-
Тем более что мы с Андреем уходим в плавание, расстаемся с тобой на год, а
то и больше. Отдаешь ли ты себе в этом отчет?  Чем  недоумевать,  пожимать
плечами, отмалчиваться, лучше бы как-нибудь подбодрила человека - вот  это
был бы правильный поступок с твоей стороны.
   - Ой, Лешка! - Лиза взялась за виски. -  Сядь!  Не  ходи,  не  мельтеши
перед глазами!
   - Мне просто привычнее так думать. Но пожалуйста!
   Я сердито ткнул окурок  в  пепельницу  и,  остановившись  перед  Лизой,
оперся рукой о спинку ее стула.
   - Заметь, ведь он и льды будет легче преодолевать. Дружба,  знаешь  ли,
дружбой, а любовь - это все-таки...
   Лиза снизу вверх, чуть приоткрыв  рот,  смотрела  на  меня.  Вдруг  она
начала краснеть, все так же молча, не опуская  глаз,  медленно  заливаясь,
румянцем от шеи до  лба,  до  корней  своих  пушистых,  будто  пронизанных
солнечным светом, волос.
   - О! - изумился я. - Был лучшего мнения о твоей проницательности. Тогда
еще больше удивлю тебя. Поверишь ли, этот человек даже стихи в твою  честь
писал! Во как! Во время последней зимовки на мысе Челюскин.
   - Стихи? - как автомат, повторила Лиза. - На мысе Челюскин?
   - Да. Вообрази, до чего дошел! Это он-то - стихи!
   - Никогда не думала, чтобы мне стихи. И - хорошие?
   - Нет, что ты! Ужасные!
   Лиза опустила голову, пряча пылающие щеки. Мне  стал  виден  только  ее
кудрявый затылок.
   - Это ничего, что ужасные, - пробормотала она. - Я бы очень  хотела  их
услышать.
   - Вот уж не советую!
   - Почему? Ты не помнишь наизусть?
   - Помню, конечно.  Еще  бы  мне  не  помнить!  Столько  бился,  черкал,
выправлял. Вот где  они  у  меня  сидят!  Все  эти  "стенания",  "сияния",
"кровь", "вновь", "любовь"... Ну и рифмы!..
   - А мне неважно, какие рифмы, - шепнула Лиза,  метнув  на  меня  взгляд
искоса. - Все равно мне понравится. Я уверена: очень  понравится.  Прочти,
Лешенька! Пожалуйста!
   - Прочесть? Да ты в  уме?  Прочесть  тебе  эти  стихи?  Предать  своего
лучшего друга?
   Лиза выпрямилась и посмотрела на меня с таким видом, будто  только  что
проснулась. Не хватало еще, чтобы  начала  протирать  кулачками  заспанные
глаза.
   - Какого друга? О ком ты говоришь?
   - Да об Андрее же! О ком еще?.. Эх, опять не понимает!
   Я вздохнул, набираясь терпения, и присел на краешек дивана.
   - Это, знаешь ли, выглядело бы так, - сказал я, - словно бы я выставляю
Андрея с невыгодной стороны, чуть ли не подвергаю его осмеянию. А  ведь  я
же сват, выступало в роли свата. И разве это имеет значение: стихи там или
не стихи? Вот ты, например, не можешь петь, хотя и очень любишь петь. Зато
во всем остальном ты редкая девушка! Умница. Энергичная. Хороший  товарищ.
Даже довольно красивая, по-моему. В общем, вы с  Андреем  будете  отличная
пара, уверяю тебя. И дети будут у вас отличные.
   Я запнулся. "Что-то я не то говорю, - подумал я. - Детей сюда  зачем-то
приплел..."
   Но тут у Лизы разболелась голова - она болела,  по  ее  словам,  уже  с
утра, - и мне пришлось уйти, так и не разрубив этот запутанный узел.
   - Тоже мне, сват нашелся, - провожая меня до  лестницы,  говорила  Лиза
шутливо, хотя вид у нее был действительно неважный. - Иди, иди себе, сват!
   Но вы же видите, во  время  своего  посещения  я  не  сказал  ни  одной
глупости или  бестактности.  Был,  может  быть,  чересчур  прямолинеен,  и
только...


   Порой  я  все-таки  жалею,  что   не   сделал   Лизу   героиней   этого
повествования. Но тогда, конечно, изменилась бы  вся  его  структура.  Мне
пришлось бы опустить многие научные факты. А это было крайне нежелательно.
   Вы же помните, надеюсь, что героиней "Архипелага" является гипотеза  об
архипелаге? Гипотеза, и ничто иное! С самого начала я предупредил  вас  об
этом. Так что уж не взыщите!
   Вот почему я скрепя сердце должен держать Лизу на  втором  плане,  хотя
она со свойственными ей задором и решительностью то и дело прорывается  на
авансцену.



4. ПОСРЕДИ "ЧАНА"

   К ночи ветер начал меняться. Резко  похолодало.  А  к  утру  разыгрался
восьмибалльный шторм.
   Наша молодежь не уходила с палубы. Каждый хотел поскорей "оморячиться".
Даже Союшкин, имевший зеленоватый вид, стоически мок наверху и, косясь  на
вскипавшие и опадавшие за бортом холмы с белыми прожилками пены,  толковал
о чем-то ученом, кажется, об элементах волн.
   Вскоре сигнальщик оповестил о том, что на горизонте появилась неширокая
белесоватая полоса. По мере нашего приближения к ней она  поднималась  все
выше, и белизна ее делалась интенсивнее.
   Мы переглянулись с капитаном.
   - Идут льды, - сказал я.
   - Сплоченные льды, - значительно добавил Федосеич.
   Далекие, еще невидимые, они отражались в небе, как  в  зеркале.  Точнее
было бы назвать это отсветом. Чем льды плотнее, тем белее их отсвет и  тем
выше он стоит над горизонтом.
   Сначала мы увидели мелкобитый лед, который  двигался  на  нас  сплошным
фронтом, размахнувшись во всю морскую ширь. По мере сгущения льдин  вокруг
корабля качка уменьшалась и, наконец, прекратилась совсем. Я оглянулся. За
кормой, примерно в километре  расстояния,  море  по-прежнему  бушевало.  А
впереди царил штиль. Плавучие льды смиряют любое волнение.
   Позади вскипали и опадали волны  с  разлетающимися  брызгами  пены,  но
справа, и слева, и прямо по  курсу  только  мелкобитый  лед  чуть  заметно
колыхался, подобно мертвой зыби. Мы оставили шторм за кормой.
   Теперь к мелодии ветра, который продолжал дуть, выть, свистеть  на  все
лады, прибавился еще и негромкий монотонный шорох. Это  "Пятилетка"  легко
раздвигала мелкобитый лед.
   Час от часу, однако, лед делался все  плотнее.  Он  уже  не  шуршал,  а
скрипел, зловеще скрежетал.
   По мере сгущения льдов нарастали и усилия ледокола.
   Появились первые большие ледяные поля. Их можно было считать пока  лишь
"застрельщиками", "передовыми частями",  высланными  навстречу  для  того,
чтобы завязать бой. Главные силы Арктики были еще впереди.
   Белая пустыня  медленно  двигалась  на  нас.  Зигзагообразные  разводья
бороздили ее во всех направлениях.
   Федосеич с сугубой осторожностью выбирал  путь  по  разводьям  в  обход
больших ледяных полей. Широкие плечи рулевого были  неподвижны,  но  спицы
штурвала так и мелькали в проворных, сильных  руках.  Капитан  менял  курс
очень часто.
   Я диву давался, слушая его  команды.  Почему  он  повернул  вот  в  это
разводье, а не в другое? То было даже шире и  не  так  уводило  от  нашего
генерального курса - норд-ост. Но не полагается давать капитану советы  на
мостике.
   Мы продвигались узким каналом несколько десятков метров, и я убеждался,
что Федосеич прав. Именно это разводье выводило нас из скопления льдин,  а
соседнее не годилось. Если бы ледокол проник в него, то уперся бы в тупик.
   Но как Федосеич сумел это определить? По каким мельчайшим,  непонятным,
едва уловимым  признакам  или  сочетанию  признаков?  И  почему,  проявляя
величайшую  осмотрительность,  он  вдруг,  не  колеблясь,   командовал   в
переговорную трубу - "Полный вперед!"  -  фигурально  выражаясь,  поднимал
ледокол на дыбы, чтобы форсировать узкую перемычку между двумя полями?
   Чертов ветер! Толпы льдин,  подгоняемые  им,  безостановочно  двигались
навстречу, теснясь и толкаясь,  словно  пытаясь  остановить  наш  корабль,
отогнать назад, к Большой земле.
   Видимо, во время путешествия Веденея  ледовая  обстановка  складывалась
иначе. Судя по "скаске", вскоре же после встречи с "мертвой  водой"  судно
землепроходцев  было  подхвачено  попутными  плавучими   льдами,   которые
потащили его к Земле Ветлугина.
   Попутные льды ожидали и нас, но севернее, там,  где  начинался  великий
"ледоход" - вынос  больших  масс  льда  из  восточных  полярных  морей  на
северо-запад.


   В описываемое мною время  -  в  начале  тридцатых  годов  -  плавать  в
восточном секторе Арктики было гораздо труднее, чем в западном.
   - Не то, не то! И сравнить  нельзя!  -  говорил  Федосеич.  -  Кому  же
сравнивать,  как  не  мне?  В  Баренцевом,  в  Карском,  в  море  Лаптевых
метеостанция полно! Каждый твой шаг сторожат, успевай  только  радиограммы
получать: там давление понизилось,  тут  повысилось,  там  ветер  таких-то
румбов, тут таких, там тяжелые льды, тут  послабей.  С  открытыми  глазами
прокладываешь курс. А здесь? - Он махнул рукой.
   - Море тайн, море тьмы! - подсказал Андрей.
   - Вот-вот! Именно тьмы! Хоть и солнышко светит и белым-бело  вокруг,  а
все равно темно.
   - А как же чутье, Никандр Федосеич?
   - Ну что чутье! - сказал Тюлин, сердито отворачиваясь. - Чутье  чутьем,
а прогноз все-таки будьте любезны! Прогноз мне подай!
   Но некому было дать ему этот прогноз.
   Правда, на борту "Пятилетки" был метеоролог, который проводил регулярно
наблюдения.  На  их  основе  мы  с  Андреем  пытались  строить   кое-какие
предположения. Однако слишком мало было материала  в  наших  руках,  чтобы
судить о состоянии  льдов  всего  Восточно-Сибирского  моря  или  хотя  бы
значительной части его.
   - Убедились, Никандр Федосеич? - то и дело спрашивал Андрей капитана. -
Сами видите теперь, как нужна Земля Ветлугина.
   - Твердь нужна, твердь! - подхватил я. -  Чтобы  хоть  ногу  поставить,
чтобы точка опоры была! Для вас же стараемся, для капитанов! Хотим,  чтобы
плавали по морю с открытыми глазами.
   Мы были в положении путника, который,  взбираясь  по  склону  горы,  не
может составить себе общего представления о  горе,  охватить  взглядом  ее
всю.
   Авиаразведка? Понятно, она очень  помогла  бы  в  нашем  положении.  Но
собственного самолета у нас не было. Дважды вылетал самолет с мыса Шмидта,
стремясь проложить "Пятилетке" путь во льдах, и возвращался  из-за  плохой
видимости.
   Не надо забывать, что в описываемое мной время еще  не  были  совершены
над Арктикой героические полеты Чкалова, Громова, Водопьянова, Черевичного
и  других  отважных  советских  летчиков.  Наша  полярная  авиация  только
расправляла еще крылья.
   Участвуя с Андреем в эвакуации команды "Ямала", я видел, как  всторошен
лед в северо-восточной  части  Восточно-Сибирского  моря.  Были  основания
предполагать, что внутри "белого пятна" он всторошен еще больше.  Найдется
ли там подходящая посадочная  площадка?  Окажется  ли  Арктика  достаточно
гостеприимной, подготовит ли площадки для нас?
   Другое  дело,  если  бы  внутри  "белого  пятна"  были  люди,   которые
расчистили бы для самолетов аэродром на льду. Ах, как нужна была  земля  в
этом районе Арктики, позарез нужна, и не только морякам, но и летчикам!..
   А разводья делались все уже, поля сдвигались теснее,  возможностей  для
маневрирования оставалось все меньше.
   "Лед - семь баллов", - занес Сабиров в вахтенный журнал. Это  означало,
что участок моря впереди "Пятилетки" покрыт льдом  примерно  на  семьдесят
процентов всей его площади.
   - Маре конгелатум, - сказал Союшкин задумчиво.
   Я оглянулся. Он стоял на палубе, сгорбившись и опустив  наушники  пегой
шапки.
   - Море? Какое море? - спросил Сабиров.
   - Я говорю: маре конгелатум - "застывшее море".  Так  римляне  называли
Ледовитый океан, плавучие льды.
   - Ну а мы их назовем иначе: попутные льды!  -  ответил  я.  -  Вы  ведь
знаете, что нам со льдами по пути?
   "Пятилетка" продвинулась немного и остановилась, упершись форштевнем  в
торосистый лед.
   Корабль  сделал  еще  несколько  усилий.   Нет!   Льды   были   слишком
сплоченными. Пора было стопорить машины. К чему зря  расходовать  горючее?
Пусть плавучие льды сделают за нас хотя бы часть работы.
   Напролом надо было идти, пока льды двигались навстречу. Теперь  корабль
включился в общий дрейф льдов, потому что тот был попутным.
   И Сабиров, раскрыв вахтенный журнал, вывел своим  бисерным,  убористым,
так называемым штурманским, почерком:
   "В 15:40  на  таких-то  координатах,  войдя  в  тяжелые  льды,  корабль
временно прекратил активное плавание и  начал  дрейф  со  льдами  в  общем
направлении на NW".
   Вот какой кружной путь проделали мы в Восточно-Сибирском море: вошли  в
его западные ворота, прошли южной окраиной вдоль  материка,  поднялись  на
северо-восток и, наконец, севернее острова Врангеля, включившись  в  общий
поток дрейфующих льдов, начали продвигаться к цели над  самым  материковым
склоном!..
   Очень важно правильно поставить корабль во льдах. Опаснее всего попасть
на линию сжатия, в разводье, края  которого  сходятся  и  расходятся,  как
снабженные острыми зубами челюсти.  Танкер  "Ямал",  по  словам  Сабирова,
затонул именно в такой ледяной западне.
   Очень долго Федосеич не мог остановить свой выбор на  каком-либо  поле.
Ни одно из них не удовлетворяло его придирчивый вкус.
   Наконец капитан решился. Я согласился с его выбором.
   Мощным  рывком  "Пятилетка"  пробила  перемычку  и  пошла   к   ледяной
"пристани", у которой и ошвартовались.
   Механик со скучающим лицом, вытирая замасленные руки  паклей,  поднялся
на  мостик.  Палуба  больше  не  подрагивала  под  ногами.   Машины   были
застопорены.


   Вместе со льдами нас незаметно уносило на северо-запад.
   Похоже было, будто попали в весенний ледоход. Только река  размахнулась
здесь почти во всю ширь океана. И течение ее было вялым, неторопливым.
   - Колумбу, пожалуй, веселее было, Алексей Петрович, -  сказал  Сабиров,
усмехаясь. - Пассаты вмиг его домчали. А нас когда еще до земли дотянет!
   Говорят: ветреный - в смысле непостоянный. Это неверно. Есть  постоянно
дующие ветры, "работающие" изо дня в день  с  точностью  отрегулированного
механизма. К  их  числу  принадлежат  пассаты.  В  эпоху  парусного  флота
мореплавателю было  достаточной  "поймать"  пассат  в  паруса,  чтобы  тот
проворно доставил его на место назначения - через  весь  океан  к  берегам
Америки.
   И над Полярным бассейном в определенное время  года  преобладают  ветры
постоянных направлений. Они вместе с  морскими  течениями  и  увлекают  за
собой плавучие льды.
   Мы плыли с их "помощью" очень медленно.
   Кончилось время, когда вахтенный  командир  бодро  докладывал:  "Ход  -
двенадцать  узлов,  товарищ  начальник  экспедиции!"  С  плавучими  льдами
корабль делал едва пять-шесть миль, и не в час, а в день!
   Да, двигаться с пассатами было, наверное, веселей!
   Но для нас  и  пять-шесть  миль  были  хороши.  Во  всяком  случае,  мы
двигались почти вдвое быстрее Текльтона, который побывал в этих местах  за
много лет до нас.
   С той поры в Арктике произошли большие перемены.
   Началось ее потепление. Дрейф льдов значительно ускорился.
   Мы прикинула с Андреем. Выходило, что если дрейф будет продолжаться тем
же темпом и ничто  не  задержит  нас,  то  через  две  недели  "Пятилетка"
очутится на самом пороге "белого пятна". Тут-то и потребуется от  ледокола
вся его мощь, чтобы вырваться из потока попутных льдин и  напрямик,  своим
ходом, пробиваться внутрь "пятна", к таинственной земле-невидимке.
   "Если ничто не задержит..." Но Восточно-Сибирское море не  считалось  с
нашим графиком.
   Следующий день отмечен записью в вахтенном журнале:
   "В  4  часа  ветер  совершил  поворот  на  180  градусов  и   подул   с
северо-запада".
   Некоторое  время  льды  по  инерции  продолжали  двигаться  в   прежнем
направлении, но с каждым часом  все  медленнее.  Мы  с  тревогой  отмечали
возрастающее падение дрейфа.
   Однако в  семнадцать  тридцать  снова  задули  попутные  ветры,  и  вся
неоглядная, изрезанная  разводьями,  искореженная  сжатиями,  с  торчащими
зубьями торосов ледяная пустыня  возобновила  свое  прежнее  торжественное
медлительное движение на северо-запад.
   Мне вспомнился жестяной  чан,  в  котором  под  трескотню  вентиляторов
подскакивали на игрушечных волнах мелко нарезанные клочки бумаги.
   Теперь "чан" раздался вширь, где-то в тумане терялись его  "стенки",  и
мы с Андреем медленно плыли внутри его...



5. "СПЕШИТЬ, ЧТОБЫ ЗАСТАТЬ!"

   Большую часть своего  времени  Андрей  проводил  в  штурманской  рубке,
забившись в уголок у эхолота.
   Частенько заглядывал сюда и я.
   Линия постепенно удалялась от края ленты. Эхолот отмечал  глубины:  17,
19, 23, 31, 48, 56 метров. Чем дальше на  север,  тем  материковая  отмель
понижалась все больше.
   Сидя у прибора, мы как бы видели сбоку всю толщу воды  и  профиль  дна,
над которыми проплывал наш корабль.
   Вот в глубокой впадине между  двумя  подводными  рифами  появились  две
линии. Нижняя - это  скала,  верхняя  -  поверхность  толстого  слоя  ила,
скопившегося внутри впадины.
   На кальке неожиданно возникла третья волнистая линия - почти  у  самого
киля корабля. Она стремительно, под  острым  углом,  уходила  вглубь.  Это
косяк рыб, потревоженный  и  спасающийся  бегством  от  устрашающего  шума
винтов. (Над малыми глубинами мы шли еще своим ходом.)
   Наверху, в реях, свистел ветер, раздавалась громкая команда, ледокол со
скрежетом протискивался между ледяными  полями,  но  сюда,  в  штурманскую
рубку, где находился эхолот, не доносились даже самые слабые отзвуки.
   Андрей поправлял валик. Медленно тикали часы.
   Мы шли и шли на северо-восток,  простукивая  дно  невидимой  "волшебной
палочкой".


   Острая на язык молодежь называла частые отлучки  Андрея  в  штурманскую
рубку "погружением на дно". Действительно,  появляясь  в  кают-компании  в
часы завтрака, обеда и ужина, од имел такой вид, будто только что вынырнул
на поверхность и с удивлением озирается по сторонам.
   - У вас там хорошо,  Андрей  Иванович,  -  говорили  ему  Таратута  или
Вяхирев. - Спокойно. Тихо.
   - Где? В рубке?
   - Нет, на морском дне. А у нас шум, грохот, льдины сталкиваются друг  с
другом. Полчаса назад снова перемычку форсировали.
   Как-то,  запоздав  к  обеду,  мой  друг  не  сразу  понял,   почему   в
кают-компании такое ликование. Оказалось,  на  горизонте  видно  темное  -
"водяное" - небо.
   Всех будто сбрызнуло "живой водой". Ведь вода во льдах - это  почти  то
же, что вода в пустыне.
   Даже молчаливый и замкнутый Тынты Куркин, очень похожий  в  профиль  на
индейца, стал улыбаться: видно, и ему надоело однообразие плавучих  льдов,
да, кроме того, хотелось поохотиться в полынье.
   Только меня брало  сомнение.  Что-то  уж  слишком  рано  появилась  эта
долгожданная полынья!
   В бытность нашу на мысе Шмидта мы с известным летчиком Кальвицей не раз
проводили разведку льдов севернее острова  Врангеля.  Однажды  под  крылом
самолета  зачернела  очень  широкая  полынья,  целое  озеро  среди  льдов.
Происхождение ее было нетрудно объяснить. В тех местах нередко дуют  южные
ветры, которые отжимают льды на север, образуя большую  полынью.  Ее-то  и
высматривали мои спутники.
   Но  лицо  капитана  было  невозмутимо  спокойно.  Он  не  щурился,   не
подкручивал усы - многозначительный признак!
   Чутье не обмануло его. Полынья оказалась мнимой.
   Когда мы приблизились к ней, то  увидели  лишь  сплоченный  лед.  Но  в
отличие  от  окружавших  его  ледяных  полей  он  не  был  белым  он   был
темно-бурым, попросту грязным. Соответствующего цвета было и его отражение
в небе, что ввело в заблуждение всех, кроме капитана.
   Мнимой полыньей "Пятилетка" продвигалась около трех часов.  Сгрудившись
у борта, участники экспедиции с удивлением наблюдали за тем,  как  ледокол
разбивает и раздвигает странные бурые, непривычные для взгляда льдины.  За
кормой, извиваясь, тянулась полоса почти коричневой воды, очень похожей на
ту, какая течет по полу после генеральной уборки квартиры.
   - Ну и грязнухи! - Сабиров покачал головой. - А говорят еще: чистый как
лед, белый как снег!
   - Вероятно, эти грязнухи, как вы называете их, - заметил Андрей,  -  не
меньше года околачивались у какого-нибудь берега. Весной  на  них  хлынула
вода. Прибрежные ручьи приволокли с собой из тундры ил, глину и  аккуратно
сгрузили все это на лед.


   Мнимая полынья разочаровала  нашу  молодежь.  Когда,  спустя  н