Да, отплавалась! - согласился Савчук. - Пойдем бечевой.
   Решение было правильным. Мы вышли на берег и впряглись в лямки.
   Трое из нас брели по берегу, таща лодку за собой, а четвертый  сидел  в
ней и правил веслом. Мы чередовались  через  каждый  час:  рулевой  сменял
одного из "бурлаков".
   Иногда отмели выдвигались так далеко, что лодка с трудом проползала  по
самой  середине  русла  -  едва-едва  хватало  бечевы.  Потом  река  снова
сужалась, скалы подступали вплотную к  воде,  а  некоторые  даже  нависали
козырьком. Лодку  перегоняли  тогда  на  веслах,  двигаясь  как  бы  узким
скалистым коридором.
   Но, несмотря ни на что, мы все время  пытались  шутить,  чтобы  поднять
настроение.
   Рассматривая свои ладони, на которых вздулись пузыри, я сказал:
   - Есть отличное название для статьи, товарищи!
   - Какое еще там название?
   - "Ученые прорываются к верховьям реки, или Трудовые мозоли от  научной
работы!"
   - По-моему, - бодро  поддержал  Савчук,  -  именно  в  нашем  положении
стираются грани между умственным и физическим трудом.
   - Веселенькое зрелище! Сидят друг против друга и огорчаются  по  поводу
своих мозолей, - засмеялась Лиза. - Вспомните седовцев!  А  папанинцы?  До
седьмого пота крутили лебедку, когда брали глубоководные пробы...
   - Да ведь не жалуемся. Просто констатируем факт...
   В пути Лиза  заинтересовалась,  что  мы  сделаем  прежде  всего,  когда
вернемся в Москву.
   - В Москву?  -  Савчук  задумался.  -  Переверну  вверх  ногами  музей,
заставлю переставлять экспонаты в зале позднего неолита. Ведь  теперь,  по
новым данным...
   - А ты, Леша?
   - Я бы охотно прослушал Второй прелюд Рахманинова. Там,  знаешь,  такое
начало! Тяжелые, величавые аккорды. Как шаги судьбы! Я считаю: музыкальная
интерпретация судьбы Ветлугина!
   - О, какие вы оба глубокомысленные! Я мечтаю о другом.  Горячий,  очень
горячий душ! Потом - в Столешников, делать маникюр!
   - Маникюр?
   - Но это же очень важно, как ты не понимаешь! Посмотри, во что  у  меня
превратились ногти. Просто жить не хочется, когда такие ногти.
   - "Быть можно дельным человеком, - услужливо процитировал Савчук,  -  и
думать о красе ногтей..."
   Мы с новой силой налегли на лямки. Лиза, стоя в  лодке  во  весь  рост,
помогала нам веслом.
   Но вскоре расхотелось и шутить.
   На привалах, совершенно обессиленные, мы валились на  землю,  ели  безо
всякой охоты и засыпали  как  убитые.  Лишь  часовой  с  ружьем  оставался
бодрствовать.
   Спорить по поводу письма больше не хотелось. Но, идя друг за другом  по
берегу, впряженные в лямки, мы были предоставлены каждый своим  мыслям.  И
мысли эти, понятно, вертелись вокруг оазиса.
   Не вулкан, а постепенно затухающий пожар? Что бы это могло означать?..
   Очень удручало  то,  что  мы  так  медленно  продвигаемся  вперед.  Идя
бечевой, подвинулись за первый день на семь километров,  за  второй  -  на
девять, за третий - всего на три с половиной километра.
   "Дети солнца" ничем не выдавали своего  присутствия.  Быть  может,  они
обогнали нас и сейчас спешили тайными тропами к оазису, чтобы предупредить
о нашем приближении?..


   Как-то утром на одном из  привалов  я  попросил  у  Савчука  разрешения
включить радио.
   Употребляю выражение: включить. Оно такое житейски простое, привычное.
   Представьте себе: в пустой комнате сидит человек. Ему взгрустнулось. Он
устал. Быть может, им даже овладела апатия  или  тоска.  В  комнате  очень
тихо. Угрюмые тени притаились по углам. Сумерки.
   И вот человек протягивает руку и включает радио.
   Комнату тотчас же наполняют бодрые  голоса,  звуки  музыки.  Это  жизнь
вливается сюда - полноводный шумный поток хлынул из репродуктора.
   Мы были в положении такого человека.
   Вспыхнули  огни  ламп,  медленно  разгораясь.  Застрекотала   морзянка,
изредка прерываемая отвратительным скрипом, словно  проводили  гвоздем  по
стеклу. Под пальцами, осторожно  вращавшими  верньер  настройки,  возникла
музыка. Из Киева передавали "Запорожца за Дунаем".
   Мы немного послушали дуэт Одарки и Карася. Потом  я  нашел  Свердловск.
Академик Бардин читал по радио лекцию о развитии уральской металлургии. Из
Лисичанска,  в  Донбассе,  сообщали  о   строительстве   шахты   подземной
газификации - уголь должен был сгорать  внизу  в  огненном  забое,  а  газ
подаваться наверх в газоприемники. На Кубани уже заканчивали уборку хлеба.
К элеваторам тронулись первые красные обозы.
   Советский Союз жил, дышал,  работал,  пел  по  ту  сторону  освещенного
четырехугольника. И это было очень хорошо. Это радовало и успокаивало.
   Потом, склонившись к  приемнику,  я  пустился  в  далекое  плавание  по
радиоволнам заграничных станций.
   То было тревожное плавание. Июль 1940 года громыхал в  Западной  Европе
не летними грозами, а орудийной пальбой.  Штурмовики  со  свастикой  низко
неслись над полями Франции, тень падала от них на тяжелые танки,  ползущие
следом.
   Все  чаще  стали  врываться  в  уши  хвастливые   голоса   гитлеровских
радиокомментаторов.
   - Заткни им глотки! - приказала Лиза.
   Я чуть повернул верньер, и крикливые голоса исчезли.
   Мне удалось поймать Тарту.
   Этим летом латышский, эстонский и  литовский  народы  воссоединились  с
братским  русским  народом,  от   которого   были   оторваны   буржуазными
националистами двадцать три года назад.
   Из  Тарту  передавали  песни  школьников.  Тоненькие   детские   голоса
зазвенели у нашего костра, как ломкие льдинки.
   Лиза, Савчук и Бульчу заулыбались, подсели ближе  к  приемнику.  Слышно
было неважно: мешали  шорохи,  свист,  прерывистое  потрескивание.  Где-то
поблизости была зона молчания. Быть может, это влияло на работу приемника?
   Осторожно поворачивая верньер, чтобы отрегулировать  звук,  я  подумал,
что так и голос Петра Ариановича пробивается к нам: издалека, сквозь шумы,
свист, помехи. Иногда его "слышно" сравнительно  хорошо,  но  затем  голос
пропадает опять, не отзывается, как ни ищи.
   Наконец я поймал Москву. И почти сразу  же  наткнулся  на  сообщение  о
нашей экспедиции!
   "...упорно продвигаясь вверх по реке в глубь Бырранги, -  услышали  мы.
(Видимо,  я  "врезался"  в  середину  передачи.)  -   Внимание   советских
этнографов приковано к экспедиции В.Савчука".
   - Погромче! - заволновались Савчук и Лиза. - Еще громче!
   Я впопыхах соскользнул с волны, снова взобрался на нее и обеими  руками
уцепился за гребень.
   "Полагают, - размеренно читал диктор, -  что  научные  результаты  этой
экспедиции - в случае ее благоприятного  завершения  -  выйдут  далеко  за
пределы этнографии. По всему  побережью  Сибири  любители-краеведы,  среди
которых  много  школьников,   настойчиво   ищут   меченый   плавник.   Наш
корреспондент сообщает с острова Диксон, что  там  найден  на  днях  ствол
дерева, на котором осталась метка: три  точки,  три  тире,  три  точки.  К
сожалению, дерево, судя по его внешнему виду, носилось по морю  в  течение
долгого времени и было  сильно  помято  льдинами.  Если  внутри  ствола  и
находилось когда-то письмо, оно безвозвратно погибло.  Более  удачным  был
охотничий трофей спортсменов-охотников города Дудинки. Им удалось  подбить
закольцованного гуся. На снятом с его лапки куске бересты сумели разобрать
только дату - "1929" год и шесть слов: "нестерпимым", "ожидая много  лет",
"...земным пожаром". Специалисты продолжают расшифровку текста".
   Диктор замолчал. После короткой паузы женский голос стал рассказывать о
новом способе обточки деталей на токарном станке.
   По-видимому, это были "Новости науки и техники", передававшиеся  раз  в
неделю.
   - Земным пожаром? - повторил я, с изумлением глядя на Лизу,  Савчука  и
Бульчу. - Что это могло бы значить?..
   - Остальные слова понял? - спросила Лиза.
   - Понять нетрудно, - поспешно ответил Савчук,  смотря  себе  под  ноги.
Слушая передачу, он  успел  записать  на  земле  прутиком:  "нестерпимым",
"ожидая много лет", "...земным пожаром".
   - Товарищ Ветлугин сообщает, что положение его становится  нестерпимым,
- продолжал Савчук. - Затем жалуется на то, что ожидает помощи  уже  много
лет. Но последние два слова, признаюсь, непонятны.
   - Вы правильно записали их, - заметила Лиза, не отрывая взгляда от слов
на земле. - С многоточием впереди. Так  и  должно  быть.  Первое  слово  -
усеченное.
   - Как это усеченное?
   - Следует читать: "подземным пожаром".
   - Подземным?.. Как это подземным?..
   Лиза посмотрела на меня странным длинным взглядом.
   - Но главное не это, - перебил меня Савчук. - Главное - дата! Понимаете
ли, не семнадцатый, а двадцать девятый год! Петр Арианович был еще  жив  в
1929 году!..
   - Да, это замечательно! Молодцы дудинцы! Как кстати попал  под  выстрел
этот гусь!..
   Мы долго еще возбужденно обсуждали новости у костра.  Подумать  только:
Петр Арианович был жив в 1929 году, то  есть  одиннадцать  лет  назад!  По
сравнению с двадцатью тремя годами это казалось совеем маленьким сроком.
   Получалось, что мы приближаемся к нему не только в пространстве,  но  и
во времени.
   - Спать будем только четыре часа, - объявила Лиза, перетирая посуду.  -
Непростительно много времени тратим на сон!..
   Но после ужина она повалилась ничком на землю у  костра  и  проспала  в
этом положении, не шевельнувшись, шесть часов. Она бы проспала  и  больше,
если бы Савчук, который нес вахту, скрепя сердце не разбудил ее.



11. РАМКА БЕЗ КАРТИНЫ

   Утром резко изменилась погода.
   Путь нам преградила пурга.
   В свое время я наблюдал подобные  снежные  заряды  в  Баренцевом  море.
Внезапно - летом и при ярком солнце - налетало снежное облако, все  вокруг
затягивалось мутной пеленой, и ветер  начинал  яростно  свистеть  в  реях.
Несколько минут корабль находился внутри облака, где  падал  косой  мокрый
снег. Потом так же внезапно мгла рассеивалась, корабль выскакивал на свет,
весь блестящий от воды, будто вымытый, а заряд,  уносимый  ветром,  мчался
дальше.
   Ничто, по-моему, не предвещало снежного заряда в горах Бырранга. Солнце
светило вовсю. Ветра не было.
   Однако нашего проводника охватило беспокойство.
   - Пурга идет, - сказал Бульчу.  Потом  значительно  добавил:  -  Темная
пурга...
   Вскоре мы увидели росомаху, которая, горбясь  больше  обычного,  быстро
пересекла узкую тропинку вдоль берега и юркнула в расщелину между скалами.
Я хотел было обратиться к Бульчу с вопросом, как вдруг охотник пригнулся -
над нашими головами раздалось оглушительное  хлопанье  крыльев.  Пролетело
множество птиц, целая свистящая и щебечущая туча, на  мгновение  закрывшая
солнце. Все население этой части  Бырранги  искало  спасения  от  пурги  в
долине реки.
   Бульчу указал на небо. Оно было по-прежнему серо-голубым,  но  какое-то
темное пятнышко поднималось из-за гор.
   Нельзя было мешкать.
   - Скорей в пещеру! - крикнул  Савчук,  увидев  большое  углубление  под
нависшей скалой. - Туда - груз и лодку!
   Мы кинулись к лодке. Она была разгружена с быстротой, которая  возможна
только во время аврала. Рацию,  аккумуляторы,  тюки,  ружья  мы  внесли  в
пещеру, а затем туда же волоком втащили и лодку.
   Я принялся развертывать на берегу брезент, чтобы укутать  аккумуляторы,
как вдруг он вырвался из рук, птицей взлетел на воздух, мелькнул и исчез.
   Стало очень холодно.
   Пурга налетела с северо-востока. Ветер дул вдоль реки и гнал  снег  над
ней, но небо было еще  чистым.  Под  ногами  завертелась  поземка,  словно
встали на хвосты злые змейки, раздраженные нашим появлением. Они росли  на
глазах, извиваясь, вертясь, и вот уже колыхались на берегу  белые  столбы,
упираясь вершинами в самое небо.
   Пурга шла на нас стеной. Мгновение, и  свет  померк.  Очертания  горных
вершин, крутые волны на реке, тальник, который пугливо полег над водой,  -
все скрылось в кружащемся мареве.
   Неожиданное вторжение зимы в июле!  Иногда  это  случается  на  Крайнем
Севере...
   Долина реки  была  теперь,  конечно,  самым  надежным  убежищем.  Тонны
летящего снега проносились над высокими берегами. Пурга проходила поверху.
   На открытом месте нам бы пришлось куда труднее.  Сбившись  в  кучу,  мы
должны были бы лечь ничком, чтобы не  задохнуться  в  снежном  урагане.  А
сейчас, устроившись на тюках в пещере и тесно  прижавшись  друг  к  другу,
чувствовали себя в безопасности.
   Если бы только не было так холодно!..
   Смотря на белый снежный полог, который вздувался и трепетал у  входа  в
пещеру, я думал об оазисе.
   Неужели и там все так же бело?
   Нет,  бело  и  черно!  Воображение  нарисовало  передо   мной   мертвую
котловину, сугробы снега и торчащие из сугробов пеньки - все, что осталось
от леса.
   Но ведь в оазисе еще есть люди? Иначе нас не  встретило  бы  сторожевое
охранение, высланное вниз по реке. Но  какое  существование  влачат  "дети
солнца"!
   Мне представились сумрачные своды, согбенные фигуры, которые  жмутся  к
потухающему костру, женщины  в  разорванной  и  потертой  меховой  одежде,
укачивающие детей, старики со слезящимися глазами, устремленными вдаль...
   Пещерные люди эпохи оледенения!
   По ассоциации я вспомнил о Гренландии - этой огромной  белой  гробнице,
как назвал ее один из путешественников. Я продолжал думать о ней  и  после
того, как кончилась пурга и мы, спустив лодку на воду, снова  впряглись  в
лямки.
   Солнце как ни в чем не бывало засияло на небе.  Ощутительно  потеплело.
Блестели   мокрые   скалы.   Робко   расправлялся   прибрежный    тальник,
припорошенный снегом.
   Но мыслями я был далеко отсюда...


   Последние годы я изучал причины потепления Арктики и прочел почти  все,
что было написано на эту тему.
   Причины потепления пока  не  выяснены.  Возможно,  что  оно  связано  с
очередным усилением солнечной радиации, которая убыстряет все  атмосферные
процессы на Земле. Ведь Земля переживает периоды потепления и  охлаждения.
Даже на протяжении последнего тысячелетия происходили резкие  изменения  в
климате.
   В связи с этим я заинтересовался Гренландией.
   Грюнланд в переводе означает Зеленая  страна.  Именно  так  назвали  ее
исландцы в 982 году.
   Некоторые ученые считают, что это была  лишь  своеобразная  реклама,  с
помощью которой хотели  привлечь  колонистов  во  вновь  открытую  страну.
Действительно, уже на следующий год туда двинулись  из  Исландии  двадцать
пять кораблей.
   Однако я помнил, что Петр Арианович, много читавший о  Гренландии,  был
не согласен с этим мнением.
   - Поселения просуществовали около пятисот  лет,  -  говорил  он  мне  и
Андрею. - Обман на мог длиться столько времени.
   И  наш  учитель  географии  принимался  перебирать   свои   выписки   о
Гренландии, сделанные им еще в студенческие годы.
   Особенно  интересными  были   выдержки   из   старонорвежской   хроники
тринадцатого века. Неизвестный автор ее  писал,  что  Гренландия  славится
хорошим климатом и "когда солнце стоит высоко  на  небе,  оно  радует  все
живое, и земля приносит полезные растения".
   Судя  по  этому  описанию,   жители   Гренландии   благоденствовали   в
тринадцатом веке. На острове, помимо деревень, было  два  больших  города,
пятнадцать церквей, три монастыря.
   Затем произошло нечто  странное.  Над  Гренландией  как  бы  задернулся
занавес.
   В шестнадцатом веке  Гренландия  представляется  европейцам  уже  почти
мифической страной. На карте, изданной  в  Страсбурге  в  1513  году,  она
изображена рядом с  недавно  открытой  Америкой  как  длинный  полуостров,
который соединен с Европой севернее Скандинавии.
   Что же произошло за период между  тринадцатым  и  шестнадцатым  веками?
Катастрофа. Гибель исландских поселений в Гренландии.
   На земле наступило резкое похолодание. Из Центральной Арктики двинулись
в  Атлантический  океан  плотные  массы  льдов  и   отрезали   от   Европы
гренландские города, деревни, монастыри.
   Все труднее - вскоре и совсем невозможно - стало доставлять сюда хлеб и
строительные материалы. Жители колонии  вымерли  от  холода  и  голода,  а
опустевшие города завалило снегом по самые флюгера на крышах домов.
   Вторично  Гренландию  открыли  в  конце  шестнадцатого  столетия.   Она
выглядела уже так, как выглядит сейчас, - мертво и печально, оделась белым
погребальным саваном...
   Аналогия с судьбой оазиса в горах Бырранга  напрашивалась  сама  собой.
Только перемены в оазисе произошли, по-видимому, за более короткий срок  -
не за двести-триста, а за двадцать-тридцать лет.
   На привале я развил эту мысль, и очень подробно.
   -  Можно,  впрочем,  найти  и  другую,  менее  грустную   аналогию,   -
спохватился я, заметив, как вытянулись и без того  озабоченные  и  усталые
лица моих спутников. - Например, с Землей  Ветлугина,  бывшим  Архипелагом
Исчезающих Островов. Ведь архипелаг удалось спасти от разрушения,  не  так
ли? Он стоит посреди океана и простоит еще столько  времени,  сколько  нам
нужно... Почему  же  нельзя  сделать  так  и  с  оазисом  "детей  солнца"?
Сохранить его или возродить  на  новой  основе?  Уверяю  вас:  это  вполне
возможно, реально!
   Лиза посмотрела на меня искоса:
   - В тебе до сих пор, Леша, есть что-то мальчишеское...
   Бульчу, с неудовольствием прислушивавшийся к разговору, смысл  которого
ускользал от него, неожиданно сказал:
   - Зачем спорить, сердиться? Скоро там будем. Все сразу узнаем.
   - А скоро ли будем?
   - Очень скоро. Завтра...
   Но мы даже не улыбнулись в ответ на его слова. Сколько раз уже  слышали
это: "Завтра, завтра!.."


   Пурга отняла у нас остаток сил. Усталость, накоплявшаяся постепенно  на
протяжении всего пути, особенно дала себя знать именно  в  этот  день.  Мы
брели, вяло переставляя ноги, чаще, чем раньше,  скользя  и  оступаясь  на
покатом каменистом берегу.
   Очень  хотелось  спать.  После  пурги  в  воздухе  потеплело,   и   это
размаривало. Крепко, до боли  в  пальцах  сжимая  лямки  на  груди,  чтобы
совладать с одолевавшей меня дремотой, я услышал пронзительный возглас:
   - Мышь, мышь!..
   Это Бульчу поет песню!  Окончательно  стряхнув  дремоту,  с  удивлением
вслушиваюсь в слова песни:
   - Мышь, мышь впереди!.. Уцепился за ее хвост, она потащила меня.  Через
сто промоин, через сто пропастей, по ста кочкам потащила меня...
   Голос у Бульчу дребезжащий, слабый, сорванный. Не могу  сказать,  чтобы
мотив  песни  и  ее  исполнение  доставляли  мне  удовольствие.   Особенно
странными кажутся слова:
   - Камни поднялись из воды. Мы обошли эти чертовы камни. Пурга поднялась
на пути. Мы перехитрили чертову пургу...
   И дальше:
   - Я веду людей, которые ищут своего человека. В Стране Семи Трав  живет
русский человек...
   Похоже на то, что Бульчу описывает наше путешествие,  придумывая  слова
на ходу. Да, так оно и есть!
   Оглянувшись и увидев, что я смотрю на него, он затягивает еще громче:
   - Русским людям нравится песня Бульчу. Под песню  лучше  идти.  Хорошую
песню поет Бульчу...
   Тут только доходит до моего сознания, что  Бульчу  поет  по-русски,  то
есть специально для меня, Савчука и Лизы. Он решил подбодрить нас песней!
   - У русских людей много хорошего табаку,  -  продолжает  распевать  наш
проводник. - Я никогда не курил так много хорошего табаку. Раньше я боялся
Страны Семи Трав. Но я стал умный человек. Теперь я ничего не боюсь!
   Голос его все чаще прерывается.  Он  вынужден  делать  передышки  между
фразами, потому что устал не меньше нас.
   - Страна Семи Трав - прекрасная страна! Там  очень  жирные  олени!  Там
много птиц! Там всегда тепло!..
   И снова:
   - Мышь, мышь! Поскорей тащи меня вперед, мышь!..
   Мне пришло в голову, что сам  Бульчу,  маленький,  проворный,  в  своем
пегом сокуе и в капюшоне с оленьим хвостом,  похож  на  деловитую  пеструю
мышку.
   - Упоминание о мыши характерно для нганасанского  фольклора,  -  сказал
Савчук, ускоряя шаг.
   - Звучит как  заклинание,  -  пробормотала  Лиза.  -