искусно подделывая свой  голос  под
женский.--  Пропустите меня в гарем, доблестные воины, я продам
свой товар и поделюсь прибылью с вами.
     -- Иди,  иди  отсюда,  женщина,   торгуй   где-нибудь   на
базаре,-- грубо отвечали стражники.
     Потерпев  неудачу  в  своем  предприятии.  Ходжа Насреддин
задумался и помрачнел. Времени у  него  было  в  обрез,  солнце
перешло уже за полуденную черту.. Ходжа Насреддин обошел вокруг
дворцовой   стены.  Камни  лежали  плотно,  спаянные  китайским
раствором, ни одной дырки, ни одной щели не обнаружил  в  стене
Ходжа Насреддин, а выходы арыков были забраны частыми чугунными
решетками.
     "Я   должен   попасть   во  дворец,--  сказал  себе  Ходжа
Насреддин.-- Это мое непреклонное решение, я его выполню!  Если
эмир  отнял  у  меня  невесту  по небесному предопределению, то
почему для меня не может  быть  предопределения  проникнуть  во
дворец и вернуть ее? Я даже чувствую где-то в глубине души, что
такое предопределение есть для меня!"
     Он  пошел  на  базар.  Он верил, что если решение человека
непреклонно и  мужество  неистощимо,--  предопределение  всегда
придет  на  помощь  к  нему.  Из  тысячи  встреч,  разговоров и
столкновений непременно будет одна такая встреча и  одно  такое
столкновение,  которые  вкупе создадут благоприятный случай, и,
умело  воспользовавшись  -им,  человек  сможет  опрокинуть  все
препятствия   на   пути   к  своей  цели,  выполнив  тем  самым
предопределение. Где-нибудь на  базаре  Ходжу  Насреддина  ждал
такой  случай.  Ходжа  Насреддин  верил  в  это  непоколебимо и
отправился на поиски его.
     Ничто не ускользало от внимания  Ходжи  Насреддина  --  ни
одно  слово, ни одно лицо в шумной многотысячной толпе. Его ум,
слух и зрение обострились и достигли той степени, когда человек
с легкостью перешагивает границы, поставленные ему природой, и,
конечно, одерживает победу, так как противники его  остаются  в
то же самое время в своих обычных человеческих пределах.
     На   перекрестке   ювелирного  и  мускусного  рядов  Ходжа
Насреддин услышал сквозь шум  и  гул  толпы  чей-то  вкрадчивый
голос:
     -- Ты  говоришь,  что  муж  разлюбил тебя и не разделяет с
тобой ложа. Твоему горю можно помочь. Но для  этого  мне  нужно
посоветоваться  с  Ходжой Насреддином. Ты слышала, конечно, что
он находится в нашем городе; узнай, где  он  скрывается,  скажи
мне, и тогда мы с ним вернем тебе мужа.
     Приблизившись,     Ходжа     Насреддин    увидел    рябого
шпиона-гадальщика. Перед  ним  стояла  женщина,  держа  в  руке
серебряную  монету.  Гадальщик,  раскинув на коврике свои бобы,
перелистывал старинную книгу.
     -- Если же ты  не  разыщешь  Ходжу  Насреддина,--  говорил
он,--  тогда  горе тебе, о женщина, и муж твой навсегда покинет
тебя!
     Ходжа Насреддин решил  проучить  гадальщика,--  присел  на
корточки перед ковриком:
     -- Погадай  мне, о мудрый провидец чужой судьбы. Гадальщик
раскинул бобы.
     -- О женщина! -- вдруг воскликнул он, словно бы пораженный
ужасом.-- Горе тебе, женщина! Смерть уже занесла над тобой свою
черную руку.
     Вокруг собралось несколько любопытных.
     -- Я мог бы помочь тебе и отвести в  сторону  удар,  но  в
одиночку  я  бессилен сделать это,-- продолжал гадальщик.-- Мне
необходимо посоветоваться с  Ходжой  Насреддином.  Если  бы  ты
могла узнать, где он скрывается, и сказать мне, жизнь твоя была
бы спасена.
     -- Хорошо. Я приведу к тебе Ходжу Насреддина.
     -- Ты  приведешь его! -- Гадальщик вздрогнул от радости.--
Но когда?
     -- Я могу привести его хоть сейчас. Он совсем близко.
     -- Где он?
     -- Рядом. В двух шагах.
     Глаза гадальщика вспыхнули алчным огнем.
     -- Я не вижу.
     -- Но ты ведь гадальщик. Неужели ты не можешь  догадаться?
Вот он!
     Женщина  резко  откинула  чадру,  и  гадальщик в изумлении
отшатнулся, увидев перед собой лицо Ходжи Насреддина.
     -- Вот он! -- повторил Ходжа  Насреддин.--  О  чем  же  ты
хотел  посоветоваться?  Ты  все  врешь,  ты  не  гадальщик,  ты
эмирский шпион! Не верьте ему, мусульмане, он  обманывает  вас!
Он сидит здесь, чтобы выследить Ходжу Насреддина!
     Гадальщик озирался, шнырял глазами, но вблизи не увидел ни
одного  стражника. Со слезами на глазах и зубовным скрежетом он
позволил Ходже Насреддину уйти. Толпа вокруг грозно роптала.
     -- Эмирский шпион! Грязная собака! -- неслось отовсюду.
     Трясущимися  руками  гадальщик  свернул  свой   коврик   и
бросился со всех ног во дворец.

     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

     В  караульном  помещении  было  грязно,  пыльно,  вонюче и
дымно.  Стражники  сидели   на   протертой   кошме,   служившей
гнездовьем  для  блох,  и  мечтали, почесываясь, о поиске Ходжи
Насреддина.
     -- Три тысячи таньга! -- говорили они.-- Подумать  только:
три тысячи таньга и должность главного шпиона!
     -- И ведь кому-нибудь выпадет на долю это счастье!
     -- Ах, если бы мне! -- вздохнул толстый, ленивый стражник,
самый глупый из всех, которого до сих пор не прогнали со службы
только потому, что он наловчился глотать целиком сырые яйца, не
повредив  скорлупы,  чем  развлекал  иногда  светлейшего эмира,
получая  от  него  небольшие  подачки,  но  зато   впоследствии
испытывая жесточайшие муки.
     Рябой шпион ворвался в караульное помещение как вихрь:
     -- Он  здесь!  Ходжа  Насреддин  на  базаре!  Он  переодет
женщиной!
     Стражники, на бегу хватая оружие, бросились к воротам.
     Рябой шпион бежал за ними, крича:
     -- Награда --  моя!  Вы  слышите!  Я  первый  увидел  его!
Награда -- моя!
     Народ,  завидев  стражников,  кинулся врассыпную. Началась
давка. Базар охватило смятение. Стражники врезались с налету  в
толпу,  самый  усердный  из  них,  мчавшийся  впереди,  схватил
какую-то женщину и сорвал чадру, обнажив перед всеми ее лицо.
     Женщина закричала пронзительно, ей ответил издалека  столь
же пронзительный женский вопль, вот закричала, вырываясь из рук
стражников,  третья  женщина,  четвертая,  пятая...  Через  две
минуты весь базар наполнился женским визгом, воплями, криками и
рыданиями.
     Толпа замерла, ошеломленная, оцепеневшая. Такого кощунства
никогда  еще  не  было  в   Бухаре.   Многие   побелели,   иные
побагровели:  ни  одно  сердце не билось спокойно в эту минуту.
Стражники продолжали бесчинствовать, хватали  женщин,  толкали,
швыряли, били, срывали одежду.
     -- Спасите! Спасите! -- кричали женщины.
     Над толпой грозно поднялся голос кузнеца Юсупа:
     -- Мусульмане!  Что  вы смотрите! Мало того, что стражники
обирают нас, они еще позорят наших жен среди бела дня!
     -- Спасите! -- кричали женщины.-- Спасите!
     Толпа загудела,  зашевелилась.  Какой-то  водонос  услышал
голос  своей жены, бросился к ней, стражники оттолкнули его, но
к нему на помощь подоспели два ткача и три медника и  отбросили
стражников. Началась драка.
     Она   разрасталась   стремительно.  Стражники  размахивали
саблями, а на  них  со  всех  сторон  летели  горшки,  подносы,
кувшины, чайники, подковы, поленья;
     стражники  не  успевали  увертываться. Драка охватила весь
базар.
     Эмир в это время сладко почивал у себя во дворце.
     Вдруг он вскочил, подбежал к окну, открыл его  и  в  ужасе
захлопнул опять.
     Прибежал Бахтияр -- бледный, с трясущимися губами.
     -- Что  это?  -- бормотал эмир.-- Что творится на площади?
Где пушки? Где Арсланбек? Вбежал Арсланбек, упал вниз лицом:
     -- Пусть повелитель прикажет рубить мою голову!
     -- Что это?! Что творится на площади?! Арсланбек  ответил,
не поднимаясь:
     -- О владыка, подобный солнцу и затмевающий...
     -- Хватит!  --  Эмир  в  ярости  топнул ногой.-- Доскажешь
потом! Что творится на площади?
     -- Ходжа Насреддин!..  Он  переоделся  женщиной.  Это  все
из-за него, из-за Ходжи Насреддина! Прикажи, повелитель, отсечь
мою голову!
     Но до того ли было сейчас эмиру!

     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

     Сегодня   Ходжа   Насреддин  берег  каждую  минуту  своего
времени. Поэтому он не стал задерживаться и, своротив мимоходом
челюсть одному стражнику, сокрушив зубы второму и  превратив  в
лепешку  нос  третьего,  благополучно вернулся в чайхану своего
друга Али. Здесь в задней комнате  он  скинул  женскую  одежду,
увенчал  свою  голову  цветной  бадахшанской  чалмой,  прицепил
фальшивую бороду и в таком виде уселся на самое высокое место в
чайхане, откуда ему было удобно наблюдать побоище.
     Стражники, теснимые со всех сторон народом, сопротивлялись
яростно. Свалка завязалась возле самой  чайханы,  у  ног  Ходжи
Насреддина;  он  не  утерпел  и вылил на стражника свой чайник,
причем так ловко, что весь  кипяток  угодил  прямо  за  шиворот
ленивому  и  толстому  поглотителю  сырых  яиц. Стражник завыл,
повалился на спину, болтая руками и  ногами.  Ходжа  Насреддин,
даже не взглянув на него, снова погрузился в раздумье.
     Он услышал старческий, надтреснутый голос:
     -- Пропустите!  Пропустите  меня! Во имя аллаха, что здесь
творится?
     Неподалеку от чайханы, в самой гуще дерущихся,  возвышался
на  верблюде горбоносый седобородый старик, по виду и одежде --
араб; конец его чалмы был подвернут,  что  свидетельствовало  о
его   учености.   Перепуганный   насмерть,   он   прижимался  к
верблюжьему  горбу,  а  вокруг  кипело  побоище,  кто-то  тащил
старика  за ногу с верблюда и не отпускал, хотя старик неистово
дергался, стараясь  освободиться.  Кругом  кричали,  хрипели  и
свирепо выли.
     В  поисках  безопасного  места  старик  кое-как пробился к
чайхане. Озираясь и вздрагивая, он привязал  за  ногу  верблюда
рядом с ишаком Ходжи Насреддина и взошел на помост:
     -- Ради аллаха, что у вас творится здесь, в Бухаре?
     -- Базар,-- кратко ответил Ходжа Насреддин.
     -- Что  же, у вас, в Бухаре, всегда такие базары? И как же
я теперь проберусь во дворец через это побоище?
     Когда он  произнес  слова  "во  дворец".  Ходжа  Насреддин
мгновенно  понял, что встреча с этим стариком и есть как раз та
единственная встреча, тот  самый  случай,  с  помощью  которого
можно  выполнить  задуманное:  проникнуть  в  эмирский  гарем и
освободить Гюльджан.
     Но торопливость, как известно, есть свойство  дьявола,  и,
кроме   того,   всем   памятны  стихи  мудрейшего  шейха  Саади
Ширазского: "Только терпеливый  закончит  дело,  торопливый  же
упадет".  Ходжа Насреддин свернул ковер нетерпения и уложил его
в сундук ожидания.
     -- О всемогущий аллах, о убежище верных,-- вздыхал и  охал
старик.-- Как же я проберусь теперь во дворец?
     -- Подожди здесь до завтра,-- ответил Ходжа Насреддин.
     -- Я не могу! -- воскликнул старик.-- Меня ждут во дворце!
     Ходжа Насреддин засмеялся:
     -- О  почтенный  и  убеленный  сединами  старец, я не знаю
твоего звания и твоего дела, но  неужели  ты  думаешь,  что  во
дворце  не  смогут  обойтись  без тебя даже до завтра!.. Многие
почтенные люди у нас в Бухаре  не  могут  неделями  попасть  во
дворец;  почему  же  ты  думаешь,  что  для  тебя будет сделано
исключение?
     -- Да будет известно тебе,-- с важностью  ответил  старик,
несколько   уязвленный   словами   Ходжи  Насреддина,--  что  я
знаменитый мудрец, звездочет и лекарь и прибыл сюда  из  самого
Багдада  по  приглашению  эмира,  дабы служить ему и помогать в
правлении государством.
     -- О! -- сказал Ходжа Насреддин,  почтительно  кланяясь,--
привет тебе, мудрый старец. Мне приходилось бывать в Багдаде, и
я знаю тамошних мудрецов. Скажи мне свое имя.
     -- Если  ты  был  в Багдаде, то, конечно, слышал обо мне и
моих заслугах перед калифом, которому спас я от смерти любимого
сына, о чем объявлено было по всему государству. Гуссейн Гуслия
-- мое имя.
     -- Гуссейн  Гуслия!  --  воскликнул   Ходжа   Насреддин.--
Неужели ты и есть сам Гуссейн Гуслия!
     Старик  не  смог  скрыть улыбки, весьма довольный тем, что
слава его разнеслась так далеко за пределы родного Багдада.
     -- Чему ты удивляешься? -- продолжал старик.-- Ну да, я  и
есть  тот  самый  знаменитый  Гуссейн  Гуслия,  великий мудрец,
равного которому нет ни  в  мудрости,  ни  в  умении  вычислять
звезды,  ни  в  искусстве  излечивать  болезни. Но я совершенно
лишен  гордости  и  самодовольства  --  видишь,  как  просто  я
разговариваю с тобой, ничтожным.
     Старик  придвинул  подушку, облокотился на нее, собравшись
простереть далее свое снисхождение  к  собеседнику  и  подробно
поведать  ему  о  своей  великой  мудрости  --  в  расчете, что
собеседник,  движимый  тщеславием,   начнет   потом   на   всех
перекрестках  рассказывать  о  встрече  со  знаменитым мудрецом
Гуссей-ном   Гуслия,   превозносить   его   мудрость   и   даже
преувеличивать, дабы вызвать у слушателей еще больше почтения к
нему,  а  тем  самым и уважения к себе,-- потому что именно так
поступают всегда все люди, удостоившиеся внимания высоких особ.
"И этим он будет способствовать  умножению  и  укреплению  моей
славы среди простого народа,-- думал Гуссейн Гуслия,-- что тоже
не  лишне;  разговоры  в  простом народе дойдут через шпионов и
соглядатаев до слуха самого эмира и подтвердят  перед  ним  мою
мудрость,  ибо  подтверждение со стороны есть, бесспорно, самое
лучшее подтверждение; и в конце концов, из всего этого я  смогу
извлечь для себя пользу".
     Дабы    окончательно    убедить    собеседника   в   своей
необыкновенной   учености,   мудрец   начал   рассказывать    о
созвездиях,  о  расположении их, поминутно ссылаясь при этом на
великих мудрецов древности.
     Ходжа Насреддин  слушал  внимательно,  стараясь  запомнить
каждое слово.
     -- Нет,--  сказал наконец Ходжа Насреддин.-- Я все-таки не
могу поверить! Неужели ты и есть тот самый Гуссейн Гуслия!
     -- Конечно!   --   воскликнул   старик.--   Что   в   этом
удивительного?
     Ходжа  Насреддин  опасливо отодвинулся. Затем воскликнул с
тревогой и состраданием в голосе:
     -- О несчастный! Пропала твоя голова! Старик  поперхнулся,
выронил  чашку.  Это  было  как  в  шахматной  игре, в которой,
кстати, лишь  очень  немногие  могли  бы  потягаться  с  Ходжой
Насреддином.
     Вся важность и высокомерие слетели со старика мигом.
     -- Как?  Что?  Почему?  --  спрашивал  он испуганно. Ходжа
Насреддин указал на площадь, где не совсем еще затихло побоище:
     -- Да ты разве не  знаешь,  что  все  это  смятение  из-за
тебя?!  До  слуха  сиятельного  эмира дошло, что ты, выезжая из
Багдада, всенародно поклялся проникнуть в эмирский гарем --  о,
горе тебе, Гуссейн Гуслия! -- и обесчестить эмирских жен!
     Челюсть  мудреца  отвисла,  глаза побелели, он начал часто
икать от страха...
     -- Я? -- бормотал он.-- Я -- в гарем?..
     -- Ты поклялся в этом подножием трона аллаха. Так объявили
сегодня глашатаи. И наш  эмир  велел  схватить  тебя,  едва  ты
вступишь в город, и немедля отрубить тебе голову.
     Мудрец застонал в изнеможении. Он никак не мог сообразить,
кто из его врагов ухитрился нанести ему такой удар; в остальном
же он не усомнился, ибо сам в придворной борьбе не раз сокрушал
своих  врагов подобными способами и с удовлетворением любовался
потом их головами, торчащими на шестах.
     -- И вот сегодня,-- продолжал  Ходжа  Насреддин,--  шпионы
донесли  эмиру,  что  ты  приехал,  и он повелел схватить тебя.
Стражники  кинулись  на  базар,  начали  всюду   искать   тебя,
перерывать   лавки,   и  разрушилась  торговля,  и  возмутилось
спокойствие; по  ошибке  стражники  схватили  одного  человека,
похожего на тебя, и второпях отделили ему голову, а он оказался
муллой,  известным  своим благочестием и добродетели ми, паства
его мечети вознегодовала -- и посмотри, что творится теперь  по
твоей милости в Бухаре!
     -- О   я  несчастный!  --  воскликнул  мудрец  в  ужасе  и
отчаянии.
     Он принялся горестно восклицать, стонать и жаловаться,  из
чего  Ходжа  Насреддин  заключил,  что  достиг полного успеха в
своем намерении.
     Драка тем временем отодвинулась  к  воротам  дворца,  куда
один   за   другим  скрывались  избитые  и  помятые  стражники,
растерявшие свое оружие. Базар гудел, волновался, но  уже  тише
прежнего.
     -- В  Багдад!  --  стеная,  восклицал  мудрец.-- Обратно в
Багдад!
     -- Но тебя схватят у городских ворот!  --  возразил  Ходжа
Насреддин.
     -- О горе! О великое бедствие! Аллах видит, что я невинен;
никогда  и  никому  я  не давал столь дерзкой, столь нечестивой
клятвы! Это мои враги оклеветали меня перед эмиром! Помоги мне,
добрый мусульманин!
     Ходжа Насреддин только этого и ждал, ибо не  хотел  первый
предлагать  мудрецу  свою  помощь,  чтобы  не  возбудить  в нем
подозрений.
     -- Помочь? -- сказал он.-- Чем же я могу тебе  помочь,  не
говоря  уже  о  том,  что  я,  как преданный и верный раб моего
владыки, должен предать тебя без промедления в руки стражников.
     Мудрец,  икая  и  дрожа,  устремил  на  Ходжу  На-среддина
умоляющий взгляд.
     -- Но ты говоришь, что тебя оклеветали невинно,-- поспешил
успокоить  его  Ходжа  Насреддин.--  Я верю тебе, потому что ты
находишься в столь преклонном возрасте, когда в  гареме  нечего
делать.
     -- Справедливо!  --  воскликнул старик.-- Но существует ли
для меня путь к спасению?
     -- Существует,-- ответил Ходжа Насреддин, повел старика  в
темную  заднюю  комнату чайханы и там вручил ему узел с женской
одеждой.-- Я купил это сегодня по случаю для моей жены и,  если
хочешь,  могу  обменять  на  твой  халат  и  чалму. Под женским
покрывалом ты укроешься от шпионов и стражников.
     Старик с  изъявлением  восторга  и  благодарности  схватил
женскую  одежду,  натянул  на себя. Ходжа Насреддин облачился в
его  белый  халат,  надел  его  чалму  с  подвернутым   концом,
опоясался  широким  поясом, покрытым изображением звезд. Старик
предлагал  обменять  и  своего  верблюда  на  ишака,  но  Ходжа
Насреддин не захотел расстаться со своим верным другом.
     Ходжа Насреддин помог старику взобраться на верблюда:
     -- Да  сохранит  тебя  аллах, о мудрец! Не забывай только,
что со всеми ты должен говорить голосом тонким, как у женщины.
     Старик  погнал  верблюда  крупной   рысью.   Глаза   Ходжи
Насреддина сияли. Путь во дворец был открыт!..

     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

     Убедившись, что драка на площади затихает, сиятельный эмир
решил  выйти  в большой зал к придворным. Он придал своему лицу
выражение хотя и скорбное, но  спокойное,  дабы  кто-нибудь  из
придворных  не дерзнул вдруг подумать, что страх имеет доступ к
царственному сердцу эмира.
     Он вышел, и придворные замерли, трепеща перед мыслью,  как
бы  эмир  по  их  глазам  и  лицам  не  угадал, что они знают о
подлинных его чувствах.
     Эмир молчал, и  придворные  молчали;  царствовало  грозное
молчание.
     Наконец эмир нарушил его:
     -- Что  вы  скажете нам и что посоветуете? Уже не в первый
раз мы спрашиваем вас об этом!
     Никто не поднял  головы,  не  ответил.  Мгновенная  молния
передернула лицо эмира. И неизвестно, сколько голов, увенчанных
чалмами  и  обрамленных  седыми  бородами,  легли бы сегодня на
плаху и сколько льстивых  языков,  прокушенных  в  предсмертной
судороге   насквозь,   замолкли  бы  навсегда,  высунувшись  из
посиневших уст, как бы дразня  живых,  напоминая  им  о  полной
призрачности  их  благополучия,  о тщете и суете их стремлений,
хлопот и надежд!
     Но все головы остались на плечах,  и  все  языки  остались
пребывающими  в готовности к немедленному льстивому действию --
потому что вошел дворцовый надзиратель и возвестил:
     -- Хвала средоточию вселенной!  К  воротам  дворца  прибыл
неизвестный   человек,   называющий   себя  Гус-сейном  Гуслия,
мудрецом из Багдада. Он объявил, что имеет важное дело и должен
немедленно предстать пред светлыми очами повелителя.
     -- Гуссейн  Гуслия!  --  воскликнул  эмир,   оживившись.--
Пропустите его! Зовите его сюда!