зя. А вы человек пылкий, увлекающийся...
   Я смутился.
   - Виноват, Владимир Осипович. Виноват, признаю. Зря переполошил  вас  и
Лизу.
   - Дело даже не в этом. Я в данном  случае  думаю  о  "детях  солнца"...
Хотелось бы, чтобы правильно меня поняли... Но вы извините,  что  я  делаю
вам замечание.
   - Пожалуйста, пожалуйста! Я ведь заслужил.
   - Видите ли, многое в отношении "детей солнца" нам еще  непонятно.  Они
боятся какого-то нападения, преследования. Все это очень сложно... Поэтому
во избежание конфликта мы должны пройти по лесу без единого выстрела.
   - Что бы ни случилось?
   - Да, что бы ни случилось, - с расстановкой подтвердил этнограф. - Надо
на каждом шагу подчеркивать  свои  мирные  намерения.  Ведь  мы,  в  конце
концов, посланцы великого  Советского  Союза,  о  котором  "дети  солнца",
наверное, даже не знают.
   Я  покорно  протянул  Савчуку  свою  централку.  Выражение   лица   его
смягчилось.
   - Впрочем, если вы дадите честное слово...
   - Я готов даже вынуть патроны.
   - Нет, зачем же! Я верю... Но учтите: это очень важно.
   Он обернулся к Лизе и Бульчу,  которые  стояли  рядом,  уже  готовые  к
походу:
   - Это, понятно, относится и к вам.
   Лиза кивнула. Бульчу недовольно пробурчал что-то себе под нос, но ружье
перебросил с груди за спину.
   Авторитет Савчука как начальника экспедиции был непоколебим.
   Начинался последний этап нашего путешествия - пешеходный.
   Груз  распределили  соответственно  физическим   возможностям   каждого
участника экспедиции. Рацию и аккумуляторы должны были попеременно нести я
и Савчук. Тюки со спальными мешками и посудой достались  на  долю  Лизы  и
Бульчу.
   Мы надеялись, что идти осталось совсем недолго, не больше  одного  дня,
но день этот, по-видимому, должен быть довольно трудным.
   Действительно, препятствия возникали одно за другим. То  нужно  было  с
опаской обходить зияющие ямы и трещины, на дне которых тускло  отсвечивала
вода, то, сгорбившись, придерживаясь руками за камни и корни, торчавшие из
земли, пробираться по медленно сползающим к реке осыпям.
   Все было  исковеркано,  изломано  здесь.  Картина  разрушения  наводила
тоску.
   Наконец, миновав пятый поворот (я старательно наносил кроки местности),
мы вошли в мертвый лес.
   Идти стало еще труднее.
   Впереди был бурелом.
   Часть  деревьев  повалилась  в  одну  сторону,  часть  -  в  другую,  в
зависимости от того, как прошел излом или куда сползала  земля.  Некоторые
деревья остались в вертикальном положении, устояли, так и  сползли  стоймя
вместе с землей.
   Приходилось шагать  через  корни,  беспрестанно  подворачивавшиеся  под
ноги,  нагибаться,  увертываться  от  ветвей,  которые   норовили   больно
хлестнуть по лицу.
   Когда же заросли делались непроходимыми, мы прорубались вперед,  пуская
в ход топоры.
   Иной раз семь потов сходило с нас, прежде чем удавалось продвинуться на
пятьдесят-сто метров.
   - И кто это Птица Маук, которая не пускает "детей солнца" из котловины?
- сказала Лиза, вздыхая. - Обвела крылом заколдованный круг...
   - Сейчас мы уже внутри него...
   - Угу!
   - Именно заколдованный круг, - продолжал я. - Оазис  гибнет,  остывает,
разрушается, но "дети солнца" не уходят в тундру. Что-то держит их  здесь,
какое-то колдовство, необъяснимый запрет.
   - Хытындо, Хытындо! - сердито сказала Лиза.
   - Думаю, что дело здесь не в одной Хытындо, но и она, конечно,  сыграла
свою роль.
   Я помог Лизе перебраться через поваленный ствол.
   - Лет десять назад, - сказал я,  -  в  бытность  мою  на  Чукотке,  мне
рассказывали о подобном табу. Неподалеку от  бухты  Провидения  находилось
закольцованное стойбище.
   - Как?.. Закольцованное?..
   - Ну, выражение, понятно, неточное. Закольцованное в  том  смысле,  что
было взято в кольцо. Местный шаман поссорился со своей паствой и,  уезжая,
объехал трижды вокруг стойбища.
   - Зачем?
   -  Сделал  это  в  отместку.  Страшная  месть  колдуна,  понимаешь?  По
воззрениям чукчей, нельзя переступать след шамана.
   - Значит, нечто вроде блокады?
   - Да.  Жители  закольцованного  стойбища  сидели,  боясь  пошевелиться.
Начался голод. Наконец  к  ним  приехал  кто-то  из  фактории.  Тогда  они
попросили привезти шамана из соседнего стойбища, чтобы он расколдовал их.
   - Мы, конечно, не шаманы, - сказала Лиза и с  раздражением  перебросила
на другое плечо тюк с грузом. - Но поскорей бы нам добраться  до  стойбища
"детей солнца". Уж мы расколдуем его!..
   - Только с помощью Савчука. Он  сразу  разберется  в  этих  первобытных
запретах. Кстати, чем он так занят?
   Этнограф медленно брел впереди, глядя себе под ноги. Двигался он  очень
странно, зигзагами, изредка останавливался и ворошил палкой полузасыпанные
хвоей кучи земли.
   - Что ищете, Володя? - окликнула его Лиза.
   Савчук остановился, широко расставив ноги и смотря  на  нас  рассеянным
взглядом, чуть искоса.
   -  Сохранившуюся  частицу  "письма",  обрывок   какого-нибудь   старого
конверта...
   Мы с Лизой удивленно посмотрели на него.
   - Рассчитываете найти письмо от Петра Ариановича?
   - Нет.
   - Почему? Ведь он ждет спасательную экспедицию.  Быть  может,  уходя  с
"детьми солнца", оставил хотя бы краткую весточку для нас.
   - Он не  жил  здесь.  Эта  часть  оазиса,  судя  по  мертвым  деревьям,
вымерзла, стала непригодной для жилья лет тридцать назад, то есть  еще  до
прихода Петра Ариановича.
   - Так что же ищете?
   - Ну, черепки  посуды...  Обломки  костяных  ножей...  Домашнюю  утварь
"детей солнца"...
   Каюсь, я не удержался от непочтительной шутки.
   - Навозну кучу разрывая, - пробормотал я тихо. Этнограф услышал, но  не
обиделся.
   - Совершенно верно! Изучая кухонные остатки,  -  сказал  он  просто.  -
Археологи всегда придавали большое значение кухонным  остаткам,  так  как,
изучая их, могли представить себе культуру исчезнувшего народа.
   Я извинился.
   Спотыкаясь о коряги, Савчук переходил от одного дерева  к  другому.  Мы
заразились его волнением. Здесь  жили  загадочные  "дети  солнца",  варили
пищу, охотились, совершали под воркотню ритуальных бубнов свои  загадочные
обряды.
   Почему же в лесу не осталось никаких следов пребывания людей?
   На берегу реки я увидел небольшое возвышение, бугор  на  ровном  месте,
показавшийся мне странным. Не могильник ли это?
   Я подошел к нему и принялся длинной палкой расковыривать  толстый  слой
хвои. Под ним, неожиданно для меня, оказались зола  и  пепел.  Еще  глубже
зазеленело что-то длинное, свернувшееся пружиной, как змея, изготовившаяся
к прыжку.
   Не веря своим глазам, я извлек на поверхность скрученный  ствол  ружья,
весь позеленевший от ржавчины.
   Савчук, Лиза и Бульчу подбежали ко мне.
   Да, это был могильник, но совсем не такой, какой  я  представлял  себе.
Здесь были похоронены (предварительно подвергнувшись "сожжению" на костре)
самые разнообразные металлические предметы.
   Мы вытащили из кучи около десятка ружейных стволов и замков (деревянные
ложи сгорели), пять медных котлов, две  чугунные  сковородки,  шесть  штук
топоров (топорища также сгорели), несколько десятков клинков без рукояток,
затем  пулелейки,  сверла  и  множество  потерявших  форму  медных  вещиц,
назначение которых нам разъяснил Савчук. Это  были,  оказывается,  женские
украшения: подвески, которые носят на груди и на бедрах нганасанки.
   - Что произошло здесь? - изумленно  воскликнула  Лиза,  оглядываясь  на
Савчука. - Если бы мы еще нашли кости людей, я бы поняла тогда.
   - Ну конечно! - подхватил я. - У каких это народов, Владимир  Осипович,
- кажется, даже у наших предков-славян, - хоронили покойников со  всем  их
скарбом? Торжественно сжигали на огромном костре и...
   - Но здесь нет человеческих костей, - ответил Савчук.
   - Да, самые удивительные похороны,  какие  мне  приходилось  видеть,  -
продолжала Лиза, в раздумье перебрасывая  заржавевший  ружейный  замок  из
руки в руку, как горячую печеную картошку, только что извлеченную из золы.
- Похороны вещей!..
   - Добавь: металлических вещей. То есть самых важных в  обиходе  жителей
Крайнего Севера.
   Я обернулся  к  Савчуку,  который  не  сводил  глаз  с  необыкновенного
могильника:
   - Неужели все это принадлежало "детям  солнца"?  Зарыть  такой  клад  в
землю? Зачем?..
   Этнограф  промолчал:  погруженный  в  размышления,  он,  наверное,   не
расслышал вопроса.
   Некоторое время все  сидели  неподвижно  и  молча,  глядя  вдаль.  Лес,
темнея, уходил ступенями в глубь ущелья. Перспектива постепенно  сужалась,
и от этого даль казалась особенно глубокой.
   Мы устроили короткий привал подле загадочного "братского  кладбища",  с
удивлением посматривая на кучу металлических предметов, увенчанную медными
котлами.  Непонятно!  Почему  "дети  солнца"  отказались  от  всего  этого
богатства  и  пользовались  какими-то   деревянными   котлами,   костяными
наконечниками для стрел?
   Растянувшись на земле, я сквозь одолевавшую меня дремоту  слушал  голос
Савчука.  Этнограф,  скрестив  ноги,  уселся  против  Вульчу  и  испытующе
вглядывался в его лицо.
   А, речь зашла о делах семейных!
   Наш проводник зевнул. Савчук ужасно надоедал ему  пустяковыми,  на  его
взгляд, вопросами. Этнографа интересовало, почему так малочислен  был  род
Нерхо, из которого происходил охотник.
   Вначале тот сердился, обижался, усматривая в этом праздное любопытство,
даже каверзный подвох, желание унизить.
   - Говорю тебе: большой стал род, - кричал самолюбивый Бульчу. - Слушай,
сколько семей!
   Он принимался загибать пальцы.
   - Но раньше, до революции, был маленький род? - допытывался Савчук.
   - До революции, верно, маленький был, - неохотно соглашался Бульчу.
   - Почему?
   - Беда была. От оспы родичи умерли.
   - А где могилы их?
   - Не знаю. Где-то далеко на  низу.  Говорят,  умерли  во  время  летней
откочевки.
   - Стыдно, стыдно.  Старый  человек,  а  не  знаешь,  где  могилы  твоих
родичей...
   Бульчу что-то сердито отвечал.
   Названия  нганасанских  родов:  Асянду,   Нгойбу,   Нерхо,   Кокары   -
повторялись в разговоре очень часто с усыпляющим  однообразием.  Для  меня
это была абракадабра, и я заснул.
   А когда проснулся, то увидел, что и Бульчу сморил сон: он  прикорнул  в
ногах у Лизы. Все участники экспедиции спали. Один Савчук сидел неподвижно
все в той же позе, скрестив ноги, похожий на углубившегося в себя толстого
Будду. На коленях у него лежал позеленевший клинок ножа.
   - Новая догадка, Владимир Осипович? - спросил я сочувственно.
   Он пошевелился.
   - Вижу, все вижу, - продолжал я. - Находка  "братского  кладбища"  дала
новый поворот вашим мыслям.
   - Важно понять, - медленно сказал  Савчук,  -  что  возникло  в  тундре
раньше: сказка о Стране Семи Трав или сказка о "каменных людях"?
   - Какое это может иметь значение? - удивился я.
   - Очень большое...
   - И это связано с малочисленностью рода Нерхо?
   - Начинаю думать, что так.
   - Все-таки не понимаю...
   - Видите  ли,  возможно,  что  произошла  ошибка  в  хронологии.  "Дети
солнца", к моему глубокому сожалению, не являются  пранародом,  древнейшим
народом Сибири, как мне казалось раньше.
   - Что же заставило вас усомниться в первоначальной догадке?
   - О, все эти занятные штучки! - Он подбросил на  ладони  клинок,  потом
указал им на груду металлолома, извлеченного из ямы.  -  Они  подсказывают
мне новое,  неожиданно  простое  решение  проблемы.  Впрочем...  -  Савчук
оборвал объяснения и взглянул на ручные часы: -  Полчаса  прошло,  Алексей
Петрович. Подъем, подъем! Будите товарищей!


   Помогая мне поднять на плечи рацию, Бульчу шепнул:
   - Ничего не замечаешь?
   - А что я должен замечать? - спросил я тоже шепотом.
   - В лесу кто-то есть.
   - Кроме нас?
   - Да.
   Мы шагали рядом, негромко переговариваясь.
   - Я думал, чудится, - сказал я. - Представь себе,  и  я  ощущаю.  Будто
кто-то невидимый сопровождает нас по  лесу.  Неприятное  ощущение...  -  Я
поежился.
   - А Володя запретил стрелять, - пробормотал Бульчу. (Подобно  Лизе,  он
запросто называл Савчука Володей.)
   Я ускорил шаги, нагнал нашего начальника и  сообщил  о  моих  и  Бульчу
опасениях.
   - Давно замечаю, - отозвался этнограф. - С первого момента, как вошли в
лес. Поэтому и не спал на привале. Теперь надо знаете как? Теперь надо ухо
востро!
   - А что заметили? - поинтересовался я. - Иногда  шорох,  да?  Негромкий
треск, прерывистое дыхание?
   - Нет. "Дети солнца" умеют маскироваться. Просто интуитивно, кожей, что
ли, чувствую  присутствие  чужих  людей.  Неприятно,  конечно.  Приходится
терпеть. Не думаю, чтобы они стали в нас стрелять. До сих пор не стреляли.
   Все же по его приказанию мы стали держаться  более  компактно.  Савчук,
как вожак, двигался впереди, Лиза  шла  посредине,  Бульчу  и  я  охраняли
фланги и тыл.
   Только хруст веток под ногами да наши голоса, пониженные,  приглушенные
раздавались в лесу.
   Птиц и животных  здесь  не  было.  Тишина,  царившая  в  мертвом  лесу,
казалась неестественной, тревожной. Такой бывает стоячая вода в болоте, на
черной глади которого то и дело вскипают пузыри, будто  какое-то  чудовище
тяжело ворочается на дне.
   Все было нереально, странно вокруг.
   Такой лес, лежавший вповалку,  торчащий  корнями  вверх,  накренившийся
направо или налево, мог только присниться, и то лишь во время болезни, при
очень высокой температуре.
   Лиза вздохнула.
   - Ты о чем? - спросил я.
   - Не знаю, не знаю, -  пробормотала  она.  -  Иногда  кажется,  что  мы
гоняемся за призраком. Будто призрак ведет нас  за  руку  по  этим  горам,
через ямы и бурелом,  через  этот  страшный  мертвый  лес,  мимо  глубоких
пропастей...
   - Нервы, - подал голос Савчук.
   -  Ты  просто  очень  устала,  Рыжик,  -  сказал  я,  нагоняя  ее  и  с
беспокойством заглядывая ей в лицо. Лиза брела,  согнувшись  под  тяжестью
поклажи. Ко лбу прилипла прядь волос,  которую  она  поспешила  отбросить,
заметив мой взгляд...


   Минуло уже около трех часов, как мы оставили лодку и углубились в  лес,
а пройдено было еще очень мало - каких-нибудь три-четыре километра.
   Лес обычно сосредоточивает, углубляет мысли. Тундра, степь - просторное
открытое пространство - рассеивают их, - у меня, по крайней мере.
   Этот мертвый вымерзший лес настраивал на самые невеселые мысли.
   О, как холодно, одиноко, тоскливо было здесь, наверное, зимой!
   - Да, да, ужасно тоскливо, - сказала Лиза, видимо угадав  по  выражению
моего  лица,  о  чем  я  думал.  -  Стволы  торчат,  как  кресты   старого
деревенского кладбища...
   - А мне напоминают толпу нищих на паперти.
   - Вернее, души грешников в аду, - поправил Савчук. - Помните:  в  одном
из кругов дантовского ада есть заколдованный лес?
   - Ну как же! Души грешников, которые обращены в деревья.
   - Да. Стонут и плачут, вздымая к небу скрюченные пальцы.
   Нервное напряжение нарастало.
   Кто-то, кроме нас, был в мертвом лесу или  что-то  было  в  нем!  И  мы
приближались к этому непонятному "кому-то" или "чему-то"...
   Бульчу первым увидел стрелу и, подняв руку, предостерегающе крикнул.
   Участники экспедиции остановились.  Над  грудой  камней,  в  нескольких
шагах от нас,  чуть  покачивалось  пестрое  оперение  стрелы,  словно  это
бабочка присела отдохнуть на камень.
   Мы с опаской приблизились.  Но  смерть,  по  крайней  мере  сейчас,  не
угрожала нам. Она побывала здесь до нас.
   Это  был,  несомненно,  могильник,  но  камни  были  набросаны  наспех,
кое-как. Присмотревшись, мы увидели, что из-под нижнего камня высовывается
наконечник копья.
   Кто был похоронен здесь?
   Мы стали с  осторожностью  снимать  верхние  камни.  Под  ними  сначала
обнаружили плечо, потом, когда отвалили нижние камни, увидели весь  скелет
целиком.
   Мертвец  лежал  ничком.  Стрела,  торчащая  в  спине,   настигла   его,
по-видимому, в тот момент, когда он перелезал  через  упавшее  дерево.  Он
лежал животом на стволе, ноги его скрывались в  ветвях,  голова  и  правая
рука свешивались по эту сторону ствола. Левая же рука, странно  изогнутая,
была подвернута и крепко прижата к груди.
   - Человек убит  давно,  -  сказал  Бульчу,  приглядываясь  к  трупу.  -
Несколько лет назад.
   Мы сгрудились возле разрытого могильника.
   - Умер сразу, - продолжал Бульчу, прищурясь. - Стрела попала в сердце.
   Он тронул древко стрелы, и та послушно закачалась, словно кивая в  знак
согласия.
   Старый охотник, неслышно ступая, обошел полянку,  внимательно  осмотрел
кучи  хвои,  кусты.  Лицо  его  было  сосредоточенно,  серьезно.   Видимо,
обстоятельства убийства делались для него все более ясными.
   - Тут удобно для засады,  -  объявил  Бульчу.  -  Человека  догоняли  и
обогнали. Убийца стоял в кустах.
   Он отмерил шагами расстояние от кустов к могильнику.
   - Однако убитый молодец был удалой человек, - с  уважением  сказал  наш
проводник. - Боялись его. Близко боялись подойти...
   - Ну, все сказал? - нетерпеливо спросил Савчук.
   - Все как будто, - с достоинством ответил Бульчу, отходя в  сторону.  -
Мало тебе?
   - А кто на него камни навалил? И зачем?
   - Как - зачем? Похоронили его. Чтобы песцы не сожрали труп.
   - Значит, друзья хоронили?
   - Да.
   - Нет, враги. Убийцы его...
   - Что вы, Володя? - изумилась Лиза. - Убийцы  бросили  бы  на  произвол
судьбы.
   - Вы не понимаете. Привалили камни для того, чтобы даже дух его не  шел
дальше.
   - Дух? О чем вы говорите?
   - А почему у него левая рука подвернута под грудь? - продолжал  Савчук,
не отвечая на вопрос и нагибаясь к мертвецу.
   - За грудь схватился, когда ранили.
   - Ошибся, Бульчу. Дело в другом... Подсобите-ка, товарищи. Убитого надо
перевернуть.
   Мы подняли и перевернули маленькое тело.  Лиза  отвернулась,  чтобы  не
видеть страшного лица, потерявшего человеческий облик.
   Когда мертвеца положили навзничь,  левая  рука  его  с  коротким  сухим
стуком упала на землю. Пальцы по-прежнему были судорожно сжаты.
   -  Это,  несомненно,  гонец,  -  пробормотал  Савчук,   нагибаясь   над
мертвецом. - Он нес письмо от Ветлугина... Вот письмо!
   Этнограф извлек из-под  меховой  одежды  куски  бересты,  которая  была
исписана знакомыми бисерными буковками.
   - Я понял, что он гонец, - взволнованно продолжал Савчук, разгибаясь  с
драгоценным свитком в руках. - Я сразу понял это, когда увидел  подогнутую
левую руку. Гонец схватился за письмо, едва  лишь  почувствовал,  что  его
ранили...
   - Неужели? - воскликнула Лиза. - В этот момент он помнил о письме!
   - Читайте, читайте же письмо! - поторопил я.
   Начало письма было залито кровью  человека,  который  прятал  письмо  у
самого тела. Большое черное пятно расплылось на бересте  и  почти  целиком
скрывало некоторые строчки.
   "И я остался у них, и прошло много лет, и жизнь их стала моей жизнью" -
эта фраза бросилась первой в глаза.
   В отличие от письма, застрявшего между порогами, в котором  описывались
события одного лишь года - с осени 1916-го по осень 1917-го, - это  письмо
охватывало  очень  большой  период  времени  -  с  1917  года  по   1936-й
включительно.
   То, что письмо, по сути дела,  передал  нам  мертвец,  как  бы  бросало
зловещий  отсвет  на  красноватые  "страницы".  С  тревожным  чувством   и
волнением мы приступили к чтению.
   Вначале Петр Арианович кратко излагал уже известное нам.  (По-видимому,
не надеясь на то, что предыдущие  письма  дойдут,  в  каждом  новом  своем
письме он повторял изложение событий в хронологическом порядке.)
   К сожалению, пятно крови расплылось  как  раз  там,  где  говорилось  о
неудачном побеге. Надо думать, что Хытындо отправила вслед  за  Ветлугиным
своих соглядатаев и те задержали его.
   По законам "детей  солнца"  нарушивший  запрет  Маук  подлежал  смерти.
Представитель племени вступал с нарушителем  в  поединок.  (Вероятно,  это
было нечто вроде божьег