты и мудрецы тревожно гудящей толпой
устремились к выходу.
     Через  пять  минут  в  саду  никого  не  осталось,   кроме
начальника  стражи,  который,  глядя  в пустоту остановившимися
мутными глазами, бессильно опустился на мраморный край  водоема
и  долго  сидел,  внимая  в  одиночестве  тихому плеску и смеху
фонтанов. И казалось, он в одно мгновение так похудел и  высох,
что  если  бы  жители  Стамбула  увидели  его,  то бросились бы
врассыпную кто куда, не подбирая потерянных туфель.
     А рябой шпион в это время мчался, задыхаясь, по накаленным
улицам к  морю.  Там  нашел  он  арабский  корабль,  готовый  к
отплытию.
     Хозяин  корабля,  нисколько не сомневаясь в том, что видит
перед собою бежавшего из тюрьмы разбойника, заломил  непомерную
цену;  шпион  не стал торговаться, вбежал на палубу и забился в
темный грязный угол.  Потом,  когда  тонкие  минареты  Стамбула
потонули  в  голубой  дымке  и  свежий ветер надул паруса,-- он
выполз из своего  убежища,  обошел  корабль,  заглянул  в  лицо
каждому  человеку  и  наконец  успокоился, удостоверившись, что
Ходжи Насреддина на корабле нет.
     С тех пор весь остаток своей жизни рябой  шпион  прожил  в
постоянном  и  непрерывном  страхе: куда бы ни приезжал он -- в
Багдад, в Каир,  в  Тегеран  или  Дамаск,--  ему  не  удавалось
прожить  спокойно  больше  трех  месяцев,  потому  что в городе
обязательно появлялся Ходжа Насреддин. И, содрогаясь при  мысли
о  встрече  с ним, рябой шпион бежал все дальше и дальше; здесь
будет  вполне  уместно  сравнить  Ходжу  Насреддина  с  могучим
ураганом, который дыханием своим беспрестанно гонит перед собой
сухой  желтый  лист,  выдирает  его  из травы и выдувает его из
расщелин. Так был наказан рябой шпион за все  зло,  которое  он
причинил людям!..
     А  на  другой  день  в  Стамбуле  начались  удивительные и
необычайные события!.. Но не следует  человеку  рассказывать  о
том, чему он сам не был свидетелем, и описывать страны, которых
не  видел;  этими  словами  мы и закончим в нашем повествовании
последнюю главу, которая могла бы послужить началом  для  новой
книги  о  дальнейших  похождениях  несравненного и бесподобного
Ходжи Насреддина в Стамбуле, Багдаде, Тегеране,  Дамаске  и  во
многих других прославленных городах...


      * Книга 2. ОЧАРОВАННЫЙ ПРИНЦ *

     ни  приезжал  он  --  в  Багдад,  в  Каир,  в  Тегеран или
Дамаск,--  ему  не  удавалось  прожить  спокойно  больше   трех
месяцев,  потому  что  в  городе  обязательно  появлялся  Ходжа
Насреддин. И, содрогаясь при мысли о встрече с ним, рябой шпион
бежал все дальше и дальше; здесь будет вполне уместно  сравнить
Ходжу  Насреддина  с  могучим  ураганом, который дыханием своим
беспрестанно гонит перед собой сухой желтый лист, выдирает  его
из  травы  и  выдувает  его  из расщелин. Так был наказан рябой
шпион за все зло, которое он причинил людям!..
     А на  другой  день  в  Стамбуле  начались  удивительные  и
необычайные  события!..  Но  не следует человеку рассказывать о
том, чему он сам не был свидетелем, и описывать страны, которых
не видел; этими словами мы и  закончим  в  нашем  повествовании
последнюю  главу,  которая могла бы послужить началом для новой
книги о дальнейших  похождениях  несравненного  и  бесподобного
Ходжи  Насреддина  в  Стамбуле, Багдаде, Тегеране, Дамаске и во
многих других прославленных городах...

     Много странствовал я в разных краях  земли:  я  побывал  в
гостях  у многих народов и срывал по колоску с каждой нивы, ибо
лучше ходить босиком, чем в тесной  обуви,  лучше  терпеть  все
невзгоды  пути, чем сидеть дома... И еще скажу: на каждую новую
весну  нужно  выбирать  и  новую  любовь:  друг,   прошлогодний
календарь не годится сегодня!.. СААДИ
     Ученые  мудрецы  минувших веков оставили в наследство миру
множество книг, дабы факелом своих знаний освещать нам, живущим
сейчас, извилистые и опасные пути нашей жизни.  В  этих  книгах
можно прочесть обо всем: о войнах и землетрясениях, о чудесах и
пророчествах; каждая страница украшена именами шейхов, калифов,
непобедимых воинов и прочих прославленных мужей земли; об одном
только  человеке  ничего,  ни  единого слова, не сказано в этих
книгах -- о Ходже Насреддине, хотя и был он  знаменит  на  весь
мир.
     Подобное  упущение  со стороны мудрецов не удивляет нас. В
те далекие годы нередко случалось, что иной мудрец сеял в своей
книге семена богатства и почета, но пожинал  --  увы!  --  одни
только  неисчислимые  бедствия.  По  этой  причине мудрецы были
крайне осторожны в  словах  и  мыслях,  что  видно  из  примера
благочестивейшего Мухаммеда Расуля-ибн-Мансура:
     переселившись  в  Дамаск,  он  приступил к сочинению книги
"Сокровище  добродетельных",  и  уже  дошел  до   жизнеописания
многогрешного   визиря   Абу-Исхака,  когда  вдруг  узнал,  что
дамасский градоправитель --  прямой  потомок  этого  визиря  по
материнской   линии.   "Да  будет  благословен  аллах,  вовремя
ниспославший мне эту весть! "  --  воскликнул  мудрец,  тут  же
отсчитал десять чистых страниц и на каждой написал только:
     "Во  избежание",--  после  чего  сразу  перешел  к истории
другого  визиря,  могущественные  потомки  которого   проживали
далеко  от  Дамаска.  Благодаря  такой дальновидности указанный
мудрец прожил в Дамаске без
     Много странствовал я в разных краях  земли:  я  побывал  в
гостях  у многих народов и срывал по колоску с каждой нивы, ибо
лучше ходить босиком, чем в тесной  обуви,  лучше  терпеть  все
невзгоды  пути, чем сидеть дома... И еще скажу: на каждую новую
весну  нужно  выбирать  и  новую  любовь:  друг,   прошлогодний
календарь не годится сегодня!..
                                                         СААДИ

     Ученые  мудрецы  минувших веков оставили в наследство миру
множество книг, дабы факелом своих знаний освещать нам, живущим
сейчас, извилистые и опасные пути нашей жизни.  В  этих  книгах
можно прочесть обо всем: о войнах и землетрясениях, о чудесах и
пророчествах; каждая страница украшена именами шейхов, калифов,
непобедимых воинов и прочих прославленных мужей земли; об одном
только  человеке  ничего,  ни  единого слова, не сказано в этих
книгах -- о Ходже Насреддине, хотя и был он  знаменит  на  весь
мир.
     Подобное  упущение  со стороны мудрецов не удивляет нас. В
те далекие годы нередко случалось, что иной мудрец сеял в своей
книге семена богатства и почета, но пожинал  --  увы!  --  одни
только  неисчислимые  бедствия.  По  этой  причине мудрецы были
крайне осторожны в  словах  и  мыслях,  что  видно  из  примера
благочестивейшего Мухаммеда Расуля-ибн-Мансура:
     переселившись  в  Дамаск,  он  приступил к сочинению книги
"Сокровище  добродетельных",  и  уже  дошел  до   жизнеописания
многогрешного   визиря   Абу-Исхака,  когда  вдруг  узнал,  что
дамасский градоправитель --  прямой  потомок  этого  визиря  по
материнской   линии.   "Да  будет  благословен  аллах,  вовремя
ниспославший мне эту весть! "  --  воскликнул  мудрец,  тут  же
отсчитал десять чистых страниц и на каждой написал только:
     "Во  избежание",--  после  чего  сразу  перешел  к истории
другого  визиря,  могущественные  потомки  которого   проживали
далеко  от  Дамаска.  Благодаря  такой дальновидности указанный
мудрец прожил в Дамаске без потрясений еще  много  лет  и  даже
сумел  умереть своей смертью, не будучи вынужденным вступить на
загробный мост, неся перед собою  в  руке  собственную  голову,
наподобие фонаря.
     Книги  молчат  о  Ходже Насреддине. Тяжелый камень запрета
лежал в те годы  на  его  имени.  Так  повелели  могущественные
властелины  --  калифы, султаны и шахи, в надежде отомстить ему
хотя бы в последующих веках, лишив  его  посмертной  славы.  Но
спросим: удалось ли им достичь своей цели? Старая история, одна
и  та  же во все времена,-- сказано об этом у Сельмана Саведжи:
"Достойный прославится, хотя бы все вихри  объединились  против
него!"
     Ибо есть одна книга, над которой не властны калифы: память
народа.  В  этой  великой  книге  и  обрел Ходжа Насреддин свое
бессмертие.
     Есть в городе  Ходженте,  на  берегу  Сыр-Дарьи,  обширный
пустырь,  где  никто не селится и не разводит садов, потому что
река в этом месте  поворачивает,  бьет  под  берег  и  ежегодно
смывает  его  на  три-четыре  локтя.  Река смыла пустырь уже до
половины  и  вплотную  подошла  к  могучему  карагачу,  одиноко
растущему  здесь,  обнажив с одной стороны его узловатые грубые
корни, сбегающие по глинистому обрыву к воде. Открытый  солнцу,
в  изобилии  снабженный  влагой,  карагач  раскинулся  широко и
зеленеет густо, затмевая пышностью соседние деревья, что жалкой
кучкой сбились в отдалении, у пыльной большой  дороги.  Томимые
жаждой,  палимые  зноем,  они слабо шелестят хилой, изможденной
листвой и, подобно  многим  ничтожным  людям,  злобно  завидуют
счастливому  гордецу. "Ничего,-- думают они,-- река еще подмоет
берег, на котором он держится, и, потеряв опору,  он  рухнет  и
уплывет  по  течению,  чтобы  сгнить  бесславно  где-нибудь  на
песчаной отмели. А мы будем стоять здесь по-прежнему,  воссылая
благодарность  судьбе,  взрастившей  нас  вдали  от реки; пусть
некрасива  наша  редкая  листва,  бессильная   укрыть   путника
прохладной  тенью,  пусть  осыпает нас горячая пыль с дороги, а
наши корни теснит сухая и жесткая почва,--  мы  довольны  и  не
хотим  иной  участи,  ибо  стремления порождают опасности, чему
примером -- гордый карагач!"
     Они ошибаются: карагач не рухнет в реку и  не  уплывет  по
течению. Вода смоет   лишь все мелкое, хилое вокруг него, но не
преодолеет  его  могучего  корня, ушедшего в землю глубоко, под
самое дно. Карагач удержится на  берегу,  и  та  же  река,  что
подмывала его,-- нанесет плодоносного ила к нему, и он, укрепив
собою берег, будет зеленеть еще долго, все шире раскидывая свою
могучую литую крону,-- в то время как те, стоявшие в отдалении,
уже  отдадут  свою  жалкую  жизнь огню в очагах... И даже когда
облезет вся его кора, высохнет древесина и прекратится движение
соков в стволе,-- его не срубят  и  не  распилят  на  дрова,  а
обнесут  красивой  оградой  и  будут  показывать  заехавшему  в
Ходжент путнику, говоря: "Вот карагач, посаженный и  взращенный
самим Ходжой Насреддином! "
     И   еще   узнает  путник,  что  населенная  лепешечни-ками
ходжентская слобода Раззок (что значит  --  Податель  насущного
хлеба)   имеет   в   народе   второе  название:  слобода  Ходжи
Насреддина,-- потому что именно здесь,  по  преданию,  стоял  в
минувшие  времена  его  дом. Ходжентцы расскажут путнику, что в
горах, по дороге в Ашт, есть озеро Ходжи Насреддина; на  берегу
его  расположено  маленькое  селение Чорак; в этом селении есть
чайхана Ходжи Насреддина, а в чайхане под крышей живут  воробьи
Ходжи  Насреддина  --  потомки  одного  знаменитого  воробья, о
котором речь впереди. Там же есть пещера со странным названием:
     "Обиталище   благочестивого   вора",   есть   арык   Ходжи
Насреддина,  мостик Ходжи Насреддина,-- словом, все дышит здесь
его памятью, как будто он уехал отсюда на  своем  ишаке  только
вчера.
     Облачившись   в   халат  усердия  и  вооружившись  посохом
терпения, мы посетили все эти места. Мы  ночевали  под  многими
кровлями,   грелись   у  многих  костров,  беседовали  о  Ходже
Насреддине со многими людьми; судьба благоприятствовала  нам  в
поисках,--  и  вот  сегодня  мы открываем еще одну страницу его
жизни и говорим вслед за мудрейшим Ибн-Туфейлем:
     "Да послужит эта история поучением тому, кто имеет сердце,
или кто внимает и видит..."

      * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

     После этого купец с женой отправились в дальний путь.  Они
ехали  долго,  пересекая  горы  и  степи,  моря  и  пустыни,  а
полдневный зной и на заре; Аллах  сохранил  их  в  пути,  а  на
тринадцатый день они достигли города Басры...
                                           "Тысяча и одна ночь"

     ГЛАВА ПЕРВАЯ

     Покинув  Бухару,  Ходжа  Насреддин со своей женой Гюльджан
направился сначала в Стамбул, а оттуда к  арабам.  Он  возмутил
спокойствие  поочередно  в  Багдаде,  Медине,  Бейруте и Басре,
привел в небывалое смятение Дамаск, потом завернул мимоходом  в
Каир,  где на короткое время занял должность главного каирского
судьи. Кого и как он судил -- мы не знаем;
     достоверно  известно  только  одно  --  что  потом   Ходжу
Насреддина  искали  и ловили по всему Египту целых два года. Он
же был в это время далеко -- в иных землях, на иных дорогах.
     Вечный бродяга, он  нигде  не  останавливался  надолго;  с
рассветом  заседлывал  он ишаков -- белого для Гюльджан, серого
для себя, и снова пускался в путь, все  вперед  и  все  дальше,
каждый  день  меняя  ночлег. Утром его леденил мороз и заносила
метель на горном снеговом перевале, в полдень -- недвижный зной
каменистых  ущелий  сушил   его   губы,   вечером   он   вдыхал
благоуханную  свежесть  долины  и  пил  из  арыка  мутную воду,
рождение которой от льда и снегов видел сегодня там, наверху.
     Будь его воля, он так никогда и не прекратил бы скитаний и
все ездил  бы,  ездил,  опоясывая  землю  маленькими   дробными
следами  копыт  своего  ишака. Но человек, имеющий жену, должен
иметь и  потомство;  Ходжа  Насреддин  не  уклонялся  от  этого
правила:
     на  четвертый  год супружеской жизни Гюльджан подарила ему
четвертого  сына.   Радовался   Ходжа   Насреддин,   радовалась
Гюльджан,    шумно    ликовали,   хлопая   в   ладоши,   братья
новорожденного, торжествующе ревел белый  ишак,  оповещая  всех
двуногих  в  перьях  и  без  перьев,  всех  четвероногих,  всех
плавающих и ползающих о приходе в мир молодого хозяина.  Только
серый  ишак  не радовался, хмуро передергивал ушами и смотрел в
землю, не замечая весенней красоты, щедро разлитой вокруг.
     Через месяц тронулись дальше -- Гюльджан  на  своем  белом
ишаке, а Ходжа Насреддин на сером. Перед Ходжой Насреддином, на
самой  холке  ишака, сидел старший сын, второй -- сидел позади,
на крестце ишака, и забавлялся тем, что, поймав и загнув к себе
ишачий хвост, выбирал  из  кисточки  застрявшие  в  ней  репьи;
третий  сын ехал в правой переметной суме, а четвертого уложили
в левую.
     -- Гюльджан, мой ишак что-то скучает в последнее  время,--
сказал  Ходжа Насреддин.-- Уж не заболел ли он, спаси нас аллах
и помилуй от подобного бедствия!
     -- Купи на следующем базаре хорошую  плетку,  и  он  сразу
повеселеет,-- посоветовала Гюльджан.
     Ишак,  внимая  этим речам, только вздыхал, ропща в душе на
своего хозяина.
     Минул год. Снова пришла весна, южный  ветер  открыл  цветы
абрикосов,   сады   залились   бело-розовой   пеной   цветения,
наполнились  писком,  свистом,  щебетом  и  чириканьем,   арыки
выступили  из  берегов  и  по  ночам  гудели гулко и полно, как
трубы. Однажды на привале серый ишак, пощипывая свежую весеннюю
траву, взглянул на Гюльджан и заметил, что она как будто  опять
пополнела.  Убедившись  в  справедливости  своих подозрений, он
заревел, оборвал веревку и кинулся в сторону, ломая кусты.
     Только тогда Ходжа Насреддин догадался о причине  грустной
задумчивости длинноухого.
     -- Моя   прекрасная   Гюльджан,--   сказал   он,--   будет
справедливо, если ты возьмешь двух последних сыновей к себе, на
белого ишака.
     С тех пор заскучал уже  белый  ишак,  а  серый,  наоборот,
поставя   уши   торчком,  крутя  и  размахивая  хвостом,  бойко
перебирал по дороге копытами.
     Но прошло еще два года -- и скучать начали оба ишака.
     -- Может быть, купим третьего? -- предложила Гюльджан.
     -- О  моя  несравненная  роза,   ведь   если   так   будет
продолжаться, то скоро за нами пойдет целый караван! -- ответил
Ходжа  Насреддин.-- Нет, я вижу, годы странствий окончились для
меня, пришли годы созерцания и размышления.
     -- Слава аллаху! --  воскликнула  Гюльджан.--  Наконец  ты
догадался, что в твоем возрасте и с таким семейством неприлично
болтаться  по дорогам, подобно какому-то бездомнйму бродяге. Мы
поедем в Бухару, поселимся у моего отца...
     -- Подожди,-- остановил ее Ходжа Насреддин,--  ты  забыла,
что  в  Бухаре  царствует  все  тот  же пре-светлый эмир, и он,
конечно, помнит своего придворного звездочета Гуссейна  Гуслию.
Поселимся лучше где-нибудь здесь, в Коканде или Хо