нском  кладбище  под  одним  из  старых
надгробий.
     -- На Каршинском  кладбище!  --  воскликнули  стражники.--
Значит, они где-то здесь, рядом!
     -- Да!  Сейчас  мы находимся на северном конце кладбища, и
если пройти...
     -- Мы находимся на восточном конце! Где, где они спрятаны,
твои деньги?
     -- Они спрятаны на западном конце кладбища,-- сказал Ходжа
Насреддин.--  Но  сначала  поклянись   мне,   о   благочестивый
стражник,  что  мое имя действительно будет поминаться в мечети
ежедневно в течение десяти лет.
     -- Клянусь! -- сказал  стражник,  дрожа  от  нетерпения.--
Клянусь  тебе  именем аллаха и пророка его Магомета! Ну, говори
скорее, где закопаны твои деньги?
     Ходжа Насреддин медлил. "А что,  если  они  решат  отнести
меня  сначала  к  водоему,  отложив  на завтра поиски денег? --
думал он.-- Нет,  этого  не  случится.  Во-первых,  они  обуяны
алчностью   и   нетерпением,   во-вторых,   они  побоятся,  что
кто-нибудь может опередить их, в-третьих, они не доверяют  друг
другу. Какое же указать им место, чтобы они подольше копались?"

     Стражники  ждали,  склонившись над мешком. Ходжа Насреддин
слышал  их  отяжелевшее  дыхание,  как  будто  они  только  что
прибежали откуда-то издалека.
     -- На  западном  конце кладбища есть три старых надгробия,
расположенные треугольником,-- сказал  Ходжа  Насреддин.--  Под
каждым  из  них  я  закопал  по  три тысячи триста тридцать три
таньга с одной третью...
     -- Расположенные    треугольником,--    хором    повторяли
стражники, уподобляясь послушным ученикам, повторяющим за своим
учителем  слова  корана.--  По  три  тысячи триста тридцать три
таньга с одной третью...
     Они сговорились, что двое пойдут  за  деньгами,  а  третий
останется караулить. Это могло бы повергнуть Ходжу Насреддина в
уныние,  если  бы  он не обладал способностью наперед угадывать
человеческие поступки:  он  точно  знал,  что  третий  стражник
недолго  усидит около мешка. Предвидения оправдались: оставшись
один,  стражник  начал  беспокойно  вздыхать,  кашлять,  ходить
взад-вперед  по  дороге,  звеня  оружием.  По этим звукам Ходжа
Насреддин угадывал все его мысли:
     стражника  грызла  тревога  за  свои  три  тысячи   триста
тридцать  три  таньга с одной третью. Ходжа Насреддин терпеливо
ждал.
     -- Как долго они там возятся,-- сказал стражник.
     -- Они,  наверное,  прячут  деньги  куда-нибудь  в  другое
место,  а  завтра  вы все трое придете за ними,-- ответил Ходжа
Насреддин.
     Это был меткий удар. Стражник шумно засопел,  потом  начал
притворно зевать.
     -- Как  хочется  мне  перед смертью послушать какую-нибудь
душеспасительную историю,-- сказал из мешка Ходжа  Насреддин.--
Может быть, ты вспомнишь и расскажешь мне, о добрый стражник.
     -- Нет!   --   сердито   ответил  стражник.--  Я  не  знаю
душеспасительных историй... К тому же, я устал,  пойду  прилягу
вот здесь на траве.
     Но он не сообразил, что по земле его шаги будут отдаваться
гулко  и  далеко.  Сначала  шел  он  медленно,  потом  до Ходжи
Насреддина  донесся  частый  топот,--  стражник   помчался   на
кладбище.
     Настало  время действовать. Но тщетно катался и кувыркался
Ходжа Насреддин,-- порвать веревку не удалось.  "Прохожего!  --
молил Ходжа Насреддин.-- О судьба, пошли мне прохожего!"

     И судьба послала ему прохожего.
     Судьба  и  благоприятный  случай всегда приходят на помощь
тому, кто преисполнен решимости и борется до конца (об этом  уж
было  сказано  раньше,  но  истина  не тускнеет от повторения).
Ходжа Насреддин всеми силами боролся за свою жизнь, и судьба не
могла отказать ему в помощи.
     Прохожий шел медленно; он был хром,  как  определил  Ходжа
Насреддин  по  звуку ^его шагов, и не молод, потому что страдал
одышкой.
     Мешок   лежал   на   самой   середине   дороги.   Прохожий
остановился, долго разглядывал, ткнул раза два
     клюкой.
     -- Что  это  за мешок? Откуда он здесь взялся! -- скрипуче
сказал прохожий.
     Ходжа Насреддин --  о  великая  радость!  --  узнал  голос
ростовщика Джафара.
     Теперь  Ходжа  Насреддин  не  сомневался в своем спасении.
Только бы подольше искали...
     Он  кашлянул  в  мешке  --  тихонько,  чтобы  не  испугать
ростовщика.
     -- Эге! Да здесь человек! -- воскликнул Джафар,
     отскочив.
     -- Конечно,  человек,--  спокойно ответил Ходжа Насреддин,
изменив свой голос.-- А что в этом удивительного?
     _ Как что удивительного? Зачем ты забрался в
     мешок?
     -- Значит, нужно, если забрался. Проходи своей  дорогой  и
не надоедай мне расспросами.
     Ходжа  Насреддин  знал,  что любопытство ростовщика теперь
возбуждено до крайности и он все равно
     не уйдет.
     -- Поистине, удивительное событие -- встретить  на  дороге
человека,  сидящего в завязанном мешке! -- говорил ростовщик.--
Может быть, тебя посадили в
     мешок насильно?
     -- Насильно! -- усмехнулся Ходжа Насреддин.--  Стал  бы  я
платить  шестьсот  таньга  за  то,  чтобы меня посадили в мешок
насильно!
     -- Шестьсот таньга! За что же ты уплатил такие
     деньги?
     -- О прохожий, я тебе расскажу все,  если  ты  пообещаешь,
выслушав, удалиться и не тревожить больше мой покой. Этот мешок
принадлежит  одному  арабу, живущему у нас в Бухаре, и обладает
чудесным свойством исцелять болезни и уродства. Хозяин дает его
на подержание, но за большие деньги и не всем.  Я  был  хромым,
горбатым  и  кривым  на  один глаз, и вот я надумал жениться, и
отец моей невесты, дабы не огорчить ее взора  созерцанием  моих
уродств,  повел  меня  к этому арабу, и я получил на подержание
мешок сроком на четыре часа, уплатив хозяину шестьсот таньга. А
так как этот мешок  проявляет  свои  целебные  свойства  только
вблизи  кладбища,  то  я  и  пришел после захода солнца сюда, к
старому Кар-шинскому кладбищу, вместе  с  отцом  моей  невесты,
который,  завязав  веревку  на мешке, удалился, ибо присутствие
постороннего человека может испортить все  дело.  Араб,  хозяин
мешка,  предупредил  меня -- как только я останусь один, ко мне
подлетят  три  джина,  производя  шум  и  звон  своими  медными
крыльями.  И  джины человеческими голосами спросят меня, где на
кладбище закопаны десять тысяч таньга, на что я должен ответить
им следующим таинственным заклинанием: "Тот, кто  носит  медный
щит,  тот  имеет  медный  лоб.  На  месте сокола сидит филин. О
джины, вы ищете там, где не прятали, поцелуйте за это под хвост
моего ишака!" Так оно в точности и случилось:
     явились джины и спросили меня, где закопаны  десять  тысяч
таньга;  услышав мой ответ, джины пришли в неописуемую ярость и
начали бить меня, а я,  памятуя  наставления  араба,  продолжал
кричать:  "Тот,  кто  носит  медный  щит, тот имеет медный лоб,
поцелуйте под хвост моего ишака!" Потом джины подхватили  мешок
и  понесли куда-то... А дальше я ничего уже не помню, очнулся я
через два часа на том же самом месте вполне исцеленный  --  мой
горб исчез, нога выпрямилась, и глаз прозрел, в чем я убедился,
глядя в дырочку, которую кто-то проделал в мешке еще до меня. И
теперь  я досиживаю в мешке свой срок только потому, что деньги
все равно заплачены,-- не  пропадать  же  им  зря!  Конечно,  я
совершил   ошибку:   надо   было   сговориться  с  каким-нибудь
человеком, обладающим теми же уродствами;  мы  взяли  бы  мешок
пополам,  просидели  бы  в  нем  по  два часа, и наше исцеление
обошлось бы нам  всего  по  триста  таньга.  Но  сделанного  не
вернешь:  пусть  пропадают  мои  деньги,  самое  главное, что я
все-таки исцелился.
     Теперь, прохожий, ты знаешь все, сдержи  свое  обещание  и
удались.   Я   немного   ослаб   после  исцеления,  мне  трудно
разговаривать.  Уже  десятый  человек   пристает   ко   мне   с
расспросами, я устал повторять всем одно и то же.
     Ростовщик  слушал  с  глубоким  вниманием, прерывая иногда
рассказ Ходжи Насреддина возгласами удивления.
     -- Послушай,  о  человек,  сидящий  в  мешке!  --   сказал
ростовщик.--  Мы  оба можем извлечь пользу из нашей встречи. Ты
сожалеешь о том,  что  не  сговорился  заранее  с  каким-нибудь
человеком,  обладающим  такими же уродствами, чтобы взять мешок
на подержание пополам. Но тебе еще не поздно сговориться, ибо я
и есть как раз тот человек, который тебе нужен:
     я горбат, хром на правую ногу и крив на  один  глаз.  И  я
охотно  уплачу  триста  таньга  за  то, чтобы просидеть в мешке
оставшиеся два часа.
     -- Ты,  наверное,  смеешься  надо  мной,--  ответил  Ходжа
Насреддин.--  Может  ли быть такое чудесное совпадение! Если ты
говоришь правду, то возблагодари  аллаха  за  ниспослание  тебе
столь    счастливого   случая!   Я   согласен,   прохожий,   но
предупреждаю,  что  я  уплатил  вперед  и  тебе  тоже  придется
уплатить вперед. В долг я не поверю.
     -- Я   уплачу   вперед,--   сказал  ростовщик,  развязывая
веревку.-- Не будем терять времени, ибо минуты идут,  а  теперь
они принадлежат уже мне.
     Вылезая  из  мешка. Ходжа Насреддин прикрыл рукавом халата
лицо. Но ростовщику некогда  было  разглядывать:  он  торопливо
считал деньги, сожалея о пролетающих минутах.
     С кряхтением и стонами он залез в мешок, пригнул голову.
     Ходжа  Насреддин  затянул  веревку,  отбежал и притаился в
тени за деревом.
     Он успел как раз вовремя. Со стороны кладбища  послышалась
громкая  ругань  стражников. Сначала из пролома в кладбищенском
заборе выползли на дорогу их длинные тени,  затем  и  сами  они
показались, отражая луну медью своих щитов.

     ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

     -- Эй  ты,  бродяга!  --  кричали  стражники, толкая мешок
ногами, причем оружие их лязгало и звенело,  что  вполне  могло
сойти  за шум, производимый медными крыльями.-- Мы обшарили все
кладбище и ничего не нашли. Говори, о сын греха,  где  закопаны
десять тысяч таньга?
     Ростовщик твердо помнил таинственное заклинание.
     -- Тот,  кто  носит  медный  щит,  тот имеет медный лоб,--
ответил он из мешка.-- На месте сокола сидит филин. О джины, вы
ищете там, где не прятали, поцелуйте за  это  под  хвост  моего
ишака!
     Услышав   такие  слова,  стражники  пришли  в  неописуемую
ярость.
     -- Ты обманул нас,  подобный  зловонному  псу,  и  ты  еще
называешь  нас дураками!* Смотрите, смотрите, он извалял в пыли
весь мешок, значит, он катался и кувыркался по дороге в надежде
освободиться, пока мы, раздирая  в  кровь  руки,  трудились  на
кладбище!  Ты  жестоко  поплатишься  за  свой  обман, о гнусное
порождение лисицы!
     Они  обрушили   на   мешок   град   тяжелых   ударов,   не
удовольствовавшись  этим,  они  поочередно  сплясали на мешке в
своих подкованных сапогах.  А  ростовщик,  следуя  наставлениям
Ходжи  Насреддина,  беспрерывно  кричал: "Кто носит медный щит,
тот имеет медный лоб!.." -- чем  довел  стражников  до  полного
исступления.  Жалея,  что  им не дозволено самим расправиться с
преступником, они подхватили мешок и потащили к водоему.
     Ходжа Насреддин вышел из своего укрытия на дорогу, обмыл в
арыке лицо, сбросил халат, открыв ночному ветру широкую  грудь.
Как  радостно  и  легко  было  ему сейчас, когда черное дыхание
смерти  пронеслось,  не  опалив  его!  Он  отошел  в   сторону,
расстелил халат, подложил камень под голову и лег,-- он устал в
душном  и  тесном  мешке, он хотел отдохнуть. В густых вершинах
шумел ветер, плыли  в  небесном  океане  золотые  сонмы  звезд,
журчала  вода  в  арыке; все это было Ходже Насреддину в десять
раз милее и ближе,  чем  раньше.  "Да!  В  мире  слишком  много
хорошего, чтобы я согласился когда-нибудь умереть, если бы даже
мне  твердо  пообещали рай; ведь там можно взбеситься от скуки,
сидя вечно и бесконечно под одним и тем же деревом, в окружении
одних и тех же гурий".

     * Арабское слово "джин" означает "злой дух".  В  узбекском
языке  имеется  слово  "джины", означающее буквально "одержимый
злым духом". Употребляется в  смысле  бесноватый,  сумасшедший,
помешанный,   полоумный  и,  наконец,  просто  дурак.  (Примеч.
автора.)

     Так он думал, лежа под звездами  на  теплой  земле,  чутко
прислушиваясь  к  неумирающей  и  никогда  не засыпающей жизни:
стучало сердце в его груди, вскрикивал ночным голосом филин  на
кладбище, кто-то тихонько и осторожно пробирался через кусты --
наверно,  еж;  пряно  пахла  увядающая  трава,  и вся ночь была
наполнена  какой-то  затаенной  возней,  непонятными  шорохами,
ползанием  и  шуршанием.  Мир  жил  и  дышал  -- широкий, равно
открытый для всех, принимающий с одинаковым  гостеприимством  в
свои  безграничные  просторы  и муравья, и птицу, и человека, и
требующий  от  них  лишь  одного  --  не  употреблять  во   зло
оказанного  им  привета  и  доверия.  Хозяин с позором изгоняет
гостя, который за праздничным  столом,  воспользовавшись  общим
весельем,  начинает шарить по карманам других гостей; точно так
же изгонялся из веселого и радостного мира  гнусный  ростовщик,
вполне  подобный  этому  вору.  Ходжа Насреддин не испытывал ни
малейшей жалости к нему, да и  как  можно  пожалеть  того,  кто
исчезновением  своим  облегчит  жизнь-тысячам  и тысячам других
людей! Ходжа Насреддин сожалел лишь о том, что ростовщик --  не
единственный  и  не последний злодей на земле; о, если бы можно
было собрать в один  мешок  всех  эмиров,  сановников,  мулл  и
ростовщиков  и  утопить  их  сразу  в  священном  водоеме шейха
Ахмеда, чтобы они своим вредоносным дыханием не сушили весенних
цветов  на  деревьях,  чтобы  звоном   своих   денег,   лживыми
проповедями  и  лязгом  мечей не заглушали они птичьего щебета,
чтобы не мешали они людям наслаждаться красотой мира и достойно
выполнять свое главное дело на земле -- быть всегда и  во  всем
счастливыми!
     Тем  временем  стражники,  боясь опоздать, все убыстряли и
убыстряли шаги, наконец -- пустились бегом. Ростовщик,  трясясь
и  подпрыгивая  в  мешке, смирно ждал конца своего необычайного
путешествия; он слышал лязг оружия,  шорох  камней  под  ногами
стражников и удивлялся тому, что могучие джины не поднимаются в
воздух,  а  бегут,  распустив совком свои медные крылья и чертя
ими по земле, как делают это молодые петухи, гоняясь за курами.
Но вот вдали послышался какой-то гул,  напоминающий  отдаленный
рев  горного  потока,  и  ростовщик  сначала подумал, что джины
затащили его куда-то в горы, может быть  к  своей  обители  Хан
Тенгри  -- Вершине Духов. Но вскоре он стал различать отдельные
голоса и убедился, что попал в ночное многолюдное сборище; судя
по шуму, здесь были тысячи людей, как на базаре, но с каких это
пор базары  в  Бухаре  начали  торговать  по  ночам?  Вдруг  он
почувствовал,  что  возносится вверх: ага, значит, джины решили
все-таки  подняться  на  воздух.  Откуда  мог  он  знать,   что
стражники  в  это время всходили по лестнице на помост? Взойдя,
они сбросили мешок, он рухнул, доски вздрогнули и загремели под
ним. Ростовщик охнул и крякнул.
     -- Эй вы, джины! -- не выдержал он.-- Если вы  будете  так
швырять  мешок,  то  изуродуете меня еще больше, в то время как
вам надлежит сделать обратное!
     В ответ он получил яростный пинок:
     -- Ты сейчас найдешь свое исцеление, о сын греха,  на  дне
водоема святого Ахмеда.
     Эти  слова привели ростовщика в полное недоумение: при чем
здесь водоем святого Ахмеда? Недоумение  ростовщика  перешло  в
изумление,  когда он услышал над мешком голос своего старинного
приятеля (ростовщик мог  бы  поклясться  в  этом!),  почтенного
Арсланбека,  начальника  дворцовой  стражи  и  войска.  Мысли в
голове  ростовщика  пошли   кувырком:   откуда   взялся   вдруг
Арсланбек, почему ругает он джинов за то, что они задержались в
пути,  и  почему  джины,  отвечая  ему,  трепещут  от  страха и
раболепия;  ведь  не  может  быть,  чтобы   Арсланбек   занимал
одновременно  должность  главного  джина!  И как следует теперь
поступить -- промолчать или окликнуть его? Так как на этот счет
ростовщик не получил никаких наставлений, то и решил на  всякий
случай промолчать.
     Между тем гул толпы усиливался, и все чаще, громче звучало
какое-то  слово:  казалось,  все вокруг -- и земля, и воздух, и
ветер -- насыщено этим словом,-- оно гудело,  шумело,  рокотало
и,  замирая, отдавалось вдали. Ростовщик притих, вслушиваясь. И
он разобрал.
     -- Ходжа Насреддин!.. -- гудела толпа тысячами  голосов.--
Ходжа Насреддин!.. Ходжа Насреддин!..
     Вдруг  все  затихло,  и в мертвой тишине ростовщик услышал
шипение горящих факелов, шелест ветра, всплески  воды.  Мурашки
побежали  по  его  уродливой  спине, черный ужас начал медленно
подползать  к  нему,  обдавая  его  своим  ледяным,   цепенящим
дыханием.
     Раздался  новый  голос, и ростовщик мог бы поклясться, что
голос этот принадлежит великому визирю Бахтияру:
     -- Во  имя  аллаха  всемилостивого   и   всемогущего!   По
повелению   великого   и   солнцеподобного   эмира  бухарского,
предается смерти преступник и  осквернитель  веры,  возмутитель
спокойствия  и сеятель раздоров Ходжа Насреддин через утопление
в мешке!
     Чьи-то руки подхватили  мешок  и  подняли.  Тут  ростовщик
сообразил, что попал в смертельную ловушку.
     -- Подождите!  Подождите!  --  завопил он.-- Что вы хотите
делать со мной! Подождите, я не Ходжа Насреддин, я -- ростовщик
Джафар!  Отпустите  меня!  Я  ростовщик  Джафар,  я  не   Ходжа
Насреддин!  Куда  вы  меня потащили, говорят вам -- я ростовщик
Джафар!
     Эмир и свита в безмолвии внимали  его  воплям.  Багдадский
мудрец  Гуссейн  Гуслия,  сидевший  ближе всех к эмиру, сказал,
сокрушенно покачивая головой:
     -- Какая бездна бесстыдства сокрыта в этом преступнике. То
он называл себя Гуссейном Гуслия, мудрецом из  Багдада,  теперь
он пытается обмануть нас, называя себя ростовщиком Джафаром!
     -- И он думает, что здесь найдутся дураки, которые поверят
ему,-- добавил Арсланбек.-- Послушайте, послушайте, как искусно
он подделывает свой голос!
     -- Отпустите  меня!  Я -- не Ходжа Насреддин, я -- Джафар!
-- надрывался ростовщик, в то время как два стражника, стоя  на
краю  помоста,  мерными  движениями раскачивали мешок, готовясь
швырнуть его в темную воду.-- Я не Ходжа Насреддин, сколько раз
надо вам повторять!
     Но в этот миг Арсланбек  махнул  рукой,  и  мешок,  грузно
переворачиваясь  в  воздухе,  полетел  вниз;  раздался  сильный
всплеск, блеснули в красном свете факелов брызги, и вода тяжело
сомкнулась, поглотив грешное тело  и  грешную  душу  ростовщика
Джафара...
     Над  толпой  в  темноте  поднялся  и повис единый огромный
вздох. Несколько мгновений стояла страшная тишина, и вдруг всех
потряс пронзительный вопль, полный невыразимой муки.
     То  кричала  и  билась  на  руках  своего   старого   отца
прекрасная Гюльджан.
     Чайханщик  Али  отвернулся, обхватил руками голову. Кузнец
Юсуп весь дрожал мелкой прерывистой дрожью...

     ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

     По свершении казни эмир со своей свитой отбыл во дворец.
     Арсланбек,  опасаясь,  что  преступника   могут   вытащить
раньше,  чем  он  задохнется,  приказал  оцепить  водоем  и  не
подпускать никого. Толпа всколыхнулась, отступила  под  напором
стражников  и  остановилась,  слитно  чернея  живой  молчаливой
громадой. Арсланбек попытался разогнать толпу, но  люди  только
переходили  с  одного  места на другое или прятались в темноту,
чтобы, переждав, вернуться на старое место.
     Во дворце  началось  великое  ликование.  Эмир  праздновал
победу  над  своим  врагом.  Сверкало  золото и серебро, кипели
котлы, дымили жаровни, гудели бубны, ревели  трубы,  грохотали,
сотрясая  воздух,  барабаны,  и  столько  огней  было  на  этом
празднике, что над  эмирским  дворцом  стояло  зарево,  как  от
пожара.
     Но  город  вокруг  дворца  молчал,  погруженный  во тьму и
объятый скорбной тишиной.
     Эмир  щедро  раздавал  подарки,   многие   в   этот   день
поживились.  Поэты  о